Из истории обуви. От аристократии к демократии
Ещё из истории моды
Ленин как законодатель моды
В исследовании дизайнера Ле Корбюзье обувь воплощает утопию социального равенства и многие другие идеи / Обувь: от сандалий до кроссовок
Повседневность - с давних пор объект научного изучения. А что может быть повседневнее одежды? ©
Картина Винсента Ван Гога «Башмаки»
В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит серия «Библиотека журнала „Теория моды“», посвященная истории изменения одежды. В последнем выпуске серии говорится об обуви.Большой авторский состав рассказывает интересную, неожиданную, часто противоречивую и поучительную историю обуви. Она, как и любой предмет человеческого быта, гораздо быстрее, чем академические исследования и публицистика, начинает отражать историческую и социальную действительность. Этот тезис доказывается множеством интересных фактов. Так, в книге описаны роль обуви в религиозных обрядах, эволюция и консервация мужской обуви в XVIII-XIX веках, постфрейдовская сексуализация женских туфель и многое другое.
«Русская планета» с разрешения издательства «Новое литературное обозрение» публикует фрагмент книги «Обувь: от сандалий до кроссовок», посвященный поиску нового фасона мужской обуви дизайнерами начала XX века:
...Изначальной основой образа денди, сформировавшегося в 1790-е годы, служил безупречный гардероб английского аристократа. Это был образец строго регламентируемого вестиментарного и поведенческого канона, призванного оградить обладателя гардероба от обвинений в изнеженности, расточительнсти и нездоровом пристрастии к суетности, которые ассоциировались с упадком французской культуры. Подобные практики могли бы лечь в основу критического отношения к зарождающейся потребительской культуре, учитывая даже тот факт, что корыстное и себялюбивое поведение денди временами соотносится с тем же самым феноменом. Например, высокомерно отрицая капризы моды, денди располагал гардеробом, парадоксально концентрировавшим в себе ее самые очевидные излишества.
Одним из ярких воплощений этого парадокса является постоянство формы мужских туфель. В то время как философский смысл сложного узла льняного галстука или густой черный ворс бархатного фрака, подобно щеголявшим ими браммелам и д’орсеям, растворились в романтической дымке прошлого, традиционная мужская обувь по сей день сохраняет прочную связь с вестиментарными дискуссиями и риторикой начала XIX века. Хрупкая гармония эстетики и функциональности, по-прежнему диктующая форму шва на черных оксфордских туфлях или число отверстий для шнуровки на коричневых уличных ботинках, хранит в себе отголоски разговоров, ранее формировавших представления о мужественности, государственности и социальном классе.
...Причина, по которой мужская обувь долгое время служила устойчивым символом эстетического консерватизма, отчасти заключается в восторженном отношении к ней не чуждых дендизму модернистов начала XX века. В 1925 году Ле Корбюзье в манифесте «Современное декоративное искусство» обозначил свои этические и эстетические принципы, подчеркнуто оспаривая социальную ценность феминизированных и основанных на моде образов, воплощением которых стали экспонаты международной Парижской выставки того же года. В полемических заявлениях, напоминавших о позиции денди эпохи Регентства, отрицавших эстетические излишества, Ле Корбюзье, восходящая архитектурная звезда, усматривал в функциональных и «бесхитростных» формах утилитарных «индустриальных» вещей средство для разоблачения «постыдного» и «бесчестного» внешнего лоска столь любимых домохозяйками современных «безделушек». Законодатель вкуса модернистской эпохи выступал с критикой модной эфемерности, фетишизируя миф о прочности и долговечности вещей, более ценной, чем их поверхностный глянец.
Среди ряда замечаний, касающихся реформирования дизайнерской эстетики, Ле Корбюзье упомянул о пяти элементах, находящих наиболее полное воплощение в безукоризненных швах и упругой коже современных моделей обуви, представленных в каталогах. Эти лаконичные объяснения помогают лучше понять специфику развития мужской обуви. Как подчеркнул Ле Корбюзье, в основе отечественного производства лежит принцип утилитарности: «Утилитарные потребности требуют инструментария, доведенного во всех отношениях до той степени совершенства, какая только возможна в промышленном производстве. И это основная цель декоративно-прикладного искусства.
День за днем индустрия создает вещи, идеальные с точки зрения удобства и утилитарности, ублажающие наш дух роскошью, порождаемой элегантностью замысла, точностью исполнения и эффективностью функционирования. Разумное совершенство и формальная точность имеют достаточно точек пересечения, чтобы стать основой признанного стиля». Взгляд на одежду как на инструментарий и в сущностном, и в формальном отношении превращал гардероб английского джентльмена XIX века в парадигму цивилизованного вкуса. Практичные ткани, заставляющие вспомнить об усадебном убранстве, с легкостью соответствовали вестиментарному стилю, ассоциирующемуся с Сэвил-Роу. Подобным же образом прочность вощеных изделий из кожи, предназначенных для ипподрома или охотничьих угодий, находила непосредственное отражение в мастерски изготовленных перчатках и галошах финансиста Сити.
Прославляя гармоничную элегантность новой формы мыска просто из любви к искусству, можно было навлечь на себя насмешки и обвинения в изнеженности. Однако если владелец туфель обсуждает их форму с точки зрения износостойкости, способности сопротивляться влаге или совершенства конструкции, его репутация человека с безупречным стилем остается непререкаемой. И все же налет аристократичности сообщал вещам двусмысленный оттенок старомодности и элитарности. Ле Корбюзье был вынужден ориентироваться на более очевидную «современную» пролетарскую ролевую модель, способную прославить блестящую патину серийной продукции с той же непосредственностью, с какой милорд в прежние времена натягивал охотничьи сапоги, сшитые по индивидуальному заказу: «Ленин сидит в кафе „Ротонда“ на плетеном стуле; он заплатил 20 сантимов за кофе и дал на чай один су. Он отпил из маленькой белой фарфоровой чашки. На нем шляпа-котелок и гладкий белый воротничок. Он делает записи уже несколько часов на листах писчей бумаги. Перед ним чернильница, гладкая и круглая, изготовленная из бутылочного стекла. Он учится управлять стомиллионной нацией».
Ле Корбюзье
Подобным же образом обстояли дела и с джентльменской обувью: ее аристократическое происхождение, связь с развлечениями представителей высшего класса делали проблематичными любые заявления о ее демократическом потенциале. Соответственно, отталкиваясь от образа Ленина, служившего воплощением исполненного банальности и все же революционного духа современности, Ле Корбюзье рассматривал утилитарность как потенциальное средство освобождения потребителя от устаревших представлений об обслуживании и иерархии. В третьем пункте его программы эксплуатационная адаптируемость повседневного продукта, произведенного индустриальным способом, предстает метафорическим воплощением утопической идеи социального равенства: «Утилитарные объекты, появившись в нашей жизни, освободили рабов ушедших столетий. Фактически они сами стали рабами, лакеями, слугами. Разве вам нужно видеть в них родственные души? Мы сидим на них, работаем с их помощью, используем их; когда они изнашиваются, мы заменяем их. Мы требуем от слуг точного исполнения функций и заботы, порядочности и ненавязчивого присутствия».
Между строк этого пассажа вновь просматривается неоднозначная идеология дендизма: благоговение перед свободой производства служит апологией потребления. В XVIII веке патриотически настроенные памфлетисты и карикатуристы часто противопоставляли добротно обутые и облаченные в чулки ноги Джона Буля и обнаженные лодыжки, и натирающие мозоли сабо французского крестьянина. Воинственный свободнорожденный англичанин носил первые продукты промышленного производства как трофеи, как знаки собственного превосходства. Простая речь, простая жизнь, и прежний эффективный, но склонный к самообману потребитель без усилий превращался в нового. Джон Буль XX века, о котором писал Ле Корбюзье, использовал демократический ресурс индустриальных изделий как оправдание своей тяги к потреблению. Обработка колодок на станке и изготовление верха обуви с помощью швейной машины изменили представления об индивидуальном пошиве, однако появившиеся в результате дешевые туфли предоставили возможность всем желающим приобрести функциональную и элегантную обувь.
Витрина обувного магазина
В 1920-е годы в результате развития интернационализма и политических реформ призрак классовой борьбы и идеал национального государства уже несколько устарели и не могли служить прочным философским основанием оправдания или осуждения соблазнов потребления. В этой ситуации мизогиния, более глубоко коренящаяся в человеческой природе, служила удобной платформой, стоя на которой скомпрометированный денди мог рассуждать о противоположности моды и функциональности, одновременно являясь на публике в начищенной обуви.
Ле Корбюзье, без сомнения, в полной мере использовал контраст между простыми, прагматичными «мужскими» вещами и сугубо декоративными, некачественными «женскими», когда пытался в поиске современного идеала красоты разработать эстетические каноны, сочетающие ценности массового производства и ручной работы: «Хлам всегда отличается ненужными украшениями; предмет роскоши добротно изготовлен, аккуратен и чист изнутри и снаружи, здоров, и нагота служит свидетельством его качества. Этими переменами мы обязаны индустрии: чугунная печь, пестрящая украшениями, стоит дешевле простой; среди прорастающих отовсюду листьев незаметны дефекты литья. И это относится ко всему... поверхностные украшения, будучи вездесущи, выглядят отталкивающе и возмутительно». В данном случае отрицание и осуждение чистой декоративности было связано с самой сутью дела. Мода в ее высшем проявлении действительно «отталкивающа» и «возмутительна». Иллюстрацией этому служит описание всего, что наделено нежностью и чувствительностью, - например, в нашем случае это изящные атласные туфли на мягкой подкладке, сопоставленные с прочными трекинговыми ботинками.
Обувь: от сандалий до кроссовок. - М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Сергей Простаков
«Русская планета», 1 сентября 2013
Ленин как законодатель моды
В исследовании дизайнера Ле Корбюзье обувь воплощает утопию социального равенства и многие другие идеи / Обувь: от сандалий до кроссовок
Повседневность - с давних пор объект научного изучения. А что может быть повседневнее одежды? ©
Картина Винсента Ван Гога «Башмаки»
В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит серия «Библиотека журнала „Теория моды“», посвященная истории изменения одежды. В последнем выпуске серии говорится об обуви.Большой авторский состав рассказывает интересную, неожиданную, часто противоречивую и поучительную историю обуви. Она, как и любой предмет человеческого быта, гораздо быстрее, чем академические исследования и публицистика, начинает отражать историческую и социальную действительность. Этот тезис доказывается множеством интересных фактов. Так, в книге описаны роль обуви в религиозных обрядах, эволюция и консервация мужской обуви в XVIII-XIX веках, постфрейдовская сексуализация женских туфель и многое другое.
«Русская планета» с разрешения издательства «Новое литературное обозрение» публикует фрагмент книги «Обувь: от сандалий до кроссовок», посвященный поиску нового фасона мужской обуви дизайнерами начала XX века:
...Изначальной основой образа денди, сформировавшегося в 1790-е годы, служил безупречный гардероб английского аристократа. Это был образец строго регламентируемого вестиментарного и поведенческого канона, призванного оградить обладателя гардероба от обвинений в изнеженности, расточительнсти и нездоровом пристрастии к суетности, которые ассоциировались с упадком французской культуры. Подобные практики могли бы лечь в основу критического отношения к зарождающейся потребительской культуре, учитывая даже тот факт, что корыстное и себялюбивое поведение денди временами соотносится с тем же самым феноменом. Например, высокомерно отрицая капризы моды, денди располагал гардеробом, парадоксально концентрировавшим в себе ее самые очевидные излишества.
Одним из ярких воплощений этого парадокса является постоянство формы мужских туфель. В то время как философский смысл сложного узла льняного галстука или густой черный ворс бархатного фрака, подобно щеголявшим ими браммелам и д’орсеям, растворились в романтической дымке прошлого, традиционная мужская обувь по сей день сохраняет прочную связь с вестиментарными дискуссиями и риторикой начала XIX века. Хрупкая гармония эстетики и функциональности, по-прежнему диктующая форму шва на черных оксфордских туфлях или число отверстий для шнуровки на коричневых уличных ботинках, хранит в себе отголоски разговоров, ранее формировавших представления о мужественности, государственности и социальном классе.
...Причина, по которой мужская обувь долгое время служила устойчивым символом эстетического консерватизма, отчасти заключается в восторженном отношении к ней не чуждых дендизму модернистов начала XX века. В 1925 году Ле Корбюзье в манифесте «Современное декоративное искусство» обозначил свои этические и эстетические принципы, подчеркнуто оспаривая социальную ценность феминизированных и основанных на моде образов, воплощением которых стали экспонаты международной Парижской выставки того же года. В полемических заявлениях, напоминавших о позиции денди эпохи Регентства, отрицавших эстетические излишества, Ле Корбюзье, восходящая архитектурная звезда, усматривал в функциональных и «бесхитростных» формах утилитарных «индустриальных» вещей средство для разоблачения «постыдного» и «бесчестного» внешнего лоска столь любимых домохозяйками современных «безделушек». Законодатель вкуса модернистской эпохи выступал с критикой модной эфемерности, фетишизируя миф о прочности и долговечности вещей, более ценной, чем их поверхностный глянец.
Среди ряда замечаний, касающихся реформирования дизайнерской эстетики, Ле Корбюзье упомянул о пяти элементах, находящих наиболее полное воплощение в безукоризненных швах и упругой коже современных моделей обуви, представленных в каталогах. Эти лаконичные объяснения помогают лучше понять специфику развития мужской обуви. Как подчеркнул Ле Корбюзье, в основе отечественного производства лежит принцип утилитарности: «Утилитарные потребности требуют инструментария, доведенного во всех отношениях до той степени совершенства, какая только возможна в промышленном производстве. И это основная цель декоративно-прикладного искусства.
День за днем индустрия создает вещи, идеальные с точки зрения удобства и утилитарности, ублажающие наш дух роскошью, порождаемой элегантностью замысла, точностью исполнения и эффективностью функционирования. Разумное совершенство и формальная точность имеют достаточно точек пересечения, чтобы стать основой признанного стиля». Взгляд на одежду как на инструментарий и в сущностном, и в формальном отношении превращал гардероб английского джентльмена XIX века в парадигму цивилизованного вкуса. Практичные ткани, заставляющие вспомнить об усадебном убранстве, с легкостью соответствовали вестиментарному стилю, ассоциирующемуся с Сэвил-Роу. Подобным же образом прочность вощеных изделий из кожи, предназначенных для ипподрома или охотничьих угодий, находила непосредственное отражение в мастерски изготовленных перчатках и галошах финансиста Сити.
Прославляя гармоничную элегантность новой формы мыска просто из любви к искусству, можно было навлечь на себя насмешки и обвинения в изнеженности. Однако если владелец туфель обсуждает их форму с точки зрения износостойкости, способности сопротивляться влаге или совершенства конструкции, его репутация человека с безупречным стилем остается непререкаемой. И все же налет аристократичности сообщал вещам двусмысленный оттенок старомодности и элитарности. Ле Корбюзье был вынужден ориентироваться на более очевидную «современную» пролетарскую ролевую модель, способную прославить блестящую патину серийной продукции с той же непосредственностью, с какой милорд в прежние времена натягивал охотничьи сапоги, сшитые по индивидуальному заказу: «Ленин сидит в кафе „Ротонда“ на плетеном стуле; он заплатил 20 сантимов за кофе и дал на чай один су. Он отпил из маленькой белой фарфоровой чашки. На нем шляпа-котелок и гладкий белый воротничок. Он делает записи уже несколько часов на листах писчей бумаги. Перед ним чернильница, гладкая и круглая, изготовленная из бутылочного стекла. Он учится управлять стомиллионной нацией».
Ле Корбюзье
Подобным же образом обстояли дела и с джентльменской обувью: ее аристократическое происхождение, связь с развлечениями представителей высшего класса делали проблематичными любые заявления о ее демократическом потенциале. Соответственно, отталкиваясь от образа Ленина, служившего воплощением исполненного банальности и все же революционного духа современности, Ле Корбюзье рассматривал утилитарность как потенциальное средство освобождения потребителя от устаревших представлений об обслуживании и иерархии. В третьем пункте его программы эксплуатационная адаптируемость повседневного продукта, произведенного индустриальным способом, предстает метафорическим воплощением утопической идеи социального равенства: «Утилитарные объекты, появившись в нашей жизни, освободили рабов ушедших столетий. Фактически они сами стали рабами, лакеями, слугами. Разве вам нужно видеть в них родственные души? Мы сидим на них, работаем с их помощью, используем их; когда они изнашиваются, мы заменяем их. Мы требуем от слуг точного исполнения функций и заботы, порядочности и ненавязчивого присутствия».
Между строк этого пассажа вновь просматривается неоднозначная идеология дендизма: благоговение перед свободой производства служит апологией потребления. В XVIII веке патриотически настроенные памфлетисты и карикатуристы часто противопоставляли добротно обутые и облаченные в чулки ноги Джона Буля и обнаженные лодыжки, и натирающие мозоли сабо французского крестьянина. Воинственный свободнорожденный англичанин носил первые продукты промышленного производства как трофеи, как знаки собственного превосходства. Простая речь, простая жизнь, и прежний эффективный, но склонный к самообману потребитель без усилий превращался в нового. Джон Буль XX века, о котором писал Ле Корбюзье, использовал демократический ресурс индустриальных изделий как оправдание своей тяги к потреблению. Обработка колодок на станке и изготовление верха обуви с помощью швейной машины изменили представления об индивидуальном пошиве, однако появившиеся в результате дешевые туфли предоставили возможность всем желающим приобрести функциональную и элегантную обувь.
Витрина обувного магазина
В 1920-е годы в результате развития интернационализма и политических реформ призрак классовой борьбы и идеал национального государства уже несколько устарели и не могли служить прочным философским основанием оправдания или осуждения соблазнов потребления. В этой ситуации мизогиния, более глубоко коренящаяся в человеческой природе, служила удобной платформой, стоя на которой скомпрометированный денди мог рассуждать о противоположности моды и функциональности, одновременно являясь на публике в начищенной обуви.
Ле Корбюзье, без сомнения, в полной мере использовал контраст между простыми, прагматичными «мужскими» вещами и сугубо декоративными, некачественными «женскими», когда пытался в поиске современного идеала красоты разработать эстетические каноны, сочетающие ценности массового производства и ручной работы: «Хлам всегда отличается ненужными украшениями; предмет роскоши добротно изготовлен, аккуратен и чист изнутри и снаружи, здоров, и нагота служит свидетельством его качества. Этими переменами мы обязаны индустрии: чугунная печь, пестрящая украшениями, стоит дешевле простой; среди прорастающих отовсюду листьев незаметны дефекты литья. И это относится ко всему... поверхностные украшения, будучи вездесущи, выглядят отталкивающе и возмутительно». В данном случае отрицание и осуждение чистой декоративности было связано с самой сутью дела. Мода в ее высшем проявлении действительно «отталкивающа» и «возмутительна». Иллюстрацией этому служит описание всего, что наделено нежностью и чувствительностью, - например, в нашем случае это изящные атласные туфли на мягкой подкладке, сопоставленные с прочными трекинговыми ботинками.
Обувь: от сандалий до кроссовок. - М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Сергей Простаков
«Русская планета», 1 сентября 2013