(no subject)
"Чудаки". Продолжение
XXII
ПРИМИРЕНӀЕ
Марфа Ивановна потупилась. Она не ждала этого вопроса, не подготовилась и не знала, какъ ей быть. Ея правдивая натура была противъ всякой лжи, но тутъ она не могла сказать всю правду. Да, наконецъ, невинная душа и не сумѣла бы разобраться въ окружающей ее грязи.
- Что же вы молчите, Марфа Ивановна? - тревожно продолжала Муся. - Или это что-то такъ ужасно, что вы не можете сказать? Во мнѣ найдется мужество, чтобы перенести всякую невзгоду. Жизнь съ малыхъ лѣтъ пріучили меня молча терпѣть, покоряться несправедливости и втихомолку бороться, отстаивая дорогія существа... Говоритѣ мнѣ все прямо и смѣло, Марфа Ивановна. Можетъ быть, пошатнулись денежныя дѣла моей матери? Можетъ быть, я теперь ей въ тягость и она стѣсняется мнѣ сказать объ этомъ?
Молодая дѣвушка говорила наугадъ, но сама чувствовала, что это ея предположеніе меньше всего подходитъ къ истинѣ. И Марфа Ивановна подтвердила это.
- Дѣла баронессы такъ блестящи, что она могла бы взять къ себѣ еще трехъ дочерей и каждую изъ нихъ наградить приданымъ.
- Такъ въ чемъ же дѣло? Я теряюсь. Загадка слишкомъ мучительна. Я думаю о ней и день и ночь. Я боюсь сойти съ ума.
Марфа Ивановна ласково положила костлявую старческую руку на горѣвшую, какъ въ огнѣ, золотистую головку.
- Успокойтесь, Марія Николаевна. Вѣрите ли вы мнѣ, что я отношусь къ вамъ съ самой искренней любовью?
- Только вамъ я теперь и вѣрю! - вырвалось у Муси.
- Ваше сердце вамъ подсказываетъ правду. И еще разъ повторю: успокойтесь, Марія Николаевна. Тучи сгустились надъ вашей головой, но подуетъ благодѣтельный вѣтеръ и небо снова прояснится.
- Загадки, опять загадки! - простонала молодая дѣвушка.
- Правды я не могу вамъ сказать, а лгалть не хочу. Вокругъ васъ борьба, но вы не должны уступать побѣду. Я вѣрю, что именно вы будете побѣдительницей, и я вамъ буду помогать всѣми силами.
- Какъ же я могу бороться, когда я даже не знаю, въ чемъ дѣло?
- И не нужно вамъ знать, сохрани васъ Богъ! А какъ бороться, - я васъ научу, Марія Николаевна, потому что я все знаю. Будьте спокойны, кротки, молчаливы. Займитесь своимъ дѣломъ и возможно рѣже выходите изъ своихъ комнатъ и возможно рѣже попадайтесь на глаза баронессѣ. Вотъ и вся ваша борьба, Марія Николаевна. И, если вы меня послушаетесь, все будет хорошо. Повѣрьте старой, вѣрной слугѣ, она не будет вамъ лгать.
- Но въ разныхъ догадкахъ... я сойду съ ума.
- Не надо думать, Марія Николаевна, все равно, не додумаетесь. Да и не дай Богъ вамъ додуматься.
Марфа Ивановна совсѣмъ близко подошла къ молодой дѣвушкѣ и шепнула ей на ухо:
- А самое главное, держитесь какъ можно дальше отъ этого негодяя Липарского. Только не выдавайте меня, что я вамъ это сказала.
Вся кровь бросилась въ голову молодой дѣвушкѣ.
- Почему вы называете его негодяемъ?
- Тише, ради Бога, тише! Я сказала вамъ то, что должна была сказать, и не допрашивайте меня... Больше я ничего вамъ не скажу... Не могу... Не сердитесь, дорогая Марія Николаевна... Я не могу...
И старуха быстро наклонилась и поцѣловала безсильно опущенную руку Муси.
- Что вы, голубушка! - отдернула руку молодая дѣвушка, крѣпко обняла старуху и поцѣловала ее въ шею.
- Родная вы моя...
На глазахъ Марфы Ивановны показались слезинки, но она смахнула ихъ и почти выбѣжала изъ Мусиной комнаты.
- Часъ отъ часу не легче, - думала Муся. - И Марфа Ивановна тоже говоритъ загадками... Одно мнѣ ясно. Какое-то страшное преступленіе тяготѣетъ надъ несчастнымъ Максимомъ Сергѣевичемъ. И моя мать, и я - мы всѣ здѣсь играемъ какую-то роль.. Но что... что такое? Что именно? Ахъ, я чувствую, что я сойду съ ума...
И чуть ли не в тысячный разъ молодая дѣвушка пожалѣла, что покинула тихую провинцію и промѣняла ее на шумъ и блескъ загадочнаго, преступнаго Петербурга.
- Съ открытой душой, полной любви, пришла я въ домъ моей матери. И я была увѣрена, что осталась для нея такою же "дорогой Мусенькой", какою была въ дѣтствѣ. Первая встрѣча подкрѣпила мою уверенность. Что же теперь? Что случилось? Или я должна была сообразить, что съ матерью меня раздѣляютъ годы, что она не знаетъ, какая я выросла, а я не знаю... какъ она измѣнилась... И если она меня могла покинуть крошкой, меня и папу, ее обожавшаго, то сумѣетъ ли она теперь полюбить меня?.. Увы, мнѣ было такъ страшно одной въ этомъ громадномъ, сумрачномъ, шумномъ Петербургѣ.
Она низко опустила голову и слезы, долго сдѣрживаемыя, теперь полились изъ ея глазъ.
Между тѣмъ, взволнованный Липарскій направился въ слишкомъ хорошо ему знакомый будуаръ. Долли Евграфовна бросилась ему навстрѣчу.
- Безсовѣстный... непокорный... добился-таки своего, заставилъ меня сдѣлать первый шагъ. Ну, что ты тамъ стоишь у двери, какъ виноватый... Я же не сержусь больше, я все забыла.
- Простите меня, Долли.
- Простила! Понялъ?
Тѣ нѣсколько шаговъ, которые онъ сдѣлалъ ей навстрѣчу, казалось, стоили ему большихъ усилий. Обѣими руками Долли обхватила его шею и прижалась къ его груди. Никогда еще въ ея ласкѣ не было такой нѣжности. Она не видѣла лица Липарскаго, и хорошо, что не видѣла, - это было лицо добровольнаго мученика.
Не выпуская его изъ своихъ объятій, Долли Евграфовна усадила его.
- Я такъ рада, что мы помирились, - нѣжно заговорила она, - и я рада, что теперь могу оправдаться... Я слишкомъ страдала при одной мысли, что теряю тебя, и поняла, что сама себя обманывала, воображая, что не люблю тебя... Помнишь, съ какой жестокостью и безцеремонностью я тебя увѣряла, что ты въ моихъ глазахъ только любовникъ, что въ тебѣ мало данныхъ, чтобы быть мною любимымъ. Нѣтъ худа безъ добра, и наша ссора только еще больше сблизила насъ... Ты просилъ у меня прощенія, - теперь я прошу его у тебя.
- Нѣтъ, нѣтъ, не надо! - вырвалось у него.
- Я вѣдь очень передъ тобою виновата; я вѣдь тебя чуть ли не въ преступленіи заподозрѣла. Ревность глупа... Я даже намекнула на твое мнимое увлеченіе моей бѣдной крошкой Мусей... Я сознаю, что это ужъ черезчуръ...
Если-бъ баронесса могла видѣть, какъ поблѣднѣло лицо ея возлюбленнаго, какъ онъ до крови закусилъ губы, чтобы подавить невольный стонъ!
- И ты простишь меня, Максъ, мой милый, славный, любимый Максъ?
- Не будемъ говорить объ этомъ, Долли. Вы хотите, чтобы я забылъ всѣ ваши жестокія слова, - и я ихъ забываю. Но я еще не завтракалъ, и вы не подумали о томъ, чтобы меня накормить.
- Опять ты ошибаешься, милый. Въ сосѣдней комнатѣ накрытъ столъ, и нашего маленькаго tête-à-tête никто не нарушитъ, такъ какъ приготовленъ холодный завтракъ. И, прежде всего, мы выпьемъ по бокалу шампанскаго за наше примиреніе.
Долли Евграфовна провела возлюбленнаго въ крохотную гостиную - и усадила противъ себя за накрытый и уставленный всякими "деликатессами" столъ. Тутъ же стояло и замороженное шампанское, и всякія вина, и водки.
Липарскій подрядъ залпомъ выпилъ нѣсколько рюмокъ водки. Онъ долженъ былъ напиться, чтобы выдержать комедію до конца. Онъ чувствовалъ, что безъ помощи винныхъ паровъ у него не хватитъ силъ, онъ прорвется и выскажетъ грубую правду старѣющей вакханкѣ.
Но передъ нимъ мелькала золотистая головка и робкіе, бархатные глаза, въ которыхъ отражались чистая, какъ кристаллъ, душа его любви.
- Пусть будетъ такъ, какъ было прежде... прошу васъ.
И новый приливъ силы давалъ ему возможность продолжать начатую комедію.
За водкой послѣдовало красное вино, потомъ мадера и, наконец, шампанское. Голова Липарскаго кружилась и мысли отказывались ему повиноваться. И онъ сдѣлался такимъ смѣшливымъ, что каждый пустякъ заставлялъ его громко и долго смѣяться.
И онъ не помнилъ, какъ снова очутился въ будуарѣ баронессы, онъ не слышалъ, что именно она ему говорила, ползая на колѣняхъ у его ногъ. Ея поцѣлуи жгли его, будили въ немъ страсть. И онъ отвѣчалъ поцѣлуями на поцѣлуи.
Поздно вечеромъ проснулся Липарскій съ тяжелой головой. Тихо мерцалъ фонарикъ, озаряя комнату красноватымъ отблескомъ.
Онъ лежалъ на кушеткѣ, покрытой плэдомъ. Рядомъ съ нимъ въ глубокомъ креслѣ, утопая въ подушкахъ, крѣпко спала баронесса.
- Какъ хорошо, что она спитъ. Ускользнуть бы такъ, чтобы она не слышала.
И онъ поднялся, чуть дыша, и на цыпочкахъ вышелъ въ сосѣднюю комнату. Это была все та же маленькая гостиная, но теперь она утопала во мракѣ.
Липарскій живо отыскалъ знакомую кнопку и зажегъ электричество.
Какой противной показалась ему крохотная комната, пропахшая ѣдой. Столъ еще не былъ убранъ, и непріятное впечатлѣніе производили грязные тарелки, брошенные ножи и вилки, недопитые бокалы.
Липарскій обогнулъ столъ, у зеркала поправилъ свою прическу и свой костюмъ и снова погасилъ электричество. Ощупью онъ выбрался изъ гостиной и по анфиладѣ комнатъ прошелъ въ большой залъ. Тутъ ему попался тотъ же лакей Петръ.
- Передай баронессѣ Маріи Николаевнѣ, что я хочу съ нею проститься и буду ждать ее тутъ.
Петръ посмотрѣлъ с удивленіемъ на "баронессиного дружка", но ослушаться не посмѣлъ. Въ ожиданіи отвѣта, Липарскій въ волненіи прогуливался по комнатѣ.
- Сейчасъ придутъ, - доложилъ Петръ.
- Можешь идти! - снова приказалъ Липарскій.
И Петръ снова посмотрѣлъ на него с удивленіемъ и снова не посмѣлъ ослушаться.
У самыхъ дверей Липарскій встрѣтилъ спѣшившую на его зовъ Мусю.
- Я сдержалъ слово, Марія Николаевна, веселье снова воцарится въ этомъ домѣ. Вы убѣдитесь въ этомъ на завтрашнемъ пріемѣ.
- Я и васъ увижу среди гостей?
- Не знаю... Впрочемъ, для нашего общаго дѣла это будетъ лучше. Да, завтра я буду, но только къ вамъ не подойду и не буду глядѣть на васъ... Такъ нужно... А теперь я спѣшу домой. До свиданія, Марія Николаевна. Мнѣ только хотѣлось видѣть васъ, чтобы успокоить.
Она протянула ему руку. Маленькая ручка была холодна, какъ льдинка, и Липарскій прижалъ ее къ пылавшему лбу.
- О, какъ тяжело, Марія Николаевна! - со стономъ проговорилъ онъ. - Силы мнѣ нужно, дайте мнѣ силу!
Онъ поспѣшно удалялся, Муся смотрѣла ему вслѣдъ недоумѣвающими глазами.
"Такъ нужно", - звучало въ ея ушахъ, и она ничего , ничего не понимала. Узелъ стягивался все тужу и туже.
© О.Бебутова, 1930 г.
XXII
ПРИМИРЕНӀЕ
Марфа Ивановна потупилась. Она не ждала этого вопроса, не подготовилась и не знала, какъ ей быть. Ея правдивая натура была противъ всякой лжи, но тутъ она не могла сказать всю правду. Да, наконецъ, невинная душа и не сумѣла бы разобраться въ окружающей ее грязи.
- Что же вы молчите, Марфа Ивановна? - тревожно продолжала Муся. - Или это что-то такъ ужасно, что вы не можете сказать? Во мнѣ найдется мужество, чтобы перенести всякую невзгоду. Жизнь съ малыхъ лѣтъ пріучили меня молча терпѣть, покоряться несправедливости и втихомолку бороться, отстаивая дорогія существа... Говоритѣ мнѣ все прямо и смѣло, Марфа Ивановна. Можетъ быть, пошатнулись денежныя дѣла моей матери? Можетъ быть, я теперь ей въ тягость и она стѣсняется мнѣ сказать объ этомъ?
Молодая дѣвушка говорила наугадъ, но сама чувствовала, что это ея предположеніе меньше всего подходитъ къ истинѣ. И Марфа Ивановна подтвердила это.
- Дѣла баронессы такъ блестящи, что она могла бы взять къ себѣ еще трехъ дочерей и каждую изъ нихъ наградить приданымъ.
- Такъ въ чемъ же дѣло? Я теряюсь. Загадка слишкомъ мучительна. Я думаю о ней и день и ночь. Я боюсь сойти съ ума.
Марфа Ивановна ласково положила костлявую старческую руку на горѣвшую, какъ въ огнѣ, золотистую головку.
- Успокойтесь, Марія Николаевна. Вѣрите ли вы мнѣ, что я отношусь къ вамъ съ самой искренней любовью?
- Только вамъ я теперь и вѣрю! - вырвалось у Муси.
- Ваше сердце вамъ подсказываетъ правду. И еще разъ повторю: успокойтесь, Марія Николаевна. Тучи сгустились надъ вашей головой, но подуетъ благодѣтельный вѣтеръ и небо снова прояснится.
- Загадки, опять загадки! - простонала молодая дѣвушка.
- Правды я не могу вамъ сказать, а лгалть не хочу. Вокругъ васъ борьба, но вы не должны уступать побѣду. Я вѣрю, что именно вы будете побѣдительницей, и я вамъ буду помогать всѣми силами.
- Какъ же я могу бороться, когда я даже не знаю, въ чемъ дѣло?
- И не нужно вамъ знать, сохрани васъ Богъ! А какъ бороться, - я васъ научу, Марія Николаевна, потому что я все знаю. Будьте спокойны, кротки, молчаливы. Займитесь своимъ дѣломъ и возможно рѣже выходите изъ своихъ комнатъ и возможно рѣже попадайтесь на глаза баронессѣ. Вотъ и вся ваша борьба, Марія Николаевна. И, если вы меня послушаетесь, все будет хорошо. Повѣрьте старой, вѣрной слугѣ, она не будет вамъ лгать.
- Но въ разныхъ догадкахъ... я сойду съ ума.
- Не надо думать, Марія Николаевна, все равно, не додумаетесь. Да и не дай Богъ вамъ додуматься.
Марфа Ивановна совсѣмъ близко подошла къ молодой дѣвушкѣ и шепнула ей на ухо:
- А самое главное, держитесь какъ можно дальше отъ этого негодяя Липарского. Только не выдавайте меня, что я вамъ это сказала.
Вся кровь бросилась въ голову молодой дѣвушкѣ.
- Почему вы называете его негодяемъ?
- Тише, ради Бога, тише! Я сказала вамъ то, что должна была сказать, и не допрашивайте меня... Больше я ничего вамъ не скажу... Не могу... Не сердитесь, дорогая Марія Николаевна... Я не могу...
И старуха быстро наклонилась и поцѣловала безсильно опущенную руку Муси.
- Что вы, голубушка! - отдернула руку молодая дѣвушка, крѣпко обняла старуху и поцѣловала ее въ шею.
- Родная вы моя...
На глазахъ Марфы Ивановны показались слезинки, но она смахнула ихъ и почти выбѣжала изъ Мусиной комнаты.
- Часъ отъ часу не легче, - думала Муся. - И Марфа Ивановна тоже говоритъ загадками... Одно мнѣ ясно. Какое-то страшное преступленіе тяготѣетъ надъ несчастнымъ Максимомъ Сергѣевичемъ. И моя мать, и я - мы всѣ здѣсь играемъ какую-то роль.. Но что... что такое? Что именно? Ахъ, я чувствую, что я сойду съ ума...
И чуть ли не в тысячный разъ молодая дѣвушка пожалѣла, что покинула тихую провинцію и промѣняла ее на шумъ и блескъ загадочнаго, преступнаго Петербурга.
- Съ открытой душой, полной любви, пришла я въ домъ моей матери. И я была увѣрена, что осталась для нея такою же "дорогой Мусенькой", какою была въ дѣтствѣ. Первая встрѣча подкрѣпила мою уверенность. Что же теперь? Что случилось? Или я должна была сообразить, что съ матерью меня раздѣляютъ годы, что она не знаетъ, какая я выросла, а я не знаю... какъ она измѣнилась... И если она меня могла покинуть крошкой, меня и папу, ее обожавшаго, то сумѣетъ ли она теперь полюбить меня?.. Увы, мнѣ было такъ страшно одной въ этомъ громадномъ, сумрачномъ, шумномъ Петербургѣ.
Она низко опустила голову и слезы, долго сдѣрживаемыя, теперь полились изъ ея глазъ.
Между тѣмъ, взволнованный Липарскій направился въ слишкомъ хорошо ему знакомый будуаръ. Долли Евграфовна бросилась ему навстрѣчу.
- Безсовѣстный... непокорный... добился-таки своего, заставилъ меня сдѣлать первый шагъ. Ну, что ты тамъ стоишь у двери, какъ виноватый... Я же не сержусь больше, я все забыла.
- Простите меня, Долли.
- Простила! Понялъ?
Тѣ нѣсколько шаговъ, которые онъ сдѣлалъ ей навстрѣчу, казалось, стоили ему большихъ усилий. Обѣими руками Долли обхватила его шею и прижалась къ его груди. Никогда еще въ ея ласкѣ не было такой нѣжности. Она не видѣла лица Липарскаго, и хорошо, что не видѣла, - это было лицо добровольнаго мученика.
Не выпуская его изъ своихъ объятій, Долли Евграфовна усадила его.
- Я такъ рада, что мы помирились, - нѣжно заговорила она, - и я рада, что теперь могу оправдаться... Я слишкомъ страдала при одной мысли, что теряю тебя, и поняла, что сама себя обманывала, воображая, что не люблю тебя... Помнишь, съ какой жестокостью и безцеремонностью я тебя увѣряла, что ты въ моихъ глазахъ только любовникъ, что въ тебѣ мало данныхъ, чтобы быть мною любимымъ. Нѣтъ худа безъ добра, и наша ссора только еще больше сблизила насъ... Ты просилъ у меня прощенія, - теперь я прошу его у тебя.
- Нѣтъ, нѣтъ, не надо! - вырвалось у него.
- Я вѣдь очень передъ тобою виновата; я вѣдь тебя чуть ли не въ преступленіи заподозрѣла. Ревность глупа... Я даже намекнула на твое мнимое увлеченіе моей бѣдной крошкой Мусей... Я сознаю, что это ужъ черезчуръ...
Если-бъ баронесса могла видѣть, какъ поблѣднѣло лицо ея возлюбленнаго, какъ онъ до крови закусилъ губы, чтобы подавить невольный стонъ!
- И ты простишь меня, Максъ, мой милый, славный, любимый Максъ?
- Не будемъ говорить объ этомъ, Долли. Вы хотите, чтобы я забылъ всѣ ваши жестокія слова, - и я ихъ забываю. Но я еще не завтракалъ, и вы не подумали о томъ, чтобы меня накормить.
- Опять ты ошибаешься, милый. Въ сосѣдней комнатѣ накрытъ столъ, и нашего маленькаго tête-à-tête никто не нарушитъ, такъ какъ приготовленъ холодный завтракъ. И, прежде всего, мы выпьемъ по бокалу шампанскаго за наше примиреніе.
Долли Евграфовна провела возлюбленнаго въ крохотную гостиную - и усадила противъ себя за накрытый и уставленный всякими "деликатессами" столъ. Тутъ же стояло и замороженное шампанское, и всякія вина, и водки.
Липарскій подрядъ залпомъ выпилъ нѣсколько рюмокъ водки. Онъ долженъ былъ напиться, чтобы выдержать комедію до конца. Онъ чувствовалъ, что безъ помощи винныхъ паровъ у него не хватитъ силъ, онъ прорвется и выскажетъ грубую правду старѣющей вакханкѣ.
Но передъ нимъ мелькала золотистая головка и робкіе, бархатные глаза, въ которыхъ отражались чистая, какъ кристаллъ, душа его любви.
- Пусть будетъ такъ, какъ было прежде... прошу васъ.
И новый приливъ силы давалъ ему возможность продолжать начатую комедію.
За водкой послѣдовало красное вино, потомъ мадера и, наконец, шампанское. Голова Липарскаго кружилась и мысли отказывались ему повиноваться. И онъ сдѣлался такимъ смѣшливымъ, что каждый пустякъ заставлялъ его громко и долго смѣяться.
И онъ не помнилъ, какъ снова очутился въ будуарѣ баронессы, онъ не слышалъ, что именно она ему говорила, ползая на колѣняхъ у его ногъ. Ея поцѣлуи жгли его, будили въ немъ страсть. И онъ отвѣчалъ поцѣлуями на поцѣлуи.
Поздно вечеромъ проснулся Липарскій съ тяжелой головой. Тихо мерцалъ фонарикъ, озаряя комнату красноватымъ отблескомъ.
Онъ лежалъ на кушеткѣ, покрытой плэдомъ. Рядомъ съ нимъ въ глубокомъ креслѣ, утопая въ подушкахъ, крѣпко спала баронесса.
- Какъ хорошо, что она спитъ. Ускользнуть бы такъ, чтобы она не слышала.
И онъ поднялся, чуть дыша, и на цыпочкахъ вышелъ въ сосѣднюю комнату. Это была все та же маленькая гостиная, но теперь она утопала во мракѣ.
Липарскій живо отыскалъ знакомую кнопку и зажегъ электричество.
Какой противной показалась ему крохотная комната, пропахшая ѣдой. Столъ еще не былъ убранъ, и непріятное впечатлѣніе производили грязные тарелки, брошенные ножи и вилки, недопитые бокалы.
Липарскій обогнулъ столъ, у зеркала поправилъ свою прическу и свой костюмъ и снова погасилъ электричество. Ощупью онъ выбрался изъ гостиной и по анфиладѣ комнатъ прошелъ въ большой залъ. Тутъ ему попался тотъ же лакей Петръ.
- Передай баронессѣ Маріи Николаевнѣ, что я хочу съ нею проститься и буду ждать ее тутъ.
Петръ посмотрѣлъ с удивленіемъ на "баронессиного дружка", но ослушаться не посмѣлъ. Въ ожиданіи отвѣта, Липарскій въ волненіи прогуливался по комнатѣ.
- Сейчасъ придутъ, - доложилъ Петръ.
- Можешь идти! - снова приказалъ Липарскій.
И Петръ снова посмотрѣлъ на него с удивленіемъ и снова не посмѣлъ ослушаться.
У самыхъ дверей Липарскій встрѣтилъ спѣшившую на его зовъ Мусю.
- Я сдержалъ слово, Марія Николаевна, веселье снова воцарится въ этомъ домѣ. Вы убѣдитесь въ этомъ на завтрашнемъ пріемѣ.
- Я и васъ увижу среди гостей?
- Не знаю... Впрочемъ, для нашего общаго дѣла это будетъ лучше. Да, завтра я буду, но только къ вамъ не подойду и не буду глядѣть на васъ... Такъ нужно... А теперь я спѣшу домой. До свиданія, Марія Николаевна. Мнѣ только хотѣлось видѣть васъ, чтобы успокоить.
Она протянула ему руку. Маленькая ручка была холодна, какъ льдинка, и Липарскій прижалъ ее къ пылавшему лбу.
- О, какъ тяжело, Марія Николаевна! - со стономъ проговорилъ онъ. - Силы мнѣ нужно, дайте мнѣ силу!
Онъ поспѣшно удалялся, Муся смотрѣла ему вслѣдъ недоумѣвающими глазами.
"Такъ нужно", - звучало въ ея ушахъ, и она ничего , ничего не понимала. Узелъ стягивался все тужу и туже.
© О.Бебутова, 1930 г.