Аттракцион
Одно воскресенье в месяц Серов традиционно тратил на массовые развлечения. Было что-то педантичное в том, как он выбирал себе досуг, листая еженедельники с анонсами, разглядывая по пути домой афиши на щитах или прислушиваясь к рассказам коллег. Так в свое время Серов посмотрел зрелищный фильм о звездных сражениях, который все вокруг называли то третьим, то почему-то шестым, побывал на концерте джазовой певицы, которую все больше хвалили за фигуру, чем ругали за репертуар, и даже посмеялся на вечере знаменитого юмориста, который приучил всех к своим шуткам путем их настойчивого повторения с телеэкранов.
В этот раз Серов решил посетить Луна-парк.
Выстояв в довольно длинной очереди, он приобрел пять билетов - на аттракционы «Вверх тормашками», «Мир ужасов», «Американские горки», «Колесо обозрения» и «Авто-родео».
В Луна-парке было людно и шумно. Пахло шашлыками, подгоревшей кукурузой и откупоренным пивом. Осторожно лавируя между детьми, молодежью и отдыхающими постарше, Серов направился к «Авто-родео» - площадке, по которой сновали электромобили, чиркавшие упругими хвостами по сыпавшему искрами сетчатому потолку. Сев за руль, Серов побился резиновыми бортами о соседние машины и даже сумел выписать кривую восьмерку, пока не угодил пробку, где и промыкался вместе с десятком таких же горе-водителей две трети отпущенного на «Родео» времени.
После он перебрался в «Вверх тормашками» - комнату с меблировкой, посреди которой имелся скрюченный буквой «С» диванчик. Серов и другие посетители уселись на потертые подушки, и комната начала вращаться. Диванчик находился на неподвижной подвеске; стены и потолок менялись местами, то уползая за драные спинки и подлокотники, то вновь выныривая из-за них. Шкафы с приклеенной посудой, книжные полки и телевизор крутились тоже. Серов с рассеянным любопытством наблюдал за круговертью и, лишь когда она закончилась, сообразил вдруг, что подобное поведение комнаты должно было, по замыслу, вызвать у него иллюзию, будто кувыркается сам диванчик с людьми. Серов пожалел, что не понял этого сразу и не сумел оценить аттракциона по достоинству.
Затем настал черед «Мира ужасов». Серов неловко втиснулся в узкое креслице, закрепленное на рельсе, и был отправлен в путешествие. Подпружиненные двери с железным грохотом захлопнулись за его спиной, оставив снаружи пестрые полосатые зонты над лотками со снедью, голосистую толпу и музыку из репродуктора. Креслице, подрагивая, скрипуче двигалось вперед. В галерее было темно, Серов напрасно поморгал - и тут же замерцала красная лампа, взвыла сирена, из-за угла наполовину вывалился монстр из папье-маше, а сбоку распахнулся ящик, из которого появился грубо размалеванный мертвец на шарнире. «Надо же», - пробормотал Серов. Он обеспокоился лишь однажды - когда креслице внезапно ускорилось, и стало казаться, будто оно неминуемо свалится с рельса на повороте.
Перед «Американскими горками» Серов немного задумался: витая лента, по которой неслись сцепленные цугом вагонетки, внушала некоторые опасения. Однако билет был уже куплен, поэтому Серов занял место и вцепился в поручень. На пояс Серову опустился страховочный рычаг, в уши ткнулся звонок - вагонетки бойко поползли вверх. На пике первого же холма - с земли он выглядел вовсе невысоким, но отсюда, с вершины, казался циклопическим - поезд прянул и ринулся с крутого склона. Серов зажмурился, его сердце и желудок одновременно столкнулись в горле, словно гоголевские персонажи у двери. Вокруг завизжали. Поезд снова рванул вверх, наклонился, упал. У Серова взмокли ладони. Вагонетки накренились, Серов опасливо приоткрыл глаза - и напрасно: поезд ворвался в мертвую петлю, земля и небо сменили друг друга, вмиг добившись того, чего не смогла сделать наивная хитрость «Вверх-тормашек»; Серов понял внезапно, что вопит вместе со всеми и больше всего на свете хочет немедленного, сиюсекундного, окончательного прекращения дурного развлечения. При подъеме на последнюю, самую высокую гору, поезд сбросил скорость до предела. Серов с тоской ожидал завершающего падения и с непонятным любопытством подумал вдруг: что, если страховочный рычаг откажет? Не в силах преодолеть искушения, он отлепил ладонь от поручня и попытался отжать планку от своего пояса. Та неожиданно поддалась. Серову стало страшно. Он попробовал приладить рычаг на место, но гнутая конструкция лишь бестолково болталась, отказываясь фиксироваться. Поезд дернулся и понесся вниз. Серов заорал. Поезд, низвергаясь, начал круто заворачивать влево, Серова потащило вбок, ладони его заскользили по захватанному пластику, бедро прижалось к куцему правому борту. Долгожданная платформа, пункт остановки, никак не желала приближаться, несмотря на дикую скорость. Серов уперся в пол - и его правая нога немедленно выскочила из вагонетки, шаркнув каблуком по рифленому полу. Серов в ужасе попытался перехватить поручень надежнее, но только сделал хуже: трубка вырвалась из рук, Серова швырнуло вправо, небо и земля снова затеяли чехарду, к ним присоединилось ограждение аттракциона, и Серов с опозданием понял, что последнюю мертвую петлю он выполнил сам, уже без компании визгливых пассажиров покинутого им поезда.
Открыв глаза, Серов различил над собой белое облако и не сразу узнал в нем больничный потолок.
- Пришел в себя? - спросил кто-то, оказавшийся врачом в зеленоватом халате, и грубовато продолжил: - В рубашке ты родился. Счастливчик.
Врач помолчал и непонятно добавил:
- А, может, и нет. Как посмотреть.
Серов хотел ответить, но не смог, как не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. Рассудок, одолеваемый тошнотным туманом, тут же объяснил ему, что это значит: полный паралич, пожизненная неподвижность, существование в теле-полутрупе. Серову стало жутко, и сознание пришло к нему на помощь - отключилось.
Чуть позже выяснилось, что состояние Серова все же не столь безнадежно. Посленаркозное оцепенение прошло - правда, открыв тем самым дорогу боли. Врач безжалостно обрисовал перспективы: возможна ампутация ноги, даже - очень возможна. Серов тупо кивал, а по ночам плакал от страха и жалости к себе.
В госпитале, надолго ставшем Серову пристанищем, его навестили четыре раза. Дважды приходили сослуживцы, приносили безжалостно-веселые рыжие апельсины и апельсиновый же сок в пакетах. Еще один посетитель назвался юрисконсультом и поинтересовался: известно ли Серову, что он грубо нарушил правила безопасности аттракциона «Американские горки» и тем самым нанес его владельцам огромнейший ущерб? Серов испуганно отнекивался. Потея лбом и висками, юрисконсульт строго отчитал Серова и подсунул ему на подпись какие-то бумаги, обещая представить дело так, чтобы нарушитель Серов не подвергся финансовой ответственности. Одуревший Серов расписался на множестве листов, после чего разом повеселевший юрисконсульт с облегчением перевел дух и покинул палату. Последним был следователь, скучно заполнивший единственную страницу протокола - Серов ответил на его вопросы, путаясь в показаниях из боязни предстать виновником происшествия.
Ногу Серову сохранили - хирург водил в палату своих коллег и интернов и с оправданной гордостью рассказывал, как ему удалось добиться этого чуда. Пациента он не стеснялся, и Серов узнал о своем будущем много хорошего и плохого. Плохого было больше, но врачи поздравляли хирурга.
Потом Серов долго сидел дома, окованный пыточным илизаровским конструктором, потом учился ходить с костылями, потом - с тростью.
Еще более потом он вернулся на работу. Шеф Серова, с которым у того всегда были натянутые отношения, формально поздравил подчиненного, вскользь упомянув, что из-за той давней неявки на службу, с которой началось долгое отсутствие Серова, контора упустила крупный контракт. Серов слушал, чувствуя, как сердце и желудок толкутся в горле - это означало падение, болезненное и неминуемое.
- Вам ведь теперь потребуется иной, щадящий режим? - внимательно поинтересовался шеф.
Серов, дрожа, кивнул.
Эту работу он потерял.
На новом месте Серов устроился с трудом и с еще большим трудом прижился: он боялся своего нового статуса инвалида, и ему казалось, будто окружающие относятся к нему с брезгливостью.
Затем случилась еще одна напасть. К Серову, ковылявшему с тростью по вечерней улице, пристала подвыпившая шпана. Глумливо насмехаясь, юнцы потребовали денег, а когда он замешкался, один из группы, самый дурной или самый опасный, выщелкнул из кулака тусклое лезвие, холодно лизнувшее кожу Серова: склабясь, юнец провел ножом по его горлу, как неопытный брадобрей, и процедил:
- Гони лавэ.
Ужас обездвижил Серова, юнцу пришлось самому искать бумажник в кармане пиджака. В наказание напавший выбил ногой трость, и Серов повалился на асфальт, трясясь в ожидании смертельного удара. Юнцы скрылись. С того вечера Серова начали мучить ночные кошмары.
Два месяца спустя Серов обнаружил на коже безболезненную белесую припухлость. Он не обратил на нее внимания, тем более, что бугорок никак его не беспокоил, но через месяц белизна расползлась шире. Врач-терапевт, к которой обратился Серов, поначалу слушала невнимательно («Все инвалиды - записные нытики!»), но после, взглянув, посерьезнела и нацарапала направление. Блудливо отводя глаза, начала объяснять, как и куда проехать. Серов обмер.
- Не переживайте, - фальшиво утешала терапевт. - Это только название у больницы жутковатое, но там ведь много чем занимаются. Даже морщины разглаживают.
Серов, не прощаясь, вышел. Он летел вниз.
Результаты анализов подтвердили онкологию.
Серов сгорел за год. Он быстро иссох, выпустил из себя жизнь, как проколотый мяч стравливает воздух. Где-то на середине срока, измученный болезнью и боязнью, он захотел покончить с собой, однако так и решился сунуть голову в петлю. Прыжок с балкона он тоже отверг - после Луна-парка он был не в силах смотреть на землю с большой высоты.
В последние дни его непрерывно мучил страх близкого небытия - Серов осознавал, что его время истекло, но не мог примириться со смертью. Изнывая от боли, он хотел жить - еще, вечно. Когда, наконец, суррогат жизненной силы, сочившийся в его опавшую оболочку через жало капельницы, перестал поддерживать агонию организма, в глазах Серова почернело. Свет, боль, жизнь - все кануло в ужас, самый сильный из всех, какой он когда-либо испытывал. Серов почувствовал, что движется, перемещается во тьме. Шум в ушах сменился скрежетом, где-то там, впереди, куда несло Серова, проклюнулся слабый свет. Справа и слева мелькнули жуткие силуэты, Серова качнуло, две подпружиненные створки распахнулись наружу, и креслице на рельсе выехало в сияние, в воскресный день с запахами шашлыка, подгоревшей кукурузы и откупоренного пива, к пестрым полосатым зонтам над лотками со снедью, голосистой толпе и музыке из репродуктора. Двери «Мира ужасов» захлопнулись с железным грохотом. Серов судорожно вздохнул и разжал кулак, в котором были смяты два не использованных билета - на «Американские горки» и на «Колесо обозрения».
В этот раз Серов решил посетить Луна-парк.
Выстояв в довольно длинной очереди, он приобрел пять билетов - на аттракционы «Вверх тормашками», «Мир ужасов», «Американские горки», «Колесо обозрения» и «Авто-родео».
В Луна-парке было людно и шумно. Пахло шашлыками, подгоревшей кукурузой и откупоренным пивом. Осторожно лавируя между детьми, молодежью и отдыхающими постарше, Серов направился к «Авто-родео» - площадке, по которой сновали электромобили, чиркавшие упругими хвостами по сыпавшему искрами сетчатому потолку. Сев за руль, Серов побился резиновыми бортами о соседние машины и даже сумел выписать кривую восьмерку, пока не угодил пробку, где и промыкался вместе с десятком таких же горе-водителей две трети отпущенного на «Родео» времени.
После он перебрался в «Вверх тормашками» - комнату с меблировкой, посреди которой имелся скрюченный буквой «С» диванчик. Серов и другие посетители уселись на потертые подушки, и комната начала вращаться. Диванчик находился на неподвижной подвеске; стены и потолок менялись местами, то уползая за драные спинки и подлокотники, то вновь выныривая из-за них. Шкафы с приклеенной посудой, книжные полки и телевизор крутились тоже. Серов с рассеянным любопытством наблюдал за круговертью и, лишь когда она закончилась, сообразил вдруг, что подобное поведение комнаты должно было, по замыслу, вызвать у него иллюзию, будто кувыркается сам диванчик с людьми. Серов пожалел, что не понял этого сразу и не сумел оценить аттракциона по достоинству.
Затем настал черед «Мира ужасов». Серов неловко втиснулся в узкое креслице, закрепленное на рельсе, и был отправлен в путешествие. Подпружиненные двери с железным грохотом захлопнулись за его спиной, оставив снаружи пестрые полосатые зонты над лотками со снедью, голосистую толпу и музыку из репродуктора. Креслице, подрагивая, скрипуче двигалось вперед. В галерее было темно, Серов напрасно поморгал - и тут же замерцала красная лампа, взвыла сирена, из-за угла наполовину вывалился монстр из папье-маше, а сбоку распахнулся ящик, из которого появился грубо размалеванный мертвец на шарнире. «Надо же», - пробормотал Серов. Он обеспокоился лишь однажды - когда креслице внезапно ускорилось, и стало казаться, будто оно неминуемо свалится с рельса на повороте.
Перед «Американскими горками» Серов немного задумался: витая лента, по которой неслись сцепленные цугом вагонетки, внушала некоторые опасения. Однако билет был уже куплен, поэтому Серов занял место и вцепился в поручень. На пояс Серову опустился страховочный рычаг, в уши ткнулся звонок - вагонетки бойко поползли вверх. На пике первого же холма - с земли он выглядел вовсе невысоким, но отсюда, с вершины, казался циклопическим - поезд прянул и ринулся с крутого склона. Серов зажмурился, его сердце и желудок одновременно столкнулись в горле, словно гоголевские персонажи у двери. Вокруг завизжали. Поезд снова рванул вверх, наклонился, упал. У Серова взмокли ладони. Вагонетки накренились, Серов опасливо приоткрыл глаза - и напрасно: поезд ворвался в мертвую петлю, земля и небо сменили друг друга, вмиг добившись того, чего не смогла сделать наивная хитрость «Вверх-тормашек»; Серов понял внезапно, что вопит вместе со всеми и больше всего на свете хочет немедленного, сиюсекундного, окончательного прекращения дурного развлечения. При подъеме на последнюю, самую высокую гору, поезд сбросил скорость до предела. Серов с тоской ожидал завершающего падения и с непонятным любопытством подумал вдруг: что, если страховочный рычаг откажет? Не в силах преодолеть искушения, он отлепил ладонь от поручня и попытался отжать планку от своего пояса. Та неожиданно поддалась. Серову стало страшно. Он попробовал приладить рычаг на место, но гнутая конструкция лишь бестолково болталась, отказываясь фиксироваться. Поезд дернулся и понесся вниз. Серов заорал. Поезд, низвергаясь, начал круто заворачивать влево, Серова потащило вбок, ладони его заскользили по захватанному пластику, бедро прижалось к куцему правому борту. Долгожданная платформа, пункт остановки, никак не желала приближаться, несмотря на дикую скорость. Серов уперся в пол - и его правая нога немедленно выскочила из вагонетки, шаркнув каблуком по рифленому полу. Серов в ужасе попытался перехватить поручень надежнее, но только сделал хуже: трубка вырвалась из рук, Серова швырнуло вправо, небо и земля снова затеяли чехарду, к ним присоединилось ограждение аттракциона, и Серов с опозданием понял, что последнюю мертвую петлю он выполнил сам, уже без компании визгливых пассажиров покинутого им поезда.
Открыв глаза, Серов различил над собой белое облако и не сразу узнал в нем больничный потолок.
- Пришел в себя? - спросил кто-то, оказавшийся врачом в зеленоватом халате, и грубовато продолжил: - В рубашке ты родился. Счастливчик.
Врач помолчал и непонятно добавил:
- А, может, и нет. Как посмотреть.
Серов хотел ответить, но не смог, как не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. Рассудок, одолеваемый тошнотным туманом, тут же объяснил ему, что это значит: полный паралич, пожизненная неподвижность, существование в теле-полутрупе. Серову стало жутко, и сознание пришло к нему на помощь - отключилось.
Чуть позже выяснилось, что состояние Серова все же не столь безнадежно. Посленаркозное оцепенение прошло - правда, открыв тем самым дорогу боли. Врач безжалостно обрисовал перспективы: возможна ампутация ноги, даже - очень возможна. Серов тупо кивал, а по ночам плакал от страха и жалости к себе.
В госпитале, надолго ставшем Серову пристанищем, его навестили четыре раза. Дважды приходили сослуживцы, приносили безжалостно-веселые рыжие апельсины и апельсиновый же сок в пакетах. Еще один посетитель назвался юрисконсультом и поинтересовался: известно ли Серову, что он грубо нарушил правила безопасности аттракциона «Американские горки» и тем самым нанес его владельцам огромнейший ущерб? Серов испуганно отнекивался. Потея лбом и висками, юрисконсульт строго отчитал Серова и подсунул ему на подпись какие-то бумаги, обещая представить дело так, чтобы нарушитель Серов не подвергся финансовой ответственности. Одуревший Серов расписался на множестве листов, после чего разом повеселевший юрисконсульт с облегчением перевел дух и покинул палату. Последним был следователь, скучно заполнивший единственную страницу протокола - Серов ответил на его вопросы, путаясь в показаниях из боязни предстать виновником происшествия.
Ногу Серову сохранили - хирург водил в палату своих коллег и интернов и с оправданной гордостью рассказывал, как ему удалось добиться этого чуда. Пациента он не стеснялся, и Серов узнал о своем будущем много хорошего и плохого. Плохого было больше, но врачи поздравляли хирурга.
Потом Серов долго сидел дома, окованный пыточным илизаровским конструктором, потом учился ходить с костылями, потом - с тростью.
Еще более потом он вернулся на работу. Шеф Серова, с которым у того всегда были натянутые отношения, формально поздравил подчиненного, вскользь упомянув, что из-за той давней неявки на службу, с которой началось долгое отсутствие Серова, контора упустила крупный контракт. Серов слушал, чувствуя, как сердце и желудок толкутся в горле - это означало падение, болезненное и неминуемое.
- Вам ведь теперь потребуется иной, щадящий режим? - внимательно поинтересовался шеф.
Серов, дрожа, кивнул.
Эту работу он потерял.
На новом месте Серов устроился с трудом и с еще большим трудом прижился: он боялся своего нового статуса инвалида, и ему казалось, будто окружающие относятся к нему с брезгливостью.
Затем случилась еще одна напасть. К Серову, ковылявшему с тростью по вечерней улице, пристала подвыпившая шпана. Глумливо насмехаясь, юнцы потребовали денег, а когда он замешкался, один из группы, самый дурной или самый опасный, выщелкнул из кулака тусклое лезвие, холодно лизнувшее кожу Серова: склабясь, юнец провел ножом по его горлу, как неопытный брадобрей, и процедил:
- Гони лавэ.
Ужас обездвижил Серова, юнцу пришлось самому искать бумажник в кармане пиджака. В наказание напавший выбил ногой трость, и Серов повалился на асфальт, трясясь в ожидании смертельного удара. Юнцы скрылись. С того вечера Серова начали мучить ночные кошмары.
Два месяца спустя Серов обнаружил на коже безболезненную белесую припухлость. Он не обратил на нее внимания, тем более, что бугорок никак его не беспокоил, но через месяц белизна расползлась шире. Врач-терапевт, к которой обратился Серов, поначалу слушала невнимательно («Все инвалиды - записные нытики!»), но после, взглянув, посерьезнела и нацарапала направление. Блудливо отводя глаза, начала объяснять, как и куда проехать. Серов обмер.
- Не переживайте, - фальшиво утешала терапевт. - Это только название у больницы жутковатое, но там ведь много чем занимаются. Даже морщины разглаживают.
Серов, не прощаясь, вышел. Он летел вниз.
Результаты анализов подтвердили онкологию.
Серов сгорел за год. Он быстро иссох, выпустил из себя жизнь, как проколотый мяч стравливает воздух. Где-то на середине срока, измученный болезнью и боязнью, он захотел покончить с собой, однако так и решился сунуть голову в петлю. Прыжок с балкона он тоже отверг - после Луна-парка он был не в силах смотреть на землю с большой высоты.
В последние дни его непрерывно мучил страх близкого небытия - Серов осознавал, что его время истекло, но не мог примириться со смертью. Изнывая от боли, он хотел жить - еще, вечно. Когда, наконец, суррогат жизненной силы, сочившийся в его опавшую оболочку через жало капельницы, перестал поддерживать агонию организма, в глазах Серова почернело. Свет, боль, жизнь - все кануло в ужас, самый сильный из всех, какой он когда-либо испытывал. Серов почувствовал, что движется, перемещается во тьме. Шум в ушах сменился скрежетом, где-то там, впереди, куда несло Серова, проклюнулся слабый свет. Справа и слева мелькнули жуткие силуэты, Серова качнуло, две подпружиненные створки распахнулись наружу, и креслице на рельсе выехало в сияние, в воскресный день с запахами шашлыка, подгоревшей кукурузы и откупоренного пива, к пестрым полосатым зонтам над лотками со снедью, голосистой толпе и музыке из репродуктора. Двери «Мира ужасов» захлопнулись с железным грохотом. Серов судорожно вздохнул и разжал кулак, в котором были смяты два не использованных билета - на «Американские горки» и на «Колесо обозрения».