(no subject)
"Чудаки". Продолжение
XXV
ВЪ ТУМАНѢ
Озаренная лучами вернувшагося счастья, баронесса фонъ-Саксъ, снова веселая и жизнерадостная, вошла въ розовую комнату дочери. Въ простомъ бѣломъ платьицѣ, тоже своеобразномъ "созданіи" Дарьи Яковлевны, съ книгой въ рукахъ, молодая дѣвушка сидѣла у окна. Блѣдный лучъ рѣдкаго въ Петербургѣ зимняго солнца ласково упадалъ на склоненную головку, и золотая копна волосъ переливалась брилліантовыми искрами, блестящимъ ореоломъ окружая грустное и блѣдное, какъ лилія, лицо.
Баронесса невольно остановилась у порога. Ей вспомнилась картина итальянскаго художника, изображавшая молодую венеціанку, заключенную въ монастырѣ. То же лилейное лицо, съ покорно опущенными на священную книгу глазами, та же хрупкая изящная фигура, тотъ же ореолъ золотыхъ волосъ, разсыпавшійся брилліантовыми искрами подъ лаской прорвавшагося сквозь оконную рѣшетку солнечнаго луча.
- Муся!
Покатыя плечики вздрогнули и книга опустилась на колѣни.
- Мама...
Робкій голосъ прозвучалъ удивленіемъ и страхомъ.
Долли Евграфовна быстро подошла къ дочери и нѣжно ее обняла.
- Ты меня прости, крошка, всѣ эти дни я была такъ озабочена, я не могла часто съ тобой видѣться и забывала заботиться о тебѣ. Но теперь опять все будетъ по-старому... Ты не очень скучала, дѣвочка?
- Нѣтъ, - тихо отвѣтила Муся, - я не привыкла къ веселью, оно меня утомляетъ.
Материнскіе поцѣлуи жгли ея чистыя уста, какъ преступное прикосновеніе. Вихремъ пронеслись мысли въ ея головѣ:
" Онъ былъ правъ, Липарскій, да, онъ былъ правъ. Веселье вернулось, мама меня ласкаетъ. Ожилъ богатый домъ. Но почему? Почему?"
- Ай, ай, ай! Ты въ самомъ простенькомъ домашнемъ туалетѣ, моя крошка, а черезъ полчаса начинается пріемъ.
- Мнѣ нездоровится, мама, и я бы тебя просила..
- Ни за что! Сегодня пріѣдутъ всѣ твои блестящіе кавалеры.
- Ты скажешь имъ, что я заболѣла.
- Ни за что! Сейчасъ я сама тебѣ выберу туалетъ. Нюша и Марфа Ивановна помогутъ тебѣ одѣться. Я тебя буду ждать въ бѣломъ залѣ.
И еще нѣсколько разъ Долли Евграфовна нѣжно поцѣловала покорно опущенную головку.
Громадный бѣлый лѣпной залъ съ позолотой былъ уже полонъ гостей, когда вошла Муся фонъ-Саксъ, и всѣ привѣтствовали молодую хозяйку. Ни безсонныя ночи, ни скорбныя думы не могли умалить красоту Муси. Пожалуй, томная блѣдность еще больше подчеркивала чистоту и нѣжность этой дѣвственной красоты, на которую пламенная рука страсти не наложила еще ни малѣйшей тѣни. Туалетъ цвѣта морской волны, отдѣланный бѣлымъ кружевомъ, казался только красивой нарядной рамкой, теряясь около картины, нарисованной божественнымъ талантомъ самой природы.
Всѣ кавалеры, окружавшіе Мусю на балу, и теперь осыпали ее комплиментами. Почти всѣ они тутъ были налицо. Особенно "соперничали" баронъ Тизенъ и милліонеръ Молотовъ, доставляя этимъ несказанное удовольствіе баронессѣ-матери.
Когда послѣ "традиционнаго" шоколада перешли къ "неизбѣжному" шампанскому, баронъ Тизенъ провозгласилъ тостъ за здоровье царицы прошлаго бала въ этомъ гостепріимномъ домѣ - за здоровье молодой баронессы Маріи Николаевны. Молотовъ бравурно подхватилъ этотъ тостъ.
Оба, очарованные Мусей, видѣли въ ней не будущую законную жену (женъ не искали въ салонѣ баронессы фонъ-Саксъ), о, нѣтъ, - въ ней видѣли будущую блестящую, шикарную содержанку, зависть лучшихъ кавалеровъ большого свѣта, и храбро сражались за обладаніе ею. Кто побѣдитъ? А молодая дѣвушка наивно протягивала свой бокалъ, чокалась, и въ ея бархатныхъ глазахъ отражалась скромная благодарность за оказанное ей вниманіе. Въ общемъ, это была тонкая трагедія, понятная немногимъ.
И въ это мгновеніе въ салонъ баронессы фонъ-Саксъ вошелъ графъ Грегоровъ, сумрачный и блѣдный, и чуткимъ умомъ сразу оцѣнилъ картину, представившуюся его глазамъ. И въ его сердце закралась жалость къ этому чистому и свѣтлому созданію, къ которому грязный порокъ протягивалъ свои длинныя, цѣпкія руки, захлебываясь, въ чаяніи пошлыхъ наслажденій.
Грегоровъ съ отвращеніемъ поцѣловалъ руку хозяйки дома, обмѣнялся поклонами съ присутствовавшими и съ бокаломъ шампанскаго въ рукѣ направился къ Маріи Николаевнѣ.
"Еще одинъ опасный соперникъ!" - прочелъ онъ въ жадныхъ взорахъ, устремленныхъ на молодую дѣвушку. А она безпечно улыбалась, какъ слѣпая, которая ступаетъ, переходя черезъ страшную пропасть, по тонкой дощечкѣ, не понимая, что каждую минуту можетъ оступиться и полетѣть въ эту безпощадную, черную пропасть, изъ которой нѣтъ возврата.
Острая жалость все сильнѣе сжимала благородное сердце Грегорова.
- За ваше здоровье, Марія Николаевна! - и нотки, невольно прозвучавшія въ его голосѣ, откликнулись въ ея сердцѣ. Чистое сердце сразу почуяло искренность состраданія.
Муся взглянула на Грегорова, самаго симпатичнаго изъ всѣхъ, кто ее окружалъ, и поразилась его блѣднымъ, утомленнымъ видомъ, и тѣмъ сумрачнымъ страдальческимъ огнемъ, что она уловила въ глубинѣ его глазъ. И оба они, какъ по уговору, отошли отъ группы гостей.
Медленно ступая по залу, шли они рядомъ, бесѣдуя, и незамѣтно покинули шумный залъ и очутились наединѣ въ маленькомъ салонѣ "для чтенія". Они размѣстились у круглаго мраморнаго стола, заваленнаго газетами и журналами.
- Вы страдаете, Марія Николаевна? - просто спросилъ Грегоровъ, машинально перелистывая попавшійся ему подъ руку журналъ.
Глаза молодой дѣвушки наполнились невольными слезами.
- Ахъ, - глубоко вздохнула она, - отъ кого-нибудь хотѣлось бы мнѣ слышать правду! Загадка! Да, загадка, которая меня страшитъ и которую я не могу разгадать, хотя такъ много, много думаю надъ нею! А вы, - вы все знаете. Однимъ словомъ вы могли бы открыть мнѣ глаза. Но вы молчите, вы всѣ молчите, и только затягиваете и такъ уже спутанный узелъ. Почему вы молчите?
- Мариія Николаевна, - голосъ его дрожалъ, - я вижу, какъ вы чисты и далеки отъ окружающего. Взрощенная въ глухой провинціи, вы всею душой далеки отъ нашей столичной грязи. Бурный, черный потокъ съ шумомъ и ревомъ катится у вашихъ ногъ, но вы не слышите его рева, не видете мутныхъ волнъ, милая "чудачка"! И неужели у меня повернется языкъ, чтобы открыть вамъ глаза? Жизнь сама это сдѣлаетъ, когда настанетъ часъ... и не моя рука его приблизитъ.
- Но, вѣдь, такъ могутъ пройти мѣсяцы, годы... и я все буду стоять надъ грознымъ потокомъ и буду слышать отдаленный шумъ, но никогда не пойму, въ чемъ дѣло. Развѣ можно такъ жить? Отъ однѣхъ думъ я сойду съ ума! Вѣдь, вотъ вы все знаете и можете жить, а...
- Посмотрите на меня, Марія Николаевна, развѣ такъ завидно мое существованіе? А были дни, когда я былъ въ вашемъ положеніи, и какъ мнѣ жаль этихъ минувшихъ дней. Мимо меня мчался грозный, бурный потокъ столичной жизни, а я, утопая въ невѣдѣніи, захлебывался отъ счастья въ обманчивомъ туманѣ своихъ розовыхъ мечтаній. Когда я прозрѣлъ, - я чуть не сошелъ съ ума, чуть не лишилъ себя жизни! И сожалѣю теперь, что не воспользовался минутами отчаянія и что... живу до сихъ поръ... Вотъ почему я васъ такъ понимаю, вотъ почему мнѣ такъ глубоко васъ жаль.
Подавленная, Муся вслушивалась въ его слова, безпомощно сжимая руки.
- Что же мнѣ дѣлать?
- Если позволите, я дамъ вамъ совѣтъ отъ чистаго сердца.
- Прошу васъ...
Бархатные глаза, полные недоумѣнія и муки, съ мольбой заглянули ему въ душу.
- Не думайте о загадкѣ, сами вы ея не разгадаете. Настанетъ часъ, - и жизнь сорветъ повязку сх вашихъ глазъ. Вы все увидите и все услышите... Тогда, если вамъ будетъ очень тяжело, если вы потеряете голову... если не будетъ у васъ выхода, - тогда, Марія Николаевна, обратитѣсь ко мнѣ... Можетъ быть, я сумѣю вамъ быть полезенъ... Вѣрьте, что мною руководитъ только глубокое, святое сочувствіе. Вотъ моя визитная карточка со всѣми телефонами, спрячьте ее на всякій случай.
- Благодарю васъ, - почти машинально проговорила молодая дѣвушка и такъ же машинально спрятала въ свое крохотное портмонэ визитную карточку графа Грегорова. Увы, камень попрежнеу давилъ ея душу, но никто не хотѣлъ облегчить эту тяжесть.
- Вы меня не знаете, графъ, - попыталась она еще разъ добиться истины. - Правда, я молода, но я чувствую въ себѣ силу. Я не боюсь заглянуть въ глаза самой страшной правдѣ, и правда для меня лучше неизвѣстности. Все равно, мое сердце отравлено сомнѣніемъ... а подозрѣнія растутъ въ моей душѣ, принимая чудовищныя, гигантскія формы...
- Марія Николаевна, ваше чистое воображеніе, подсказывая вамъ ужасы, не доберется до правды... Слишкомъ она грязна и недоступна чистому сердцу. Я не переношу лжи, но мнѣ легче солгать, чѣмъ сорвать повязку съ вашихъ глазъ.
- Къ чему же были тогда всѣ эти намеки, сводящіе меня съ ума?
- Можетъ быть, я и сдѣлалъ ошобку, натолкнувъ васъ на подозрѣнія, но я рѣшилъ, что это моя обязанность, въ тотъ мигъ, когда я увидѣлъ возлѣ васъ негодяя Липарскаго, что-то таинственно вамъ напѣвавшаго. Все-таки теперь вы не безоружны. Вы не будете вѣрить, и подозрительность отклонитъ отъ васъ прямую опасность. Вы знаете теперь, что люди, которые васъ окружаютъ, не стоятъ вашего мизинца. Когда вы увѣрены, что должны встрѣтить камень на своемъ пути, онъ уже не будетъ для васъ неожиданностью и вы сумѣете его обойти. Вотъ какая мысль руководила мною, когда я васъ предостерегалъ, и вашъ упрекъ несправедливъ.
- Вы правы, - грустно покачала она золотистой головкой. - И не одинъ вы меня предупреждали. Сначала самъ Липарскій, потомъ моя мать, потомъ старушка-экономка.
- И ваша мать васъ предупреждала? - вздрогнулъ Грегоровъ.
- И она... Только въ тѣхъ же туманныхъ фразахъ, въ которыхъ нѣтъ силъ разобраться... Ахъ, какъ кружится голова и какъ всѣ эти предупрежденія больно стучатъ въ голову, какъ безпощадные молотки! Сначала она мнѣ совѣтовала поскорѣе выйти замужъ... Или за барона Тизена, или за Молотова, или даже за васъ... Впрочемъ, она прибавила, что васъ трудно "скрутить", потому что вы въ рукахъ у красивой артистки, у Сюзанны Мельвиль... Ахъ, Боже мой, я, кажется, говорю ужасныя глупости... что-то непоправимое... Привыска говорить правду... и потомъ эти молотки такъ больно стучатъ въ голову... я не соображаю... мои слова похожи на бредъ...
- Бѣдное дитя...
- Да, да... вы правы... я - бѣдная... Я бѣдное дитя... и нѣтъ у меня опоры... нѣтъ защиты... Некуда мнѣ бѣжать... Что она мнѣ говорила, моя мать? Ахъ, да... она мнѣ сказала, что правда о Липарскомъ для меня ужаснѣе, чѣмъ для него... Почему для меня? Я не совершала вмѣстѣ съ нимъ преступленія... Я не сообщница его! Почему же для меня, именно для меня? И она сказала, что я должна остерегаться этого человѣка, что въ немъ моя гибель, гибель ея любви ко мнѣ... И что я должна бѣжать отъ него, какъ отъ страшнаго несчастія...
Обѣими руками молодая дѣвушка сжимала горѣвшую голову. Сейчасъ она ему скажетъ все то, что выслушала отъ Липарскаго.
- А потомъ онъ, - заговорила Муся, - Липарскій... Онъ мнѣ сказалъ, что снова вернетъ веселье нашему дому, если я этого захочу, и онъ вернулъ... и...
Нервная рѣчь Муси была прервана веселымъ возгласомъ и смѣхомъ:
- Принцъ Рюдель и Далекая Принцесса... какъ это трогательно!
Сюзанна стояла рядомъ. Она смѣялась, но губы ея подергивались. Она шутила, но злые, ревнивые огоньки такъ и сверкали въ ея глазахъ.
Именно этой провинціалки съ бархатными глазами и венеціанскимъ золотомъ волосъ она инстинктивно боялась и ненавидѣла ее. О чемъ такъ горячо бесѣдуютъ они здѣсь въ уединеніи? Щеки молодой дѣвушки пылаютъ и лихорадочно блестятъ ея глаза. Внезапное появленіе Сюзанны и ея смѣхъ словно пробудили парочку отъ волшебнаго сна.
- Здравствуйте, Марія Николаевна! Мы съ вами еще не видѣлись. Здравствуйте, графъ, - развязно пожимала Сюзанна руки то одной, то другому.
Муся вдругъ вспомнила, что это именно та Сюзанна Мельвиль, которою увлекается графъ Грегоровъ. И вдругъ ей стало неловко, не по себѣ, и она почувствовала себя лишней между ними. Вспыхнувъ, она порывисто поднялась.
- Я извиняюсь... я, правда, заговорилась... тамъ гости... мама будетъ недовольна, она мнѣ поручила ихъ занимать, - сбиваясь, пробормотала молодая дѣвушка и поспѣшно удалилась, оставляя Сюзанну и Грегорова.
- Ну-съ... какъ вы вчера безъ меня веселились? - развязно спросила Сюзанна, принимая кокетливыя позы.
- А вы? Вы хорошо пообѣдали съ графомъ Марковымъ? - рѣзко спросилъ онъ.
Она смутилась только на одно мгновеніе. Нахмуривъ брови, она спросила съ искреннимъ негодованіемъ:
- Какъ вамъ не стыдно оскорблять меня? Вы можете вѣрить моей любви, если не вѣрите дружбѣ графа Маркова!
Онъ махнулъ рукой.
- Все равно... какъ низко бы вы ни волочили мое чувство, я уже не могу вырваться изъ вашихъ рукъ, Сюзанна... Вы завладѣли мной, и теперь можете издѣваться, какъ хотите, надъ вашимъ рабомъ!
- Я буду его ласкать до полнаго забвенія... до блаженства, - прошептала Сюзанна, наклоняясь къ графу. - И этотъ "пріемъ", и ваши ухаживанія за провинціалкой мнѣ несказанно надоѣли. Везите меня къ себѣ, Мими.
Минуя залъ, полный гостей, парочка скользнула въ переднюю.
Муся бродила, какъ тѣнь, среди гостей и отвѣчала невпопадъ на вопросы. На ея счастье толпа гостей рѣдѣла, и послѣдняя горсточка дамъ окружила баронессу. Тогда Муся тихонько покинула залъ пробралась въ гостиную. Въ мельчайшихъ деталяхъ вспоминала она свою бесѣду съ Грегоровымъ. Никакого просвѣта... Загадка попрежнему жгла ея мозгъ и молотки больно стучали въ голову.
- Марія Николаевна!
Она вздрогнула и подняла глаза. Передъ нею стоялъ Липарскій.
© О.Бебутова, 1930 г.
XXV
ВЪ ТУМАНѢ
Озаренная лучами вернувшагося счастья, баронесса фонъ-Саксъ, снова веселая и жизнерадостная, вошла въ розовую комнату дочери. Въ простомъ бѣломъ платьицѣ, тоже своеобразномъ "созданіи" Дарьи Яковлевны, съ книгой въ рукахъ, молодая дѣвушка сидѣла у окна. Блѣдный лучъ рѣдкаго въ Петербургѣ зимняго солнца ласково упадалъ на склоненную головку, и золотая копна волосъ переливалась брилліантовыми искрами, блестящимъ ореоломъ окружая грустное и блѣдное, какъ лилія, лицо.
Баронесса невольно остановилась у порога. Ей вспомнилась картина итальянскаго художника, изображавшая молодую венеціанку, заключенную въ монастырѣ. То же лилейное лицо, съ покорно опущенными на священную книгу глазами, та же хрупкая изящная фигура, тотъ же ореолъ золотыхъ волосъ, разсыпавшійся брилліантовыми искрами подъ лаской прорвавшагося сквозь оконную рѣшетку солнечнаго луча.
- Муся!
Покатыя плечики вздрогнули и книга опустилась на колѣни.
- Мама...
Робкій голосъ прозвучалъ удивленіемъ и страхомъ.
Долли Евграфовна быстро подошла къ дочери и нѣжно ее обняла.
- Ты меня прости, крошка, всѣ эти дни я была такъ озабочена, я не могла часто съ тобой видѣться и забывала заботиться о тебѣ. Но теперь опять все будетъ по-старому... Ты не очень скучала, дѣвочка?
- Нѣтъ, - тихо отвѣтила Муся, - я не привыкла къ веселью, оно меня утомляетъ.
Материнскіе поцѣлуи жгли ея чистыя уста, какъ преступное прикосновеніе. Вихремъ пронеслись мысли въ ея головѣ:
" Онъ былъ правъ, Липарскій, да, онъ былъ правъ. Веселье вернулось, мама меня ласкаетъ. Ожилъ богатый домъ. Но почему? Почему?"
- Ай, ай, ай! Ты въ самомъ простенькомъ домашнемъ туалетѣ, моя крошка, а черезъ полчаса начинается пріемъ.
- Мнѣ нездоровится, мама, и я бы тебя просила..
- Ни за что! Сегодня пріѣдутъ всѣ твои блестящіе кавалеры.
- Ты скажешь имъ, что я заболѣла.
- Ни за что! Сейчасъ я сама тебѣ выберу туалетъ. Нюша и Марфа Ивановна помогутъ тебѣ одѣться. Я тебя буду ждать въ бѣломъ залѣ.
И еще нѣсколько разъ Долли Евграфовна нѣжно поцѣловала покорно опущенную головку.
Громадный бѣлый лѣпной залъ съ позолотой былъ уже полонъ гостей, когда вошла Муся фонъ-Саксъ, и всѣ привѣтствовали молодую хозяйку. Ни безсонныя ночи, ни скорбныя думы не могли умалить красоту Муси. Пожалуй, томная блѣдность еще больше подчеркивала чистоту и нѣжность этой дѣвственной красоты, на которую пламенная рука страсти не наложила еще ни малѣйшей тѣни. Туалетъ цвѣта морской волны, отдѣланный бѣлымъ кружевомъ, казался только красивой нарядной рамкой, теряясь около картины, нарисованной божественнымъ талантомъ самой природы.
Всѣ кавалеры, окружавшіе Мусю на балу, и теперь осыпали ее комплиментами. Почти всѣ они тутъ были налицо. Особенно "соперничали" баронъ Тизенъ и милліонеръ Молотовъ, доставляя этимъ несказанное удовольствіе баронессѣ-матери.
Когда послѣ "традиционнаго" шоколада перешли къ "неизбѣжному" шампанскому, баронъ Тизенъ провозгласилъ тостъ за здоровье царицы прошлаго бала въ этомъ гостепріимномъ домѣ - за здоровье молодой баронессы Маріи Николаевны. Молотовъ бравурно подхватилъ этотъ тостъ.
Оба, очарованные Мусей, видѣли въ ней не будущую законную жену (женъ не искали въ салонѣ баронессы фонъ-Саксъ), о, нѣтъ, - въ ней видѣли будущую блестящую, шикарную содержанку, зависть лучшихъ кавалеровъ большого свѣта, и храбро сражались за обладаніе ею. Кто побѣдитъ? А молодая дѣвушка наивно протягивала свой бокалъ, чокалась, и въ ея бархатныхъ глазахъ отражалась скромная благодарность за оказанное ей вниманіе. Въ общемъ, это была тонкая трагедія, понятная немногимъ.
И въ это мгновеніе въ салонъ баронессы фонъ-Саксъ вошелъ графъ Грегоровъ, сумрачный и блѣдный, и чуткимъ умомъ сразу оцѣнилъ картину, представившуюся его глазамъ. И въ его сердце закралась жалость къ этому чистому и свѣтлому созданію, къ которому грязный порокъ протягивалъ свои длинныя, цѣпкія руки, захлебываясь, въ чаяніи пошлыхъ наслажденій.
Грегоровъ съ отвращеніемъ поцѣловалъ руку хозяйки дома, обмѣнялся поклонами съ присутствовавшими и съ бокаломъ шампанскаго въ рукѣ направился къ Маріи Николаевнѣ.
"Еще одинъ опасный соперникъ!" - прочелъ онъ въ жадныхъ взорахъ, устремленныхъ на молодую дѣвушку. А она безпечно улыбалась, какъ слѣпая, которая ступаетъ, переходя черезъ страшную пропасть, по тонкой дощечкѣ, не понимая, что каждую минуту можетъ оступиться и полетѣть въ эту безпощадную, черную пропасть, изъ которой нѣтъ возврата.
Острая жалость все сильнѣе сжимала благородное сердце Грегорова.
- За ваше здоровье, Марія Николаевна! - и нотки, невольно прозвучавшія въ его голосѣ, откликнулись въ ея сердцѣ. Чистое сердце сразу почуяло искренность состраданія.
Муся взглянула на Грегорова, самаго симпатичнаго изъ всѣхъ, кто ее окружалъ, и поразилась его блѣднымъ, утомленнымъ видомъ, и тѣмъ сумрачнымъ страдальческимъ огнемъ, что она уловила въ глубинѣ его глазъ. И оба они, какъ по уговору, отошли отъ группы гостей.
Медленно ступая по залу, шли они рядомъ, бесѣдуя, и незамѣтно покинули шумный залъ и очутились наединѣ въ маленькомъ салонѣ "для чтенія". Они размѣстились у круглаго мраморнаго стола, заваленнаго газетами и журналами.
- Вы страдаете, Марія Николаевна? - просто спросилъ Грегоровъ, машинально перелистывая попавшійся ему подъ руку журналъ.
Глаза молодой дѣвушки наполнились невольными слезами.
- Ахъ, - глубоко вздохнула она, - отъ кого-нибудь хотѣлось бы мнѣ слышать правду! Загадка! Да, загадка, которая меня страшитъ и которую я не могу разгадать, хотя такъ много, много думаю надъ нею! А вы, - вы все знаете. Однимъ словомъ вы могли бы открыть мнѣ глаза. Но вы молчите, вы всѣ молчите, и только затягиваете и такъ уже спутанный узелъ. Почему вы молчите?
- Мариія Николаевна, - голосъ его дрожалъ, - я вижу, какъ вы чисты и далеки отъ окружающего. Взрощенная въ глухой провинціи, вы всею душой далеки отъ нашей столичной грязи. Бурный, черный потокъ съ шумомъ и ревомъ катится у вашихъ ногъ, но вы не слышите его рева, не видете мутныхъ волнъ, милая "чудачка"! И неужели у меня повернется языкъ, чтобы открыть вамъ глаза? Жизнь сама это сдѣлаетъ, когда настанетъ часъ... и не моя рука его приблизитъ.
- Но, вѣдь, такъ могутъ пройти мѣсяцы, годы... и я все буду стоять надъ грознымъ потокомъ и буду слышать отдаленный шумъ, но никогда не пойму, въ чемъ дѣло. Развѣ можно такъ жить? Отъ однѣхъ думъ я сойду съ ума! Вѣдь, вотъ вы все знаете и можете жить, а...
- Посмотрите на меня, Марія Николаевна, развѣ такъ завидно мое существованіе? А были дни, когда я былъ въ вашемъ положеніи, и какъ мнѣ жаль этихъ минувшихъ дней. Мимо меня мчался грозный, бурный потокъ столичной жизни, а я, утопая въ невѣдѣніи, захлебывался отъ счастья въ обманчивомъ туманѣ своихъ розовыхъ мечтаній. Когда я прозрѣлъ, - я чуть не сошелъ съ ума, чуть не лишилъ себя жизни! И сожалѣю теперь, что не воспользовался минутами отчаянія и что... живу до сихъ поръ... Вотъ почему я васъ такъ понимаю, вотъ почему мнѣ такъ глубоко васъ жаль.
Подавленная, Муся вслушивалась въ его слова, безпомощно сжимая руки.
- Что же мнѣ дѣлать?
- Если позволите, я дамъ вамъ совѣтъ отъ чистаго сердца.
- Прошу васъ...
Бархатные глаза, полные недоумѣнія и муки, съ мольбой заглянули ему въ душу.
- Не думайте о загадкѣ, сами вы ея не разгадаете. Настанетъ часъ, - и жизнь сорветъ повязку сх вашихъ глазъ. Вы все увидите и все услышите... Тогда, если вамъ будетъ очень тяжело, если вы потеряете голову... если не будетъ у васъ выхода, - тогда, Марія Николаевна, обратитѣсь ко мнѣ... Можетъ быть, я сумѣю вамъ быть полезенъ... Вѣрьте, что мною руководитъ только глубокое, святое сочувствіе. Вотъ моя визитная карточка со всѣми телефонами, спрячьте ее на всякій случай.
- Благодарю васъ, - почти машинально проговорила молодая дѣвушка и такъ же машинально спрятала въ свое крохотное портмонэ визитную карточку графа Грегорова. Увы, камень попрежнеу давилъ ея душу, но никто не хотѣлъ облегчить эту тяжесть.
- Вы меня не знаете, графъ, - попыталась она еще разъ добиться истины. - Правда, я молода, но я чувствую въ себѣ силу. Я не боюсь заглянуть въ глаза самой страшной правдѣ, и правда для меня лучше неизвѣстности. Все равно, мое сердце отравлено сомнѣніемъ... а подозрѣнія растутъ въ моей душѣ, принимая чудовищныя, гигантскія формы...
- Марія Николаевна, ваше чистое воображеніе, подсказывая вамъ ужасы, не доберется до правды... Слишкомъ она грязна и недоступна чистому сердцу. Я не переношу лжи, но мнѣ легче солгать, чѣмъ сорвать повязку съ вашихъ глазъ.
- Къ чему же были тогда всѣ эти намеки, сводящіе меня съ ума?
- Можетъ быть, я и сдѣлалъ ошобку, натолкнувъ васъ на подозрѣнія, но я рѣшилъ, что это моя обязанность, въ тотъ мигъ, когда я увидѣлъ возлѣ васъ негодяя Липарскаго, что-то таинственно вамъ напѣвавшаго. Все-таки теперь вы не безоружны. Вы не будете вѣрить, и подозрительность отклонитъ отъ васъ прямую опасность. Вы знаете теперь, что люди, которые васъ окружаютъ, не стоятъ вашего мизинца. Когда вы увѣрены, что должны встрѣтить камень на своемъ пути, онъ уже не будетъ для васъ неожиданностью и вы сумѣете его обойти. Вотъ какая мысль руководила мною, когда я васъ предостерегалъ, и вашъ упрекъ несправедливъ.
- Вы правы, - грустно покачала она золотистой головкой. - И не одинъ вы меня предупреждали. Сначала самъ Липарскій, потомъ моя мать, потомъ старушка-экономка.
- И ваша мать васъ предупреждала? - вздрогнулъ Грегоровъ.
- И она... Только въ тѣхъ же туманныхъ фразахъ, въ которыхъ нѣтъ силъ разобраться... Ахъ, какъ кружится голова и какъ всѣ эти предупрежденія больно стучатъ въ голову, какъ безпощадные молотки! Сначала она мнѣ совѣтовала поскорѣе выйти замужъ... Или за барона Тизена, или за Молотова, или даже за васъ... Впрочемъ, она прибавила, что васъ трудно "скрутить", потому что вы въ рукахъ у красивой артистки, у Сюзанны Мельвиль... Ахъ, Боже мой, я, кажется, говорю ужасныя глупости... что-то непоправимое... Привыска говорить правду... и потомъ эти молотки такъ больно стучатъ въ голову... я не соображаю... мои слова похожи на бредъ...
- Бѣдное дитя...
- Да, да... вы правы... я - бѣдная... Я бѣдное дитя... и нѣтъ у меня опоры... нѣтъ защиты... Некуда мнѣ бѣжать... Что она мнѣ говорила, моя мать? Ахъ, да... она мнѣ сказала, что правда о Липарскомъ для меня ужаснѣе, чѣмъ для него... Почему для меня? Я не совершала вмѣстѣ съ нимъ преступленія... Я не сообщница его! Почему же для меня, именно для меня? И она сказала, что я должна остерегаться этого человѣка, что въ немъ моя гибель, гибель ея любви ко мнѣ... И что я должна бѣжать отъ него, какъ отъ страшнаго несчастія...
Обѣими руками молодая дѣвушка сжимала горѣвшую голову. Сейчасъ она ему скажетъ все то, что выслушала отъ Липарскаго.
- А потомъ онъ, - заговорила Муся, - Липарскій... Онъ мнѣ сказалъ, что снова вернетъ веселье нашему дому, если я этого захочу, и онъ вернулъ... и...
Нервная рѣчь Муси была прервана веселымъ возгласомъ и смѣхомъ:
- Принцъ Рюдель и Далекая Принцесса... какъ это трогательно!
Сюзанна стояла рядомъ. Она смѣялась, но губы ея подергивались. Она шутила, но злые, ревнивые огоньки такъ и сверкали въ ея глазахъ.
Именно этой провинціалки съ бархатными глазами и венеціанскимъ золотомъ волосъ она инстинктивно боялась и ненавидѣла ее. О чемъ такъ горячо бесѣдуютъ они здѣсь въ уединеніи? Щеки молодой дѣвушки пылаютъ и лихорадочно блестятъ ея глаза. Внезапное появленіе Сюзанны и ея смѣхъ словно пробудили парочку отъ волшебнаго сна.
- Здравствуйте, Марія Николаевна! Мы съ вами еще не видѣлись. Здравствуйте, графъ, - развязно пожимала Сюзанна руки то одной, то другому.
Муся вдругъ вспомнила, что это именно та Сюзанна Мельвиль, которою увлекается графъ Грегоровъ. И вдругъ ей стало неловко, не по себѣ, и она почувствовала себя лишней между ними. Вспыхнувъ, она порывисто поднялась.
- Я извиняюсь... я, правда, заговорилась... тамъ гости... мама будетъ недовольна, она мнѣ поручила ихъ занимать, - сбиваясь, пробормотала молодая дѣвушка и поспѣшно удалилась, оставляя Сюзанну и Грегорова.
- Ну-съ... какъ вы вчера безъ меня веселились? - развязно спросила Сюзанна, принимая кокетливыя позы.
- А вы? Вы хорошо пообѣдали съ графомъ Марковымъ? - рѣзко спросилъ онъ.
Она смутилась только на одно мгновеніе. Нахмуривъ брови, она спросила съ искреннимъ негодованіемъ:
- Какъ вамъ не стыдно оскорблять меня? Вы можете вѣрить моей любви, если не вѣрите дружбѣ графа Маркова!
Онъ махнулъ рукой.
- Все равно... какъ низко бы вы ни волочили мое чувство, я уже не могу вырваться изъ вашихъ рукъ, Сюзанна... Вы завладѣли мной, и теперь можете издѣваться, какъ хотите, надъ вашимъ рабомъ!
- Я буду его ласкать до полнаго забвенія... до блаженства, - прошептала Сюзанна, наклоняясь къ графу. - И этотъ "пріемъ", и ваши ухаживанія за провинціалкой мнѣ несказанно надоѣли. Везите меня къ себѣ, Мими.
Минуя залъ, полный гостей, парочка скользнула въ переднюю.
Муся бродила, какъ тѣнь, среди гостей и отвѣчала невпопадъ на вопросы. На ея счастье толпа гостей рѣдѣла, и послѣдняя горсточка дамъ окружила баронессу. Тогда Муся тихонько покинула залъ пробралась въ гостиную. Въ мельчайшихъ деталяхъ вспоминала она свою бесѣду съ Грегоровымъ. Никакого просвѣта... Загадка попрежнему жгла ея мозгъ и молотки больно стучали въ голову.
- Марія Николаевна!
Она вздрогнула и подняла глаза. Передъ нею стоялъ Липарскій.
© О.Бебутова, 1930 г.