LytdybrЪ-2
24-го, вторник
Утром проснулся еще до света, Натали спала подле - томная, разморенная. В голову лезли мысли, дню довлело забот. Как ни жаль было покидать постели - встал, вызвонил брегетом зорю; Натали оторвала голову от подушки - милая, милая.
Туалет был привычно скор: выгладил щеки золингеном, обжег кожу кёльнской водой. Слышно было, как в детской пробудились Сонюшка и Варенька.
Собрались к столу. Завтрак едва не запоздал: grand-maman внезапно захотелось к непременному кофе гренков, никто не посмел перечить, в кухне поднялся переполох - не нашлось пармезана, без которого grand-maman не чает сего лакомства. Натали моргала ресницами чуть сонно. Маменька поглядывала на меня умоляюще, рара лишь хмыкал.
В присутствие, однако ж, добрался без опоздания. Там, как всегда об эту пору, творился форменный вавилон; аппараты разрывались, хлопоты случались жуткие. Сел за стол и более цельного часа разбирал дела и чернилил бумаги. Аппараты требовали меня в шесть мест сразу. Не обошлось и без несуразиц: щебень не был доставлен ко времени, зато прибыл, наоборот, лес; запас газу почти иссяк; сверху поступил новый циркуляр для всеобщего исполнения; Модест Петрович донес, что мастер запил в горькую.
Наконец, справив всем бумаги, отослал работников и сам поднялся на ноги. Прихватив из шкапа защитную каскетку и каучуковые сапоги, направился вниз. Модест Петрович вызвался сопровождать.
Шофер прежде вытряс из нас душу, но все же довез, помогая себе клаксоном. В иных местах колесо топло едва не по ступицу.
На месте было затишье - не в пример конторским баталиям. Двое недотёп болтали раствор для кладки. Старшего не было видно.
Я втиснулся в сапоги, напялил каскетку. Модест Петрович выскочил вперед и стал кликать набольшего. Через сколько-то времени с лесов скарабкался вниз мастеровой в каскетке набекрень, в затрапезном облачении без пуговиц, зачем-то запахнутом на левую сторону, и в широком поясе.
- Отчего, любезнейший, не изволили пристегнуть в выси сarabine? - строго вопросил я.
Мастеровой не нашелся с ответом. Модест Петрович, не выдержав, громогласно припечатал его в сердцах столь крепким доннерветтером, что в дальних окнах без рам повыскакивали изумленные физиономии.
Поминая как чорта, так и всякие басурманские упреки, Модест Петрович трепал цепь на поясе кулёмы и иерихонил:
- Что, кабы прибыл теперь с нами инспектор с аудитом? Ведаешь, что творишь? Старший, старший где?!
Тарарам устроили на совесть.
Старший нашелся в отведенной ему кибитке. Комкая в кулаке измусоленную страницу проэкта, присоединился к нам и выступал, куда и мы, из субординации держась на шаг в стороне и дыша вбок.
Беспорядка хватало.
Модест Петрович чинил разнос за разносом. Я, наткнувшись на приключившийся некстати гвоздь, едва не изодрал рукав и упал в настроении.
У простенка напали на опрокинутый возок, груженный стеклянными листами. Листы были неладны: иные треснули по всему плацу, иные рассыпались вдребезги. Модест Петрович дошел лицом до пурпурной апоплектичности; я также был раздосадован.
С трудом наладив ход вверенной мне махины, поворотил назад, к выходу. Модест Петрович одышливо клял на обратном пути работников.
Дабы загладить вину, старший прислал татарина с кишкой - омыть нам авто, что посланный и проделал с присущей этому племени молчаливой деловитостью. Впрочем, покинув периметр, мы тотчас же ухнули в бездорожное бучило, что свело на нет все старания работника.
- Вновь без трапезы обошлись, - пробурчал Модест Петрович, сверившись с хронометром.
Время и впрямь было уже послеобеденное.
Остаток дня промелькнул в сопутствующих тяготах.
Вечером, за семейным ужином, я ел с отменным аппетитом. Варенька под конец затеяла шалить, Натали одернула ее, дочурка скуксилась и не удержалась от слез. Маменька вступилась за нее, grand-maman смотрела неодобрительно, рара держал нейтралитет; вскоре мир был восстановлен.
После ужина играли в фанты.
Затем я, уединившись, писал в дневник, Натали уложила девочек, рара раскурил любимую черешневую трубку. Я, по обыкновению, прочел вслух написанное. Маменька немного морщилась: некоторые слова смущали ее слух.
- Ты небрежен в выражениях, Николя, - мягко отчитала она меня. - Дозволительно ли такое в обществе?
Я поцеловал ее в щеку:
- Maman, эти слова - сама жизнь, - произнес я извинительно, но вместе с тем и упорно. - Нельзя делать вид, будто их не существует.
- Иногда мне жаль, что мы позволили тебе пойти по строительному ведомству, - вздохнула маменька.
Grand-maman, по счастью, недослышала диспута, а рара отмолчался.
Когда мы с Натали, предварительно пожелав всем покойной ночи, уединились, я, несколько взбудораженный, спросил у нее:
- Ты тоже коришь меня за нынешнее упоминание чорта?
- Жена не должна осуждать своего мужа, - улыбнулась она и шутливо стукнула меня веером. - Только пожалуйста, Ники, обещай, что не будешь рассказывать о своих похождениях дочерям - по крайней мере, в ближайшие десять лет.
Утром проснулся еще до света, Натали спала подле - томная, разморенная. В голову лезли мысли, дню довлело забот. Как ни жаль было покидать постели - встал, вызвонил брегетом зорю; Натали оторвала голову от подушки - милая, милая.
Туалет был привычно скор: выгладил щеки золингеном, обжег кожу кёльнской водой. Слышно было, как в детской пробудились Сонюшка и Варенька.
Собрались к столу. Завтрак едва не запоздал: grand-maman внезапно захотелось к непременному кофе гренков, никто не посмел перечить, в кухне поднялся переполох - не нашлось пармезана, без которого grand-maman не чает сего лакомства. Натали моргала ресницами чуть сонно. Маменька поглядывала на меня умоляюще, рара лишь хмыкал.
В присутствие, однако ж, добрался без опоздания. Там, как всегда об эту пору, творился форменный вавилон; аппараты разрывались, хлопоты случались жуткие. Сел за стол и более цельного часа разбирал дела и чернилил бумаги. Аппараты требовали меня в шесть мест сразу. Не обошлось и без несуразиц: щебень не был доставлен ко времени, зато прибыл, наоборот, лес; запас газу почти иссяк; сверху поступил новый циркуляр для всеобщего исполнения; Модест Петрович донес, что мастер запил в горькую.
Наконец, справив всем бумаги, отослал работников и сам поднялся на ноги. Прихватив из шкапа защитную каскетку и каучуковые сапоги, направился вниз. Модест Петрович вызвался сопровождать.
Шофер прежде вытряс из нас душу, но все же довез, помогая себе клаксоном. В иных местах колесо топло едва не по ступицу.
На месте было затишье - не в пример конторским баталиям. Двое недотёп болтали раствор для кладки. Старшего не было видно.
Я втиснулся в сапоги, напялил каскетку. Модест Петрович выскочил вперед и стал кликать набольшего. Через сколько-то времени с лесов скарабкался вниз мастеровой в каскетке набекрень, в затрапезном облачении без пуговиц, зачем-то запахнутом на левую сторону, и в широком поясе.
- Отчего, любезнейший, не изволили пристегнуть в выси сarabine? - строго вопросил я.
Мастеровой не нашелся с ответом. Модест Петрович, не выдержав, громогласно припечатал его в сердцах столь крепким доннерветтером, что в дальних окнах без рам повыскакивали изумленные физиономии.
Поминая как чорта, так и всякие басурманские упреки, Модест Петрович трепал цепь на поясе кулёмы и иерихонил:
- Что, кабы прибыл теперь с нами инспектор с аудитом? Ведаешь, что творишь? Старший, старший где?!
Тарарам устроили на совесть.
Старший нашелся в отведенной ему кибитке. Комкая в кулаке измусоленную страницу проэкта, присоединился к нам и выступал, куда и мы, из субординации держась на шаг в стороне и дыша вбок.
Беспорядка хватало.
Модест Петрович чинил разнос за разносом. Я, наткнувшись на приключившийся некстати гвоздь, едва не изодрал рукав и упал в настроении.
У простенка напали на опрокинутый возок, груженный стеклянными листами. Листы были неладны: иные треснули по всему плацу, иные рассыпались вдребезги. Модест Петрович дошел лицом до пурпурной апоплектичности; я также был раздосадован.
С трудом наладив ход вверенной мне махины, поворотил назад, к выходу. Модест Петрович одышливо клял на обратном пути работников.
Дабы загладить вину, старший прислал татарина с кишкой - омыть нам авто, что посланный и проделал с присущей этому племени молчаливой деловитостью. Впрочем, покинув периметр, мы тотчас же ухнули в бездорожное бучило, что свело на нет все старания работника.
- Вновь без трапезы обошлись, - пробурчал Модест Петрович, сверившись с хронометром.
Время и впрямь было уже послеобеденное.
Остаток дня промелькнул в сопутствующих тяготах.
Вечером, за семейным ужином, я ел с отменным аппетитом. Варенька под конец затеяла шалить, Натали одернула ее, дочурка скуксилась и не удержалась от слез. Маменька вступилась за нее, grand-maman смотрела неодобрительно, рара держал нейтралитет; вскоре мир был восстановлен.
После ужина играли в фанты.
Затем я, уединившись, писал в дневник, Натали уложила девочек, рара раскурил любимую черешневую трубку. Я, по обыкновению, прочел вслух написанное. Маменька немного морщилась: некоторые слова смущали ее слух.
- Ты небрежен в выражениях, Николя, - мягко отчитала она меня. - Дозволительно ли такое в обществе?
Я поцеловал ее в щеку:
- Maman, эти слова - сама жизнь, - произнес я извинительно, но вместе с тем и упорно. - Нельзя делать вид, будто их не существует.
- Иногда мне жаль, что мы позволили тебе пойти по строительному ведомству, - вздохнула маменька.
Grand-maman, по счастью, недослышала диспута, а рара отмолчался.
Когда мы с Натали, предварительно пожелав всем покойной ночи, уединились, я, несколько взбудораженный, спросил у нее:
- Ты тоже коришь меня за нынешнее упоминание чорта?
- Жена не должна осуждать своего мужа, - улыбнулась она и шутливо стукнула меня веером. - Только пожалуйста, Ники, обещай, что не будешь рассказывать о своих похождениях дочерям - по крайней мере, в ближайшие десять лет.