Последняя запись
Я решил убить свой ЖЖ.
Когда-то склонность к подобным действиям была мне непонятна. Я осуждал людей, пришедших к такому решению. Если б кто-нибудь год назад сказал мне, что однажды я сам примкну к их числу, я бы ему не поверил. Никогда прежде не ощущал я потребности в убийстве.
Сейчас я не могу в точности объяснить, как все развивалось. Это похоже на песчинку, попавшую в ботинок: сначала она лишь покалывает ногу, но со временем способна протереть в живой коже кровавую рану. Так, наверное, стало и с журналом. Эйфория от него осталась в прошлом. Журнал тяготил меня, раздражал, лежал на мне досадным грузом. Однажды я понял, что он всерьез мешает мне жить - и что сор из ботинка следовало вытрясти давным-давно.
Помню, как в голове моей впервые возникла эта мысль.
«Я убью его».
Именно так я и подумал, без ужаса, без гнева, почти буднично: «Я его убью».
И это спокойствие, эта отрешенность вдруг подтвердили мне, что дни моего живого журнала сочтены.
Я стал готовиться к убийству. Я чужд пафоса, я не собирался превращать это действо ни в трагедию, ни в фарс. И самое главное - я не хотел попадаться. Убийство - серьезная вещь: уж если вы задумали его, то стоит учесть все детали.
Я изучил жизнь своего журнала, и без того, казалось бы, знакомого мне достаточно. Он, как и все мы, был подвержен привычкам. Журнал был кичлив, самовлюблен, эгоистичен, любил чужое внимание и не жаловал других своим. Последнее обстоятельство было мне на руку: я рассчитывал, что моя пристальность не встревожит его. Чувствовал ли я при этом угрызения совести? Вряд ли. Неловкость соглядатая - да, но не стыд.
Журнал был на виду, но не постоянно. Целая толпа (из которой я почти никого не знал) называла его своим другом. Журнал надменно позволял ей делать это, но друзей, насколько я мог судить, у него не было. Многословный, порой даже болтливый, он был подвержен сменам настроения и время от времени умолкал, удаляясь от всех и не отвечая на обращения. Я отметил эти факты: и фазы молчания, и периодическую нелюдимость можно было использовать, чтобы убийство обнаружилось как можно позднее.
Чувствовал ли он нависшую над ним угрозу? Мне кажется, он всегда немного страдал паранойей и знал о своем диагнозе. Мания противодействия мнимым козням притупила его чувствительность к истинной опасности. По крайней мере, я не заметил изменений в его поведении - после начала моей слежки журнал оставался таким же пестрым, безвкусным и заносчивым, каким был ранее.
Я долго размышлял над проблемой алиби. «Самоубийство» я отверг - мне не хотелось гневить судьбу. Кроме того, для этого потребовалось бы исподволь подталкивать журнал к высказываниям, предваряющим такой исход, и я мог спугнуть жертву. В результате, я решил инсценировать кражу со взломом - с наши дни от этого не застрахован никто.
Наконец, настал день, когда я сказал себе: пора! Медлить далее было бы неразумно - подготовка к убийству стала затягивать меня как самодостаточный процесс. Я не хотел разрушать свою психику, я не желал больше терпеть ЖЖ рядом с собой.
Я явился по привычному адресу в последний раз. Говорят, птицы в курятнике чуют, когда хозяин приходит с намерением зарезать одну из них, и мечутся по углам. Журнал не метался. Глаза с юзерпика смотрели прямо не меня, и я опустил взгляд, наугад коснувшись прокрутки. Я не испугался, нет. Я просто не желал видеть в этих глазах проступающего понимания. Мне хотелось закончить все поскорее - без жестокости, суетливой возни и переживаний.
Я открыл консоль и, коснувшись кнопки «Удалить», замер на миг. Я вдруг остро - всем существом, почти физически - ощутил, что все это - всерьез. Не опасение, а лишь намек на него поколебал меня: хватит ли у меня духу? Останавливаться было нельзя. Журнал не сопротивлялся. «Ты уверен?» - только и сумел спросить он. Я твердо ответил: «Да», - и нажал со всей решимостью.
Через несколько секунд все было кончено.
Я стер следы своего пребывания и вышел. Это оказалось даже проще, чем я думал.
С улицы неслись детские крики и шум машин. За стеной звучали приглушенные голоса. Жизнь продолжалась.
А через несколько минут на меня накатило. Сам того не желая, я расщепил события на слова и сложил из них фразы. Последняя запись! Запись, содержащая историю смерти моего журнала!
Я вдруг упал в пустоту. Нет, наоборот, пустота возникла во мне. Журнал был мертв, и моим переживаниям не находилось места.
Я мучился несколько дней. Я и сейчас не вполне пришел в себя. Со дня убийства не прошло и месяца. Порой мне кажется, что мой журнал не исчез. Я мысленно привожу ему доводы, почему мне следовало поступить именно так. Я не оправдываюсь, нет! - но ловлю себя на том, что такой монолог невозможно адресовать действительно мертвому слушателю.
Последняя запись продолжает меня томить. Конечно, журнал убит, и пути назад нет - но отчего я не в силах избавиться от ощущения, что я ее сделаю?
Когда-то склонность к подобным действиям была мне непонятна. Я осуждал людей, пришедших к такому решению. Если б кто-нибудь год назад сказал мне, что однажды я сам примкну к их числу, я бы ему не поверил. Никогда прежде не ощущал я потребности в убийстве.
Сейчас я не могу в точности объяснить, как все развивалось. Это похоже на песчинку, попавшую в ботинок: сначала она лишь покалывает ногу, но со временем способна протереть в живой коже кровавую рану. Так, наверное, стало и с журналом. Эйфория от него осталась в прошлом. Журнал тяготил меня, раздражал, лежал на мне досадным грузом. Однажды я понял, что он всерьез мешает мне жить - и что сор из ботинка следовало вытрясти давным-давно.
Помню, как в голове моей впервые возникла эта мысль.
«Я убью его».
Именно так я и подумал, без ужаса, без гнева, почти буднично: «Я его убью».
И это спокойствие, эта отрешенность вдруг подтвердили мне, что дни моего живого журнала сочтены.
Я стал готовиться к убийству. Я чужд пафоса, я не собирался превращать это действо ни в трагедию, ни в фарс. И самое главное - я не хотел попадаться. Убийство - серьезная вещь: уж если вы задумали его, то стоит учесть все детали.
Я изучил жизнь своего журнала, и без того, казалось бы, знакомого мне достаточно. Он, как и все мы, был подвержен привычкам. Журнал был кичлив, самовлюблен, эгоистичен, любил чужое внимание и не жаловал других своим. Последнее обстоятельство было мне на руку: я рассчитывал, что моя пристальность не встревожит его. Чувствовал ли я при этом угрызения совести? Вряд ли. Неловкость соглядатая - да, но не стыд.
Журнал был на виду, но не постоянно. Целая толпа (из которой я почти никого не знал) называла его своим другом. Журнал надменно позволял ей делать это, но друзей, насколько я мог судить, у него не было. Многословный, порой даже болтливый, он был подвержен сменам настроения и время от времени умолкал, удаляясь от всех и не отвечая на обращения. Я отметил эти факты: и фазы молчания, и периодическую нелюдимость можно было использовать, чтобы убийство обнаружилось как можно позднее.
Чувствовал ли он нависшую над ним угрозу? Мне кажется, он всегда немного страдал паранойей и знал о своем диагнозе. Мания противодействия мнимым козням притупила его чувствительность к истинной опасности. По крайней мере, я не заметил изменений в его поведении - после начала моей слежки журнал оставался таким же пестрым, безвкусным и заносчивым, каким был ранее.
Я долго размышлял над проблемой алиби. «Самоубийство» я отверг - мне не хотелось гневить судьбу. Кроме того, для этого потребовалось бы исподволь подталкивать журнал к высказываниям, предваряющим такой исход, и я мог спугнуть жертву. В результате, я решил инсценировать кражу со взломом - с наши дни от этого не застрахован никто.
Наконец, настал день, когда я сказал себе: пора! Медлить далее было бы неразумно - подготовка к убийству стала затягивать меня как самодостаточный процесс. Я не хотел разрушать свою психику, я не желал больше терпеть ЖЖ рядом с собой.
Я явился по привычному адресу в последний раз. Говорят, птицы в курятнике чуют, когда хозяин приходит с намерением зарезать одну из них, и мечутся по углам. Журнал не метался. Глаза с юзерпика смотрели прямо не меня, и я опустил взгляд, наугад коснувшись прокрутки. Я не испугался, нет. Я просто не желал видеть в этих глазах проступающего понимания. Мне хотелось закончить все поскорее - без жестокости, суетливой возни и переживаний.
Я открыл консоль и, коснувшись кнопки «Удалить», замер на миг. Я вдруг остро - всем существом, почти физически - ощутил, что все это - всерьез. Не опасение, а лишь намек на него поколебал меня: хватит ли у меня духу? Останавливаться было нельзя. Журнал не сопротивлялся. «Ты уверен?» - только и сумел спросить он. Я твердо ответил: «Да», - и нажал со всей решимостью.
Через несколько секунд все было кончено.
Я стер следы своего пребывания и вышел. Это оказалось даже проще, чем я думал.
С улицы неслись детские крики и шум машин. За стеной звучали приглушенные голоса. Жизнь продолжалась.
А через несколько минут на меня накатило. Сам того не желая, я расщепил события на слова и сложил из них фразы. Последняя запись! Запись, содержащая историю смерти моего журнала!
Я вдруг упал в пустоту. Нет, наоборот, пустота возникла во мне. Журнал был мертв, и моим переживаниям не находилось места.
Я мучился несколько дней. Я и сейчас не вполне пришел в себя. Со дня убийства не прошло и месяца. Порой мне кажется, что мой журнал не исчез. Я мысленно привожу ему доводы, почему мне следовало поступить именно так. Я не оправдываюсь, нет! - но ловлю себя на том, что такой монолог невозможно адресовать действительно мертвому слушателю.
Последняя запись продолжает меня томить. Конечно, журнал убит, и пути назад нет - но отчего я не в силах избавиться от ощущения, что я ее сделаю?