Павка
В детстве Павка мечтал, как и все дети, стать всадником революции. Чтобы На коне, в буденовке и с пулеметом "максим" на веревочке.
- Я - Павка Корчагин! - заявлял Павка соседям по коммуналке.
- Ты - Павка Шимандович, - беззлобно поправляла его тетка Шура.
Тетка Шура Павку любила. Как-то раз он сильно обжег руку и кто-то из соседей сразу же стал кричать, что нужно полить руку мочой. Вся коммуналка, у которой в обычное время снега зимой не выпросишь, кинулась добывать чудесное лекарство для больного ребенка. А тетка Шура раньше других принесла полное до краев ночное ведро. Ей действительно ничего для Павки не было жалко.
Отец обругал всех соседей очень редкими,даже для коммуналки, выразительными словами и повез хнычущего Павку в больницу. Руку мазали вонючей мазью и она скоро зажила. Павка вырос и пошел работать на завод.
Карьеру начал учеником электрика.
- Шимандович, значит?- электрик Петренко с сомнением глядел на щуплого Павку.
- Павлик,- на всякий случай представился Павка.
- Ты, Павлик, лампочки вкручивать умеешь?
_ Умею.
- Вот и хорошо.
Здание завода серой бетонной стеной выходило на проспект. На стене электрическими лампочками была выложена потрясающе красивая композиция. "Слава Октябрю" - гласила надпись. И огромные серп и молот. Лампочки были раскрашены в красный, синий, желтый и зеленый цвета. Когда темнело, лампочки включали и Горделивая надпись возвещала всему миру о победе мирового пролетариата.
Лампочки часто перегорали, их нужно было менять. Менял их Павка. Все три месяца, пока ему суждено было ходить в учениках электрика.
Работа пацану нравилась. Полная свобода творчества, на свежем воздухе. Вкручиваешь лампочку, затем красишь нужным цветом.Включат вечером - красота. А кто красоту такую создал? Он - Павка Шимандович. Приятно. Через три месяца Пака получил разряд и лампочки стал вкручивать и красить другой ученик.А Павка отслужил в армии и продолжал свою карьеру.
Шимандович не был падлой. Этот мог сказать каждый кто его знал. Конечно, фамилия и происхождение обязывали быть хитрым и изворотливым, но до подлянок Павка не опускался никогда. Мужики на заводе его уважали.
- Ну и хрена, что жид, зато с людьми по-людски, а не то что некоторые.
"Некоторые" - это про мастера. Вот мастер был гнидой. И не то, чтобы по должности полагалось - нет. Мастер был гнидой по жизни. К тому же махровым антисемитом. А Павка - Павка стал бригадиром. То есть он теперь ругался с мастером не только за свои не закрытые наряды и премии, а еще за наряды и премии всей бригады.
- Ты у меня скоро вылетишь, готовься! - орал Павке мастер, - я тебя достану, морда жидовская!
- Щаз,- отвечал ему Шимандович, - только штаны расстегну. На! Доставай!
И крыл мастера отборным, трехэтажным матом.
Павку вызывал к себе начальник цеха. Начальник был из старых коммунистов, ему оставалось два года до пенсии. Он называл Павку на "вы" и по имени-отчеству, хотя заметно при этом морщился.
- Павел Хаимович, ну как же так? Зачем же вы мастера при всем цехе матом кроете?
Павка, как мог широко раскрывал свои и так на выкате глаза и негодующим тоном горячо возражал:
- Чтобы я?! Матом?! Живого человека!? Да никогда в жизни!
"Никогда в жизни" он произносил протяжно и занудно, будто пел песню: "ж-ииииииииииииизниии!"
Начальник еще сильней морщился, но поводов в данный момент не поддержать Павла Хаимовича не видел. Тем более, что и сам частенько крыл мастера на чем свет стоит. Особенно, когда парторг показывал очередную, написанную мастером анонимку. Мастер очень хотел стать начальником цеха.
Но как бы не хотелось мастеру, он пока не мог ни подсидеть начальника, ни просто так уволить Павку. Слишком редкая и ценная на заводе профессия была у того - гальваник. И мужиков Павка подобрал себе в бригаду сам. Толково подобрал, как они, евреи, это умеют. Чем только голову людям засрал, морда жидовская?
Бригаду Павка любил. После получки вместе шли в ресторан. Зарплата советского рабочего вполне это позволяла. Гудели до ночи, а под конец хмельной Павка пел народные песни. Обязательно стоя, с характерными жестами рук, как у настоящего оперного певца и неожиданно приятным звонким голосом, он повествовал окружающим про свою отраду в высоком терему. После слов о том, что входа в терем нет никому, глаза у Шимандовича увлажнялись, он ловил волну и уже с нее не сходил. Посетителям ресторана приходилось слушать и про мороз, и про черного ворона и про то, что кто-то с горочки спустился.
Музыканты против ничего не имели, угощаясь за одним столом с рабочими. Редких протестующих быстро выбрасывали на улицу.
И только поздно ночью, когда водка по вкусу уже ничем не отличалась от воды, а сонные официантки начинали злобно выглядывать из своих нор в подсобках, музыканты не без умысла просили Павку спеть их любимую, про курганы.
Шимандович брал бокал, со всеми чокался, выпивал и заканчивал выступление песней о молодом парне, который зачем-то ночью вышел в донецкую степь. После нее он никогда и ничего больше не пел. Скоро все, кто еще мог, вставали. Тех, кто встать не мог, брали под руки и тепло прощаясь с музыкантами, несли на улицу.
Иногда случались загулы. То есть пьянка немного затягивалась. Примерно на месяц. На следующий день после похода в ресторан, мужики приносили с собой коньяк и пиво. Потом дней десять на рабочем месте присутствовала водка. Водку постепенно вытеснял спирт, который щедро продавала всем желающим в соседнем цеху злая, сучья баба по имени Зойка. Когда Зойка почему-то не могла красть и продавать спирт, появлялся самогон, который гнал и тайком проносил в цех старый инвалид по имени Вилен. Вилен был совершенно загадочный и таинственный персонаж в производственном процессе. Никто так никогда и не узнал, почему его пускали на завод, а некоторые на самом деле думали, будто Виля официально работает продавцом самогона. И еще все знали в честь кого Виленов папа назвал Вилена Виленом.
Последние три дня до получки были самыми тяжелыми. Денег не оставалось даже на одеколон. И тогда наступало время проявить бригадирскую смекалку. "Все для человека!" - читал громко вслух Павка надпись на красном кумачовом плакате. "Все для блага человека!" бормотал он про себя и шел в соседний цех.
Через полчаса возвращался с банкой клея БФ, тщательно перемешивая ее деревянной лопаточкой.
- Что ты, мать твою, делаешь? - спрашивали Павку,- травануться не боитесь?
- Бригада желает опохмелиться! - церемонно отвечал Павка и продолжал болтать клей в банке.
Химия не хитрая, особенно по сравнению с гальваникой. Минут через сорок таких манипуляций тяжелые фракции отделялись от легких и спирт, извлеченный из клея, оседал в рабочих желудках. Жизнь кого угодно заставит крутиться.
Мастер Павку все-таки достал. Никто не видел и не слышал, как именно, но достал. Видели только как Павка схватил молоток и бросил мастеру в голову. В последний момент мастер, гнида изворотливая, наклонился и, потеряв равновесие, стукнулся ухом об сверлильный станок. Было много вони и много кровищи, получился большой скандал. Павка сам написал заявление об уходе. Но что именно произошло в тот раз между ними - никто из них никому не рассказал.
А потом настали девяностые и Павка купил свой завод у государства. Сумма примерно была такая, какую они отдавали в ресторане за вечер с бригадой. Бригада почти в полном составе осталась на заводе. И почти все рабочие остались работать на заводе. Кроме мастера. Он так и не стал начальником цеха. А когда Павка купил завод - уволился. Хотя Павка и предлагал ему остаться.
Зимой по выходным Павка ездил на рыбалку. На рыбалке мужики в милицейской форме собирали с рыбаков по рублю. Павка не хотел платить рубль. Он послал матом мужика в ментовской форме. Тот забрал у него бур, рюкзак и ящик с удочками. Был скандал. Мужик в форме его укорял:
- Ну что же вы, взрослый человек, а так матом ругаетесь?
- Чтобы я!? Матом!? Живого человека!? Да никогда в жизни!? - тянул Павка и пронзительное " жи-ИИИИИзни -ииииииии!" отзывалось эхом над замерзшим водоемом.
На следующий год Павка купил десять гектаров земли, вырыл глубокий пруд и запустил разную рыбу. Зимой пару раз приехал, но было совсем не то. Скучно.
- Поживу еще лет десять, а потом и пора, - иногда говорил Павка. Но по тому, как он вглядывался в глаза собеседнику, было ясно, что прожить Павка хочет явно больше десяти лет. Ну а чего бы и не пожить?
Праздники Павка устраивал с большим размахом. В ресторанах, по сто человек. Звал свою бывшую бригаду, рабочих с завода, друзей сына. Сын был бизнесмен. Он собирал цветной металл как будто на нужды Павкиного завода и отправлял его в Польшу. Он и его друзья ездили на бмв и мерседесах. На дне рождения рабочие напивались тихо. А друзья сына наклоняли головы, разгонялись и с ревом бились головами в живот гостям. Гости падали. Было не скучно.
Потом сын умер. Ночью. От инсульта. А Павка долго ходил на его могилу, висел на кресте и плакал навзрыд. Долгим таким, протяжным звуком: и-ииииииииииииииии!
И на рыбалку он больше не ездил.
- Я - Павка Корчагин! - заявлял Павка соседям по коммуналке.
- Ты - Павка Шимандович, - беззлобно поправляла его тетка Шура.
Тетка Шура Павку любила. Как-то раз он сильно обжег руку и кто-то из соседей сразу же стал кричать, что нужно полить руку мочой. Вся коммуналка, у которой в обычное время снега зимой не выпросишь, кинулась добывать чудесное лекарство для больного ребенка. А тетка Шура раньше других принесла полное до краев ночное ведро. Ей действительно ничего для Павки не было жалко.
Отец обругал всех соседей очень редкими,даже для коммуналки, выразительными словами и повез хнычущего Павку в больницу. Руку мазали вонючей мазью и она скоро зажила. Павка вырос и пошел работать на завод.
Карьеру начал учеником электрика.
- Шимандович, значит?- электрик Петренко с сомнением глядел на щуплого Павку.
- Павлик,- на всякий случай представился Павка.
- Ты, Павлик, лампочки вкручивать умеешь?
_ Умею.
- Вот и хорошо.
Здание завода серой бетонной стеной выходило на проспект. На стене электрическими лампочками была выложена потрясающе красивая композиция. "Слава Октябрю" - гласила надпись. И огромные серп и молот. Лампочки были раскрашены в красный, синий, желтый и зеленый цвета. Когда темнело, лампочки включали и Горделивая надпись возвещала всему миру о победе мирового пролетариата.
Лампочки часто перегорали, их нужно было менять. Менял их Павка. Все три месяца, пока ему суждено было ходить в учениках электрика.
Работа пацану нравилась. Полная свобода творчества, на свежем воздухе. Вкручиваешь лампочку, затем красишь нужным цветом.Включат вечером - красота. А кто красоту такую создал? Он - Павка Шимандович. Приятно. Через три месяца Пака получил разряд и лампочки стал вкручивать и красить другой ученик.А Павка отслужил в армии и продолжал свою карьеру.
Шимандович не был падлой. Этот мог сказать каждый кто его знал. Конечно, фамилия и происхождение обязывали быть хитрым и изворотливым, но до подлянок Павка не опускался никогда. Мужики на заводе его уважали.
- Ну и хрена, что жид, зато с людьми по-людски, а не то что некоторые.
"Некоторые" - это про мастера. Вот мастер был гнидой. И не то, чтобы по должности полагалось - нет. Мастер был гнидой по жизни. К тому же махровым антисемитом. А Павка - Павка стал бригадиром. То есть он теперь ругался с мастером не только за свои не закрытые наряды и премии, а еще за наряды и премии всей бригады.
- Ты у меня скоро вылетишь, готовься! - орал Павке мастер, - я тебя достану, морда жидовская!
- Щаз,- отвечал ему Шимандович, - только штаны расстегну. На! Доставай!
И крыл мастера отборным, трехэтажным матом.
Павку вызывал к себе начальник цеха. Начальник был из старых коммунистов, ему оставалось два года до пенсии. Он называл Павку на "вы" и по имени-отчеству, хотя заметно при этом морщился.
- Павел Хаимович, ну как же так? Зачем же вы мастера при всем цехе матом кроете?
Павка, как мог широко раскрывал свои и так на выкате глаза и негодующим тоном горячо возражал:
- Чтобы я?! Матом?! Живого человека!? Да никогда в жизни!
"Никогда в жизни" он произносил протяжно и занудно, будто пел песню: "ж-ииииииииииииизниии!"
Начальник еще сильней морщился, но поводов в данный момент не поддержать Павла Хаимовича не видел. Тем более, что и сам частенько крыл мастера на чем свет стоит. Особенно, когда парторг показывал очередную, написанную мастером анонимку. Мастер очень хотел стать начальником цеха.
Но как бы не хотелось мастеру, он пока не мог ни подсидеть начальника, ни просто так уволить Павку. Слишком редкая и ценная на заводе профессия была у того - гальваник. И мужиков Павка подобрал себе в бригаду сам. Толково подобрал, как они, евреи, это умеют. Чем только голову людям засрал, морда жидовская?
Бригаду Павка любил. После получки вместе шли в ресторан. Зарплата советского рабочего вполне это позволяла. Гудели до ночи, а под конец хмельной Павка пел народные песни. Обязательно стоя, с характерными жестами рук, как у настоящего оперного певца и неожиданно приятным звонким голосом, он повествовал окружающим про свою отраду в высоком терему. После слов о том, что входа в терем нет никому, глаза у Шимандовича увлажнялись, он ловил волну и уже с нее не сходил. Посетителям ресторана приходилось слушать и про мороз, и про черного ворона и про то, что кто-то с горочки спустился.
Музыканты против ничего не имели, угощаясь за одним столом с рабочими. Редких протестующих быстро выбрасывали на улицу.
И только поздно ночью, когда водка по вкусу уже ничем не отличалась от воды, а сонные официантки начинали злобно выглядывать из своих нор в подсобках, музыканты не без умысла просили Павку спеть их любимую, про курганы.
Шимандович брал бокал, со всеми чокался, выпивал и заканчивал выступление песней о молодом парне, который зачем-то ночью вышел в донецкую степь. После нее он никогда и ничего больше не пел. Скоро все, кто еще мог, вставали. Тех, кто встать не мог, брали под руки и тепло прощаясь с музыкантами, несли на улицу.
Иногда случались загулы. То есть пьянка немного затягивалась. Примерно на месяц. На следующий день после похода в ресторан, мужики приносили с собой коньяк и пиво. Потом дней десять на рабочем месте присутствовала водка. Водку постепенно вытеснял спирт, который щедро продавала всем желающим в соседнем цеху злая, сучья баба по имени Зойка. Когда Зойка почему-то не могла красть и продавать спирт, появлялся самогон, который гнал и тайком проносил в цех старый инвалид по имени Вилен. Вилен был совершенно загадочный и таинственный персонаж в производственном процессе. Никто так никогда и не узнал, почему его пускали на завод, а некоторые на самом деле думали, будто Виля официально работает продавцом самогона. И еще все знали в честь кого Виленов папа назвал Вилена Виленом.
Последние три дня до получки были самыми тяжелыми. Денег не оставалось даже на одеколон. И тогда наступало время проявить бригадирскую смекалку. "Все для человека!" - читал громко вслух Павка надпись на красном кумачовом плакате. "Все для блага человека!" бормотал он про себя и шел в соседний цех.
Через полчаса возвращался с банкой клея БФ, тщательно перемешивая ее деревянной лопаточкой.
- Что ты, мать твою, делаешь? - спрашивали Павку,- травануться не боитесь?
- Бригада желает опохмелиться! - церемонно отвечал Павка и продолжал болтать клей в банке.
Химия не хитрая, особенно по сравнению с гальваникой. Минут через сорок таких манипуляций тяжелые фракции отделялись от легких и спирт, извлеченный из клея, оседал в рабочих желудках. Жизнь кого угодно заставит крутиться.
Мастер Павку все-таки достал. Никто не видел и не слышал, как именно, но достал. Видели только как Павка схватил молоток и бросил мастеру в голову. В последний момент мастер, гнида изворотливая, наклонился и, потеряв равновесие, стукнулся ухом об сверлильный станок. Было много вони и много кровищи, получился большой скандал. Павка сам написал заявление об уходе. Но что именно произошло в тот раз между ними - никто из них никому не рассказал.
А потом настали девяностые и Павка купил свой завод у государства. Сумма примерно была такая, какую они отдавали в ресторане за вечер с бригадой. Бригада почти в полном составе осталась на заводе. И почти все рабочие остались работать на заводе. Кроме мастера. Он так и не стал начальником цеха. А когда Павка купил завод - уволился. Хотя Павка и предлагал ему остаться.
Зимой по выходным Павка ездил на рыбалку. На рыбалке мужики в милицейской форме собирали с рыбаков по рублю. Павка не хотел платить рубль. Он послал матом мужика в ментовской форме. Тот забрал у него бур, рюкзак и ящик с удочками. Был скандал. Мужик в форме его укорял:
- Ну что же вы, взрослый человек, а так матом ругаетесь?
- Чтобы я!? Матом!? Живого человека!? Да никогда в жизни!? - тянул Павка и пронзительное " жи-ИИИИИзни -ииииииии!" отзывалось эхом над замерзшим водоемом.
На следующий год Павка купил десять гектаров земли, вырыл глубокий пруд и запустил разную рыбу. Зимой пару раз приехал, но было совсем не то. Скучно.
- Поживу еще лет десять, а потом и пора, - иногда говорил Павка. Но по тому, как он вглядывался в глаза собеседнику, было ясно, что прожить Павка хочет явно больше десяти лет. Ну а чего бы и не пожить?
Праздники Павка устраивал с большим размахом. В ресторанах, по сто человек. Звал свою бывшую бригаду, рабочих с завода, друзей сына. Сын был бизнесмен. Он собирал цветной металл как будто на нужды Павкиного завода и отправлял его в Польшу. Он и его друзья ездили на бмв и мерседесах. На дне рождения рабочие напивались тихо. А друзья сына наклоняли головы, разгонялись и с ревом бились головами в живот гостям. Гости падали. Было не скучно.
Потом сын умер. Ночью. От инсульта. А Павка долго ходил на его могилу, висел на кресте и плакал навзрыд. Долгим таким, протяжным звуком: и-ииииииииииииииии!
И на рыбалку он больше не ездил.