Владислав Крапивин и "Севастопольские рассказы"
В Севастополе, на высоте, нависающей над Южной бухтой с юго-запада, в 1840 году разбили бульвар, назвав его Великим. А высота стала Бульварной. После начала Крымской войны, весной 1854 года, здесь начали возводить Четвертый бастион. С апреля 1855-го на этом бастионе служил Лев Толстой, который к тому времени перевелся в действующую армию.
Высота над Южной бухтой, на которой - Исторический бульвар с памятниками защитникам Севастополя и панорамой «Оборона Севастополя 1854-1866 годов».
Если на современной фотографии смотреть от Южной бухты вправо, можно заметить на горизонте над высотой Колесо обозрения. Чуть правее, спрятанное в зелени, и находится историческое место, связанное с Львом Николаевичем Толстым, который службой и «Севастопольскими рассказами» навсегда связал себя с Севастополем.
Схема Исторического бульвара в Севастополе
О «Севастопольских рассказах», судя по крапивинским воспоминаниям, Славке рассказывал отчим (там, в повести, он носит имя Артур Сергеевич и учит Славика «разбираться в истории отечественного флота»):
«Сам Артур Сергеевич этой историей очень увлекался. Особенно Первой обороной Севастополя. Рассказывал мне о знаменитых севастопольских адмиралах, о затоплении кораблей у входа в Северную бухту и о боях на Малаховом кургане и Четвертом бастионе. От Артура Сергеевича я узнал и то, что великий писатель Лев Толстой не всегда был бородатым старцем (известным мне по портрету из книжки "Рассказы для детей"). В молодости он был безбородым изящным офицером-артиллеристом и воевал на Четвертом бастионе. В ту пору он и написал замечательные "Севастопольские рассказы". Артур Сергеевич с увлечением пересказывал их мне, потому что помнил почти наизусть» (1).
Внутренность одного угла Четвертого бастиона. Рис. с натуры Николая Берга (1823-1884).
Тут есть одна загвоздка… Пересказывать «Севастопольские рассказы» трудно вообще, а пересказывать их маленькому ребенку - особенно. Тем более, первый из трех: «Севастополь в декабре месяце». Рассказчик-офицер (читай: сам Лев Николаевич!) в декабре 1854 года с Северной стороны на ялике перебирается через бухту на Графскую пристань. И дотошно описывает военный лагерь, который раскинут на улицах Севастополя. Воссоздает атмосферу этого лагеря - через репортажные «картинки», через обрывки солдатских фраз, через детали военного и городского быта. Чтобы пересказать это, не растеряв толстовской достоверности и точности, нужно либо обладать феноменальной памятью, либо заучивать фрагменты рассказа наизусть… Легко пересказываются динамичные сюжеты. Здесь динамики почти нет (лишь в самом конце рассказа, когда начинается перестрелка между враждующими сторонами, сюжет оживает).
На четвертом бастионе, 2015, май, фото Dmytry Dzhus (публ. на основании лицензии CC.BY 2.0).
Всё же остальное построено на двойственности ощущений: с одной стороны - кровь, страдания и смерть, которые и выражают для наблюдателя окружающую его войну, с другой стороны - крепнущее ощущение, что взять город невозможно, невозможно поколебать силу защитников Севастополя, силу русского народа. (Позже, когда город будет всё же взят, всю силу этих убеждений и всю аргументацию, проистекающую из народной стойкости, Лев Толстой «перекинет» в «Войну и мир», в более благоприятные для России военные времена, сделает, таким образом, Первую оборону Севастополя как бы объяснением уже ушедшей в историю победы).
Но мы о влиянии отчима на будущего литератора… О его пересказе «Севастопольских рассказов», детально не расшифрованном в воспоминаниях В. Крапивина. Как Артур Сергеевич сумел донести атмосферу Севастополя декабря 1885 года до незрелого еще мальчишки?
Артековцы в фойе панорамы у скульптурного портрета художника Ф.А. Рубо (1856-1928) - автора панорамы (скульптор С. Чиж, 1975);
Тут как в стихотворении… Пробуешь пересказать череду метафор - и всё рушится. Но толстовский рассказ всё же не стихотворение. Это по жанру, как отмечают историки литературы, скорее, первая военная корреспонденция, какой еще не было в арсенале жанров русской литературы. А монолитную силу поэзии придаёт тексту правда. Офицер-автор ни на шаг от нее не отступает, рассказывая об увиденном.
Может, Артур Сергеевич рассказывал Славке тот эпизод, когда офицер сворачивает к бывшему Севастопольскому дворянскому собранию? Там раскинут госпиталь…
«Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах 40 или 50 ампутационных и самых тяжело-раненных больных, одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас…».
Офицер смотрит на солдат и матросов, разговаривает с некоторыми, слушает рассказ о попадании снаряда в ногу:
« - …как он (т.е. враг, - Ред.) ударит меня по ноге, ровно как в яму оступился. Глядь, а ноги нет.
- Неужели больно не было в эту первую минуту?
- Ничего; только как горячим чем меня пхнули в ногу».
Офицер слушает эти немногословные спокойные реплики и «начинает понимать защитников Севастополя» (речь ведется от третьего лица, вовлекая в соучастие нас всех):
«Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему свое сочувствие и удивление, но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, - и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа…»
Можно ли передать ребенку эта сложное напластование чувств? Надо ли, особенно в то время, когда «собственная», принадлежащая текущему времени война 1941-1945 года только-только завершена, говорить с ребенком об ужасах ее, показывать их? Как это делал Артур Сергеевич? Какие слова находил? Какие детали выбирал из толстовского текста, а какие опускал, щадя детскую психику?
«Война в Крыму, - пишет современный исследователь, - выдвинула новые требования к описанию военных действий. Ракурс самонаблюдения и рефлексии на войне стал доступен на уровне языка благодаря Л.Н. Толстому, который деконструировал официозные способы репрезентации войны и ее героический, романтизированный образ, отрицая традиционные приемы описания военных действий и показывая как надо писать и говорить о войне. Тяжелый запах мертвого тела, брошенная в угол отрезанная рука, война «не в правильном, красивом и блестящем строе, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а война в настоящем ее выражении - в крови и страданиях, в смерти…» - все это было преподнесено читателям на страницах «Современника» . Толстой подробно описывает страдания раненного, последние моменты жизни, мучительное ожидание смерти (смерть Праскухина), превращая их в настоящие образцы настоящей войны, заставляя читателя морально страдать и сострадать несчастному» (3, с71).
Да и само расширение военного места действия - от непосредственного окопа до госпиталя, ранее никогда не врывавшегося в подобные тексты, - это литературная новация Толстого, которая, вновь вернемся к крапивинскому эпизоду (пересказ отчимом «Севастопольских рассказов»), практически неподвластна сокращенному устному «реферату». Как был пересказан этот рассказ и особенно эти натуралистические, обжигающие госпитальные эпизоды впечатлительному Славке - неизвестно. Но мы уже видели (в рассказе о мавзолее и Ленине), что отчим обладал немалым литературным даром, даром сказителя. И, скорее всего, он нашел точные слова, не щадящие юную психику, навсегда оставившие в ней зарубки об ужасах, увиденных в бывшем Дворянском собрании, шире - об ужасах войны.
Тут же нужно отметить не только подразумеваемый всей атмосферой крапивинских воспоминаний талант отчима как сказителя, но и его гражданский талант. Детские впечатления, подаренные отчимом, не превратили Славика в «розового» пацифиста. Оставив в нем навсегда ненависть к войне, они, тем не менее, сделали в душе (и литературной практике) еще более важную отметину, которая вырастает из «Севастопольских» рассказов», из «Севастополя в декабре». Всем строем своей «севастопольской» тематической линии, всем творчеством, посвященным городу-герою на Черном море, Крапивин свидетельствует об этой неисчезнувшей детской отметине. Не сомневаешься, что В. Крапивиным полностью приняты слова Толстого, главный его вывод, сделанный по наблюдениям в бывшем Севастопольском дворянском собрании, на Четвертом бастионе, в других местах обороняющегося в декабре 1855 года города:
«Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, это - убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, - и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитросплетенных траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели ее в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя».
Здание Панорамы, на переднем плане - часть Центрального фонтана, 2017.
И еще немного Толстого, еще одна фраза, куда вплетены вставки «Современника», но приняты, поправлены и одобрены позже самим Львом Николаевичем (см. Толстой Л. Полное собрание сочинений. Т.4. Произведения севастопольского периода. Утро помещика /под общ. ред. В.Г. Черткова. - М. 1935. - Комментарии).
«То, что они делают, делают они так просто, так малонапряженно и усиленно, что, вы убеждены, они еще могут сделать во сто раз больше… они все могут сделать. Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, - любовь к родине».
Буквально заимствовать литературную технологию Льва Толстого, повторять его натуралистическую открытость и пугающую неприглядность лица войны Крапивин не решился… Все же писал он в другие времена и главное - для детей! Но образ Севастопольской оборонительной линии, образ Четвертого бастиона и даже образ самого Льва Толстого в творчестве Владислава Петровича появляется неоднократно.
На фото автора: высота над Южной бухтой, на которой - Исторический бульвар с памятниками защитникам Севастополя и панорама «Оборона Севастополя 1854-1866 годов»; Схема Исторического бульвара в Севастополе; артековцы в фойе панорамы у скульптурного портрета хадожника Ф.А. Рубо (1856-1928) - автора панорамы (скульптор С. Чиж, 1975); здание Панорамы, на переднем плане - часть Центрального фонтана, 2011.
Доп.: Внутренность одного угла Четвертого бастиона. Рис с натуры Николая Берга (1823-1884); На четвертом бастионе, 2015, май, фото Dmytry Dzhus (публ. на основании лицензии CC.BY 2.0).
Что читать:
1.Крапивин В. Пошел все наверх!, или Жертва эрудиции / Славка с улицы Герцена. - Тюмень, Тюменский курьер: 2008. - С.44.
2.Толстой Л. Севастополь в декабре месяце /за подписью «Л.Н.Т.» // Современник. - 1855. - №6; (То же: Толстой Л. Полное собрание сочинений. Т.4. Произведения севастопольского периода. Утро помещика /под общ. ред. В.Г. Черткова. - М. 1935).
3.Федотова М. Миф о севастопольской обороне 1854-1855 гг. в культурной памяти Российской империи. - СПб., 2022.
4. Берг Н.В. Севастопольский альбом. - 1858.
Высота над Южной бухтой, на которой - Исторический бульвар с памятниками защитникам Севастополя и панорамой «Оборона Севастополя 1854-1866 годов».
Если на современной фотографии смотреть от Южной бухты вправо, можно заметить на горизонте над высотой Колесо обозрения. Чуть правее, спрятанное в зелени, и находится историческое место, связанное с Львом Николаевичем Толстым, который службой и «Севастопольскими рассказами» навсегда связал себя с Севастополем.
Схема Исторического бульвара в Севастополе
О «Севастопольских рассказах», судя по крапивинским воспоминаниям, Славке рассказывал отчим (там, в повести, он носит имя Артур Сергеевич и учит Славика «разбираться в истории отечественного флота»):
«Сам Артур Сергеевич этой историей очень увлекался. Особенно Первой обороной Севастополя. Рассказывал мне о знаменитых севастопольских адмиралах, о затоплении кораблей у входа в Северную бухту и о боях на Малаховом кургане и Четвертом бастионе. От Артура Сергеевича я узнал и то, что великий писатель Лев Толстой не всегда был бородатым старцем (известным мне по портрету из книжки "Рассказы для детей"). В молодости он был безбородым изящным офицером-артиллеристом и воевал на Четвертом бастионе. В ту пору он и написал замечательные "Севастопольские рассказы". Артур Сергеевич с увлечением пересказывал их мне, потому что помнил почти наизусть» (1).
Внутренность одного угла Четвертого бастиона. Рис. с натуры Николая Берга (1823-1884).
Тут есть одна загвоздка… Пересказывать «Севастопольские рассказы» трудно вообще, а пересказывать их маленькому ребенку - особенно. Тем более, первый из трех: «Севастополь в декабре месяце». Рассказчик-офицер (читай: сам Лев Николаевич!) в декабре 1854 года с Северной стороны на ялике перебирается через бухту на Графскую пристань. И дотошно описывает военный лагерь, который раскинут на улицах Севастополя. Воссоздает атмосферу этого лагеря - через репортажные «картинки», через обрывки солдатских фраз, через детали военного и городского быта. Чтобы пересказать это, не растеряв толстовской достоверности и точности, нужно либо обладать феноменальной памятью, либо заучивать фрагменты рассказа наизусть… Легко пересказываются динамичные сюжеты. Здесь динамики почти нет (лишь в самом конце рассказа, когда начинается перестрелка между враждующими сторонами, сюжет оживает).
На четвертом бастионе, 2015, май, фото Dmytry Dzhus (публ. на основании лицензии CC.BY 2.0).
Всё же остальное построено на двойственности ощущений: с одной стороны - кровь, страдания и смерть, которые и выражают для наблюдателя окружающую его войну, с другой стороны - крепнущее ощущение, что взять город невозможно, невозможно поколебать силу защитников Севастополя, силу русского народа. (Позже, когда город будет всё же взят, всю силу этих убеждений и всю аргументацию, проистекающую из народной стойкости, Лев Толстой «перекинет» в «Войну и мир», в более благоприятные для России военные времена, сделает, таким образом, Первую оборону Севастополя как бы объяснением уже ушедшей в историю победы).
Но мы о влиянии отчима на будущего литератора… О его пересказе «Севастопольских рассказов», детально не расшифрованном в воспоминаниях В. Крапивина. Как Артур Сергеевич сумел донести атмосферу Севастополя декабря 1885 года до незрелого еще мальчишки?
Артековцы в фойе панорамы у скульптурного портрета художника Ф.А. Рубо (1856-1928) - автора панорамы (скульптор С. Чиж, 1975);
Тут как в стихотворении… Пробуешь пересказать череду метафор - и всё рушится. Но толстовский рассказ всё же не стихотворение. Это по жанру, как отмечают историки литературы, скорее, первая военная корреспонденция, какой еще не было в арсенале жанров русской литературы. А монолитную силу поэзии придаёт тексту правда. Офицер-автор ни на шаг от нее не отступает, рассказывая об увиденном.
Может, Артур Сергеевич рассказывал Славке тот эпизод, когда офицер сворачивает к бывшему Севастопольскому дворянскому собранию? Там раскинут госпиталь…
«Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах 40 или 50 ампутационных и самых тяжело-раненных больных, одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас…».
Офицер смотрит на солдат и матросов, разговаривает с некоторыми, слушает рассказ о попадании снаряда в ногу:
« - …как он (т.е. враг, - Ред.) ударит меня по ноге, ровно как в яму оступился. Глядь, а ноги нет.
- Неужели больно не было в эту первую минуту?
- Ничего; только как горячим чем меня пхнули в ногу».
Офицер слушает эти немногословные спокойные реплики и «начинает понимать защитников Севастополя» (речь ведется от третьего лица, вовлекая в соучастие нас всех):
«Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему свое сочувствие и удивление, но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, - и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твердостью духа…»
Можно ли передать ребенку эта сложное напластование чувств? Надо ли, особенно в то время, когда «собственная», принадлежащая текущему времени война 1941-1945 года только-только завершена, говорить с ребенком об ужасах ее, показывать их? Как это делал Артур Сергеевич? Какие слова находил? Какие детали выбирал из толстовского текста, а какие опускал, щадя детскую психику?
«Война в Крыму, - пишет современный исследователь, - выдвинула новые требования к описанию военных действий. Ракурс самонаблюдения и рефлексии на войне стал доступен на уровне языка благодаря Л.Н. Толстому, который деконструировал официозные способы репрезентации войны и ее героический, романтизированный образ, отрицая традиционные приемы описания военных действий и показывая как надо писать и говорить о войне. Тяжелый запах мертвого тела, брошенная в угол отрезанная рука, война «не в правильном, красивом и блестящем строе, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а война в настоящем ее выражении - в крови и страданиях, в смерти…» - все это было преподнесено читателям на страницах «Современника» . Толстой подробно описывает страдания раненного, последние моменты жизни, мучительное ожидание смерти (смерть Праскухина), превращая их в настоящие образцы настоящей войны, заставляя читателя морально страдать и сострадать несчастному» (3, с71).
Да и само расширение военного места действия - от непосредственного окопа до госпиталя, ранее никогда не врывавшегося в подобные тексты, - это литературная новация Толстого, которая, вновь вернемся к крапивинскому эпизоду (пересказ отчимом «Севастопольских рассказов»), практически неподвластна сокращенному устному «реферату». Как был пересказан этот рассказ и особенно эти натуралистические, обжигающие госпитальные эпизоды впечатлительному Славке - неизвестно. Но мы уже видели (в рассказе о мавзолее и Ленине), что отчим обладал немалым литературным даром, даром сказителя. И, скорее всего, он нашел точные слова, не щадящие юную психику, навсегда оставившие в ней зарубки об ужасах, увиденных в бывшем Дворянском собрании, шире - об ужасах войны.
Тут же нужно отметить не только подразумеваемый всей атмосферой крапивинских воспоминаний талант отчима как сказителя, но и его гражданский талант. Детские впечатления, подаренные отчимом, не превратили Славика в «розового» пацифиста. Оставив в нем навсегда ненависть к войне, они, тем не менее, сделали в душе (и литературной практике) еще более важную отметину, которая вырастает из «Севастопольских» рассказов», из «Севастополя в декабре». Всем строем своей «севастопольской» тематической линии, всем творчеством, посвященным городу-герою на Черном море, Крапивин свидетельствует об этой неисчезнувшей детской отметине. Не сомневаешься, что В. Крапивиным полностью приняты слова Толстого, главный его вывод, сделанный по наблюдениям в бывшем Севастопольском дворянском собрании, на Четвертом бастионе, в других местах обороняющегося в декабре 1855 года города:
«Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, это - убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, - и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитросплетенных траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели ее в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя».
Здание Панорамы, на переднем плане - часть Центрального фонтана, 2017.
И еще немного Толстого, еще одна фраза, куда вплетены вставки «Современника», но приняты, поправлены и одобрены позже самим Львом Николаевичем (см. Толстой Л. Полное собрание сочинений. Т.4. Произведения севастопольского периода. Утро помещика /под общ. ред. В.Г. Черткова. - М. 1935. - Комментарии).
«То, что они делают, делают они так просто, так малонапряженно и усиленно, что, вы убеждены, они еще могут сделать во сто раз больше… они все могут сделать. Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, - любовь к родине».
Буквально заимствовать литературную технологию Льва Толстого, повторять его натуралистическую открытость и пугающую неприглядность лица войны Крапивин не решился… Все же писал он в другие времена и главное - для детей! Но образ Севастопольской оборонительной линии, образ Четвертого бастиона и даже образ самого Льва Толстого в творчестве Владислава Петровича появляется неоднократно.
На фото автора: высота над Южной бухтой, на которой - Исторический бульвар с памятниками защитникам Севастополя и панорама «Оборона Севастополя 1854-1866 годов»; Схема Исторического бульвара в Севастополе; артековцы в фойе панорамы у скульптурного портрета хадожника Ф.А. Рубо (1856-1928) - автора панорамы (скульптор С. Чиж, 1975); здание Панорамы, на переднем плане - часть Центрального фонтана, 2011.
Доп.: Внутренность одного угла Четвертого бастиона. Рис с натуры Николая Берга (1823-1884); На четвертом бастионе, 2015, май, фото Dmytry Dzhus (публ. на основании лицензии CC.BY 2.0).
Что читать:
1.Крапивин В. Пошел все наверх!, или Жертва эрудиции / Славка с улицы Герцена. - Тюмень, Тюменский курьер: 2008. - С.44.
2.Толстой Л. Севастополь в декабре месяце /за подписью «Л.Н.Т.» // Современник. - 1855. - №6; (То же: Толстой Л. Полное собрание сочинений. Т.4. Произведения севастопольского периода. Утро помещика /под общ. ред. В.Г. Черткова. - М. 1935).
3.Федотова М. Миф о севастопольской обороне 1854-1855 гг. в культурной памяти Российской империи. - СПб., 2022.
4. Берг Н.В. Севастопольский альбом. - 1858.