Поэзия народного костюма. Слава собирателям! Ч.3/3
Предыдущая часть
196. Полный праздничный (свадебный) костюм молодой крестьянки Острогожского уезда Воронежской губернии. Начало XX века. Воронежский областной краеведческий музей.
Статья «Те баснословные года...» была написана Л. И. Некрасовой на основании ее путевых записок, поэтому живость изложения, правдивая и тонкая передача колорита того времени делают нас как бы соучастниками происходящих событий. Статья эта публикуется впервые, и мы приводим ее полностью.
«ТЕ БАСНОСЛОВНЫЕ ГОДА...»
(Из странствий за народными костюмами по Воронежской губернии в 1918-1920 гг.)
Было холодно, было голодно. Но Музейный отдел Этнографической комиссии работал полным ходом. Никогда не было такого количества интересного материала, над которым можно было работать:" никогда не было так мало сил, чтобы что-нибудь сделать. И никогда работа не была так увлекательна. Среди огромных холодных зал, заваленных художественным наследием прошлых веков, разгуливал в своем самоедском «савике» (род кафтана) председатель Этнографической комиссии Янович, вечно недовольный отсутствием «полных комплектов». Энергии и замыслам его не было предела.
«Поезжайте в Воронежскую губернию! Соберите там женскую одежду, головные уборы и выясните вот в этой полосе деревень, что сохранилось...» Я смотрела на карандаш, которым Янович водил по карте, и думала о красоте народной старины, ради которой мы ежедневно собирались в нетопленый музей Строгановского училища, где из хаоса случайных «предметов искусства» занимались выделением «ценного материала».
«Куда же именно ехать?»
«Начнете с Коротояка. Побываете там и на месте поймете, что можно сделать по этой части. Пока будем хлопотать об ассигновке и обменном товаре, успеем выяснить все подробности».
Заявление было подано и рассмотрено. «Сам» Анучин, председатель Общества естествознания, антропологии и этнографии одобрил, академик Соболевский поддержал, а хранитель Этнографического отделения Румянцевского музея Янчук похвалил маршрут.
Однако получить деньги и научно подготовиться к сбору коллекций было недостаточно: было необходимо еще по указанию Д. Т. Яновича запастись достаточным количеством обменного товара. Было совершенно очевидно, что гораздо выгоднее запастись в Москве галантереей и мануфактурой и выменивать их на предметы для коллекций, чем покупать последние на наличные деньги. Но достать тогда в Москве галантерею и мануфактуру было не так-то просто: это дело, несомненно, было самой трудной и сложной частью моей командировки. Этнографическая комиссия писала бумагу в Главк, Центр, Большой и Малый совет соответствующих учреждений об отпуске «200 белых платков» или «12 дюжин народных бус и сережек» или «60 аршин бумажной материи, пригодной для обмена на этнографические коллекции». С каждой такой бумагой начиналось соответствующее странствие и гонка с Мясницкой в Торговые ряды, из Торговых рядов на Варварку. С Варварки в Трехсвятительский, оттуда в Гавриков, из Гаврикова опять на Мясницкую, Варварку, Ильинку... Коридоры, комнаты, столы, регистрации, входящие и исходящие... Кроткое и терпеливое ожидание на окнах, ступеньках, скамейках, просто у стены, около стола какого-нибудь раздражительного замзава или у стула жестокой машинистки, занятой посторонними, гораздо более интересными делами. В одном Центро-текстиле, получая 60 аршин «подходящей» мануфактуры, я прошла в две недели ровно 38 инстанций...«Скоро отделались», - сказал мне с завистью мрачный представитель Чухломского унаробраза. «Мы вот два месяца ждем. Товарищ Иванова, командированная со мной, не выдержала и умерла. Теперь один получаю...» Он третий день сидел в Трехсвятительском, ожидая, пока медлительные, благолепные морозовские приказчики соблаговолят записать и отпустить товар по ордерам... Если бы не собственноручная надпись председателя Малого совета Центро-текстиля - не творить мне волокиты - просидела бы в Москве до зимы...
Наконец, товары были получены и запакованы. Правда, это было не совсем то, а часто и совсем не то, что надо. Томные морозовские приказчики не давали мне ни аршина лежавшего на прилавках красного, зеленого и желтого ситца, к которому рвалось мое сердце. Зато наградили меня нежным сатинетом «сомон»; вместо белых платков нашли брак «мордоре» и нежно-голубые. Вместо крестов и тесемок Центросоюз отпустил мне в неограниченном количестве пудру «Лебедь» и необыкновенного фиксатуара «Гелиотроп» для усов и бороды. Но все-таки подобралась кое-какая мануфактура и кое-какая галантерея, с которой можно было пускаться в путь.
Но и это было нелегко, хотя въезд в Воронежскую губернию был свободен. Кому-то, где-то продавали билеты, но где, кому, как и когда - неизвестно. Ехать с оказией было надежнее, и такая оказия нашлась в виде теплушки Железкома, увозившая на юг груду топоров, лопат, пил и ящиков с олеонафтом. Рассуждая, что надо иметь в запасе что-нибудь и для мужиков, а не один «бабий» товар, я на всякий случай выменяла на что-то пару таких ящиков с олеонафтом.
Впоследствии я в этом не раскаялась: в Коротоякском уезде тогда свирепствовал величайший кризис колесной мази и сердца дежурных подводчиков, назначаемых деревенскими исполкомами, сильно смягчались этим самым олеонафтом.
Трудно было пересаживаться с моим багажом... Носильщиков не было, грабители чудились всюду. Приходилось решительно направляться в Орточека и, предъявляя мандат с подписью московского начальства, твердо требовать помощи и покровительства. На одной из таких пересадок начальник Орточека (время было еще горячее) долго не знал, куда меня пристроить, потом, хлопнув себя по лбу, крикнул: «Соколов, устрой товарища в отдельный вагон, чтоб поспокойнее и почище».
И меня, одну-одинешеньку, устроили в отдельном вагоне - груженном каменным углем. Соколов уверял меня, что вшей в угольных вагонах не бывает и что там «никакой грязи нет». Это было совершенно справедливо. В этом вагоне я превосходно доехала до места своего назначения. Было
только одно неудобство. Острые куски угля прорезали и рвали все насквозь - рогожи на моих тюках, портплед, пальто, платье. Лицо, руки, все покрылось черным налетом. Но вшей, действительно, не было. А это было самое главное.
По дороге появились тревожные мысли о возможности попасть в полосу гражданской войны. Но московские стратеги настолько уверили меня в том, что Коротояк, укромно спрятанный в излучине Дона, находится в полной безопасности от вражеских нашествий, что, добравшись до него, я все еще продолжала держаться за эту иллюзию.
Увы, ближайшее будущее показало, что различные казачьи банды руководствовались иными стратегическими соображениями, чем москвичи. Вместо тихого и мирного жития нам пришлось испытать все треволнения, связанные с междоусобной бранью.
Город переходил из рук в руки. В ноябре 1918 года духовенство и купечество встречало красновцев-кавалеристов в синих кафтанах, в черных папахах, с пиками. Красновцы, однако, не продержались и трех дней. По уезду на тачанках разъезжали небольшие банды вроде банд Орлика, Маруси и пр. Последняя банда трагически погибла на острове среди Дона. С одной стороны реки по ней стреляли красногвардейцы и присоединившиеся к ним вооружившиеся крестьяне, с другой - казачий разъезд. В сентябре 1919 года после отчаянного боя (красные отстреливались из окон) город заняли кубанцы «волчьей стаи» атамана Шкуро, - страшные, низкорослые, в бурках, с изображением волка на папахах. Красная Армия, отойдя за Дон, целых две недели удерживала свои позиции, обстре ливая город тяжелой артиллерией. Пришлось увидеть и английскую артиллерию. Длинные, огромные орудия - «Кане» обслуживались английской прислугой в железных шлемах. В начале двадцатого года казаки были изгнаны. Все же уезд еще долго оставался незамиренным: с запада его навещал батько Махно со своим девизом: «Бей белых, пока покраснеют, бей красных, пока почернеют...», а в лесах таились банды зеленых... Пути сообщения вокруг были разрушены, мосты взорваны, рельсы разворочены, станции сожжены, прерванное сообщение с Москвой очень долго не возобновлялось.
Понятно, что при такой политической конъюнктуре городок не оправдал возлагавшихся на него надежд.
Однако, несмотря на все это, пребывание в Коротояке принесло не одни только разочарования и, наоборот, превысило все мои ожидания... Пестрая толпа на зеленой горе над Доном на базаре у белых монастырских стен приковывала внимание своеобразной пестротой костюмов. Красивые бабы в небывалых оранжевых и красных поневах, в кокошниках и кичках; румяные девки в черных юбках, обшитых позументом, с лентами и цветами на головах, молчаливые мужики в высоких валяных шапках, в белых длинных рубахах, расшитых «усами» на груди, в армяках с большими высокими воротниками вызывали в памяти старинные записки иностранцев о Московии. Предо мной был живой XVII век. Несомненно, так ходили и «жонки стрелецкие», и невольные поселенцы белогородской засечной черты, посланные царем Алексеем Михайловичем охранять эту окраину. Не хватало только самих стрельцов в длинных кафтанах, с алебардами и пищалями в руках... В говоре народа слышалось тоже что-то архаическое - мягкое «г», аканье, странное цоканье... Хотелось перенести эту толпу в другие декорации - на берега озера Неро, к древнему Ростовскому кремлю или в Углич, где сохранилась чудесная старинная архитектура, но не осталось никаких намеков на прошлое живописное богатство народного костюма.
В течение зимы я убедилась, что великолепные поневы, расшитые рубахи и золотые сороки шли за бесценок в обмен на муку, мануфактуру, на что угодно. Под влиянием острой нужды бабы переставали ими дорожить. Здесь уже начался переход к ситцевым юбкам, и население убедилось, что соткать и сшить поневу гораздо дороже и дольше, чем сшить ситцевую юбку. Хорошая понева, хотя не превратилась еще в редкость, но было ясно, что это вопрос ближайшего будущего.
Собирание этнографических коллекций пришлось ограничить женскими головными уборами и неполным костюмом. Денег было слишком мало, а имевшийся товар был слишком малоценен, чтоб приобретать на него более солидные вещи, как суконные тоники, расшитые кафтаны и полушубки (илл. 192). Местные унаробразы тоже не располагали средствами для этого. Единственно, что они были в состоянии сделать, это командировать от себя знатока Воронежского края, ученого филолога А. М. Путинцева (позднее профессора Воронежского университета) для изучения местных говоров. Путинцевым был составлен план поездок по «цуканам» и «талагаям». Цуканы - московские колонисты конца XVII - и начала XVIII века, среди которых много старообрядцев - живут по древнему Дону и Хворостани к северу от Коротояка, на местах прежних хазарских поселений.
К ним мы поехали через украинское село Урыв на Сторожевое - до Борщева, оттуда повернули к югу на Хворостань и обратно на Коротояк. Красавицы хохлушки Коротоякского уезда не сохранили своего украинского костюма, но все же их наряд своеобразен. Тонкие талии перетянуты черными «корсетками» - безрукавками полукафтаньями, из-под которых горят красные юбки. Белые открытые рубахи украшены лентами у ворота, но нет ни строчки, ни вышивок. На головах девушек - цветы и ленты, у женщин - платки. Великолепные же «очипки», вышитые золотом, хранятся старухами в сундуках и продаются проезжим скупщикам-тряпичникам. Прелестное золотое шитье «очипков» так свежо и ярко, точно только что вышло из рук мастерицы. «Очипки» стоили довольно дорого, по довоенной цене рублей 15 - 20, и мне пришлось израсходовать порядочное количество лент, духов, румян, колец и т. д., чтоб убедить упрямых хохлушек расстаться с фамильными драгоценностями. Наши длинные переговоры происходили около белых мазанок, в тени густых яблонь, под песни слепого лирника, аккомпанировавшего себе на своем нехитром скрипучем инструменте.
Дорога из Урыва шла высоким берегом Дона, мимо остатков старинных валов и городищ, заросших чабром и низкорослой душистой полынью.
Здесь когда-то стояли стрелецкие государевы дозоры, выслеживая в степи «татарскую погань» - лихих ногайских наездников. Внизу, под обрывом, блестели извивы Дона, теряясь в зеленых лугах и зарослях ивняка. Налево, к югу, в синеве горизонта виднелись меловые «дива» Маяцкого городища («Диво» - меловые скалы на левом берегу Дона, около которых существуют развалины древнейшего хазарского городища. (Прим. Л. И. Некрасовой.)).
От Сторожевого дорога свернула вниз, к Гольшевке. Остановились в школе. Уж вечерело. Слышались песни. Близ церкви на площади водили хороводы. На девках были черные юбки, обшитые золотым позументом по подолу. Их занятные головные уборы по рассмотрению оказались обыкновенными ситцевыми платками, обшитыми густой бахромой («мохрами») и только необычно надетыми. Кончики этих платков, завязанных на затылке, были завернуты вверху и приколоты на темени, что придавало им вид шлема Паллады со стриженой конской гривой. Засмотрелась я на всю эту живую старину.
Бабы молчаливо сидели поодаль на бревнах: на них были темные поневы без вышивки, на головах же хитрые повязки «с бимбирями и крыльями», придававшими их лицам загадочное выражение каменных степных идолов. Хороводы длились до поздней ночи. На небе стоял месяц среди тонких волнистых облаков. Голоса запевал звучали пронзительно и печально. Песни изредка прерывались взрывами смеха. К девкам подходила группа парней, их «хренчи» и «залихваты» (галифе) несколько нарушали сказочное впечатление этой ночи. Новое сливалось тут со старым...
По узким сырым тропинкам среди высокой дурманной конопли мы вернулись ночевать в школу. Маленькая застенчивая учительница угощала нас молоком, ласково ухаживала за нами и на другой день, глубоко проникшись нашими интересами, водила по избам и уговаривала баб выменивать для музея на разные разности свои курьезные «бимбири». Учительница была незаурядная девушка. Среди крестьян она пользовалась большим уважением за знание советского законодательства. Она помогала налаживать работу в местном исполкоме, выступала на сходках, читала мужикам «Известия». При нас к ней приходили за советом не только бабы, но и степенные мужики. Робко говорила она нам о том, что ей хочется вступить в партию, но что она боится отказа, так как не имеет другого стажа, кроме «школьной» работы. То, что теперь было бы названо «общественной работой среди крестьян», ей не приходило в голову ставить за что-нибудь...
...Жених ее был добровольцем на красном фронте. Она никак не решалась попросить у меня пару серебряных колец, принадлежавших к «обменному материалу». Выменять их ей было не на что, а с потерей своего времени из-за нас она не считалась. Не знаю, дождалась ли она своего жениха с этими кольцами...
От Гольшевки до Борщева верст 20 мы проехали без инцидентов. В Борщеве мы пострадали от излишнего усердия местных властей. Председатель Совета, узнав, что мы приехали «за научным материалом», распорядился согнать утром баб с поневами и кокошниками в избу исполкома. Придя туда утром, я увидела человек двадцать женщин со злыми и испуганными лицами, прижимавших к груди свертки со своим добром. Когда же выяснилось, что я совсем не собираюсь тут же их конфисковывать или реквизировать, бабы, не слушая моих доводов, бросились из избы врассыпную, и мне не удалось даже рассмотреть толком их золотых сорок и вышитых рубах.
Скучная песчаная дорога на Трясоруково, центр цуканской культуры, обогатила, кажется, только филологические изыскания моего спутника. Наш возница, старый солдат, поощрял свою сивую клячу на каком-то непонятном для меня наречии. Я сочла его чисто цуканским и, задремав от жары, не обращала внимания ни на восклицания возницы, ни на моего уважаемого спутника, который сидел молча и как-то странно отвернувшись. Но когда мы вошли под гостеприимный кров трясоруковской школы, то невозмутимый А. М. с чувством произнес: «Как вы прекрасно владеете собой!» - «Почему?» - спросила я, не подозревая о таком своем качестве. «Я в жизнь не слыхал более артистической ругани. Думаю, что она не вошла даже в специальное приложение к пятому тому, изданному разрядом русской словесности Академии наук. Я совершенно не знал, куда деваться». Кажется, милый филолог не поверил, что мое героическое самообладание происходило только от моего невежества в этой области русской словесности.
В Трясорукове результаты нашей работы были иные. Цуканы - выходцы из Московской области самого конца XVII века,- вероятно, смешались с остатками древнейшего туземного населения. Во всяком случае физический тип жителей от Борщева до Хворостани сильно отличается от обычного великорусского. Здешние цуканы - народ высокий, стройный, широкоплечий, преимущественно очень смуглые брюнеты. В посадке головы, в разрезе длинных миндалевидных глаз есть что-то южное, египетское. Много очень красивых лиц. Из цукан многие - старообрядцы. В Трясорукове я видела две молельни с прекрасными иконами. Их показали довольно охотно. Женщины сохранили особенности своего костюма гораздо больше, чем мужчины, которые чаще уходят на отхожие промыслы и потому одеваются в «спинжаки» безобразнейшего фасона. Девушки и старухи носят гладкие черные сарафаны, головы повязывают белыми платками. Хлопотливые молодухи украшают свои головки такими «сбругами», каких не знал и Второв, составитель знаменитого альбома крестьянской старины.
Трудно дать понятие о кокетливой прелести этих сложных сооружений с «косицами» и «пушками» у висков и густой гривкой красной бахромы с бусиной на конце каждой шерстинки на затылке. Сбруги продолжают еще делать и надевать в праздники. Цуканские женские рубашки с «ташками» - длинными клиньями в рукавах - строченые, с красными вставками, вышитыми золотыми блестками - необыкновенно красивы. Девушки носят их с черными сарафанами, бабы - с темно-синими поневами с тонкой зеленой или красной клеткой без вышивки.
В Левой Россоши и Борщеве я видела на плечах у старух красивые «тоники» - кафтаны с короткой талией, массой сборов гармонией и непомерно длинными узкими рукавами. Тоники бывают суконные, черные или белые. В Трясорукове их уже не надевают даже старухи, но, несомненно, что они и здесь когда-то были необходимыми дополнениями сарафана. Здесь же мне удалось достать две сбруги, рубаху с ташками и красивый расшитый запон (фартук); охотниц выменять шерстяной домотканый сарафан или поневу на мои товары не нашлось.
Дорога к Хворостани и к Коротояку шла по живописному берегу Порудани. Направо, сквозь заросли, сверкала Порудань; слева по степи тянулись курганы. Мы их насчитывали 42 зараз. Они выстроились вдоль проселка, параллельно реке. Некоторые были двойные. Было трудно не процитировать:
...и курганов зеленеет убегающая цепь...
Старуха, которую отрядили вести нас, рассказала, что когда-то на каждом кургане стояло по каменной бабе. Последнюю свалили лет двадцать назад. Мы взошли на такой курган. Там еще оставалась большая круглая плита, вероятно, служившая пьедесталом. Эти курганы еще не исследованы. Часть курганов у моста через овражек была срезана по вертикали землекопами, чинившими дорогу. Следы двойного «впускного» погребения - на уровне материка и аршина на два выше - были видны совершенно ясно. Кости и глиняные черепки торчали из слоя черной золы, резко выделявшейся в красной глине. Они держались так некрепко, что их можно было вынуть рукой. Но так как кроме кнутовища у нас не было более подходящего инструмента для археологических раскопок, то мы продолжали свой путь дальше.
В Хворостани мы были в воскресный день. Из церкви выходили живописной вереницей бабы и девушки в ярких желтых и синих сарафанах, в низанных ожерельях с «подмохриками» на шее. На нескольких молодайках были золотые сороки и кокошники более простого типа, чем в Трясорукове, прикрытые «фатой» - куском полупрозрачной шелковой материи.
Веселые бабы и девки охотно меняли свои низанные из бисера «ожерелья» на кольца, сережки и прочую мелочь. Впрочем, их украшенья и вышивки были гораздо менее интересны, чем в Трясорукове или Левой Россоши.
Хворостань, с ее огромными тенистыми яблоневыми садами, была последним цуканским поселением, которое мы посетили.
Поездка по глухим талагайским деревням дала более ценные результаты в смысле полного набора целых костюмов, а не одних только головных уборов и рубах. Талагаи - более древние колонизаторы белогородской засечной черты, чем цуканы и хохлы. Их появление здесь относят к первой четверти XVII века. Талагаи живут беднее и грязнее цуканов, низкорослы, белобрысы и вообще внешней красотой не блещут.
Зато здесь и мужчины носят прекрасные вышитые рубахи «с поликами» - клиньями под мышкой, пояса «с мохрами», украшенными всевозможными кисточками, и кафтаны с высокими прямыми воротниками. Красоту же женских костюмов сел Ссыльного, Лесного Уколова, Росховецкого, Красного и близлежащих деревень я вспоминаю как сон (илл. 196). Бабы и девки все свободное время сидят и усердно строчат свои домотканые холсты красивейшими, тончайшими черными узорами и расшивают синие поневы цветными шерстями. Крошечные девчонки нижут бисер в ожерелья в «зажельники» и «гребатки». И всякий-то узор, всякое плетенье носит здесь особое название. Вот на старухе рубаха «рукодельная с ляховками», с краю узор «стеклушками с ферботами», а в середине «скатертный». Вот белокурая молодайка в рубахе, расшитой «коростой с подузорьем». В руках у нее мужская рубаха, которую она принесла менять. По вороту «бабочки кустастые», а средний узор по подолу выведен в «две гребенки с подузорьем», нижний же край узора «с рукавицы». На ногах у баб и у девок толстые «пятиугольные, ковыляные» узорами ногавки (чулки) и чеботы. Чем толще нога, тем считается элегантнее. Бабы в Росховецком жадно расхватывали небольшие запасы красной и черной бумаги, бисера, иголок и тесьмы в обмен на «нарушники» - нечто вроде браслетов и самодельные «серьги с кругами», «гребатки» - род ожерелья - и прочую мелочь из своего обихода.
На платки и мануфактуру здесь удалось выменять три прекрасные поневы, вышитые «пальчиками с ядреным подзубчиком в шесть головок», «с репеюшком» внизу и красивую, радужно-пеструю «сученую» девичью юбку. Там же были получены «покромки» - шерстяные тканые пояса с расшитыми концами, и «заметки» - низаные украшения, свешивающиеся на спину (см. илл. 16). Талагайские женские и девичьи наряды были теперь у меня даже не в одном, а в нескольких комплектах. Обменный материал был почти исчерпан. Ал. М. тоже кончил свои записи, и мы могли двинуться обратно.
Попытки собрать этнографический материал в других уездах - в Оскольском, Бобровском и Острогожском потерпели неудачу по независящим от меня причинам. Мандат с подписью заведующего Музейным отделом Наркомпроса сильно облегчал мне возможность садиться даже в воинские поезда,- почти единственные, которые тогда здесь ходили. Но, надо сказать правду, ни один заведующий агитвагоном не находил возможности приютить нас хотя на несколько перегонов в своем чистом и просторном вагоне, предназначенном «не для этой цели».
Зато красногвардейцы, ехавшие на южный фронт, ни разу не отказались втащить нас в свои теплушки, предварительно проголосовав: «Товарищи - взвод! Примем, что ли, к себе женщину с мандатом?»
Большинство из них были добровольцы из северных уездов. Они с интересом расспрашивали о моей работе и с увлечением рассказывали о том, что носят у них на родине, какие красивые наряды сохранились у них в Задонском, Землянском и самом Воронежском уезде, где в Хаве Рождественской крестьянки по праздникам щеголяют в цветных парчовых сарафанах. Бобровские хвастались, что нет девок наряднее, чем у них: какие сороки да кички...
Увы, - мне не пришлось ничего этого увидеть. В Алексеевке и Валуйках царила предгрозовая тишина. Махновцы были только что изгнаны и пускаться по деревням было рискованно. Исполкомы не давали подвод; порядок не везде был восстановлен. Переночевав на открытой сцене летнего театра, я вернулась в Острогожск, где узнала, что истекал срок пользования вагоном, который мне предоставили для возвращения в Москву. Железнодорожные власти предлагали нам поторопиться: не то им не захотелось держать вагон на пути, не то они серьезно боялись, что путь может быть снова отрезан.
Перед задачей провести до Москвы отдельный вагон я невольно робела. Я уже имела случай убедиться в том, как дорого обходилась «смазка» вагона, чтобы он мог беспрепятственно катиться по рельсам, прицепляясь к нужным поездам, и как трудно иметь дело с людьми, ищущими за то особой «благодарности».
Но тут мне на помощь пришла судьба в лице командированного в Москву на съезд зав. здравотделом тов. Иванова. Бывший матрос Черноморского флота (с броненосца «Синоп»), добродушный силач и великан, с браунингом у пояса, Иванов умел быстро и энергично доказывать начальникам движения необходимость довести наши коллекции «к Октябрьским торжествам». Благодаря этому мы продвигались сравнительно быстро. Через шесть дней путешествия по взорванным, забранным досками мостам, пересекая проволочные заграждения и окопы, минуя целые поезда, сброшенные в речки, мы прибыли в Москву. Наши странствия пришли к благополучному концу.
Рассматривая вывезенный мной материал, я позволю себе высказать относительно его следующие соображения:
Женские головные уборы Коротоякского уезда делятся на кокошники и сороки.
1) Кокошники, к которым должны быть отнесены также и уборы в виде небольших изогнутых шапочек, похожих на шапочки татарок, и называемые то кичками, то сороками, встречаются только в талагайских селах, т. е. у древнейших засельников белогородской засечной черты. Уборы этого рода состоят только из двух частей - самого кокошника или кички и позатыльника. Кокошники - общеизвестного типа небольших размеров и чаще всего расшиты бисером, реже золотом, по холсту, натянутому на картон. Орнамент старинный, семнадцатого века, но часто упрощенный и обедневший. Кички - сороки - бархатные или атласные шапочки, едва покрывающие макушку, расшиты золотом. Орнамент геометрический, не интересный. Позатыльник вышит гораздо богаче верхней части.
2) Второй тип. Настоящая сорока и сорока-сбруга, встречающаяся преимущественно в цуканских селах, состоит из:
а) кички, под которую прячут волосы
б) узкой, вышитой золотом (а у старинных сорок просто шелком или крашеной ниткой) пластинки, собственно говоря, «сороки», надеваемой на лоб (илл. 197, 198).
в) позатыльника
г) височных украшений - «косичек» или «пушков».
197. Вышивка позатыльника (фрагмент).
198. Главные части старинного головного убора, шитого золотом, и вышивка оплечья рубашки праздничного костюма молодухи Острогожского уезда Воронежской губернии. Середина XIX века. Загорский государственный историко-художественный музей-заповедник.
То позатыльники, то височные украшения, то теменная покрышка сороки получают особо пышное развитие. Из позатыльника вырастает мохнатая гривка, богато обшитая бусами, красиво играющими и переливающимися при малейшем движении,- получается сбруга. Или теменная покрышка сороки переходит в длинные крылья, покрывающие плечи, получается сорока с бимбирями. В Ново-Оскольском уезде Воронежской губернии и в соседних уездах Калужской и Орловской губерний особенно богато развиваются височные украшения и сороки бывают «с рогами». О поневах можно заметить следующее. Цуканские поневы обычного рязанского типа, - темно-синяя или черная самотканка, ткется тонкой, редкой клеткой, в одну-три нитки красного или зеленого цвета. Девичьи юбки и сарафаны - всегда черные, но подолы их бывают обшиты позументом тесьмой. Трудно сказать, какой здесь был первоначальный тип женской одежды - понева или сарафан? Но, во всяком случае, цуканские тоники и рубашки с ташками кажутся органически связанными с сарафаном.
Талагайские поневы (Коротоякские, Уколовские и особенно Копанищевские), наоборот, сплошь зашиты красивыми, часто сложными, как бы плетеными узорами, по самотканке, вытканной белыми клетками. Эти поневы похожи на малороссийские плахты, но гораздо ярче и красивее. Сарафанов талагайки не носят. Девичьи юбки у них черные и полосатые.
К большому сожалению, как было уже сказано, мне не удалось собрать верхней одежды, ни тоников, ни кафтанов, ни корсеток, которые могли бы служить иллюстрацией видоизменения старинных русских летников, опашней и т. п. Собранный в Коротоякском уезде материал, конечно, далеко не исчерпывает этнографические богатства Воронежского края. Было бы желательно пополнить указанные пробелы, не откладывая в долгий ящик. Исчезновение драгоценной красоты деревенского творчества под напором городской культуры и моды идет необычайно быстро. Народ утрачивает свое национальное достояние, и неизбежность потери этого материала для научных целей заставляет высказать пожелание, чтоб к его систематическому сбору было приступлено как можно скорее, и чтоб к работе были привлечены все нужные специалисты».
***
199. Шитый золотом белый плат и кичка - самый торжественный головной убор молодой женщины Каргопольского края в XIX веке. Москва. Из собрания А. Н. Панина.
Подобной деятельностью занимались и другие этнографы - сотрудники Дашковского музея этнографии в Москве и этнографического отдела Русского музея в Ленинграде. Сколько физических сил, воли, упорства, стойкости и умения находить выход из трудного положения нужно было иметь, к примеру, Н. П. Гринковой в ее экспедиции к бухтарминским старообрядцам в 1923 году. В то время это место обитания русских старообрядцев, поселившихся в скрытом и почти недоступном месте по течению реки Вухтармы еще в XVII веке, было так же изолировано, как и в начале существования этой своеобразной колонии. Но не только такая эпохальная экспедиция, как бухтарминская, но сборы материалов по Рязанской губернии, которыми занималась в 20-х годах Н. И. Лебедева, были трудными и сложными. По рассказам Наталии Ивановны, значительную часть своих экспедиций она проделала пешком - никто не обеспечивал ее транспортом, а работу для такого увлеченного, преданного своему делу скромного человека с высоким чувством долга нельзя было оставлять недоконченной. Вот и ходила она из селения в селение в самых отдаленных местах Рязанской области или других районах русской земли, по крохам собирая, а потом и исследуя русский народный костюм.
Можно назвать еще ряд имен известных теперь своими научными трудами этнографов (Д. Т. Янович, Д. А. Золотарев, Т. А. Крюкова, М. Е. Шереметева и др.), работа которых в 20-30-е годы была истинным бескорыстным подвигом.
Так на протяжении более чем ста пятидесяти лет целая армия бескорыстных людей, принадлежавших к разным слоям общества нашей Родины, собирала, изучала и наполняла музеи предметами народного искусства, ставшими теперь всеобщим народным достоянием. И, сознавая величие их подвига, невольно преклоняешься перед ними и воздаешь всем им хвалу .
В народных сказках справедливая судьба награждает обездоленных дочерей, сумевших сохранить лучшие человеческие душевные качества в самых тяжелых условиях. Во всех столкновениях с людской злобой они выдерживали испытания, проявляли стойкость, достоинство, благородство и доброту. И для них природа творила чудеса - зимой расцветали цветы, в жарких бесплодных песках появлялась вода, забитые и робкие становились смелыми и прекрасными, и всем им судьба дарила прекрасные одежды.
Торжество справедливости в жизни обездоленных, особенно обездоленных дочерей, красота их нравственного облика одна из любимых тем сказок многих народов нашей многонациональной страны. Сама тема и ее раскрытие воплощение мечты угнетенных, бесправных бедняков, но не сломленных духом, сознающих свое нравственное превосходство над богатыми.
Самобытные таланты, как награда судьбы, появлялись на свет, создавали народное искусство, берегли и обогащали народный костюм, воплотив в них с предельной ясностью свое национальное лицо. Какой строгой неповторимой красотой обладает серебристо-белая холщовая марийская рубашка, вышитая чеканным узором черного и глубокого приглушенного красного цвета в сочетании с мерцающим серебром женских украшений. Сколько ярких жизнерадостных сочетаний цветов и пленительных ритмов узоров находим мы в вышивках украинских женских и мужских рубашек. А костюмы народов Кавказа? А одежды из шелков Средней Азии, неясные расплывчатые узоры которых напоминают весенние цветы на зыбучих песках. А соединение ярких костюмов и по-античному строгих драпировок латвийской «виллайнэ»?
Всех художественных сокровищ, всех разновидностей костюма, его деталей, украшений, всего этого богатства, созданного на протяжении веков нашими предками, не перечесть. И теперь, когда все народы нашей Родины свободны и равноправны, по-новому смотрим мы на наследие их искусства. Богаче, ярче, полнее раскрывается оно людям, не познавшим национального угнетения, и служит для них не только источником эстетического наслаждения, но учит уважать труд и талант своих предков, зовет наших современников пристальнее и глубже изучать законы красоты народного творчества.
200. Именной пояс с «пожеланием» - один из любимых и почетных подарков на севере России. Москва. Из собрания А. Н. Панина.
Эта книга - первая попытка проанализировать народный костюм как большую самостоятельную область русского народного искусства, первое стремление раскрыть его художественно-образный поэтический строй. Но ведь костюмы других народов нашей страны также произведения искусства, и их художественно-образный строй ждет своих исследователей... И самой большой наградой будет автору то, если среди молодежи возникнет интерес к такой работе и она глубже и полнее, чем это удалось в нашей книге, расскажет о рукотворной красоте, созданной ее предками.
Специальные исследования это одна сторона понимания и изучения художественного наследия. Существует и практическое «освоение» этого наследства творчество художников-модельеров. Начиная с 20 х годов советские модельеры постоянно обращаются к народному искусству как к неисчерпаемому источнику, и многое плодотворно освоено ими. Каждое поколение по-своему решает эти творческие проблемы, и каждый раз мы видим, как в удачных, интересных моделях по новому проявляются художественные принципы народного искусства. С течением времени это будет давать все новые и новые плоды, порождать все новые и новые таланты, таланты, переданные трудом наших далеких и близких предков.
201. Пояса ручного ткачества и плетения, бытовавшие на севере России. Начало XX века. Москва. Из собрания А. Н. Панина.
Окончание следует...
196. Полный праздничный (свадебный) костюм молодой крестьянки Острогожского уезда Воронежской губернии. Начало XX века. Воронежский областной краеведческий музей.
Статья «Те баснословные года...» была написана Л. И. Некрасовой на основании ее путевых записок, поэтому живость изложения, правдивая и тонкая передача колорита того времени делают нас как бы соучастниками происходящих событий. Статья эта публикуется впервые, и мы приводим ее полностью.
«ТЕ БАСНОСЛОВНЫЕ ГОДА...»
(Из странствий за народными костюмами по Воронежской губернии в 1918-1920 гг.)
Было холодно, было голодно. Но Музейный отдел Этнографической комиссии работал полным ходом. Никогда не было такого количества интересного материала, над которым можно было работать:" никогда не было так мало сил, чтобы что-нибудь сделать. И никогда работа не была так увлекательна. Среди огромных холодных зал, заваленных художественным наследием прошлых веков, разгуливал в своем самоедском «савике» (род кафтана) председатель Этнографической комиссии Янович, вечно недовольный отсутствием «полных комплектов». Энергии и замыслам его не было предела.
«Поезжайте в Воронежскую губернию! Соберите там женскую одежду, головные уборы и выясните вот в этой полосе деревень, что сохранилось...» Я смотрела на карандаш, которым Янович водил по карте, и думала о красоте народной старины, ради которой мы ежедневно собирались в нетопленый музей Строгановского училища, где из хаоса случайных «предметов искусства» занимались выделением «ценного материала».
«Куда же именно ехать?»
«Начнете с Коротояка. Побываете там и на месте поймете, что можно сделать по этой части. Пока будем хлопотать об ассигновке и обменном товаре, успеем выяснить все подробности».
Заявление было подано и рассмотрено. «Сам» Анучин, председатель Общества естествознания, антропологии и этнографии одобрил, академик Соболевский поддержал, а хранитель Этнографического отделения Румянцевского музея Янчук похвалил маршрут.
Однако получить деньги и научно подготовиться к сбору коллекций было недостаточно: было необходимо еще по указанию Д. Т. Яновича запастись достаточным количеством обменного товара. Было совершенно очевидно, что гораздо выгоднее запастись в Москве галантереей и мануфактурой и выменивать их на предметы для коллекций, чем покупать последние на наличные деньги. Но достать тогда в Москве галантерею и мануфактуру было не так-то просто: это дело, несомненно, было самой трудной и сложной частью моей командировки. Этнографическая комиссия писала бумагу в Главк, Центр, Большой и Малый совет соответствующих учреждений об отпуске «200 белых платков» или «12 дюжин народных бус и сережек» или «60 аршин бумажной материи, пригодной для обмена на этнографические коллекции». С каждой такой бумагой начиналось соответствующее странствие и гонка с Мясницкой в Торговые ряды, из Торговых рядов на Варварку. С Варварки в Трехсвятительский, оттуда в Гавриков, из Гаврикова опять на Мясницкую, Варварку, Ильинку... Коридоры, комнаты, столы, регистрации, входящие и исходящие... Кроткое и терпеливое ожидание на окнах, ступеньках, скамейках, просто у стены, около стола какого-нибудь раздражительного замзава или у стула жестокой машинистки, занятой посторонними, гораздо более интересными делами. В одном Центро-текстиле, получая 60 аршин «подходящей» мануфактуры, я прошла в две недели ровно 38 инстанций...«Скоро отделались», - сказал мне с завистью мрачный представитель Чухломского унаробраза. «Мы вот два месяца ждем. Товарищ Иванова, командированная со мной, не выдержала и умерла. Теперь один получаю...» Он третий день сидел в Трехсвятительском, ожидая, пока медлительные, благолепные морозовские приказчики соблаговолят записать и отпустить товар по ордерам... Если бы не собственноручная надпись председателя Малого совета Центро-текстиля - не творить мне волокиты - просидела бы в Москве до зимы...
Наконец, товары были получены и запакованы. Правда, это было не совсем то, а часто и совсем не то, что надо. Томные морозовские приказчики не давали мне ни аршина лежавшего на прилавках красного, зеленого и желтого ситца, к которому рвалось мое сердце. Зато наградили меня нежным сатинетом «сомон»; вместо белых платков нашли брак «мордоре» и нежно-голубые. Вместо крестов и тесемок Центросоюз отпустил мне в неограниченном количестве пудру «Лебедь» и необыкновенного фиксатуара «Гелиотроп» для усов и бороды. Но все-таки подобралась кое-какая мануфактура и кое-какая галантерея, с которой можно было пускаться в путь.
Но и это было нелегко, хотя въезд в Воронежскую губернию был свободен. Кому-то, где-то продавали билеты, но где, кому, как и когда - неизвестно. Ехать с оказией было надежнее, и такая оказия нашлась в виде теплушки Железкома, увозившая на юг груду топоров, лопат, пил и ящиков с олеонафтом. Рассуждая, что надо иметь в запасе что-нибудь и для мужиков, а не один «бабий» товар, я на всякий случай выменяла на что-то пару таких ящиков с олеонафтом.
Впоследствии я в этом не раскаялась: в Коротоякском уезде тогда свирепствовал величайший кризис колесной мази и сердца дежурных подводчиков, назначаемых деревенскими исполкомами, сильно смягчались этим самым олеонафтом.
Трудно было пересаживаться с моим багажом... Носильщиков не было, грабители чудились всюду. Приходилось решительно направляться в Орточека и, предъявляя мандат с подписью московского начальства, твердо требовать помощи и покровительства. На одной из таких пересадок начальник Орточека (время было еще горячее) долго не знал, куда меня пристроить, потом, хлопнув себя по лбу, крикнул: «Соколов, устрой товарища в отдельный вагон, чтоб поспокойнее и почище».
И меня, одну-одинешеньку, устроили в отдельном вагоне - груженном каменным углем. Соколов уверял меня, что вшей в угольных вагонах не бывает и что там «никакой грязи нет». Это было совершенно справедливо. В этом вагоне я превосходно доехала до места своего назначения. Было
только одно неудобство. Острые куски угля прорезали и рвали все насквозь - рогожи на моих тюках, портплед, пальто, платье. Лицо, руки, все покрылось черным налетом. Но вшей, действительно, не было. А это было самое главное.
По дороге появились тревожные мысли о возможности попасть в полосу гражданской войны. Но московские стратеги настолько уверили меня в том, что Коротояк, укромно спрятанный в излучине Дона, находится в полной безопасности от вражеских нашествий, что, добравшись до него, я все еще продолжала держаться за эту иллюзию.
Увы, ближайшее будущее показало, что различные казачьи банды руководствовались иными стратегическими соображениями, чем москвичи. Вместо тихого и мирного жития нам пришлось испытать все треволнения, связанные с междоусобной бранью.
Город переходил из рук в руки. В ноябре 1918 года духовенство и купечество встречало красновцев-кавалеристов в синих кафтанах, в черных папахах, с пиками. Красновцы, однако, не продержались и трех дней. По уезду на тачанках разъезжали небольшие банды вроде банд Орлика, Маруси и пр. Последняя банда трагически погибла на острове среди Дона. С одной стороны реки по ней стреляли красногвардейцы и присоединившиеся к ним вооружившиеся крестьяне, с другой - казачий разъезд. В сентябре 1919 года после отчаянного боя (красные отстреливались из окон) город заняли кубанцы «волчьей стаи» атамана Шкуро, - страшные, низкорослые, в бурках, с изображением волка на папахах. Красная Армия, отойдя за Дон, целых две недели удерживала свои позиции, обстре ливая город тяжелой артиллерией. Пришлось увидеть и английскую артиллерию. Длинные, огромные орудия - «Кане» обслуживались английской прислугой в железных шлемах. В начале двадцатого года казаки были изгнаны. Все же уезд еще долго оставался незамиренным: с запада его навещал батько Махно со своим девизом: «Бей белых, пока покраснеют, бей красных, пока почернеют...», а в лесах таились банды зеленых... Пути сообщения вокруг были разрушены, мосты взорваны, рельсы разворочены, станции сожжены, прерванное сообщение с Москвой очень долго не возобновлялось.
Понятно, что при такой политической конъюнктуре городок не оправдал возлагавшихся на него надежд.
Однако, несмотря на все это, пребывание в Коротояке принесло не одни только разочарования и, наоборот, превысило все мои ожидания... Пестрая толпа на зеленой горе над Доном на базаре у белых монастырских стен приковывала внимание своеобразной пестротой костюмов. Красивые бабы в небывалых оранжевых и красных поневах, в кокошниках и кичках; румяные девки в черных юбках, обшитых позументом, с лентами и цветами на головах, молчаливые мужики в высоких валяных шапках, в белых длинных рубахах, расшитых «усами» на груди, в армяках с большими высокими воротниками вызывали в памяти старинные записки иностранцев о Московии. Предо мной был живой XVII век. Несомненно, так ходили и «жонки стрелецкие», и невольные поселенцы белогородской засечной черты, посланные царем Алексеем Михайловичем охранять эту окраину. Не хватало только самих стрельцов в длинных кафтанах, с алебардами и пищалями в руках... В говоре народа слышалось тоже что-то архаическое - мягкое «г», аканье, странное цоканье... Хотелось перенести эту толпу в другие декорации - на берега озера Неро, к древнему Ростовскому кремлю или в Углич, где сохранилась чудесная старинная архитектура, но не осталось никаких намеков на прошлое живописное богатство народного костюма.
В течение зимы я убедилась, что великолепные поневы, расшитые рубахи и золотые сороки шли за бесценок в обмен на муку, мануфактуру, на что угодно. Под влиянием острой нужды бабы переставали ими дорожить. Здесь уже начался переход к ситцевым юбкам, и население убедилось, что соткать и сшить поневу гораздо дороже и дольше, чем сшить ситцевую юбку. Хорошая понева, хотя не превратилась еще в редкость, но было ясно, что это вопрос ближайшего будущего.
Собирание этнографических коллекций пришлось ограничить женскими головными уборами и неполным костюмом. Денег было слишком мало, а имевшийся товар был слишком малоценен, чтоб приобретать на него более солидные вещи, как суконные тоники, расшитые кафтаны и полушубки (илл. 192). Местные унаробразы тоже не располагали средствами для этого. Единственно, что они были в состоянии сделать, это командировать от себя знатока Воронежского края, ученого филолога А. М. Путинцева (позднее профессора Воронежского университета) для изучения местных говоров. Путинцевым был составлен план поездок по «цуканам» и «талагаям». Цуканы - московские колонисты конца XVII - и начала XVIII века, среди которых много старообрядцев - живут по древнему Дону и Хворостани к северу от Коротояка, на местах прежних хазарских поселений.
К ним мы поехали через украинское село Урыв на Сторожевое - до Борщева, оттуда повернули к югу на Хворостань и обратно на Коротояк. Красавицы хохлушки Коротоякского уезда не сохранили своего украинского костюма, но все же их наряд своеобразен. Тонкие талии перетянуты черными «корсетками» - безрукавками полукафтаньями, из-под которых горят красные юбки. Белые открытые рубахи украшены лентами у ворота, но нет ни строчки, ни вышивок. На головах девушек - цветы и ленты, у женщин - платки. Великолепные же «очипки», вышитые золотом, хранятся старухами в сундуках и продаются проезжим скупщикам-тряпичникам. Прелестное золотое шитье «очипков» так свежо и ярко, точно только что вышло из рук мастерицы. «Очипки» стоили довольно дорого, по довоенной цене рублей 15 - 20, и мне пришлось израсходовать порядочное количество лент, духов, румян, колец и т. д., чтоб убедить упрямых хохлушек расстаться с фамильными драгоценностями. Наши длинные переговоры происходили около белых мазанок, в тени густых яблонь, под песни слепого лирника, аккомпанировавшего себе на своем нехитром скрипучем инструменте.
Дорога из Урыва шла высоким берегом Дона, мимо остатков старинных валов и городищ, заросших чабром и низкорослой душистой полынью.
Здесь когда-то стояли стрелецкие государевы дозоры, выслеживая в степи «татарскую погань» - лихих ногайских наездников. Внизу, под обрывом, блестели извивы Дона, теряясь в зеленых лугах и зарослях ивняка. Налево, к югу, в синеве горизонта виднелись меловые «дива» Маяцкого городища («Диво» - меловые скалы на левом берегу Дона, около которых существуют развалины древнейшего хазарского городища. (Прим. Л. И. Некрасовой.)).
От Сторожевого дорога свернула вниз, к Гольшевке. Остановились в школе. Уж вечерело. Слышались песни. Близ церкви на площади водили хороводы. На девках были черные юбки, обшитые золотым позументом по подолу. Их занятные головные уборы по рассмотрению оказались обыкновенными ситцевыми платками, обшитыми густой бахромой («мохрами») и только необычно надетыми. Кончики этих платков, завязанных на затылке, были завернуты вверху и приколоты на темени, что придавало им вид шлема Паллады со стриженой конской гривой. Засмотрелась я на всю эту живую старину.
Бабы молчаливо сидели поодаль на бревнах: на них были темные поневы без вышивки, на головах же хитрые повязки «с бимбирями и крыльями», придававшими их лицам загадочное выражение каменных степных идолов. Хороводы длились до поздней ночи. На небе стоял месяц среди тонких волнистых облаков. Голоса запевал звучали пронзительно и печально. Песни изредка прерывались взрывами смеха. К девкам подходила группа парней, их «хренчи» и «залихваты» (галифе) несколько нарушали сказочное впечатление этой ночи. Новое сливалось тут со старым...
По узким сырым тропинкам среди высокой дурманной конопли мы вернулись ночевать в школу. Маленькая застенчивая учительница угощала нас молоком, ласково ухаживала за нами и на другой день, глубоко проникшись нашими интересами, водила по избам и уговаривала баб выменивать для музея на разные разности свои курьезные «бимбири». Учительница была незаурядная девушка. Среди крестьян она пользовалась большим уважением за знание советского законодательства. Она помогала налаживать работу в местном исполкоме, выступала на сходках, читала мужикам «Известия». При нас к ней приходили за советом не только бабы, но и степенные мужики. Робко говорила она нам о том, что ей хочется вступить в партию, но что она боится отказа, так как не имеет другого стажа, кроме «школьной» работы. То, что теперь было бы названо «общественной работой среди крестьян», ей не приходило в голову ставить за что-нибудь...
...Жених ее был добровольцем на красном фронте. Она никак не решалась попросить у меня пару серебряных колец, принадлежавших к «обменному материалу». Выменять их ей было не на что, а с потерей своего времени из-за нас она не считалась. Не знаю, дождалась ли она своего жениха с этими кольцами...
От Гольшевки до Борщева верст 20 мы проехали без инцидентов. В Борщеве мы пострадали от излишнего усердия местных властей. Председатель Совета, узнав, что мы приехали «за научным материалом», распорядился согнать утром баб с поневами и кокошниками в избу исполкома. Придя туда утром, я увидела человек двадцать женщин со злыми и испуганными лицами, прижимавших к груди свертки со своим добром. Когда же выяснилось, что я совсем не собираюсь тут же их конфисковывать или реквизировать, бабы, не слушая моих доводов, бросились из избы врассыпную, и мне не удалось даже рассмотреть толком их золотых сорок и вышитых рубах.
Скучная песчаная дорога на Трясоруково, центр цуканской культуры, обогатила, кажется, только филологические изыскания моего спутника. Наш возница, старый солдат, поощрял свою сивую клячу на каком-то непонятном для меня наречии. Я сочла его чисто цуканским и, задремав от жары, не обращала внимания ни на восклицания возницы, ни на моего уважаемого спутника, который сидел молча и как-то странно отвернувшись. Но когда мы вошли под гостеприимный кров трясоруковской школы, то невозмутимый А. М. с чувством произнес: «Как вы прекрасно владеете собой!» - «Почему?» - спросила я, не подозревая о таком своем качестве. «Я в жизнь не слыхал более артистической ругани. Думаю, что она не вошла даже в специальное приложение к пятому тому, изданному разрядом русской словесности Академии наук. Я совершенно не знал, куда деваться». Кажется, милый филолог не поверил, что мое героическое самообладание происходило только от моего невежества в этой области русской словесности.
В Трясорукове результаты нашей работы были иные. Цуканы - выходцы из Московской области самого конца XVII века,- вероятно, смешались с остатками древнейшего туземного населения. Во всяком случае физический тип жителей от Борщева до Хворостани сильно отличается от обычного великорусского. Здешние цуканы - народ высокий, стройный, широкоплечий, преимущественно очень смуглые брюнеты. В посадке головы, в разрезе длинных миндалевидных глаз есть что-то южное, египетское. Много очень красивых лиц. Из цукан многие - старообрядцы. В Трясорукове я видела две молельни с прекрасными иконами. Их показали довольно охотно. Женщины сохранили особенности своего костюма гораздо больше, чем мужчины, которые чаще уходят на отхожие промыслы и потому одеваются в «спинжаки» безобразнейшего фасона. Девушки и старухи носят гладкие черные сарафаны, головы повязывают белыми платками. Хлопотливые молодухи украшают свои головки такими «сбругами», каких не знал и Второв, составитель знаменитого альбома крестьянской старины.
Трудно дать понятие о кокетливой прелести этих сложных сооружений с «косицами» и «пушками» у висков и густой гривкой красной бахромы с бусиной на конце каждой шерстинки на затылке. Сбруги продолжают еще делать и надевать в праздники. Цуканские женские рубашки с «ташками» - длинными клиньями в рукавах - строченые, с красными вставками, вышитыми золотыми блестками - необыкновенно красивы. Девушки носят их с черными сарафанами, бабы - с темно-синими поневами с тонкой зеленой или красной клеткой без вышивки.
В Левой Россоши и Борщеве я видела на плечах у старух красивые «тоники» - кафтаны с короткой талией, массой сборов гармонией и непомерно длинными узкими рукавами. Тоники бывают суконные, черные или белые. В Трясорукове их уже не надевают даже старухи, но, несомненно, что они и здесь когда-то были необходимыми дополнениями сарафана. Здесь же мне удалось достать две сбруги, рубаху с ташками и красивый расшитый запон (фартук); охотниц выменять шерстяной домотканый сарафан или поневу на мои товары не нашлось.
Дорога к Хворостани и к Коротояку шла по живописному берегу Порудани. Направо, сквозь заросли, сверкала Порудань; слева по степи тянулись курганы. Мы их насчитывали 42 зараз. Они выстроились вдоль проселка, параллельно реке. Некоторые были двойные. Было трудно не процитировать:
...и курганов зеленеет убегающая цепь...
Старуха, которую отрядили вести нас, рассказала, что когда-то на каждом кургане стояло по каменной бабе. Последнюю свалили лет двадцать назад. Мы взошли на такой курган. Там еще оставалась большая круглая плита, вероятно, служившая пьедесталом. Эти курганы еще не исследованы. Часть курганов у моста через овражек была срезана по вертикали землекопами, чинившими дорогу. Следы двойного «впускного» погребения - на уровне материка и аршина на два выше - были видны совершенно ясно. Кости и глиняные черепки торчали из слоя черной золы, резко выделявшейся в красной глине. Они держались так некрепко, что их можно было вынуть рукой. Но так как кроме кнутовища у нас не было более подходящего инструмента для археологических раскопок, то мы продолжали свой путь дальше.
В Хворостани мы были в воскресный день. Из церкви выходили живописной вереницей бабы и девушки в ярких желтых и синих сарафанах, в низанных ожерельях с «подмохриками» на шее. На нескольких молодайках были золотые сороки и кокошники более простого типа, чем в Трясорукове, прикрытые «фатой» - куском полупрозрачной шелковой материи.
Веселые бабы и девки охотно меняли свои низанные из бисера «ожерелья» на кольца, сережки и прочую мелочь. Впрочем, их украшенья и вышивки были гораздо менее интересны, чем в Трясорукове или Левой Россоши.
Хворостань, с ее огромными тенистыми яблоневыми садами, была последним цуканским поселением, которое мы посетили.
Поездка по глухим талагайским деревням дала более ценные результаты в смысле полного набора целых костюмов, а не одних только головных уборов и рубах. Талагаи - более древние колонизаторы белогородской засечной черты, чем цуканы и хохлы. Их появление здесь относят к первой четверти XVII века. Талагаи живут беднее и грязнее цуканов, низкорослы, белобрысы и вообще внешней красотой не блещут.
Зато здесь и мужчины носят прекрасные вышитые рубахи «с поликами» - клиньями под мышкой, пояса «с мохрами», украшенными всевозможными кисточками, и кафтаны с высокими прямыми воротниками. Красоту же женских костюмов сел Ссыльного, Лесного Уколова, Росховецкого, Красного и близлежащих деревень я вспоминаю как сон (илл. 196). Бабы и девки все свободное время сидят и усердно строчат свои домотканые холсты красивейшими, тончайшими черными узорами и расшивают синие поневы цветными шерстями. Крошечные девчонки нижут бисер в ожерелья в «зажельники» и «гребатки». И всякий-то узор, всякое плетенье носит здесь особое название. Вот на старухе рубаха «рукодельная с ляховками», с краю узор «стеклушками с ферботами», а в середине «скатертный». Вот белокурая молодайка в рубахе, расшитой «коростой с подузорьем». В руках у нее мужская рубаха, которую она принесла менять. По вороту «бабочки кустастые», а средний узор по подолу выведен в «две гребенки с подузорьем», нижний же край узора «с рукавицы». На ногах у баб и у девок толстые «пятиугольные, ковыляные» узорами ногавки (чулки) и чеботы. Чем толще нога, тем считается элегантнее. Бабы в Росховецком жадно расхватывали небольшие запасы красной и черной бумаги, бисера, иголок и тесьмы в обмен на «нарушники» - нечто вроде браслетов и самодельные «серьги с кругами», «гребатки» - род ожерелья - и прочую мелочь из своего обихода.
На платки и мануфактуру здесь удалось выменять три прекрасные поневы, вышитые «пальчиками с ядреным подзубчиком в шесть головок», «с репеюшком» внизу и красивую, радужно-пеструю «сученую» девичью юбку. Там же были получены «покромки» - шерстяные тканые пояса с расшитыми концами, и «заметки» - низаные украшения, свешивающиеся на спину (см. илл. 16). Талагайские женские и девичьи наряды были теперь у меня даже не в одном, а в нескольких комплектах. Обменный материал был почти исчерпан. Ал. М. тоже кончил свои записи, и мы могли двинуться обратно.
Попытки собрать этнографический материал в других уездах - в Оскольском, Бобровском и Острогожском потерпели неудачу по независящим от меня причинам. Мандат с подписью заведующего Музейным отделом Наркомпроса сильно облегчал мне возможность садиться даже в воинские поезда,- почти единственные, которые тогда здесь ходили. Но, надо сказать правду, ни один заведующий агитвагоном не находил возможности приютить нас хотя на несколько перегонов в своем чистом и просторном вагоне, предназначенном «не для этой цели».
Зато красногвардейцы, ехавшие на южный фронт, ни разу не отказались втащить нас в свои теплушки, предварительно проголосовав: «Товарищи - взвод! Примем, что ли, к себе женщину с мандатом?»
Большинство из них были добровольцы из северных уездов. Они с интересом расспрашивали о моей работе и с увлечением рассказывали о том, что носят у них на родине, какие красивые наряды сохранились у них в Задонском, Землянском и самом Воронежском уезде, где в Хаве Рождественской крестьянки по праздникам щеголяют в цветных парчовых сарафанах. Бобровские хвастались, что нет девок наряднее, чем у них: какие сороки да кички...
Увы, - мне не пришлось ничего этого увидеть. В Алексеевке и Валуйках царила предгрозовая тишина. Махновцы были только что изгнаны и пускаться по деревням было рискованно. Исполкомы не давали подвод; порядок не везде был восстановлен. Переночевав на открытой сцене летнего театра, я вернулась в Острогожск, где узнала, что истекал срок пользования вагоном, который мне предоставили для возвращения в Москву. Железнодорожные власти предлагали нам поторопиться: не то им не захотелось держать вагон на пути, не то они серьезно боялись, что путь может быть снова отрезан.
Перед задачей провести до Москвы отдельный вагон я невольно робела. Я уже имела случай убедиться в том, как дорого обходилась «смазка» вагона, чтобы он мог беспрепятственно катиться по рельсам, прицепляясь к нужным поездам, и как трудно иметь дело с людьми, ищущими за то особой «благодарности».
Но тут мне на помощь пришла судьба в лице командированного в Москву на съезд зав. здравотделом тов. Иванова. Бывший матрос Черноморского флота (с броненосца «Синоп»), добродушный силач и великан, с браунингом у пояса, Иванов умел быстро и энергично доказывать начальникам движения необходимость довести наши коллекции «к Октябрьским торжествам». Благодаря этому мы продвигались сравнительно быстро. Через шесть дней путешествия по взорванным, забранным досками мостам, пересекая проволочные заграждения и окопы, минуя целые поезда, сброшенные в речки, мы прибыли в Москву. Наши странствия пришли к благополучному концу.
Рассматривая вывезенный мной материал, я позволю себе высказать относительно его следующие соображения:
Женские головные уборы Коротоякского уезда делятся на кокошники и сороки.
1) Кокошники, к которым должны быть отнесены также и уборы в виде небольших изогнутых шапочек, похожих на шапочки татарок, и называемые то кичками, то сороками, встречаются только в талагайских селах, т. е. у древнейших засельников белогородской засечной черты. Уборы этого рода состоят только из двух частей - самого кокошника или кички и позатыльника. Кокошники - общеизвестного типа небольших размеров и чаще всего расшиты бисером, реже золотом, по холсту, натянутому на картон. Орнамент старинный, семнадцатого века, но часто упрощенный и обедневший. Кички - сороки - бархатные или атласные шапочки, едва покрывающие макушку, расшиты золотом. Орнамент геометрический, не интересный. Позатыльник вышит гораздо богаче верхней части.
2) Второй тип. Настоящая сорока и сорока-сбруга, встречающаяся преимущественно в цуканских селах, состоит из:
а) кички, под которую прячут волосы
б) узкой, вышитой золотом (а у старинных сорок просто шелком или крашеной ниткой) пластинки, собственно говоря, «сороки», надеваемой на лоб (илл. 197, 198).
в) позатыльника
г) височных украшений - «косичек» или «пушков».
197. Вышивка позатыльника (фрагмент).
198. Главные части старинного головного убора, шитого золотом, и вышивка оплечья рубашки праздничного костюма молодухи Острогожского уезда Воронежской губернии. Середина XIX века. Загорский государственный историко-художественный музей-заповедник.
То позатыльники, то височные украшения, то теменная покрышка сороки получают особо пышное развитие. Из позатыльника вырастает мохнатая гривка, богато обшитая бусами, красиво играющими и переливающимися при малейшем движении,- получается сбруга. Или теменная покрышка сороки переходит в длинные крылья, покрывающие плечи, получается сорока с бимбирями. В Ново-Оскольском уезде Воронежской губернии и в соседних уездах Калужской и Орловской губерний особенно богато развиваются височные украшения и сороки бывают «с рогами». О поневах можно заметить следующее. Цуканские поневы обычного рязанского типа, - темно-синяя или черная самотканка, ткется тонкой, редкой клеткой, в одну-три нитки красного или зеленого цвета. Девичьи юбки и сарафаны - всегда черные, но подолы их бывают обшиты позументом тесьмой. Трудно сказать, какой здесь был первоначальный тип женской одежды - понева или сарафан? Но, во всяком случае, цуканские тоники и рубашки с ташками кажутся органически связанными с сарафаном.
Талагайские поневы (Коротоякские, Уколовские и особенно Копанищевские), наоборот, сплошь зашиты красивыми, часто сложными, как бы плетеными узорами, по самотканке, вытканной белыми клетками. Эти поневы похожи на малороссийские плахты, но гораздо ярче и красивее. Сарафанов талагайки не носят. Девичьи юбки у них черные и полосатые.
К большому сожалению, как было уже сказано, мне не удалось собрать верхней одежды, ни тоников, ни кафтанов, ни корсеток, которые могли бы служить иллюстрацией видоизменения старинных русских летников, опашней и т. п. Собранный в Коротоякском уезде материал, конечно, далеко не исчерпывает этнографические богатства Воронежского края. Было бы желательно пополнить указанные пробелы, не откладывая в долгий ящик. Исчезновение драгоценной красоты деревенского творчества под напором городской культуры и моды идет необычайно быстро. Народ утрачивает свое национальное достояние, и неизбежность потери этого материала для научных целей заставляет высказать пожелание, чтоб к его систематическому сбору было приступлено как можно скорее, и чтоб к работе были привлечены все нужные специалисты».
***
199. Шитый золотом белый плат и кичка - самый торжественный головной убор молодой женщины Каргопольского края в XIX веке. Москва. Из собрания А. Н. Панина.
Подобной деятельностью занимались и другие этнографы - сотрудники Дашковского музея этнографии в Москве и этнографического отдела Русского музея в Ленинграде. Сколько физических сил, воли, упорства, стойкости и умения находить выход из трудного положения нужно было иметь, к примеру, Н. П. Гринковой в ее экспедиции к бухтарминским старообрядцам в 1923 году. В то время это место обитания русских старообрядцев, поселившихся в скрытом и почти недоступном месте по течению реки Вухтармы еще в XVII веке, было так же изолировано, как и в начале существования этой своеобразной колонии. Но не только такая эпохальная экспедиция, как бухтарминская, но сборы материалов по Рязанской губернии, которыми занималась в 20-х годах Н. И. Лебедева, были трудными и сложными. По рассказам Наталии Ивановны, значительную часть своих экспедиций она проделала пешком - никто не обеспечивал ее транспортом, а работу для такого увлеченного, преданного своему делу скромного человека с высоким чувством долга нельзя было оставлять недоконченной. Вот и ходила она из селения в селение в самых отдаленных местах Рязанской области или других районах русской земли, по крохам собирая, а потом и исследуя русский народный костюм.
Можно назвать еще ряд имен известных теперь своими научными трудами этнографов (Д. Т. Янович, Д. А. Золотарев, Т. А. Крюкова, М. Е. Шереметева и др.), работа которых в 20-30-е годы была истинным бескорыстным подвигом.
Так на протяжении более чем ста пятидесяти лет целая армия бескорыстных людей, принадлежавших к разным слоям общества нашей Родины, собирала, изучала и наполняла музеи предметами народного искусства, ставшими теперь всеобщим народным достоянием. И, сознавая величие их подвига, невольно преклоняешься перед ними и воздаешь всем им хвалу .
В народных сказках справедливая судьба награждает обездоленных дочерей, сумевших сохранить лучшие человеческие душевные качества в самых тяжелых условиях. Во всех столкновениях с людской злобой они выдерживали испытания, проявляли стойкость, достоинство, благородство и доброту. И для них природа творила чудеса - зимой расцветали цветы, в жарких бесплодных песках появлялась вода, забитые и робкие становились смелыми и прекрасными, и всем им судьба дарила прекрасные одежды.
Торжество справедливости в жизни обездоленных, особенно обездоленных дочерей, красота их нравственного облика одна из любимых тем сказок многих народов нашей многонациональной страны. Сама тема и ее раскрытие воплощение мечты угнетенных, бесправных бедняков, но не сломленных духом, сознающих свое нравственное превосходство над богатыми.
Самобытные таланты, как награда судьбы, появлялись на свет, создавали народное искусство, берегли и обогащали народный костюм, воплотив в них с предельной ясностью свое национальное лицо. Какой строгой неповторимой красотой обладает серебристо-белая холщовая марийская рубашка, вышитая чеканным узором черного и глубокого приглушенного красного цвета в сочетании с мерцающим серебром женских украшений. Сколько ярких жизнерадостных сочетаний цветов и пленительных ритмов узоров находим мы в вышивках украинских женских и мужских рубашек. А костюмы народов Кавказа? А одежды из шелков Средней Азии, неясные расплывчатые узоры которых напоминают весенние цветы на зыбучих песках. А соединение ярких костюмов и по-античному строгих драпировок латвийской «виллайнэ»?
Всех художественных сокровищ, всех разновидностей костюма, его деталей, украшений, всего этого богатства, созданного на протяжении веков нашими предками, не перечесть. И теперь, когда все народы нашей Родины свободны и равноправны, по-новому смотрим мы на наследие их искусства. Богаче, ярче, полнее раскрывается оно людям, не познавшим национального угнетения, и служит для них не только источником эстетического наслаждения, но учит уважать труд и талант своих предков, зовет наших современников пристальнее и глубже изучать законы красоты народного творчества.
200. Именной пояс с «пожеланием» - один из любимых и почетных подарков на севере России. Москва. Из собрания А. Н. Панина.
Эта книга - первая попытка проанализировать народный костюм как большую самостоятельную область русского народного искусства, первое стремление раскрыть его художественно-образный поэтический строй. Но ведь костюмы других народов нашей страны также произведения искусства, и их художественно-образный строй ждет своих исследователей... И самой большой наградой будет автору то, если среди молодежи возникнет интерес к такой работе и она глубже и полнее, чем это удалось в нашей книге, расскажет о рукотворной красоте, созданной ее предками.
Специальные исследования это одна сторона понимания и изучения художественного наследия. Существует и практическое «освоение» этого наследства творчество художников-модельеров. Начиная с 20 х годов советские модельеры постоянно обращаются к народному искусству как к неисчерпаемому источнику, и многое плодотворно освоено ими. Каждое поколение по-своему решает эти творческие проблемы, и каждый раз мы видим, как в удачных, интересных моделях по новому проявляются художественные принципы народного искусства. С течением времени это будет давать все новые и новые плоды, порождать все новые и новые таланты, таланты, переданные трудом наших далеких и близких предков.
201. Пояса ручного ткачества и плетения, бытовавшие на севере России. Начало XX века. Москва. Из собрания А. Н. Панина.
Окончание следует...