Есенин, Первая мировая и Революция

[mamlas]

Есенин предчувствовал трагедию
Великий поэт и Великая война

Когда началась война - ему вот-вот должно было исполниться девятнадцать. В автобиографических заметках, которые относятся к более позднему времени, он утверждал: «Резкое различие со многими петербургскими поэтами в ту эпоху сказалось в том, что они поддались воинствующему патриотизму, а я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму. Этот патриотизм мне органически совершенно чужд. У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему “гром победы, раздавайся”, но поэт может писать только о том, с чем он органически связан». В этих строках - опыт и восприятие 1923 года. ©В 1914-м году, конечно, всё было не столь однозначно. Ведь эти тезисы Есенин составил в годы советской власти. Идти на конфликт с ней из-за трактовок Первой мировой войны он не намеревался, да и революционное мировоззрение поэта сказывалось. Он искренне критически - по-крестьянски! - относился к той войне. В незаконченной поздней поэме «Гуляй-поле» есть строки:

Крестьяне! Да какое ж дело
Крестьянам в мире до войны.
Им только б поле их шумело,
Чтобы хозяйство было цело,
Как благоденствие страны...

К таким обобщениям Есенин пришёл уже после Первой Мировой и Гражданской войн...

Но в автобиографии, вспоминая прошлое, он умалчивал о том, что не вписывалось в его новую систему убеждений. Не следует недооценивать политической прозорливости Есенина. Достаточно вспомнить, насколько ёмкое и точное определение он дал кризисным годам Российской империи:

И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам...

Здесь мы видим не лирика, не живописного «хулигана», каким представал Есенин в самых знаменитых своих стихах, но аналитика, способного к политическим афоризмам.
Однако перенесёмся во времена Великой войны, когда Есенин ещё не написал своих главных строк.

В октябре 1914-го ему исполнилось девятнадцать. Война разгоралась, в столицах патриотический подъём перемежался с паникой после первых трагических вестей с фронта. Есенин подлежал мобилизации. В первый раз он упоминает об этом в письме подруге юности - Марии Бальзамовой от 24 апреля 1915 года, из Петербурга, переименованного в Петроград: "В Рязани я буду 14 мая. Мне нужно на призыв...". Позднее, в июле 1915-го он рассказал в письме к В. Чернявскому: "От военной службы меня до осени освободили. По глазам оставили. Сперва было совсем взяли...".

Именно тогда он утверждал себя в литературном мире. Знакомства с маститыми поэтами, первые салонные выступления, первые публикации и искушения... Его воспринимали как «крестьянскую экзотику», а он примечал, быстро всё познавал, работал и на «дурную», и на истинную славу. О войне Есенин писал - но не в духе патриотической батальной героики. Он видел Вторую Отечественную через деревенские образы, далёкие от фронта, и всё-таки охваченные войной. Впрочем, он посвятил стихотворение - правда, не самое удачное - и бельгийской трагедии. Под впечатлением от первых месяцев войны Есенин напишет несколько стихотворений - почти все они быстро будут опубликованы. Пожалуй, лучшее из них и наиболее известное - «Молитва матери»:

На краю деревни
Старая избушка.
Там перед иконой
Молится старушка.

Молится старушка,
Сына поминает -
Сын в краю далеком
Родину спасает.

Молится старушка,
Утирает слезы,
А в глазах усталых
Расцветают грезы.

Видят они поле -
Это поле боя,
Сына видит в поле -
Павшего героя.

На груди широкой
Запеклася рана,
Сжали руки знамя
Вражеского стана.

И от счастья с горем
Вся она застыла,
Голову седую
На руки склонила.

И закрыли брови
Редкие сединки,
А из глаз, как бисер,
Сыплются слезинки.

Стихи в некрасовском духе - как народная песня. И знаменательно, что героя-воина Есенин - ещё не знакомый с армейским укладом - показывает через трагедию матери-старушки. Уж материнские слёзы он к девятнадцати годам повидал, тут был личный опыт...
На публикацию тогда обратили внимание. К новому соприкосновению с армией Есенин придёт уже известным поэтом.

В конце 1915-го стало ясно: службы не избежать.

В январе 1916 года один из его старших друзей, поэт Сергей Городецкий, обратился к полковнику Дмитрию Николаевичу Ломану, который служил штаб-офицером при Дворцовом коменданте и был уполномоченным по Царскосельскому военно-санитарному поезду № 143. Городецкий просил устроить Есенина санитаром в поезд, чтобы избежать отправки талантливого поэта на передовую.

Городецкий неспроста избрал для миссии «спасения поэта» именно Ломана. Полковник - убеждённый монархист и великосветский человек - был ценителем и знатоком искусств. Он увлекался русской стариной, в его доме частыми гостями были художники Васнецов, Рерих, Билибин, Нестеров... Фамилия «Есенин» не была для него пустым звуком - в стихах молодого крестьянского поэта тоже проступали милую его сердцу образы Руси.

Ломан не просто удовлетворил просьбу Городецкого - он решил стать покровителем молодого поэта и даже в глубине души мечтал внушить ему патриотические чувства, превратить в идейного монархиста. 16 января полковник направил в мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба ходатайство за № 56, в котором среди других призываемых в Царское Село санитаров была названа фамилия Есенина.

Но дело двигалось медленно - и в двадцатых числах марта Есенина призвали в запасной батальон, на военную службу. Тогда к Ломану обратился Николай Клюев, выступавший в салоне придворного полковника. Письмо он написал в своём вкусе, цветистое. Ломана привлекал затейливый стиль: «Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду № 143.

В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. Ближайшее начальство советует Есенину хлопотать о том, чтобы его немедленно потребовали в вышеозначенный поезд. Иначе отправка к окопам неустранима. Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного великорусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд - вскорости.
В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельник Николай сын Алексеев Клюев».

Наконец, подтвердилось: Есенина призвали в санитары «царского» поезда. Служба полковника Ломана располагалась в удивительном месте - в Феодоровском городке на окраине Царского Села.
Этот сказочный городок построили в русском стиле, по проекту архитекторе Кречинского, к 300-летию династии Романовых. В 1915-м году его терема и храмы были новенькими, ещё пахли известью, тёсом и красками. Есенин прибыл туда 20 апреля (как видите, приказы исполнялись без спешки, с отсрочками). Ломан сразу же проявил радушие и уважение к поэту. Даже в автобиографии Есенин не забыл о Ломане - к тому времени расстрелянном: «При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам».

В первые дни поэта не отягощали служебными поручениями - но пришло время и проездиться по России в больнице на колёсах, пропахшей лекарствами и смертью. Таков был "Полевой царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны".

"Военно-санитарный поезд состоял из двадцати одного пульмановского вагона. Он был необычайно комфортабелен: синие вагоны с белыми крышами выглядели очень нарядно. Правда, после налета австрийской авиации крыши были перекрашены в защитный цвет", - свидетельствует сын полковника Ломана, замечательный мемуарист, крестник императрицы. Он выжил в революционную бурю, навсегда сохранил любовь к Есенину и даже приноровился к советской власти.

Итак, Есенин приказом по поезду назначен санитаром в шестой вагон. Работа изматывающая. Нужно было следить за чистотой, переносить тяжелораненых и больных, ухаживать за ними, получать и распределять пищу... Однако Есенина берегли, не слишком загружали работой. К нему установилось особое отношение.

Первая поездка Есенина к линии фронта в составе поезда № 143 началась 27 апреля 1916 года. Долгий путь, первое столкновение с кровавой прифронтовой реальностью... Сохранились приказы по поезду, сведения о маршруте: Царское Село - Петроград - Москва - Белгород - Мелитополь - Полтава - Киев - Ровно - Шепетовка, и снова Гомель - Орша - Петроград - Царское Село.

Есенин запомнил стоянку в цветущем весеннем Киеве. Санитары посетили Киево-Печерскую лавру, отстояли всенощную. Ломан вообще стремился приобщить молодых людей к вере - и Есенин перебирал в памяти полузабытые молитвы.

В санитарном поезде рязанский мальчишка увидел всю Россию, вплоть до морских далей. Вместе с санитарами и ранеными горемыками он побывает и в Крыму. Увидит море.

Но главное - это не колокольный звон, не южные красоты, не берега Днепра, воспетые любимым Гоголем.

Поэт впервые увидел предсмертные страдания, кровь, мужество и трусость, увидел смерть. Эти картины перевернут его сознание: он и писать отныне станет по-новому. Не по-клюевски, а по-есенински резко.
До середины лета он жил на колёсах, а потом Ломан посчитал за благо видеть поэта ежедневно с тайным желанием представить поэта императрице... С июля началась служба Есенина в Феодоровском городке - в канцелярии и лазарете. Здесь его навещали друзья, здесь Ломан приобщал его к светской жизни и баловал деликатесами - вплоть до недурных вин.

А 22 июля 1916 года состоялось легендарное выступление Есенина перед двумя императрицами и другими членами царской семьи. Легендарное - потому что сведения о нём разноречивы. Но знают об этой встрече едва ли не все знатоки поэзии Есенина - особенно после красочного (и не во всём правдоподобного) биографического телесериала о поэте.

То был день тезоименитства вдовствующей императрицы-матери Марии Фёдоровны, которой Есенин уже был представлен стараниями неутомимого Ломана. На празднике присутствовала и императрица Александра Фёдоровна с дочерьми. Патриотически настроенный полковник выдержал программу в русском стиле: ансамбль балалаечников под управлением Василия Андреева и Есенин, который не только читал стихи, но и вёл концерт. Все были одеты в народном стиле и говорить старались велеречиво, как в былинах.

Есенин преподнёс Александре Фёдоровне специальный экземпляр первой книги поэта - «Радуницы». Вторым даром было стихотворение «Царевнам», написанное золотой славянской вязью в богато оформленном «адресе».
Стихотворение вроде бы не самое яркое, но таинственное:

В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих вещах,
Приветствует мой стих младых Царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах
Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают Царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.

Трудно не вычитать из этих строк пророчество о гибели царевен. Есенин предчувствовал трагедию.

Концерт царственным дамам пришёлся по душе.

Полковник Ломан сиял, он даже написал специальное прошение на «высочайшее имя» Александры Федоровны с просьбой о поощрительном подарке поэту. И даже наметил подарок - золотые часы «Павел Буре» с цепочкой и с изображением двуглавого орла. Вскоре после вечера в реестре Ломана Есенин значился уже не санитаром, а писателем.

А часы прислали осенью, но Есенину они не достались... То была последняя осень империи. Ломан получил часы передал их поэту, но Есенин отдал их на сохранение полковнику - на время. А потом - февральская революция. И при обыске часы нашли в сейфе Ломана. Представители новых властей хотели вернуть часы Есенину - но найти его было сложно. У недавнего санитара началась бурная, скитальческая жизнь. «Вернуть их не представилось возможным за необнаружением местожительства Есенина», - сказано в докладной записке. Но всё это было в другой жизни - после революции. А летом 1916-го Петроград быстро узнал о «падении» Есенина.

Вольнолюбивый поэт продался, унизился перед императрицей, стал «развлекать» семью тирана, - так трактовали царскосельскую встречу недруги и даже недавние друзья Есенина.
Литературный мир, по большей части, агрессивно относился к любым проявлениям уважения к монарху и его семье. Таким был устоявшийся климат в столицах во время войны - по крайней мере, с середины 1915 года.

Возмущению либеральной общественности не было предела. Есенина даже вторым Распутиным называли - видели его ряженым мужиком при государыне.

В автобиографии Есенин не мог умолчать об этом событии - слишком известном. Он написал уклончиво: «По просьбе Ломана однажды читал стихи Императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные, Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.». Из стихов, которые Есенин читал в тот день, самое грустное - это «Русь», маленькая поэма, в которой прямо говорится о страданиях народа, не только в годы войны. Пожалуй, это лучшее стихотворение Есенина той поры - написанное в самом начале войны, оно, несомненно, перекликалось с тяжкими впечатлениями санитарного поезда.

По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ…
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.

Это о крестьянах, уходивших в солдаты.

Есенин уже готовил к печати новый сборник - «Голубень». И, по некоторым свидетельствам, намеревался посвятить его императрице. Он понимал, что такой шаг закрыл бы для него двери издательств - но склонялся к «союзу» с царской семьёй. Правда, после февральских событий 1917-го об этом Есенин не вспоминал. При этом от просьб Ломана написать стихи во славу монарха и сражающейся армии и Есенин, и Клюев дипломатично отмахивались.

О более поздних событиях в автобиографии Есенин повествует так: «Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда я угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя». Это, скорее всего, художественный вымысел. Дисциплинарные наказания Есенин получал - за опоздания после увольнений. Но незадолго до отречения Николая II Ломан намеревался послать его... в Могилёв, к императору - чтобы поэт увидел царя во всём героическом великолепии похода. Но дисциплина в армии к тому времени расшаталась, и Есенин сумел уклониться от этой поездки. Так что свидетелем февральской революции он стал в непосредственной близости от её главных героев - столичных политиков.

При Временном правительстве Есенина направили в школу прапорщиков, но тут уж он действительно дезертировал, окончательно порвал со службой: "В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт...". Этот тезис автобиографии близок к истине, как и запоминающиеся строки «Анны Снегиной» про первого в стране дезертира:

Свобода взметнулась неистово.
И в розово-смрадном огне
Тогда над страною калифствовал
Керенский на белом коне.

Война "до конца", "до победы".
И ту же сермяжную рать
Прохвосты и дармоеды
Сгоняли на фронт умирать.

Но все же не взял я шпагу...
Под грохот и рев мортир
Другую явил я отвагу -
Был первый в стране дезертир.

Правда, перед этим Есенин немного усложнил судьбу своего лирического героя:

Война мне всю душу изъела.
За чей-то чужой интерес
Стрелял я в мне близкое тело
И грудью на брата лез.

Я понял, что я - игрушка,
В тылу же купцы да знать,
И, твердо простившись с пушками,
Решил лишь в стихах воевать.

Я бросил мою винтовку,
Купил себе "липу", и вот
С такою-то подготовкой
Я встретил 17-ый год.

Стрелять в ту войну ему вряд ли довелось. Но настроение последних двух лет войны здесь схвачено. О войне до победного конца Есенин и не мечтал. Какой он видел послевоенную Россию?
Понимал ли, что ослабленная, лишённая армии страна подпасть под власть немцев, да и поляков?

Политическим символом веры Есенина в те дни была революция с крестьянским уклоном. По-видимому - нечто вроде левоэсеровской стратегии.

О войне Есенин вспоминал часто - во многих стихах и поэмах. Но это были краткие экскурсы в прошлое. Героический эпос его не интересовал: военные события он воспринимал всё-таки тыловыми глазами. Но война проявилась и в его судьбе, и в судьбе народа.

Военный опыт пронизывает многие стихи и поэму о России, о Руси. Конечно, военную тему заглушила другая музыка: революции, Гражданская война, разруха, нэповский разгул... И всё-таки «Анна Снегина» начинается с непарадных воспоминаний о Великой войне, в которой поэту довелось поучаствовать. Такое не забывается.

Арсений Замостьянов
Специально для Столетия