Питер накренился на Восток.
maush Петрбург и впрямь стал ориентальным. Шумным, толкучим, как восточный базар. По тротуарам Невского проспекта в будний день течет толпа - я помню, такую я наблюдал в детстве, на майских празднествах.
Пахнет жиром и обожженными овощами - готовится шаверма (иногда, словно в пику заносчивым москвичам, в реестре рядом с шавермой значится «шаурма» - по более высокой цене). Толстый повар принимает деньги, бросает на раскаленный металл начиненную лепешку и вытирает пятерней пот с круглого сального лица.
В тесной стеклянной будке по соседству тоже торгуют горячим съестным. Внутри - двое: девушка и ее юнец помощник. Юнец без рубахи - жарко! - стащил с ноги стоптанный кроссовок и обтирает его тряпицей. Девушка расчесывает длинные волосы.
На улицах - лотки с мороженым и водой, возле каждого - черноволосая продавщица, на лице ее землистый комковатый загар.
По улочкам, отдаленным от центра, в первых этажах наскоро вырублены тесные лавки - в них есть все, от теплой водки до мертвенной колбасы. Ночью многие из них не закрываются, продавцы соловеют среди полок; в дверях, мешая проходу, стоят их друзья, скрашивая бдение вялым разговором.
Ресторация, носящая имя гордого американского форта, оставила прежнее имя, но сменила антураж: я с изумлением узнаю древние контуры Ичери-шехер, города-крепости. «Хозяева теперь - восточные люди», - отвечает официантка на мой недоуменный вопрос.
В Казанском соборе мужчины в шортах; простоволосые бабищи у алтаря, выставив перед собою тупые дилдо корейских объективов, жгут вспышками священника, совершающего таинство венчания.
Повсюду шоколадно от голых торсов и ног, одежда и обувь отвергаются, как досадная помеха, и в Царском Селе, неподалеку от Екатерининского дворца, юноша после купания в пруду выжимает последний снятый себя лоскут - нагой среди нагих парковых скульптур.