Письмо крестьянина И. Е. Белякова о переселении в Сибирь
Письмо крестьянина И. Е. Белякова о переселении в Сибирь
Мне представлялось - как светопредставление! С каким порывом рвалось наше сердце из родины и родного села, и всякий желал с нетерпением такую, раскрашенную досужими людьми, нашу будущую новую жизнь, до которой нужно ехать по железной дороге. А потом предполагали еще много: будто-бы по морям несколько тысяч верст на пути. Который - кто умрет, будут хоронить в кожаных мешках и бросать прямо в воду. Этот нелепый слух возродил в женском поле большую суматоху: днем и ночью всюду были слышны вопли дочерей, бегущих через несколько домов к родной матери с рыданием и просьбой: «не дайте мне умереть в Окиане и Иртыше! Я удушусь, либо удавлюсь лучше, а в Сибирь с мужем не поеду». Мужья, видя такое несогласие, избрали лучшее средство против своих жен (да я и сам стращал свою жену целых 6 месяцев): говорили, что если кто не поедет к мужу добром, то после будут гнать этапом, а гнать будут не так, как осторожников, а в темных закрытых вагонах; и не прямо повезут к мужу на место, а будут, будто, возить более года по всем Российским городам, пока не соберут всех таких, кто не поехал добросовестно с мужем одновременно… И что-же: у нас в Пушкине, к этому времени много не жили с мужьями, а к выезду все прибыли и поехали в Сибирь, убоясь такому долгому томлению в дороге; и прожили на новых местах кто полгода, а кто - год, и опять убежали, как волчонок в лес.
И тронулись мы из Уфы в гору, - чуть-чуть паровик нас втащил. Я так и думал: вот-вот упустит нас назад, так мы все тут разобьемся вдребезги. Но все кое-как вылез, и когда стало смеркаться, мы стали подъезжать к горам Уральским. Я тут вспомнил: должно быть последнюю версту едим по нашей матушке России, а потом встретит незнакомая страна - Сибирь, которой мы при одном помине боялись, а теперь добровольно осудили себя ехать.
Когда поехали от Омска, то стали встречать старожильческие села и деревни с убогими церквами, с узкими изогнутыми улицами и неровными домами: один дом похож на дом, а рядом - врос до половины в землю и тяжелая земляная крыша его придавила.
В Сибири же этого никогда не бывает: как только снег стает, то май месяц является самым гибельным: потянутся с Ледовитого океана облака, как осенью, и из них нет ни дождя, ни солнечных лучей, и земля не делает такого испарительного раствора. А за ним июнь месяц с жаркими сухими днями: растение лишено, как младенец без грудей, питательного ему продукта и стоит друг от друга редко, сухое и жидкое как кострига [10]. Вот, по-моему, и сибирское сено, да и хлеба также, поэтому и малосильны против средних губерний России, что всю весну не бросаешь шубы. Мои товарищи по моему замечанию и тут мне не верят и скажут, что в России везде все равно то же, и мне досадно слышать, как непонятные люди часто в свое оправдание сравнивают наровне кулагу с медом. И опять им в пример скажу: «что же у нас земля-то, что в подполье или на потолке насыпана, ничего не родит - хотя бы горькой полыни - и той нет?» А они на это лишь скажут: «А Бог ее знает, от чего она родит»… А я опять им скажу: ныне не только Бог, а и добрые ученые люди знают, от чего в подполье не родится: потому что без солнечных лучей земля считается мертвой и без действия южных ветров и дождей она никогда ничего не может родить. Они же опять скажут: «Бог даст, - и на камышке зародится. А вот почему в Сибири-то и холодно, и дождей мало и лето коротко, - так кто тут раньше то жил? - одни челдоны желторотые [11] да ссыльные… За что же Бог и будет давать-то?… А вот как Россия наедет, так все и переменится»… Я им больше ничего не стану говорить, скажу лишь, что у человека не возможно, а у Бога все возможно, только веруйте по вере: святые горы передвигали; так один сдвинул древний город Капернаум в Генисаретское озеро за возвышение себя самонадеянностью до неба.
Мне представлялось - как светопредставление! С каким порывом рвалось наше сердце из родины и родного села, и всякий желал с нетерпением такую, раскрашенную досужими людьми, нашу будущую новую жизнь, до которой нужно ехать по железной дороге. А потом предполагали еще много: будто-бы по морям несколько тысяч верст на пути. Который - кто умрет, будут хоронить в кожаных мешках и бросать прямо в воду. Этот нелепый слух возродил в женском поле большую суматоху: днем и ночью всюду были слышны вопли дочерей, бегущих через несколько домов к родной матери с рыданием и просьбой: «не дайте мне умереть в Окиане и Иртыше! Я удушусь, либо удавлюсь лучше, а в Сибирь с мужем не поеду». Мужья, видя такое несогласие, избрали лучшее средство против своих жен (да я и сам стращал свою жену целых 6 месяцев): говорили, что если кто не поедет к мужу добром, то после будут гнать этапом, а гнать будут не так, как осторожников, а в темных закрытых вагонах; и не прямо повезут к мужу на место, а будут, будто, возить более года по всем Российским городам, пока не соберут всех таких, кто не поехал добросовестно с мужем одновременно… И что-же: у нас в Пушкине, к этому времени много не жили с мужьями, а к выезду все прибыли и поехали в Сибирь, убоясь такому долгому томлению в дороге; и прожили на новых местах кто полгода, а кто - год, и опять убежали, как волчонок в лес.
И тронулись мы из Уфы в гору, - чуть-чуть паровик нас втащил. Я так и думал: вот-вот упустит нас назад, так мы все тут разобьемся вдребезги. Но все кое-как вылез, и когда стало смеркаться, мы стали подъезжать к горам Уральским. Я тут вспомнил: должно быть последнюю версту едим по нашей матушке России, а потом встретит незнакомая страна - Сибирь, которой мы при одном помине боялись, а теперь добровольно осудили себя ехать.
Когда поехали от Омска, то стали встречать старожильческие села и деревни с убогими церквами, с узкими изогнутыми улицами и неровными домами: один дом похож на дом, а рядом - врос до половины в землю и тяжелая земляная крыша его придавила.
В Сибири же этого никогда не бывает: как только снег стает, то май месяц является самым гибельным: потянутся с Ледовитого океана облака, как осенью, и из них нет ни дождя, ни солнечных лучей, и земля не делает такого испарительного раствора. А за ним июнь месяц с жаркими сухими днями: растение лишено, как младенец без грудей, питательного ему продукта и стоит друг от друга редко, сухое и жидкое как кострига [10]. Вот, по-моему, и сибирское сено, да и хлеба также, поэтому и малосильны против средних губерний России, что всю весну не бросаешь шубы. Мои товарищи по моему замечанию и тут мне не верят и скажут, что в России везде все равно то же, и мне досадно слышать, как непонятные люди часто в свое оправдание сравнивают наровне кулагу с медом. И опять им в пример скажу: «что же у нас земля-то, что в подполье или на потолке насыпана, ничего не родит - хотя бы горькой полыни - и той нет?» А они на это лишь скажут: «А Бог ее знает, от чего она родит»… А я опять им скажу: ныне не только Бог, а и добрые ученые люди знают, от чего в подполье не родится: потому что без солнечных лучей земля считается мертвой и без действия южных ветров и дождей она никогда ничего не может родить. Они же опять скажут: «Бог даст, - и на камышке зародится. А вот почему в Сибири-то и холодно, и дождей мало и лето коротко, - так кто тут раньше то жил? - одни челдоны желторотые [11] да ссыльные… За что же Бог и будет давать-то?… А вот как Россия наедет, так все и переменится»… Я им больше ничего не стану говорить, скажу лишь, что у человека не возможно, а у Бога все возможно, только веруйте по вере: святые горы передвигали; так один сдвинул древний город Капернаум в Генисаретское озеро за возвышение себя самонадеянностью до неба.