(no subject)

[yuhrnikke]

О КРАСНОМ ФАШИЗМЕ

В Украине запрещены не только изготовление, распространении нацистской символики и пропаганда национал-социалистического тоталитарного режима, но также коммунистического тоталитарного режима.

У нас оправдание и прославление ублюдочного большевистского режима, особенно сталинского его периода, идёт на всех уровнях, начиная с самого верхнего. Кладбище с преступниками во главе с мавзолениным лежальцем до сих пор «украшает» Красную площадь (и, похоже, исчезнет лишь с самой страной). Наследники краснофашистской партии не только ведут оголтелую компропаганду, но и заседают в псевдопарламенте. Памятники картавому подонку стоят по всей стране. К ним регулярно добавляются памятники Усатому Палачу. Я всё время твержу, что для нашей страны красный (большевистский) фашизм оказался хуже коричневого: немцы на нашей территории преступления творили три года, а большевики тридцать шесть лет. С национал-социализмом, всем миром навалившись, покончили, Усатый Ублюдок присвоил победу, доставшуюся по его вине страшной ценой, и продолжал репрессии, пока не сдох. Сейчас красный фашизм пышным цветом цветёт в Китае и Севкорее.
Вот выдержки из протокола судебного заседания Военного трибунала войск НКВД Киевского округа. Был в своё время правдивый фильм «Чекист» (1992). Впечатление от прочитанного такое, что фильм является наглядной иллюстрацией протокола. Правда, в фильме начало большевистского террора, а в протоколе события через двадцать лет.


Протокол судебного заседания Военного трибунала войск НКВД Киевского округа
<...>
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО поясняет: Относительно денег, которые отбирались в тюрподе [тюремном подвале]... <...> Отбирая здесь деньги, я не давал осуждённым расписок, а писались бумажки с фамилией осуждённого и указанием суммы. Бумажка клалась на стол вместе с деньгами. Осуждённым я не говорил, что деньги им уже не нужны, а говорил, что в дороге нельзя деньги хранить у себя, т. к. они идут на этап.
<...>
Насчёт золотых коронок. Я не видел, чтобы их вырывали, а видел это Игнатенко, т. к. я стрелял людей, а Игнатенко и Соснов убитых складывали в одно место. Так работа шла, будто по конвейеру. Когда кончали стрелять и грузили трупы на машину, Игнатенко и Соснов оставались в комнате с трупами. Вот Игнатенко тогда и рвал зубы с золотыми коронками. Я, бывало, кричал ему: «Брось!», так как он задерживал отправку трупов, вообще я ему запрещал это делать, но он продолжал своё и зубы рвал.

Вещи осуждённых приказали переписать по сортам: верхнюю одежду, нижнюю, тёплое, летнее и сдать тюрьме. Я отвозил в тюрьму и гам уже считал и переписывал, здесь же мы не считали, а только в мешки клали все вещи. Привозя вещи в тюрьму, я их с работниками тюрьмы переписывал, а потом я списки сдал Лебедеву и он с ними пошёл к Гришину.

Через несколько дней Новосельцев велел мне получить за вещи деньги. Я пошёл к Глузману, а он отказался давать наличными и сказал, что переведёт их через банк. Перед тем же Лебедев говорил, что за эти вещи тюрьма выплатит деньги и их нам раздадут как премию, т. к. начальник так велел. Кто именно велел. он не сказал, но всё время он сидел у Гришина, и я считал, что это Гришин велел.

Через несколько дней меня вызвал Минц и выдал мне 250 руб. Потом он и другим выдал деньги, и мы все решили, что это деньги, полученные за барахло расстрелянных. При вручении денег Минц не говорил, за что это и из каких сумм. Так нам выдавали раза 2-3 по 200-250 руб.
<...>
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: То, что мы на найденные деньги покупаем водку и закуску, все знали. Лебедев при этом присутствовал, а Гришин и Якушев ни разу не были, когда мы там выпивали.

Себе лично я взял вот какие вещи осуждённых: кожаное пальто я не лично взял, а мне дали его. Эго так было. В тюрьму пробрался переодетый в нашу форму, пытался освободить одну женщину под видом взятия её на допрос, а Глузман его задержал. Этот человек и был в кожаном пальто, которое мне дали. Оно лежало в тюрьме, в складе, и Шатов приказал выдать его мне, когда этого человека расстреляли.

Ещё была драповая шинель, Лебедев дал её мне, я её перешил, но её затем у меня забрали, а потом отдали мне обратно. Потом я взял ещё романовскую шубу, которую мне дали для поездки в розыск за бежавшими. Вообще же брали вещи: Антропов, Костенко, Бланк, Кондрацкий, Фёдоров. Люльков. Вишневский, Паншин, Лазоркин, Агапов, Стругачёв и многие другие. Сколько вещей взял каждый из них, я не могу сказать, т. к., когда я выходил из комнаты после расстрелов, я ничего не понимал.

Я на базар ничего не выносил и не продавал. Жена моя ничего не продавала.

Чтобы продавали вещи, я ни о ком не знал, пока не приехал из Киева к жене. Здесь при мне привели Сенкевича и принесли с квартиры его два мешка вещей, которые он пытался продать. Это было тогда, когда я уже в Киеве работал.
<...>
Со старухой, у которой нашли золото, так было. Её привели на расстрел последней Лебедев и Гершкович. Гершкович стал спрашивать её, где золото, а она говорит: «Нет». Тогда её Лебедев стал бить, а потом и Гершкович, и она сказала, где золото. Они оба побежали, а потом вернулись и опять к старухе и снова бить её начали. Стали кричать, что я за комендант, не могу золото выкачивать, а я ответил Лебедеву: «Ты - нач[альни]к отдела и тоже не можешь». Но я всё же ударил её тогда ногою. В это время уже был и Гришин, и он тоже ударил её один раз.

С женщинами так было. Сначала мы их брали в первую очередь, а потом Якушев велел брать их в последнюю очередь. Вот привёз я партию женщин, Гришин сказал Лебедеву, что Якушев интересуется, молодые ли женщины, ему Лебедев сказал их возраст, и он пошёл к Якушеву.

Когда я потом завёл женщин, Якушев и Гришин уже были в комнате, там же был и Бланк. Якушев велел первой раздеться, осмотрел её всю, потом Бланк подбежал, как врач стал её выстукивать, а потом повёл её с Сосновым. Я говорил Якушеву, что голых тяжело грузить, а он ответил: «Их мало, это неважно».

Так раздевали молодых женщин, а попадалась пара старух - их не раздевали, а так стреляли.

Раздевание женщин делалось в присутствии всей бригады, всех, кого я перечислил. Гришин тоже при этом присутствовал.

Как врач первым стал осматривать голых женщин Бланк, а потом Соснов подошёл и тоже изображал из себя врача. После этого, как зайдёт Якушев и есть женщины, он говорил: «Где врачи?». Так было всегда, когда женщин расстреливали, Якушев обязательно приходил и звал «врачей».
<...>
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Ломов там не было, были палки и медные трубы, которыми били осуждённых. Это ввели при Якушеве, когда Мартынюк рассказал, как он делает. Палками всё начальство било осуждённых. в том числе и Гришин избивал осуждённых, а для чего били, не знаю. Били не всех подряд. Мартынюк так говорил: «Чтобы шума не было, несколько раз палкой - и молчит». Тогда и стали бить.

Якушев, Гришин. Лебедев - все били.

Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Как только людей начинали связывать, палки уже приносили. Когда людей выводили, палки брали в руки. Гришин - маленький, а палку брал здоровенную. Приводили сразу по 100-150 связанных людей, я стрелял и криков не слышал, но когда ко мне вводили, и у человека уже шла кровь с головы, значит, его уже палкой угостили.
<...>
Вызв[анный] подс[удимый! ИГНАТЕНКО по сути дела пояснил:
<...>
Когда операциями стал руководить Стругачёв, были грубые ошибки, и назначили вместо него Лебедева. Потом приехал Гришин, и он ежедневно стал нас посещать при исполнении приговоров.

Если раньше женщин не раздевали, то потом их стали раздевать. Я тогда работал на погрузке трупов, т. к. все боялись их брать в руки. Когда стреляли, мы раньше трупы складывали в кучу, а потом их выносили.

Помню, женщин стали раздевать тогда, когда Гришин приехал, и из-за того, что женщин раздевали, неудобно стало их грузить.

Когда увеличилось число осуждённых, Лебедев сказал, что Гришин велел всех связывать, и их вязали человек по 50 и сразу по 50 чел. заводили в комнату;. но связаны они были каждый отдельно. Когда первый раз завели сразу 50 чел., они услышали выстрелы, а возле них стояли наши люди с палками. Я стал их по одному подавать в двери, а Гришин в это время обходил их и бил палкой по голове. Люди падали, сами вставать не могли, т. к. они были связаны, и я должен был их выносить на руках для расстрела. Я устал, начал возражать против этого, а Гришин смеётся.

Кое-как этих людей расстреляли, я две машины нагрузил и до того устал, что не мог больше таскать трупы, а никто не хочет мне помочь. На кладбище пока приехали, опоздали немного, сразу из-за этого напали на меня. Я сказал, что меня заставили не только трупы носить, но и людей на расстрел носить, потому и задержалась погрузка.

Потом стали раздевать женщин догола, и я возражал против этого, т. к. тяжело брать голых и носить, а потом ведь нужно их ещё сбросить с машины и закопать. Я возражал, а надо мной стали смеяться, но потом стали такую вещь делать: старух пропускают одетыми, а молодых женщин раздевают. Когда я возражал и приводил прошлые примеры, когда никого не раздевали, мне отвечали, что то было при Ягоде.

Потом одну старуху привели и перед расстрелом стали её допрашивать и избили её.

На протяжении этого времени стали брать барахло. Якушев мне приказал следить, чтобы никто барахло не брал, и я стал замечать, что именно те, кто говорит больше всех, и тащит барахло. Островский один раз взял сапоги. Я об этом доложил, и его уволили.
<...>
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Зубы вырывать приказал Гришин. Он сказал при мне Костенко, что врагов незачем закапывать с золотыми зубами. Тогда Костенко и начал с зубами копаться. Один раз я пришёл домой и обнаружил у себя в кармане золотые коронки и чужой носовой платок. Я собрал эти зубы в бумажку, чтобы потом сдать их, а сам стал умываться. Не успел я умыться, как пришла машина, и меня забрали на операцию, а я коронки не захватил и потом забыл о них.
<...>
Вызв[анный] подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ по сути дела показал:
<...>
Привозили осуждённых машинами, брали по 10 чел., вводили в тюрпод, вязали им руки и, чтобы они не догадывались о расстреле, мне предложили объявлять им, что якобы я их беру на строительство и буду возить машинами. Так их заводили в гараж. Брали по одному, стреляли по одному, но выстрелы все слышны были, несмотря на работу автомотора.

В каких условиях мы тогда работали. Помещение не было приспособлено. Нам чуть ли не план давали, если сегодня 100, завтра нужно расстрелять 200 чел. Я работу совмещал, всю ночь работал здесь, а днём вёл следствие.

Всю ночь стоишь по колено в крови, в гадости, и дошло до того, что я чуть не забастовал и потребовал отдыха.

Случалось, что весь вывозишься, и поэтому с себя мы начали сбрасывать одежду. Тогда Якушев велел не работать в своём. Лучшую одежду с расстрелянных снимали, в ней грузили трупы и закапывали их.

Патронов не хватало, и нас, особистов, заставляли ночью ездить в части доставать патроны. В итоге ночью поднимали командование, вели карнача к складу, и что мы ни говорили, но военнослужащие догадывались, для чего нам нужны патроны, и это, по сути, было расшифровкой.

Были случаи, что человека только ранили, а он потом очнётся и кричит: «Гайдамаки, добейте!». Был случай, что один осуждённый оказался легко раненым. Он поднялся, бросился на Игнатенко, и его тогда добили.

Потом поступило распоряжение Якушева вооружиться дубинами для охраны, и если кто-либо из осуждённых догадается о расстреле и крикнет, стараться его оглушить, т. к. мы тогда брали сразу по 100-200 чел. Так мы и делали.

Потом о выпивках. Нам специально давали деньги, мы перед операцией выпивали, а после операций обязательно пили, и нач[альст]во приходило для этого. Затем было приказание одеждой расстрелянных одеть шофёров, и в кожухи одели всех шофёров.
<...>
В 1937 г., весной, меня вызвал Шатов и велел назавтра расстрелять человек 50. Комендатуры тогда не было, людей не было, и Шатов дал Бланка, Костенко, Игнатенко, Антропова и других, а всего человек десять. Дали мне документ о выдаче мне людей для допроса, и я их привёз из тюрьмы. Доложил я Шатову о доставке людей, а потом завёл их в комнату № 14. Я спрашивал их фамилии, специальности, будто отбираем их для работы. Потом мы по одному их выводили и в определённом месте их по одному расстреливали, а остальные ничего не знали.

Всё шло хорошо, на барахло никто даже не смотрел.
Потом стал н[ачальни]ком Якушев. Сразу у нас сделался перелом: 100, 150, 200 чел. за ночь стали расстреливать, но это неважно.

Помню, приехал Мартынюк, и мы завели людей в комнату, а оттуда их повели гуськом, как вода бежит, и в итоге задние видели, что мы передних расстреливаем. Видели потому, что случилось так, что одновременно две двери открываются. И, стоящие в очереди ближайшие 5-6 человек, замечали, что я стреляю. Мартынюк тогда предложил их вызвать и всех сразу заводить в гараж, а в руки брать палки-«внушиловки» и успокаивать кричащих. Это он сказал Гришину и Якушеву, и так мы и стали делать. Якушев приходил, а Гришин постоянно бывал, возьмёт в руки здоровую палку и орудует ею.
<...>