Приморский тыл ПМВ: «бабское засилье» и «законные жены»
О российском тылу и военнопленных ПМВ в других регионах
10 тысяч километров от фронта
Как жилось солдатским женам в годы Первой мировой войны
Во время Первой мировой войны Приморье было глубоким тылом. Сражения шли в десяти с лишним тысячах километров от Владивостока. Однако жизнь города, ставшего единственным «окном», через которое Россия могла получить оружие и боеприпасы из Америки и Японии, коренным образом изменилась. Как и жизнь всех приморцев, проводивших на фронт сыновей и мужей, жертвовавших последним ради победы. ©
Замаскированная позиция пулемёта «Максим», около 1915
28 июля, через 100 лет после начала Первой мировой, «Русская планета» решила рассказать не о глобальных битвах, а о судьбах двух обычных женщин, жизнь которых исковеркала эта забытая сегодня война.«Не дай Бог никому такую судьбу»
Валентине Иконниковой уже за семьдесят. Она может забыть, куда положила очки или как зовут соседку. Зато рассказы своей бабушки, которые слышала в детстве, помнит так, как будто это было вчера. София Иконникова, ее бабушка по матери, перед началом Первой мировой войны жила с мужем и тремя детьми во Владивостоке. Она любила вспоминать времена своей молодости, а внучка очень внимательно слушала и все запоминала.
- Моя бабушка вышла замуж в 1909 году. Дед Афанасий был потомственным сапожником, - рассказывает корреспонденту «РП» Валентина Иконникова. - Обувь, которую он тачал, носилась по 15 лет, сейчас никто такую не сделает. Когда началась война, в семье было уже трое детей. Деда должны были призвать на службу. Он не хотел оставлять родных, но денег, чтобы купить белый билет, у него не было. Родственники советовали ему симулировать какую-нибудь болезнь, чтобы его забраковала медкомиссия. Тогда многие, например, сыпали табак в глаза, чтобы они воспалились, или вызывали искусственные язвы, втирая в кожу керосин или ртуть. Добровольцев, или «охотников», как их тогда называли, были единицы, большинство не горело желанием постоять за Отечество. Но дед не захотел жульничать. Его мобилизовали в сентябре 1914-го года, он воевал в 4-м Сибирском корпусе. Бабушке дед писал, что германцы очень боялись сибиряков, считали их самыми опасными противниками. Особенно они отличились в боях за Варшаву. На тех участках фронта, где стояли сибирские полки, даже часовых германцы выставляли в 10 раз больше. Все сибиряки с детства были хорошими охотниками, и славились своей меткостью. Как самые стойкие, сибирские корпуса, направляли на самые ответственные и опасные участки. Поэтому и гибли в них очень быстро. Деда убили всего через полгода, в марте 1915-го.
Оставшись вдовой, бабушка замуж больше не вышла, хотя и получала предложения. Два года в ее доме квартировался военнопленный - сербский офицер, которому очень приглянулась молодая вдова. Он даже подал рапорт с просьбой дать разрешение на брак, но ему отказали. А жить «во грехе» бабушка не захотела, предпочла остаться одна.
Поднимать троих детей без мужа было тяжело. Когда деда мобилизовали, бабушка, как и многие солдатки, вынуждена была пойти работать. Она выросла в большой семье и с детства любила делать прически сестрам, стригла братьев. Поэтому ей легко удалось освоить профессию парикмахера, которая до войны считалась чисто мужской. Тогда многие солдатки вынуждены были взяться за традиционно мужскую работу. Устраивались дворниками, приказчиками, истопниками, нарядчиками, десятниками, рассыльными, водовозами, даже строителями и лесорубами. Очень многие работали на Транссибе. В военные годы начальство железной дороги пересмотрело строгие правила и разрешило принимать женщин на должности проводников, истопников, на конторскую работу, в недавно организованные мастерские, где собирали американские железнодорожные вагоны. Поначалу это вызывало удивление, но потом все привыкли к «бабскому засилью», как тогда говорили. Дамы, не стесненные в средствах и располагающие временем, на добровольной основе трудились в госпиталях, приютах для детей-сирот, шили белье для фронта, щипали корпию - ваты тогда еще не было. В годы войны во Владивостоке работал специально созданный комитет помощи раненым, увечным, семьям мобилизованных. Он собирал пожертвования, подарки для отправки на фронт. Все делились, чем могли - отдавали даже ношеные кальсоны и рубашки. Но у бабушки не было возможности заниматься благотворительностью - государственного пособия, которое она получала как жена фронтовика, на жизнь не хватало, приходилось много работать. А когда муж погиб, выплачивать пособие перестали, стало совсем тяжело. Как солдатской вдове бабушке иногда помогали различные фонды и комитеты, но денег все равно не хватало. Семье пришлось отказываться от привычной пищи и перейти на самую дешевую. Например, покупать «морскую курицу» - так в те годы называли камбалу, которой питались исключительно бедняки или китайцы. Или даже по примеру все тех же китайцев, есть очень дешевую, но экзотическую пищу - кальмаров, трепангов, морских гребешков, презираемую всеми морскую капусту. Состоятельные владивостокцы даже в войну предпочитали питаться белорыбицей, крабами, раками и красной икрой.
По воспоминаниям бабушки, китайцев и корейцев тогда и вплоть до 1939 года, когда их массово выслали на родину, во Владивостоке было очень много, почти половина жителей. У китайцев был даже свой огромный чайнатаун - Миллионка, застроенный доходными домами. В одном доме могли обитать до трех тысяч жильцов, теснота была ужасающей. Китайцы выполняли всю черную или тяжелую работу, получая за нее, по русским меркам, сущие гроши. Возили воду, поставляли овощи и зелень, строили дома, перевозили пассажиров через бухту Золотой рог в своих маленьких лодочках, готовили и продавали экзотические блюда. Трудились с утра до ночи, строя на склонах сопок террасы, где можно было бы выращивать овощи. Вручную, в огромных корзинах на коромыслах, носили туда землю из долины, устраивая грядки. Конечно, про Миллионку рассказывали и «нехорошие» истории - мол, там много притонов с дешевыми проститутками и опиумом, ночью небезопасно, могут ограбить или зарезать. И все же пользы Владивостоку от его азиатского населения было намного больше, чем вреда.
Кстати, именно китайцы стали тогда первыми в мире бутлегерами. Из Маньчжурии, где присутствие и влияние России в те годы было так велико, что ее уже полуофициально называли Желтороссией, они в огромных количествах провозили через границу запрещенный спирт. В стране в военные годы был введен сухой закон, поэтому нелегальное спиртное пользовалось спросом и стоило больших денег. Из Владивостока оно распространялось по всей стране, постепенно вырастая в цене в разы. С контрабандой спирта власти пытались бороться, но почти безрезультатно. Изобретательные китайцы прятали бутылки даже в куски мыла, в тушки рыбы, в колбасу, заливали в конденсаторы парового отопления в паровозах. Один раз таможенники обнаружили бутылки в поступившей из Желтороссии партии строительных кирпичей. Но случаи конфискации были редки. Через границу шли целые спиртовые караваны, подкупленные таможенники знали об этом, но ничего не предпринимали. Во Владивостоке к концу войны по вечерам редко можно было встретить трезвого мужчину. Многие дамы, особенно вдовы, тоже не гнушались приложиться к бутылке. А если учитывать, что в те годы во Владивостоке на одну женщину приходилось три мужчины, то нетрезвыми были подавляющее большинство горожан.
После февральской революции, как рассказывала бабушка, жить стало труднее. Мобилизованные мужчины с фронта так и не вернулись, а цены на продукты и товары первой необходимости, которые понемногу росли всю войну, теперь поднялись в разы. Но еще тяжелее стало после Октябрьской революции, когда деньги обесценились настолько, что ими можно было топить печку или оклеивать стены. Особенно голодно стало в конце весны 1918 года, когда во Владивостоке скопились тысячи чехословацких солдат. Их должны были морем отправить на родину, но пароходов все не было. Напряжение нарастало. Бабушка вспоминает, что город тогда был похож на пороховую бочку. Все понимали, что рано или поздно грянет взрыв. Так и случилось в июне, когда чехи устроили военный переворот и свергли большевистское правительство. Анархия ненадолго закончилась лишь после того, как во Владивосток были введены японские, английские, американские и французские войска. Обыватели вздохнули с облегчением и решили, что в городе наконец-то снова установится порядок.
Бабушка сумела пережить всю чехарду властей и правительств, еще одну мировую войну. Сберегла детей, дала им образование, вырастила внуков. Она говорила: после того, как потеряла мужа, стала рассчитывать только на себя и не ждала ниоткуда помощи, поэтому и выжила. Каждый день перед сном вставала на колени перед иконой и молилась за близких и за всех людей на Земле. Просила, чтобы больше не было вдов и сирот, чтобы никому не пришлось повторить ее судьбу и пережить несчастья, выпавшие на ее долю.
Общая тетрадь
Елена Ситник о жизни своих родных в годы Первой мировой войны узнала из старой общей тетради. На разлинованных страницах этой тетрадки ее мать, Светлана Савватеева, старательно записала все семейные истории, которые слышала от своей бабушки по матери, Татьяны Кокориной. В 1914-1918 годах она жила в приморской деревне Кролевцы, основанной переселенцами из Черниговской губернии и расположенной в 50-ти км от Владивостока.
- Моя прабабка Татьяна родилась в 1896-м году, она была пятым ребенком в большой крестьянской семье, - пересказывает семейные предания корреспонденту РП Елена Ситник. - После нее родилось еще шестеро детей. Когда началась война, Татьяна жила, как сказали бы сейчас, «в гражданском браке» с парнем из той же деревни, Тимофеем Кокориным. Как только стало понятно, что его вот-вот мобилизуют, пара поспешила узаконить отношения и обвенчалась. Иначе Татьяна не получила бы пособие, которое полагалось жене фронтовика. После начала войны, когда началась массовая мобилизация, была целая волна подобных свадеб. Даже те, кто еще не планировал жениться, быстро венчались, чтобы получить дополнительный источник дохода в семью. До этого дочерей старались выдавать за уже отслуживших парней, а не за тех, кому только предстояло пойти в армию. Теперь же государственное пособие превращало «законных жен» в очень состоятельных по деревенским меркам женщин.
Прабабка рассказывала моей маме, что когда она впервые получила пособие, то почувствовала себя богачкой. Первый раз в жизни купила кусок мыла и спрятала его на чердаке, чтобы сестры не нашли его и не измылили. Тайком пробиралась наверх и намыливала себе лицо. Со второго пособия приобрела себе отрез материи и калоши. Говорила, что молилась - пусть война продлится подольше, чтоб не остаться без такого «капитала».
В многодетной семье «к мотовству» Татьяны отнеслись неодобрительно. Решили, что она обязана целиком отдавать пособие в распоряжение старших. Солдатка воспротивилась, начались ссоры. Родные не были рады даже подаркам, они хотели забирать все деньги целиком. Как-то раз Татьяна решила их задобрить и на рождество украсила елку купленными в лавке сладостями. Но вместе восторгов услышала лишь очередные упреки. Тогда солдатка приняла решение уйти жить в семью мужа.
Кокорины встретили ее с распростертыми объятиями - заполучить «богачку»- солдатку было редкой удачей. Родителям мобилизованных на фронт выплат не полагалось. Наученная горьким опытом, Татьяна стала две трети пособия отдавать родственникам по мужу «за содержание», а оставшейся третью распоряжалась по своему усмотрению. На эти деньги она стала учиться грамоте. Ей хотелось самой писать письма мужу, а не платить грамотному соседу по 50 копеек - большие по тем временам деньги, за письмо в несколько строк.
Жизнь для Татьяны стала намного более вольготной, чем до войны. Она впервые в жизни обзавелась духами, помадой, обновила гардероб. Единственное, о чем жалела - что не успела забеременеть. На каждого ребенка полагалась дополнительное пособие - половина от той суммы, которую получала законная жена. Но и это удалось исправить. Весной 1915-го года муж приехал на побывку, и через некоторое время после его отъезда Татьяна поняла, что беременна. Родился сын Николай.
Прабабка рассказывала, что очень скучала по мужу. Часто ходила погадать к деревенской бабке-ведунье, славившейся тем, что может предсказать судьбу. Однажды та сказала: «Скоро снова жди мужа в гости, он уже в пути». Так и вышло. После ранения Тимофею Кокорину дали короткий отпуск, чтобы восстановить силы. Татьяна снова забеременела. Родилась дочь Анфиса.
Когда стали приходить похоронки, в деревне начали ненавидеть германцев. До этого ненавидели, в основном, не немцев, а саму войну, которая отнимала сыновей, братьев и мужей. Патриотические настроения усилились. Одна из солдаток даже решила отказаться от пособия, попросила передать эти деньги на покупку оружия, чтобы поскорее победить врага. Одни деревенские ее осуждали, другие - восхищались. В деревне несколько раз собирали подарки и отправляли их солдатам на фронт. Все несли, кто что мог, в основном сало и сухари. Набиралось так много, что подарки отвозили на станцию целыми подводами. Делились и вещами, а кто побогаче, тот жертвовал деньги.
Семья Кокориных с началом войны не обеднела, как подавляющее большинство односельчан, а наоборот, поднялась. Пашню не сократили, а расширили. Рабочих рук не хватало, поэтому на сезонные работы подряжали китайцев, нанимать их было выгоднее, чем русских батраков. А потом, после 1915-го года, когда дешевле стало брать на работу военнопленных, заменили их немцами. Они работали старательнее, чем китайцы, славились своей аккуратностью.
Прабабке повезло еще раз. В отличие от большинства солдаток, она дождалась мужа с войны. Прадед Тимофей вернулся в начале 1917-го года, отлежав два месяца в лазарете после тяжелого ранения при наступлении на Митаву. Но здоровье его было подорвано - он был отравлен газами. Где-то через полгода после возвращения он простудился, начал кашлять кровью и умер, не увидел кровавых событий, которые произошли в родной деревне после иностранной оккупации. Тогда часть жителей ушла в партизаны, чтобы бороться с интервентами. Оставшимся дома пришлось за них расплачиваться. Американцы сожгли часть домов, выпороли всех, кто попался под руку, изнасиловали нескольких женщин, а троих подозреваемых в связях с красными повесили, отрезав им предварительно языки. Татьяна Кокорина и двое ее детей остались живы. Но хозяйство была разорено, пришлось перебираться во Владивосток. Там прабабка устроилась работать на железную дорогу и проработала там до самой смерти. Умерла она весной 1939-года, за несколько месяцев до начала Второй мировой войны.
Полина Виноградова
«Русская планета», Владивосток, 28 июля 2014
10 тысяч километров от фронта
Как жилось солдатским женам в годы Первой мировой войны
Во время Первой мировой войны Приморье было глубоким тылом. Сражения шли в десяти с лишним тысячах километров от Владивостока. Однако жизнь города, ставшего единственным «окном», через которое Россия могла получить оружие и боеприпасы из Америки и Японии, коренным образом изменилась. Как и жизнь всех приморцев, проводивших на фронт сыновей и мужей, жертвовавших последним ради победы. ©
Замаскированная позиция пулемёта «Максим», около 1915
28 июля, через 100 лет после начала Первой мировой, «Русская планета» решила рассказать не о глобальных битвах, а о судьбах двух обычных женщин, жизнь которых исковеркала эта забытая сегодня война.«Не дай Бог никому такую судьбу»
Валентине Иконниковой уже за семьдесят. Она может забыть, куда положила очки или как зовут соседку. Зато рассказы своей бабушки, которые слышала в детстве, помнит так, как будто это было вчера. София Иконникова, ее бабушка по матери, перед началом Первой мировой войны жила с мужем и тремя детьми во Владивостоке. Она любила вспоминать времена своей молодости, а внучка очень внимательно слушала и все запоминала.
- Моя бабушка вышла замуж в 1909 году. Дед Афанасий был потомственным сапожником, - рассказывает корреспонденту «РП» Валентина Иконникова. - Обувь, которую он тачал, носилась по 15 лет, сейчас никто такую не сделает. Когда началась война, в семье было уже трое детей. Деда должны были призвать на службу. Он не хотел оставлять родных, но денег, чтобы купить белый билет, у него не было. Родственники советовали ему симулировать какую-нибудь болезнь, чтобы его забраковала медкомиссия. Тогда многие, например, сыпали табак в глаза, чтобы они воспалились, или вызывали искусственные язвы, втирая в кожу керосин или ртуть. Добровольцев, или «охотников», как их тогда называли, были единицы, большинство не горело желанием постоять за Отечество. Но дед не захотел жульничать. Его мобилизовали в сентябре 1914-го года, он воевал в 4-м Сибирском корпусе. Бабушке дед писал, что германцы очень боялись сибиряков, считали их самыми опасными противниками. Особенно они отличились в боях за Варшаву. На тех участках фронта, где стояли сибирские полки, даже часовых германцы выставляли в 10 раз больше. Все сибиряки с детства были хорошими охотниками, и славились своей меткостью. Как самые стойкие, сибирские корпуса, направляли на самые ответственные и опасные участки. Поэтому и гибли в них очень быстро. Деда убили всего через полгода, в марте 1915-го.
Оставшись вдовой, бабушка замуж больше не вышла, хотя и получала предложения. Два года в ее доме квартировался военнопленный - сербский офицер, которому очень приглянулась молодая вдова. Он даже подал рапорт с просьбой дать разрешение на брак, но ему отказали. А жить «во грехе» бабушка не захотела, предпочла остаться одна.
Поднимать троих детей без мужа было тяжело. Когда деда мобилизовали, бабушка, как и многие солдатки, вынуждена была пойти работать. Она выросла в большой семье и с детства любила делать прически сестрам, стригла братьев. Поэтому ей легко удалось освоить профессию парикмахера, которая до войны считалась чисто мужской. Тогда многие солдатки вынуждены были взяться за традиционно мужскую работу. Устраивались дворниками, приказчиками, истопниками, нарядчиками, десятниками, рассыльными, водовозами, даже строителями и лесорубами. Очень многие работали на Транссибе. В военные годы начальство железной дороги пересмотрело строгие правила и разрешило принимать женщин на должности проводников, истопников, на конторскую работу, в недавно организованные мастерские, где собирали американские железнодорожные вагоны. Поначалу это вызывало удивление, но потом все привыкли к «бабскому засилью», как тогда говорили. Дамы, не стесненные в средствах и располагающие временем, на добровольной основе трудились в госпиталях, приютах для детей-сирот, шили белье для фронта, щипали корпию - ваты тогда еще не было. В годы войны во Владивостоке работал специально созданный комитет помощи раненым, увечным, семьям мобилизованных. Он собирал пожертвования, подарки для отправки на фронт. Все делились, чем могли - отдавали даже ношеные кальсоны и рубашки. Но у бабушки не было возможности заниматься благотворительностью - государственного пособия, которое она получала как жена фронтовика, на жизнь не хватало, приходилось много работать. А когда муж погиб, выплачивать пособие перестали, стало совсем тяжело. Как солдатской вдове бабушке иногда помогали различные фонды и комитеты, но денег все равно не хватало. Семье пришлось отказываться от привычной пищи и перейти на самую дешевую. Например, покупать «морскую курицу» - так в те годы называли камбалу, которой питались исключительно бедняки или китайцы. Или даже по примеру все тех же китайцев, есть очень дешевую, но экзотическую пищу - кальмаров, трепангов, морских гребешков, презираемую всеми морскую капусту. Состоятельные владивостокцы даже в войну предпочитали питаться белорыбицей, крабами, раками и красной икрой.
По воспоминаниям бабушки, китайцев и корейцев тогда и вплоть до 1939 года, когда их массово выслали на родину, во Владивостоке было очень много, почти половина жителей. У китайцев был даже свой огромный чайнатаун - Миллионка, застроенный доходными домами. В одном доме могли обитать до трех тысяч жильцов, теснота была ужасающей. Китайцы выполняли всю черную или тяжелую работу, получая за нее, по русским меркам, сущие гроши. Возили воду, поставляли овощи и зелень, строили дома, перевозили пассажиров через бухту Золотой рог в своих маленьких лодочках, готовили и продавали экзотические блюда. Трудились с утра до ночи, строя на склонах сопок террасы, где можно было бы выращивать овощи. Вручную, в огромных корзинах на коромыслах, носили туда землю из долины, устраивая грядки. Конечно, про Миллионку рассказывали и «нехорошие» истории - мол, там много притонов с дешевыми проститутками и опиумом, ночью небезопасно, могут ограбить или зарезать. И все же пользы Владивостоку от его азиатского населения было намного больше, чем вреда.
Кстати, именно китайцы стали тогда первыми в мире бутлегерами. Из Маньчжурии, где присутствие и влияние России в те годы было так велико, что ее уже полуофициально называли Желтороссией, они в огромных количествах провозили через границу запрещенный спирт. В стране в военные годы был введен сухой закон, поэтому нелегальное спиртное пользовалось спросом и стоило больших денег. Из Владивостока оно распространялось по всей стране, постепенно вырастая в цене в разы. С контрабандой спирта власти пытались бороться, но почти безрезультатно. Изобретательные китайцы прятали бутылки даже в куски мыла, в тушки рыбы, в колбасу, заливали в конденсаторы парового отопления в паровозах. Один раз таможенники обнаружили бутылки в поступившей из Желтороссии партии строительных кирпичей. Но случаи конфискации были редки. Через границу шли целые спиртовые караваны, подкупленные таможенники знали об этом, но ничего не предпринимали. Во Владивостоке к концу войны по вечерам редко можно было встретить трезвого мужчину. Многие дамы, особенно вдовы, тоже не гнушались приложиться к бутылке. А если учитывать, что в те годы во Владивостоке на одну женщину приходилось три мужчины, то нетрезвыми были подавляющее большинство горожан.
После февральской революции, как рассказывала бабушка, жить стало труднее. Мобилизованные мужчины с фронта так и не вернулись, а цены на продукты и товары первой необходимости, которые понемногу росли всю войну, теперь поднялись в разы. Но еще тяжелее стало после Октябрьской революции, когда деньги обесценились настолько, что ими можно было топить печку или оклеивать стены. Особенно голодно стало в конце весны 1918 года, когда во Владивостоке скопились тысячи чехословацких солдат. Их должны были морем отправить на родину, но пароходов все не было. Напряжение нарастало. Бабушка вспоминает, что город тогда был похож на пороховую бочку. Все понимали, что рано или поздно грянет взрыв. Так и случилось в июне, когда чехи устроили военный переворот и свергли большевистское правительство. Анархия ненадолго закончилась лишь после того, как во Владивосток были введены японские, английские, американские и французские войска. Обыватели вздохнули с облегчением и решили, что в городе наконец-то снова установится порядок.
Бабушка сумела пережить всю чехарду властей и правительств, еще одну мировую войну. Сберегла детей, дала им образование, вырастила внуков. Она говорила: после того, как потеряла мужа, стала рассчитывать только на себя и не ждала ниоткуда помощи, поэтому и выжила. Каждый день перед сном вставала на колени перед иконой и молилась за близких и за всех людей на Земле. Просила, чтобы больше не было вдов и сирот, чтобы никому не пришлось повторить ее судьбу и пережить несчастья, выпавшие на ее долю.
Общая тетрадь
Елена Ситник о жизни своих родных в годы Первой мировой войны узнала из старой общей тетради. На разлинованных страницах этой тетрадки ее мать, Светлана Савватеева, старательно записала все семейные истории, которые слышала от своей бабушки по матери, Татьяны Кокориной. В 1914-1918 годах она жила в приморской деревне Кролевцы, основанной переселенцами из Черниговской губернии и расположенной в 50-ти км от Владивостока.
- Моя прабабка Татьяна родилась в 1896-м году, она была пятым ребенком в большой крестьянской семье, - пересказывает семейные предания корреспонденту РП Елена Ситник. - После нее родилось еще шестеро детей. Когда началась война, Татьяна жила, как сказали бы сейчас, «в гражданском браке» с парнем из той же деревни, Тимофеем Кокориным. Как только стало понятно, что его вот-вот мобилизуют, пара поспешила узаконить отношения и обвенчалась. Иначе Татьяна не получила бы пособие, которое полагалось жене фронтовика. После начала войны, когда началась массовая мобилизация, была целая волна подобных свадеб. Даже те, кто еще не планировал жениться, быстро венчались, чтобы получить дополнительный источник дохода в семью. До этого дочерей старались выдавать за уже отслуживших парней, а не за тех, кому только предстояло пойти в армию. Теперь же государственное пособие превращало «законных жен» в очень состоятельных по деревенским меркам женщин.
Прабабка рассказывала моей маме, что когда она впервые получила пособие, то почувствовала себя богачкой. Первый раз в жизни купила кусок мыла и спрятала его на чердаке, чтобы сестры не нашли его и не измылили. Тайком пробиралась наверх и намыливала себе лицо. Со второго пособия приобрела себе отрез материи и калоши. Говорила, что молилась - пусть война продлится подольше, чтоб не остаться без такого «капитала».
В многодетной семье «к мотовству» Татьяны отнеслись неодобрительно. Решили, что она обязана целиком отдавать пособие в распоряжение старших. Солдатка воспротивилась, начались ссоры. Родные не были рады даже подаркам, они хотели забирать все деньги целиком. Как-то раз Татьяна решила их задобрить и на рождество украсила елку купленными в лавке сладостями. Но вместе восторгов услышала лишь очередные упреки. Тогда солдатка приняла решение уйти жить в семью мужа.
Кокорины встретили ее с распростертыми объятиями - заполучить «богачку»- солдатку было редкой удачей. Родителям мобилизованных на фронт выплат не полагалось. Наученная горьким опытом, Татьяна стала две трети пособия отдавать родственникам по мужу «за содержание», а оставшейся третью распоряжалась по своему усмотрению. На эти деньги она стала учиться грамоте. Ей хотелось самой писать письма мужу, а не платить грамотному соседу по 50 копеек - большие по тем временам деньги, за письмо в несколько строк.
Жизнь для Татьяны стала намного более вольготной, чем до войны. Она впервые в жизни обзавелась духами, помадой, обновила гардероб. Единственное, о чем жалела - что не успела забеременеть. На каждого ребенка полагалась дополнительное пособие - половина от той суммы, которую получала законная жена. Но и это удалось исправить. Весной 1915-го года муж приехал на побывку, и через некоторое время после его отъезда Татьяна поняла, что беременна. Родился сын Николай.
Прабабка рассказывала, что очень скучала по мужу. Часто ходила погадать к деревенской бабке-ведунье, славившейся тем, что может предсказать судьбу. Однажды та сказала: «Скоро снова жди мужа в гости, он уже в пути». Так и вышло. После ранения Тимофею Кокорину дали короткий отпуск, чтобы восстановить силы. Татьяна снова забеременела. Родилась дочь Анфиса.
Когда стали приходить похоронки, в деревне начали ненавидеть германцев. До этого ненавидели, в основном, не немцев, а саму войну, которая отнимала сыновей, братьев и мужей. Патриотические настроения усилились. Одна из солдаток даже решила отказаться от пособия, попросила передать эти деньги на покупку оружия, чтобы поскорее победить врага. Одни деревенские ее осуждали, другие - восхищались. В деревне несколько раз собирали подарки и отправляли их солдатам на фронт. Все несли, кто что мог, в основном сало и сухари. Набиралось так много, что подарки отвозили на станцию целыми подводами. Делились и вещами, а кто побогаче, тот жертвовал деньги.
Семья Кокориных с началом войны не обеднела, как подавляющее большинство односельчан, а наоборот, поднялась. Пашню не сократили, а расширили. Рабочих рук не хватало, поэтому на сезонные работы подряжали китайцев, нанимать их было выгоднее, чем русских батраков. А потом, после 1915-го года, когда дешевле стало брать на работу военнопленных, заменили их немцами. Они работали старательнее, чем китайцы, славились своей аккуратностью.
Прабабке повезло еще раз. В отличие от большинства солдаток, она дождалась мужа с войны. Прадед Тимофей вернулся в начале 1917-го года, отлежав два месяца в лазарете после тяжелого ранения при наступлении на Митаву. Но здоровье его было подорвано - он был отравлен газами. Где-то через полгода после возвращения он простудился, начал кашлять кровью и умер, не увидел кровавых событий, которые произошли в родной деревне после иностранной оккупации. Тогда часть жителей ушла в партизаны, чтобы бороться с интервентами. Оставшимся дома пришлось за них расплачиваться. Американцы сожгли часть домов, выпороли всех, кто попался под руку, изнасиловали нескольких женщин, а троих подозреваемых в связях с красными повесили, отрезав им предварительно языки. Татьяна Кокорина и двое ее детей остались живы. Но хозяйство была разорено, пришлось перебираться во Владивосток. Там прабабка устроилась работать на железную дорогу и проработала там до самой смерти. Умерла она весной 1939-года, за несколько месяцев до начала Второй мировой войны.
Полина Виноградова
«Русская планета», Владивосток, 28 июля 2014