"С четвертой цифры!.."
Подростком я обзавелся сомнительной привычкой: брал в руки непрочитанную книгу, раскрывал ее посредине и мельком смотрел на страницу. Если взгляд не цеплялся ни за какое слово, вновь раздвигал листы наугад, а если да - принимался читать, прямо с этого места. Я оправдывал себя тем, что всего лишь хочу ознакомиться с привлекшим внимание эпизодом, до которого слишком долго добираться с самого начала, но - всякий раз такое чтение заканчивалось только по достижении последней страницы в книге.
Это вовсе не означает, будто я ленился знакомиться с повествованиями целиком. Напротив, я захлопывал обложку для того, чтобы, перевернув книгу, вновь вернуться к ней - уже с начала. Мне не мешало знание о том, «чем все кончится» - лишь немного смешили многословные старания авторов познакомить меня с героями, о которых я к тому времени ведал уже достаточно. Так я понемногу добирался до места, которое, став для меня отправной точкой, служило одновременно и финишем, но - вот тут-то и таилась удручающее обстоятельство.
Повествование не состыковывалось. Оно не состыковывалось почти никогда - за редкими, редкими исключениями; его разрезанная живая ткань срасталась, образуя валик шва, мешавшего восприятию. Из начала, следовавшего за окончанием, само окончание никак не следовало: действие сопротивлялось замыканию в кольцо, стремилось продолжиться спиральным витком. Книги оставляли меня в недоумении.
Я долго избавлялся от этой привычки - боролся с искушением, упорно противился желанию устремиться в середину. В общем-то, пожалуй, я преуспел в этом.
Но… Сейчас я призадумался внезапно: а так ли уж я был неправ? Мой метод чтения был ближе к тому, что то и дело подсовывает повседневность: участие в жизнях людей, чьих предысторий мы зачастую не знаем. Ни авторского текста, ни пометок на полях: зацепленные эпизодом, движемся не от печки - с середины избы. И - когда нам порой все же рассказывают об истоках - замечаем обыкновенно: «Я бы на твоем месте поступил иначе».
Вот только в самый-самый конец я никогда не стремился заглянуть. Я и сейчас этого не хочу.
Это вовсе не означает, будто я ленился знакомиться с повествованиями целиком. Напротив, я захлопывал обложку для того, чтобы, перевернув книгу, вновь вернуться к ней - уже с начала. Мне не мешало знание о том, «чем все кончится» - лишь немного смешили многословные старания авторов познакомить меня с героями, о которых я к тому времени ведал уже достаточно. Так я понемногу добирался до места, которое, став для меня отправной точкой, служило одновременно и финишем, но - вот тут-то и таилась удручающее обстоятельство.
Повествование не состыковывалось. Оно не состыковывалось почти никогда - за редкими, редкими исключениями; его разрезанная живая ткань срасталась, образуя валик шва, мешавшего восприятию. Из начала, следовавшего за окончанием, само окончание никак не следовало: действие сопротивлялось замыканию в кольцо, стремилось продолжиться спиральным витком. Книги оставляли меня в недоумении.
Я долго избавлялся от этой привычки - боролся с искушением, упорно противился желанию устремиться в середину. В общем-то, пожалуй, я преуспел в этом.
Но… Сейчас я призадумался внезапно: а так ли уж я был неправ? Мой метод чтения был ближе к тому, что то и дело подсовывает повседневность: участие в жизнях людей, чьих предысторий мы зачастую не знаем. Ни авторского текста, ни пометок на полях: зацепленные эпизодом, движемся не от печки - с середины избы. И - когда нам порой все же рассказывают об истоках - замечаем обыкновенно: «Я бы на твоем месте поступил иначе».
Вот только в самый-самый конец я никогда не стремился заглянуть. Я и сейчас этого не хочу.