(no subject)
"Чудаки". Продолжение
XXVI
ТРАГЕДӀЯ
Напуганная таинственными предостереженіями, молодая дѣвушка задрожала отъ невольнаго страха, увидѣвъ передъ собою Липарскаго. И видъ его не внушалъ довѣрія. Блѣдный, съ взъерошенными кудрями, съ блуждавшимъ взоромъ, онъ былъ похожъ на человѣка или готоваго на преступленіе, или уже совершившаго что-то ужасное.
- Я обѣщалъ вамъ вернуть веселье этому дому и я сдержалъ свое обѣщаніе. Видите, они смѣются, кромѣ меня, - лихорадочно заговорилъ онъ. - Но мои силы мнѣ измѣняютъ, Марія Николаевна! Опять, черезъ какихъ-нибудь полчаса, я долженъ лгать, обманывать, и я не могу, я больше не могу.
- Развѣ я учила васъ лгать и обманывать? - строго спросила молодая дѣвушка.
- О, нѣтъ, этому вы меня не учили... Но вы просили меня вернуть прежнее веселье вашему дому, и я долженъ былъ прибѣгнуть ко лжи, къ самому страшному обману, чтобы выполнить вашу волю... И, вы видитѣ, всѣ опять смѣются, всѣ, кромѣ меня и кромѣ васъ. Но для того, чтобы они продолжали свой смѣхъ, я долженъ продолжить мою отвратительную ложь... И только пока я буду лгать, они будутъ смѣяться... Я грязный человѣкъ, Марія Николаевна, и я себя бичую... Но остатокъ чести поднялся съ грязнаго дна, прорвался сквозь тину и торжествуетъ... Я въ его власти! Я больше не могу лгать! И это вы, Марія Николаевна, пробудили въ моей душѣ крѣпко спавшіе остатки честнаго и хорошаго, еще не вытравленные жизнью... Не знаю, благодарить я васъ за это буду или... проклинать.
Лихорадочныя слова, срывавшіяся съ пересохшихъ устъ, пугали Мусю... Первымъ ея побужденіемъ было - бѣжать, но въ маленькой гостиной была всего одна дверь, и ту загораживала богатырская фигура Липарскаго.
- Максимъ Сергѣевичъ, - дрожавшимъ голосомъ заговорила, наконец, Муся, - прекратимъ этотъ тяжелый для насъ обоихъ разговоръ... Все равно, я вас не понимаю... Меня окружаетъ тайна, которую я безсильна разгадать... Вы спросили меня, хочу ли я, чтобы въ этомъ домѣ, домѣ моей матери, печаль вновь смѣнилась радостью и весельемъ... Какъ я могла вамъ сказать: нѣтъ, не хочу! Конечно, я сказала: да, хочу! Но если-бы вы меня предупредили, что для этого вамъ придется лгать и обманывать, я бы вамъ сказала: нѣтъ, не надо! Ибо это не веселье, не настоящая радость то, что вызвано ложью и обманомъ. Такой невѣрной радости все равно скоро долженъ придти конецъ. И теперь я вамъ повторяю: больше не надо лжи и обмана. Откройте мнѣ всю правду и, можетъ быть, я сумѣю вамъ помочь.
- Всю правду? - простоналъ Липарскій. - Да, да, я долженъ вамъ ее сказать, потому что я не могу ее скрыть отъ васъ! И эта правда для меня ужасна, какъ смертный приговоръ. Я васъ люблю, Марія Николаевна, вотъ въ чемъ правда. Я люблю васъ первой, свѣтлой, страстной и вѣчной любовью. Эта любовь во мнѣ, погрязшемъ въ порокѣ, пробудила остатокъ чести, остатокъ совѣсти. И я больше не способенъ на ту гнусную роль, которая мнѣ была предназначена волею судьбы... Вотъ въ чемъ правда, Марія Николаевна.
Прижавъ руки къ тревожно бившемуся испуганному сердцу, молодая дѣвушка невольно отступала въ глубину комнаты, стараясь отдалиться отъ Липарскаго... Сейчасъ онъ вызывалъ въ ней только отвращеніе... Блуждающій взоръ и лицо, перекошенное мукой и страстью, не могли внушать иныя чувства. А Липарскій все наступалъ, все приближался къ ней.
Вотъ она уже у самой стѣны и прижимается къ ней, какъ бы ищетъ защиты. Увлекаемый порывомъ, Липарскій бросается передъ нею на колѣни и цѣлуетъ край ея платья.
- Я люблю васъ, - шепчетъ онъ, словно въ лихорадочномъ бреду. - Теперь я позналъ, что такое любовь. Тщетная борьба съ самимъ собой, безсонныя ночи, подавленныя рыданія, муки совѣсти, дикая ревность къ будущему. Вашему чистому сердцу не чуждо состраданіе, - не гоните прокаженнаго раба! Позвольте мнѣ смотрѣть на васъ, цѣловать край вашего платья, слѣды вашихъ ногъ... Позвольте мнѣ дышать однимъ съ вами воздухомъ, и за мою любовь, за мои муки - простите мнѣ ужасъ моего прошлаго. Нѣсколько ласковыхъ словъ, словъ прощенья, и я воспряну. Я найду въ себѣі силу, чтобы снова лгать, снова обманывать, для того, чтобы въ домѣ и въ сердцѣ вашей матери царили веселье и радость... И это будетъ смѣхъ, рожденный изъ кровавыхъ слезъ моего сердца.
- Не надо, не надо! Оставьте меня, - простонала Муся, закрывая лицо руками.
- Ты гонишь меня, жестокое солнце... Ты гонишь меня, принцесса Греза, принцесса моего сердца. А я тебя люблю, люблю, люблю...
Ни Муся, закрывавшая лицо руками, ни колѣнопреклоненный Липарскій не могли видѣть искаженное лицо баронессы, наблюдавшей странную сцену.
- Оставьте меня, умоляю васъ, оставьте меня, - истерично повторяла молодая дѣвушка, а Липарскій изступленно твердилъ:
- Люблю, люблю, люблю.
Длинными и быстрыми шагами, похожими на прыжки пантеры, баронесса приблизилась къ Липарскому и впилась руками въ его плечо. Онъ вскрикнулъ и обернулся, и его глаза встрѣтились съ ея бѣшенымъ взглядомъ... Невольный страхъ сковалъ его уста.
Невольно опустивъ руки, Муся тоже замѣтила свою мать.
- Мама! - бросилась она къ ней, ища защиты, но сильная рука съ гнѣвомъ оттолкнула ее снова къ стенѣ.
- Молчи! Молчите вы оба! Теперь я буду говорить... И ты, кисейная барышня, узнаешь ту правду, которую ты такъ хотѣла знать.
- Долли! - взмолился Липарскиій.
- Молчи! Теперь уже мнѣ не закроешь ротъ, нищій-Ромео! - захохотала баронесса.
Муся съ ужасомъ смотрѣла на свою мать, она ея не узнавала въ этой разнузданной, разъяренной, циничной тигрицѣ.
"Бѣдный папа, рыцарь вѣчной любви, если-бы онъ могъ ее теперь видѣть!", - невольная мысль молніей пронеслась въ воспаленномъ мозгу молодой дѣвушки.
И съ какой дикой ненавистью метавшіе искры глаза обращались къ ней, къ родной дочери!
- И ты, царевна-недотрога, ты узнаешь всю правду! - какимъ-то шипящимъ голосомъ проговорила баронесса, въ ревнивой злобѣ, теряя послѣднее самообладаніе. - Ты - мое проклятіе, тебя послалъ твой отецъ со своей загробной местью! Ты добилась правды! Сейчасъ - голая - она станетъ передъ тобой... Этотъ господинъ, увѣрявшій тебя въ своей любви, уже шесть лѣтъ мой любовникъ, онъ мнѣ замѣняетъ твоего покойнаго отца! И за его молодую любовь, за его ласки я плачу ему деньгами, собранными отъ многихъ тѣхъ, которые въ былые годы замѣняли мнѣ твоего отца и покупали мою любовь. Тогда я была моложе и красивѣе, тогда мнѣ платили за ласки... Теперь я постарѣла, - теперь я плачу... Этого нищаго я выкопала изъ грязи... Я все ему дала! Онъ часто твердилъ о своей любви и благодарности, но, ты видишь, какъ онъ заплатилъ мнѣ за мою доброту... Хамъ до могилы останется хамомъ!
Могла ли придумать баронесса фонъ-Саксъ пытку болѣе ужасную для этихъ существъ, поневолѣ внимавшихъ ея злобнымъ словамъ?! Потокомъ пошлой грязи обдала она чистую, свѣтлую душу дочери, тонкимъ, зловоннымъ ядомъ отравила ея сердце. Какъ капли раскаленнаго свинца, падали ея "откровенія" на свѣжую рану, причиняя мучительную боль, вселяя ужасъ, граничащій съ безуміемъ.
Какъ подстрѣленная птица, поникла золотистая головка. Уйти... какъ можно скорѣе... Бѣжать отъ ужаса, отъ этой безпощадной, смертельно ненавидящей, циничной матери... Увы, ноги, словно налитыя свинцомъ, не повиновались. И языкъ не повиновался, и сжималось пересохшее горло.
И тотъ, другой, стоялъ, какъ безмолвный рабъ, приговоренный къ смерти. Безмолвный, подавленный и жалкій. И въ эти минуты онъ сожалѣлъ о томъ безуміи, которое выдало тайну его сердца. Сколько горя онъ причинилъ этой бѣдняжкѣ! И онъ боялся взглянуть на нее... Какъ жестоко она презираетъ его теперь! И его состраданіе, и его помощь, и его самого она отброситъ, какъ мерзкую гадину. Это онъ сознавалъ...
- Ну, царевна-недотрога, что ты теперь думаешь предпринять? - продолжала издѣваться баронесса надъ своей безмолвной жертвой. - Ты, конечно, поняла, что въ моемъ домѣ тебѣ не мѣсто! Поди, собери свои вещи. Я тебѣ дарю все то, что ты здѣсь отъ меня получила. И я буду тебѣ помогать. Поняла? Такъ что не отчаивайся и поди собери свои вещи. Всѣ переговоры съ тобой я буду вести черезъ Марфу Ивановну. Можетъ быть, когда залѣчится рана, нанесенная тобой моему сердцу и моей гордости, мы снова съ тобой увидимся. А теперь иди... иди... и оставь меня. Я тебя предупреждала, что ты должна избѣгать Липарскаго, какъ худшаго изъ золъ. Я щадила твою невинность и жестоко наказана. Почему ты меня не послушала? Надо было сразу же во все тебя посвятить. Ты пришла ко мнѣ и ты должна была подчиниться моей жизни и моимъ правиламъ.
Собравъ всѣ свои силы, Муся вдругъ рванулась и, не проронивъ ни единаго слова, не подаривъ ни единымъ взглядомъ ни свою мать, ни Липарскаго, выбѣжала изъ гостиной.
Очутившись въ своей комнатѣ, Муся, все такъ же молча, сбросила красивый туалетъ цвѣта морской волны и жемчужную нить, давившую ея шею, и серьги, и роскошное бѣлье съ голубыми лентами.
Дрожавшими руками она разыскала свою старую корзиночку, переодѣлась въ скромное бѣлье и платье, купленныя на честныя деньги, заработанныя тыжелыми трудами ея покойнаго отца. И сразу какъ-то легче стало на сердцѣ.
Наскоро перевязала она корзиночку и облачилась въ провинціальное пальто и шляпу, надъ которыми въ день первой встрѣчи такъ смѣялась Долли Евграфовна. И тогда баронесса хотѣла раздать бѣднымъ всѣ эти "лоскутки", привезенные дочерью изъ провинціи. Какъ хорошо, что Муся ихъ отстояла! Что бы дѣлала она теперь безъ нихъ съ тремя рублями въ карманѣ? Ея ангелъ-хранитель внушилъ ей тогда желаніе сохранить на память всѣ эти бѣдныя "лоскутки".
"Что-то еще нужно сдѣлать? - подумала Муся. - Ахъ, да, надо вѣдь проститься съ доброй старухой, съ Марфой Ивановной."
Муся позвонила три раза. На этотъ условный звонокъ всегда приходила къ ней Марфа Ивановна. И теперь она явилась почти мгновенно.
- Что это? - остановилась она. - Къ чему этотъ бѣдный старый нарядъ, Марія Николаевна?
Послѣ долгой паузы, собравшись съ силами, молодая дѣвушка тихо, съ трудомъ проговорила:
- Я все скажу въ нѣсколькихъ словахъ, дорогая... мнѣ трудно много говорить... Я все знаю... мать мнѣ все сказала... и выгнала меня изъ дому... Я не хотѣла уйти, не простившись съ вами... Я чувствую, что вы хорошая, сердечная, что вы... любите меня. Передайте ей... что никакой помощи... я отъ нея не приму. Хотя бы мнѣ пришлось умереть съ голоду... и никогда я сюда не вернусь. У меня нѣтъ матери... и никогда не было. Прощайте.
Пошатнувшись, какъ пьяная, молодая дѣвушка приникла къ груди Марфы Ивановны. Старуха поняла по тону и по лицу молодой дѣвушки, что уговаривать ее нельзя... все равно, не уговоришь, а только будешь мучить, растравляя рану.
- А моей помощи вы не примете, родная? - робко спросила она.
Молодая дѣвушка покачала головой.
- Нѣтъ... вы не бойтесь за меня... на первое время у меня хватитъ, - невольно краснѣя, солгала она. - Прощайте, Марфа Ивановна, спасибо за искреннюю ласку.
- Господь да сохранитъ тебя, свѣтлое дитя.
И старуха, тихо рыдая, перекрестила золотистую головку.
Съ корзиной въ рукахъ Муся вышла на улицу. Она не замѣчала удивленныхъ взглядовъ челяди, ее сопровождавшихъ. Она ни разу не оглянулась на этотъ громадный домъ, гдѣ въ освѣщенныхъ окнахъ мелькала тѣнь ея родной матери.
Царила настоящая петербургская ночь, гнилая и мокрая. Въ черномъ, какъ зіяющая пасть, небѣ не было видно ни единой звѣздочки. Вѣтеръ налеталъ порывами, пронизывая тѣло Муси, плохо защищенное провинціальнымъ осеннимъ пальто. Но развѣ замѣчала она этотъ холодъ и вьюгу? Развѣ страшила ее темнота гнилой ночи? Свѣжія раны въ ея сердцѣ такъ невыносимо болѣли, и эта боль заслоняла всѣ другія ощущенія. Она и думать не могла, не могла анализировать все происшедшее, она только металась по мокрымъ темнымъ улицамъ, хватаясь за сердце съ невольнымъ стономъ:
- Мнѣ больно, ахъ, какъ мнѣ больно!
Наконецъ ея руки закоченѣли и ноги отказывались ей служить. Куда же идти? Гдѣ отдохнуть? Въ этомъ большомъ безпощадномъ городѣ, населенномъ милліонами, у нея не было ни одного друга. Друзей баронессы она не могла считать своими друзьями.
И вдругъ внезапная мысль словно ударила ее въ голову. Графъ Грегоровъ!.. Его карточка съ адресомъ у нея въ портмонэ. Онъ такъ искренно предлагалъ ей помощь своимъ совѣтомъ въ тяжелую безвыходную минуту. И такая минута настала. Онъ словно предвидѣлъ ее.
Еще около получаса Муся боролась съ собой, не рѣшаясь обратиться къ графу. Но дѣйствительно отчвянное положеніе и полная безпомощность принудили ее прибѣгнуть къ этому крайнему и единственному средству. Она достала визитную карточку Грегорова, наняла извозчика и продиктовала ему адресъ графа. Голодная, замерзшая кляча уныло повезла ее къ роскошному дому.
Между тѣмъ, баронесса фонъ-Саксъ, проводивъ злыми глазами уходившую дочь, повернулась къ Липарскому, скрестивъ на груди руки.
- Ну, а ты? - грозно заговорила она. - Ты пойдешь за нею слѣдомъ? Можетъ быть, женишься на ней? Отличная будетъ пара, - пара преступныхъ нищихъ!..
- Если-бы я могъ послѣдовать за нею не какъ мужъ, а только какъ вѣрный песъ, я не стоялъ бы теперь передъ вами. Но, видно, вы плохо знаете вашу дочь... теперь она отшвырнула бы меня, какъ гадину! Вашъ ударъ былъ мѣткимъ ударомъ. Онъ нанесъ страшную рану сердцу вашей бѣдной дочери, а меня... онъ уничтожилъ. И вы жестокая, злая, безсердечная.
- Довольно! Молчи! Я тебя вытащила изъ грязи, щенокъ, не для того, чтобы ты лаялъ на меня. Или ты подчинишься всѣмъ моимъ требованіямъ, или я тебя тоже вышвырну за дверь. Но своей дочери я обѣщала матеріальную помощь, а тебя лишу всего.
Онъ закусилъ губы до крови и насилу сдержалъ готовую сорваться ругань
- Прежде, чѣмъ отвѣтить на вашъ вопросъ, я хочу знать...
- Молчи! Никакихъ "но". Или ты повинуешься, или...
Случилось нѣчто неожиданное, небывалое. Въ комнату, гдѣ объяснялись любовники, безъ зова ворвалась Марфа Ивановна.
- Что тебѣ нужно? - рѣзко спросила баронесса и разомъ умолкла. Всегда спокойное, неподвижное лицо экономки теперь выражало сильное волненіе и было орошено слезами.
- Она ушла, баронесса, совсѣмъ ушла и отказалась отъ вашей помощи. Бѣдняжка, куда она пойдетъ въ эту темную, страшную ночь?
- А куда бы она пошла, если-бы у нея не было матери? Любящій отецъ не позаботился о ея будущемъ. Я предложила ей помощь, не могу же я ее навязывать!
- Она была права, когда просила вамъ передать, что у нея нѣтъ матери и никогда не было, - рѣзко вырвалось у Марфы Ивановны.
- Мы поговоримъ съ тобой послѣ, можешь идти, - гнѣвно остановила старуху баронесса. - Съ этимъ "молодцомъ" мнѣ еще надо закончить бесѣду.
- Она кончена, баронесса, - съ холоднымъ отчаяньемъ заявилъ Липарскій. - Меня удерживала надежда, что я еще могу быть полезенъ вашей дочери. Но разъ ея ужъ нѣтъ... я тоже ухожу, - и навсегда.
Баронесса покачнулась.
- Путь свободенъ, - глухо проговорила она.
И Липарскій ушелъ.
- Отдай приказъ, старуха, чтобы его больше не пускали вх нанятую мною ему квартиру. Пусть помается, пусть вернется къ своей нищитѣ...
И Марфа Ивановна съ видимымъ удовольствіемъ пошла выполнять новый капризъ госпожи. Только бы выкурить этого, а тамъ легко помирить мать и дочь. Кровь заговоритъ.
Баронесса колеблющимися шагами добрела до своей спальни. Она сбросила платье и корсетъ.
- Мнѣ душно! - вдругъ истерически вскрикнула она, срывая ожерелье съ обнаженной шеи. - Мнѣ душно... душно.
И, рыдая, она билась на своемъ пушистомъ бархатномъ коврѣ, какъ трепещущая рыба, выброшенная на песокъ.
© О.Бебутова, 1930 г.
XXVI
ТРАГЕДӀЯ
Напуганная таинственными предостереженіями, молодая дѣвушка задрожала отъ невольнаго страха, увидѣвъ передъ собою Липарскаго. И видъ его не внушалъ довѣрія. Блѣдный, съ взъерошенными кудрями, съ блуждавшимъ взоромъ, онъ былъ похожъ на человѣка или готоваго на преступленіе, или уже совершившаго что-то ужасное.
- Я обѣщалъ вамъ вернуть веселье этому дому и я сдержалъ свое обѣщаніе. Видите, они смѣются, кромѣ меня, - лихорадочно заговорилъ онъ. - Но мои силы мнѣ измѣняютъ, Марія Николаевна! Опять, черезъ какихъ-нибудь полчаса, я долженъ лгать, обманывать, и я не могу, я больше не могу.
- Развѣ я учила васъ лгать и обманывать? - строго спросила молодая дѣвушка.
- О, нѣтъ, этому вы меня не учили... Но вы просили меня вернуть прежнее веселье вашему дому, и я долженъ былъ прибѣгнуть ко лжи, къ самому страшному обману, чтобы выполнить вашу волю... И, вы видитѣ, всѣ опять смѣются, всѣ, кромѣ меня и кромѣ васъ. Но для того, чтобы они продолжали свой смѣхъ, я долженъ продолжить мою отвратительную ложь... И только пока я буду лгать, они будутъ смѣяться... Я грязный человѣкъ, Марія Николаевна, и я себя бичую... Но остатокъ чести поднялся съ грязнаго дна, прорвался сквозь тину и торжествуетъ... Я въ его власти! Я больше не могу лгать! И это вы, Марія Николаевна, пробудили въ моей душѣ крѣпко спавшіе остатки честнаго и хорошаго, еще не вытравленные жизнью... Не знаю, благодарить я васъ за это буду или... проклинать.
Лихорадочныя слова, срывавшіяся съ пересохшихъ устъ, пугали Мусю... Первымъ ея побужденіемъ было - бѣжать, но въ маленькой гостиной была всего одна дверь, и ту загораживала богатырская фигура Липарскаго.
- Максимъ Сергѣевичъ, - дрожавшимъ голосомъ заговорила, наконец, Муся, - прекратимъ этотъ тяжелый для насъ обоихъ разговоръ... Все равно, я вас не понимаю... Меня окружаетъ тайна, которую я безсильна разгадать... Вы спросили меня, хочу ли я, чтобы въ этомъ домѣ, домѣ моей матери, печаль вновь смѣнилась радостью и весельемъ... Какъ я могла вамъ сказать: нѣтъ, не хочу! Конечно, я сказала: да, хочу! Но если-бы вы меня предупредили, что для этого вамъ придется лгать и обманывать, я бы вамъ сказала: нѣтъ, не надо! Ибо это не веселье, не настоящая радость то, что вызвано ложью и обманомъ. Такой невѣрной радости все равно скоро долженъ придти конецъ. И теперь я вамъ повторяю: больше не надо лжи и обмана. Откройте мнѣ всю правду и, можетъ быть, я сумѣю вамъ помочь.
- Всю правду? - простоналъ Липарскій. - Да, да, я долженъ вамъ ее сказать, потому что я не могу ее скрыть отъ васъ! И эта правда для меня ужасна, какъ смертный приговоръ. Я васъ люблю, Марія Николаевна, вотъ въ чемъ правда. Я люблю васъ первой, свѣтлой, страстной и вѣчной любовью. Эта любовь во мнѣ, погрязшемъ въ порокѣ, пробудила остатокъ чести, остатокъ совѣсти. И я больше не способенъ на ту гнусную роль, которая мнѣ была предназначена волею судьбы... Вотъ въ чемъ правда, Марія Николаевна.
Прижавъ руки къ тревожно бившемуся испуганному сердцу, молодая дѣвушка невольно отступала въ глубину комнаты, стараясь отдалиться отъ Липарскаго... Сейчасъ онъ вызывалъ въ ней только отвращеніе... Блуждающій взоръ и лицо, перекошенное мукой и страстью, не могли внушать иныя чувства. А Липарскій все наступалъ, все приближался къ ней.
Вотъ она уже у самой стѣны и прижимается къ ней, какъ бы ищетъ защиты. Увлекаемый порывомъ, Липарскій бросается передъ нею на колѣни и цѣлуетъ край ея платья.
- Я люблю васъ, - шепчетъ онъ, словно въ лихорадочномъ бреду. - Теперь я позналъ, что такое любовь. Тщетная борьба съ самимъ собой, безсонныя ночи, подавленныя рыданія, муки совѣсти, дикая ревность къ будущему. Вашему чистому сердцу не чуждо состраданіе, - не гоните прокаженнаго раба! Позвольте мнѣ смотрѣть на васъ, цѣловать край вашего платья, слѣды вашихъ ногъ... Позвольте мнѣ дышать однимъ съ вами воздухомъ, и за мою любовь, за мои муки - простите мнѣ ужасъ моего прошлаго. Нѣсколько ласковыхъ словъ, словъ прощенья, и я воспряну. Я найду въ себѣі силу, чтобы снова лгать, снова обманывать, для того, чтобы въ домѣ и въ сердцѣ вашей матери царили веселье и радость... И это будетъ смѣхъ, рожденный изъ кровавыхъ слезъ моего сердца.
- Не надо, не надо! Оставьте меня, - простонала Муся, закрывая лицо руками.
- Ты гонишь меня, жестокое солнце... Ты гонишь меня, принцесса Греза, принцесса моего сердца. А я тебя люблю, люблю, люблю...
Ни Муся, закрывавшая лицо руками, ни колѣнопреклоненный Липарскій не могли видѣть искаженное лицо баронессы, наблюдавшей странную сцену.
- Оставьте меня, умоляю васъ, оставьте меня, - истерично повторяла молодая дѣвушка, а Липарскій изступленно твердилъ:
- Люблю, люблю, люблю.
Длинными и быстрыми шагами, похожими на прыжки пантеры, баронесса приблизилась къ Липарскому и впилась руками въ его плечо. Онъ вскрикнулъ и обернулся, и его глаза встрѣтились съ ея бѣшенымъ взглядомъ... Невольный страхъ сковалъ его уста.
Невольно опустивъ руки, Муся тоже замѣтила свою мать.
- Мама! - бросилась она къ ней, ища защиты, но сильная рука съ гнѣвомъ оттолкнула ее снова къ стенѣ.
- Молчи! Молчите вы оба! Теперь я буду говорить... И ты, кисейная барышня, узнаешь ту правду, которую ты такъ хотѣла знать.
- Долли! - взмолился Липарскиій.
- Молчи! Теперь уже мнѣ не закроешь ротъ, нищій-Ромео! - захохотала баронесса.
Муся съ ужасомъ смотрѣла на свою мать, она ея не узнавала въ этой разнузданной, разъяренной, циничной тигрицѣ.
"Бѣдный папа, рыцарь вѣчной любви, если-бы онъ могъ ее теперь видѣть!", - невольная мысль молніей пронеслась въ воспаленномъ мозгу молодой дѣвушки.
И съ какой дикой ненавистью метавшіе искры глаза обращались къ ней, къ родной дочери!
- И ты, царевна-недотрога, ты узнаешь всю правду! - какимъ-то шипящимъ голосомъ проговорила баронесса, въ ревнивой злобѣ, теряя послѣднее самообладаніе. - Ты - мое проклятіе, тебя послалъ твой отецъ со своей загробной местью! Ты добилась правды! Сейчасъ - голая - она станетъ передъ тобой... Этотъ господинъ, увѣрявшій тебя въ своей любви, уже шесть лѣтъ мой любовникъ, онъ мнѣ замѣняетъ твоего покойнаго отца! И за его молодую любовь, за его ласки я плачу ему деньгами, собранными отъ многихъ тѣхъ, которые въ былые годы замѣняли мнѣ твоего отца и покупали мою любовь. Тогда я была моложе и красивѣе, тогда мнѣ платили за ласки... Теперь я постарѣла, - теперь я плачу... Этого нищаго я выкопала изъ грязи... Я все ему дала! Онъ часто твердилъ о своей любви и благодарности, но, ты видишь, какъ онъ заплатилъ мнѣ за мою доброту... Хамъ до могилы останется хамомъ!
Могла ли придумать баронесса фонъ-Саксъ пытку болѣе ужасную для этихъ существъ, поневолѣ внимавшихъ ея злобнымъ словамъ?! Потокомъ пошлой грязи обдала она чистую, свѣтлую душу дочери, тонкимъ, зловоннымъ ядомъ отравила ея сердце. Какъ капли раскаленнаго свинца, падали ея "откровенія" на свѣжую рану, причиняя мучительную боль, вселяя ужасъ, граничащій съ безуміемъ.
Какъ подстрѣленная птица, поникла золотистая головка. Уйти... какъ можно скорѣе... Бѣжать отъ ужаса, отъ этой безпощадной, смертельно ненавидящей, циничной матери... Увы, ноги, словно налитыя свинцомъ, не повиновались. И языкъ не повиновался, и сжималось пересохшее горло.
И тотъ, другой, стоялъ, какъ безмолвный рабъ, приговоренный къ смерти. Безмолвный, подавленный и жалкій. И въ эти минуты онъ сожалѣлъ о томъ безуміи, которое выдало тайну его сердца. Сколько горя онъ причинилъ этой бѣдняжкѣ! И онъ боялся взглянуть на нее... Какъ жестоко она презираетъ его теперь! И его состраданіе, и его помощь, и его самого она отброситъ, какъ мерзкую гадину. Это онъ сознавалъ...
- Ну, царевна-недотрога, что ты теперь думаешь предпринять? - продолжала издѣваться баронесса надъ своей безмолвной жертвой. - Ты, конечно, поняла, что въ моемъ домѣ тебѣ не мѣсто! Поди, собери свои вещи. Я тебѣ дарю все то, что ты здѣсь отъ меня получила. И я буду тебѣ помогать. Поняла? Такъ что не отчаивайся и поди собери свои вещи. Всѣ переговоры съ тобой я буду вести черезъ Марфу Ивановну. Можетъ быть, когда залѣчится рана, нанесенная тобой моему сердцу и моей гордости, мы снова съ тобой увидимся. А теперь иди... иди... и оставь меня. Я тебя предупреждала, что ты должна избѣгать Липарскаго, какъ худшаго изъ золъ. Я щадила твою невинность и жестоко наказана. Почему ты меня не послушала? Надо было сразу же во все тебя посвятить. Ты пришла ко мнѣ и ты должна была подчиниться моей жизни и моимъ правиламъ.
Собравъ всѣ свои силы, Муся вдругъ рванулась и, не проронивъ ни единаго слова, не подаривъ ни единымъ взглядомъ ни свою мать, ни Липарскаго, выбѣжала изъ гостиной.
Очутившись въ своей комнатѣ, Муся, все такъ же молча, сбросила красивый туалетъ цвѣта морской волны и жемчужную нить, давившую ея шею, и серьги, и роскошное бѣлье съ голубыми лентами.
Дрожавшими руками она разыскала свою старую корзиночку, переодѣлась въ скромное бѣлье и платье, купленныя на честныя деньги, заработанныя тыжелыми трудами ея покойнаго отца. И сразу какъ-то легче стало на сердцѣ.
Наскоро перевязала она корзиночку и облачилась въ провинціальное пальто и шляпу, надъ которыми въ день первой встрѣчи такъ смѣялась Долли Евграфовна. И тогда баронесса хотѣла раздать бѣднымъ всѣ эти "лоскутки", привезенные дочерью изъ провинціи. Какъ хорошо, что Муся ихъ отстояла! Что бы дѣлала она теперь безъ нихъ съ тремя рублями въ карманѣ? Ея ангелъ-хранитель внушилъ ей тогда желаніе сохранить на память всѣ эти бѣдныя "лоскутки".
"Что-то еще нужно сдѣлать? - подумала Муся. - Ахъ, да, надо вѣдь проститься съ доброй старухой, съ Марфой Ивановной."
Муся позвонила три раза. На этотъ условный звонокъ всегда приходила къ ней Марфа Ивановна. И теперь она явилась почти мгновенно.
- Что это? - остановилась она. - Къ чему этотъ бѣдный старый нарядъ, Марія Николаевна?
Послѣ долгой паузы, собравшись съ силами, молодая дѣвушка тихо, съ трудомъ проговорила:
- Я все скажу въ нѣсколькихъ словахъ, дорогая... мнѣ трудно много говорить... Я все знаю... мать мнѣ все сказала... и выгнала меня изъ дому... Я не хотѣла уйти, не простившись съ вами... Я чувствую, что вы хорошая, сердечная, что вы... любите меня. Передайте ей... что никакой помощи... я отъ нея не приму. Хотя бы мнѣ пришлось умереть съ голоду... и никогда я сюда не вернусь. У меня нѣтъ матери... и никогда не было. Прощайте.
Пошатнувшись, какъ пьяная, молодая дѣвушка приникла къ груди Марфы Ивановны. Старуха поняла по тону и по лицу молодой дѣвушки, что уговаривать ее нельзя... все равно, не уговоришь, а только будешь мучить, растравляя рану.
- А моей помощи вы не примете, родная? - робко спросила она.
Молодая дѣвушка покачала головой.
- Нѣтъ... вы не бойтесь за меня... на первое время у меня хватитъ, - невольно краснѣя, солгала она. - Прощайте, Марфа Ивановна, спасибо за искреннюю ласку.
- Господь да сохранитъ тебя, свѣтлое дитя.
И старуха, тихо рыдая, перекрестила золотистую головку.
Съ корзиной въ рукахъ Муся вышла на улицу. Она не замѣчала удивленныхъ взглядовъ челяди, ее сопровождавшихъ. Она ни разу не оглянулась на этотъ громадный домъ, гдѣ въ освѣщенныхъ окнахъ мелькала тѣнь ея родной матери.
Царила настоящая петербургская ночь, гнилая и мокрая. Въ черномъ, какъ зіяющая пасть, небѣ не было видно ни единой звѣздочки. Вѣтеръ налеталъ порывами, пронизывая тѣло Муси, плохо защищенное провинціальнымъ осеннимъ пальто. Но развѣ замѣчала она этотъ холодъ и вьюгу? Развѣ страшила ее темнота гнилой ночи? Свѣжія раны въ ея сердцѣ такъ невыносимо болѣли, и эта боль заслоняла всѣ другія ощущенія. Она и думать не могла, не могла анализировать все происшедшее, она только металась по мокрымъ темнымъ улицамъ, хватаясь за сердце съ невольнымъ стономъ:
- Мнѣ больно, ахъ, какъ мнѣ больно!
Наконецъ ея руки закоченѣли и ноги отказывались ей служить. Куда же идти? Гдѣ отдохнуть? Въ этомъ большомъ безпощадномъ городѣ, населенномъ милліонами, у нея не было ни одного друга. Друзей баронессы она не могла считать своими друзьями.
И вдругъ внезапная мысль словно ударила ее въ голову. Графъ Грегоровъ!.. Его карточка съ адресомъ у нея въ портмонэ. Онъ такъ искренно предлагалъ ей помощь своимъ совѣтомъ въ тяжелую безвыходную минуту. И такая минута настала. Онъ словно предвидѣлъ ее.
Еще около получаса Муся боролась съ собой, не рѣшаясь обратиться къ графу. Но дѣйствительно отчвянное положеніе и полная безпомощность принудили ее прибѣгнуть къ этому крайнему и единственному средству. Она достала визитную карточку Грегорова, наняла извозчика и продиктовала ему адресъ графа. Голодная, замерзшая кляча уныло повезла ее къ роскошному дому.
Между тѣмъ, баронесса фонъ-Саксъ, проводивъ злыми глазами уходившую дочь, повернулась къ Липарскому, скрестивъ на груди руки.
- Ну, а ты? - грозно заговорила она. - Ты пойдешь за нею слѣдомъ? Можетъ быть, женишься на ней? Отличная будетъ пара, - пара преступныхъ нищихъ!..
- Если-бы я могъ послѣдовать за нею не какъ мужъ, а только какъ вѣрный песъ, я не стоялъ бы теперь передъ вами. Но, видно, вы плохо знаете вашу дочь... теперь она отшвырнула бы меня, какъ гадину! Вашъ ударъ былъ мѣткимъ ударомъ. Онъ нанесъ страшную рану сердцу вашей бѣдной дочери, а меня... онъ уничтожилъ. И вы жестокая, злая, безсердечная.
- Довольно! Молчи! Я тебя вытащила изъ грязи, щенокъ, не для того, чтобы ты лаялъ на меня. Или ты подчинишься всѣмъ моимъ требованіямъ, или я тебя тоже вышвырну за дверь. Но своей дочери я обѣщала матеріальную помощь, а тебя лишу всего.
Онъ закусилъ губы до крови и насилу сдержалъ готовую сорваться ругань
- Прежде, чѣмъ отвѣтить на вашъ вопросъ, я хочу знать...
- Молчи! Никакихъ "но". Или ты повинуешься, или...
Случилось нѣчто неожиданное, небывалое. Въ комнату, гдѣ объяснялись любовники, безъ зова ворвалась Марфа Ивановна.
- Что тебѣ нужно? - рѣзко спросила баронесса и разомъ умолкла. Всегда спокойное, неподвижное лицо экономки теперь выражало сильное волненіе и было орошено слезами.
- Она ушла, баронесса, совсѣмъ ушла и отказалась отъ вашей помощи. Бѣдняжка, куда она пойдетъ въ эту темную, страшную ночь?
- А куда бы она пошла, если-бы у нея не было матери? Любящій отецъ не позаботился о ея будущемъ. Я предложила ей помощь, не могу же я ее навязывать!
- Она была права, когда просила вамъ передать, что у нея нѣтъ матери и никогда не было, - рѣзко вырвалось у Марфы Ивановны.
- Мы поговоримъ съ тобой послѣ, можешь идти, - гнѣвно остановила старуху баронесса. - Съ этимъ "молодцомъ" мнѣ еще надо закончить бесѣду.
- Она кончена, баронесса, - съ холоднымъ отчаяньемъ заявилъ Липарскій. - Меня удерживала надежда, что я еще могу быть полезенъ вашей дочери. Но разъ ея ужъ нѣтъ... я тоже ухожу, - и навсегда.
Баронесса покачнулась.
- Путь свободенъ, - глухо проговорила она.
И Липарскій ушелъ.
- Отдай приказъ, старуха, чтобы его больше не пускали вх нанятую мною ему квартиру. Пусть помается, пусть вернется къ своей нищитѣ...
И Марфа Ивановна съ видимымъ удовольствіемъ пошла выполнять новый капризъ госпожи. Только бы выкурить этого, а тамъ легко помирить мать и дочь. Кровь заговоритъ.
Баронесса колеблющимися шагами добрела до своей спальни. Она сбросила платье и корсетъ.
- Мнѣ душно! - вдругъ истерически вскрикнула она, срывая ожерелье съ обнаженной шеи. - Мнѣ душно... душно.
И, рыдая, она билась на своемъ пушистомъ бархатномъ коврѣ, какъ трепещущая рыба, выброшенная на песокъ.
© О.Бебутова, 1930 г.