ВОЗВРАЩАЯСЬ К ШТИРЛИЦУ
ШТИРЛИЦ ПОВЕСИЛСЯ
Устав от бесконечных успехов своей разведдеятельности и впав от её блестящих результатов в полное отчаяние, Штирлиц решил повеситься.
Традиционный способ - верёвка, крюк, мыло, табуретка - не подходил: где в разбомбленном Берлине всё это достанешь, а мародёрничать по брошенным квартирам и полуразрушенным магазинам Штирлицу не хотелось - так можно было не только руки замарать, но и мундир запачкать, а в обесчищенном мундире и лицо потерять недолго. Пришлось прибегнуть не к традиционному, а к привычному способу: Штирлиц повесился на телефонном проводе.
Висит на нём Штирлиц, висит - и ощущает какое-то неудобство, даже дискомфорт. Никак не может понять, в чём дело. Наконец его осеняет: информации к размышлению нет!
В этот момент по проводу начинается какое-то движение. Тут же выясняется, что это движение носит форму разговора и происходит то в одну, то в другую, противоположную, сторону.
Штирлиц напряжённо вслушивается. Язык разговора вроде бы знаком, но непонятен, - однако Штирлиц понимает всё. Вернее, сначала не всё, потому что речь идёт о Марсе.
«Во, на астрологов напоролся!» - мыслью проносится через голову Штирлица.
Но в следующий же миг до него доходит, что речь идёт о высадке на Марс. Ещё мигом спустя Штирлиц более точно улавливает суть дела: речь идёт не о высадке на Марс, а о высадке на Марсе. Но почему-то не людей, а деревьев.
По поводу высадки деревьев вместо людей разногласий нет. Спор только о том, каких именно деревьев.
Близкий и как будто бы хорошо знакомый голос убеждает далёкого собеседника, что высаживать надо дубы, целой рощей, непременно рощей, а не ротой, потому что это не люди, а дубы. Дубы нужны для изготовления наградных венков.
Приглушённый голос издалека настаивает на яблонях: ведь это, мол, красиво получится, когда и на Марсе будут яблони цвести. Как символ, что мы овладели не только всем миром, но и всей Вселенной.
Разговор шёл столь интенсивно, что Штирлиц едва успевал головой туда-сюда крутить, чтобы лучше расслышать говоривших.
От постоянного кручения головой провод на шее затянулся настолько туго, что слышимость стала хуже. Штирлиц ослабил натяжение провода - и совсем перестал что-либо слышать.
Штирлиц понял - провод работал как ларингофон, только наоборот: колебания в проводе передавались на голосовые связки, которые посылали сигнал в мозг; мозг запускал речевые центры, а уж они развязывали Штирлицу язык и расшифровывали мозгу то, что наболтал язык. Такой способ позволял понимать любую речь, даже не зная языка.
Штирлиц понял это мгновенно - и в тот же миг туго затянул провод на собственной шее в районе дислокации своих голосовых связок.
Ничего не стало слышно. Штирлиц дёргался туда-сюда, разрывался на обе стороны провода, то ослаблял его на своей шее, то затягивал потуже, весь взмок уже, но ничего не помогло: слышимость пропала совсем.
От избытка напряжения с Штирлицем случился удар - и штандартенфюрер камнем грохнулся на пол.
Тут снизу послышались шаги. Вскоре раздался и голос. Тот самый близкий и как будто бы хорошо знакомый голос. Голос шёл сверху. Это был голос Мюллера.
Голос Мюллера строго сказал:
- Штирлиц, опять вы на телефоне висите. Любимое занятие! Который уже раз вас за ним застаю.
Штирлиц открыл глаза: над ним стоял шеф гестапо и презрительно смотрел на Штирлица.
- Ведь слышно было, как вы по проводу ёрзаете. Я так и подумал, что, кроме вас, больше некому этими глупостями заниматься. Не дали с вашим московским шефом нормально поговорить: мы как раз обсуждали вопрос о послевоенном обустройстве нашей общей системы.
Солнечной.
26 июля 2003 года
© Ник Йур, 2011