Солнцеворот
(Кварта вторая)
Телец
Ванька был - что телок: сильный да глупый. Проказ не замышлял, но участвовать участвовал - подзуживали.
Например:
- А слабо тебе колоду голыми руками напополам?
Ваньке не слабо. Встал, вышел. Куда?
Потом шум: взял Ванька колоду, на которой мясник туши рубил, нашел на ней зазубрину поглубже, пальцы вставил, напрягся, посопел. Кряк! Изрядный горбыль отщепил. Мясник на него, только Ванька не туша, топора не дожидался - хватил кулаком, мясник с копыт. Едва замяли.
Голова местный на мужиков крепко давил. Сам желчный, въедливый. Никому спуску не давал. И ему не давали. Бабы. В башке уж седина, а жил холостяком - на голову не зарились: злющий, скупой, глаза рыбьи.
Раз апрель был, земля после зимы отошла. Ребята Ваньке:
- А слабо тебе с кладбища ангела притащить и голове под окна поставить?
Ангел на кладбище издревле стоял, весь замшел. Один такой был. Вроде бы, лежала под ним девка, рассудком тронувшаяся. Ходила байка: при жизни замуж ее не брали, так она сама парней под венец зазывала, кольцом манила. Вот и получился бы голове двойной намек: место твое на кладбище, а польстится на тебя лишь безмозглая покойница.
Известно: Ваньке ничего не слабо. Вечером условились, ночью пошел. С утра ангела под окнами не было - не сдюжил Ванька, что ли? Хотели спросить, а он сгинул. Попозже нашли, правда. На кладбище, у дыры в земле, возле ангела свороченного. Там и сидел. Живой, не надорвался. А языка лишился, все «муууу…» да «м-му…» Колечко какое-то позеленевшее в пальцах крутил, к лицу своему тянул, будто в нос вставить пытался. Где его и нашел-то?
Сколько ни пытались, а в ум его не привели. Спровадили в лечебницу, в центр, оттуда уж он не вернулся. Говорят ведь: не врачи нынче, а живодеры.
Близнецы
В Сибири мест заповедных не счесть. Про иные мало кто знает, а уж если и ведает - то помалкивает. Там не только человечку, целому селению укрыться можно.
В одном из таких давние обособленцы живут. Когда и зачем от мира удалились - сами не помнят. С теми, кто вне тайги, почти не общаются. Охотятся. В реке рыбачат. Что-то земля сама дает, что-то сажают. Самородки моют. Изредка направляют ходоков «за деревья». Те идут долго, несут много. Встречаются тайно лишь с одним - двумя проверенными людьми. Сдают меха, золотишко. Назад возвращаются с оружием, иглами, солью, серниками, еще по мелочи. Остальное производят сами.
Все бы ничего, да кровь застаивается. В селении только две фамилии - Федотовы и Забрёловы. Вторых меньше. Дети рождаются хилыми. Особо с близнями беда - те к работе мало гожи. Авдотьи Федотовой дите о двух ногах, зато рук четыре, и голов две. У чада Матрены Федотовой лицо и впереди, и там, где затылку должно быть. Одна польза от этакого - ни спереди, ни сзади не подкрадешься. И ведь у каждого близня оба рта жрать хотят. А Домна учудила - ее близни и головы, и тулова, и руки-ноги каждый свои имеют. И пуза! Два пуза кормить надо. Просто беда.
Если в приплоде близневом избыток, ходоки собираются в путь. Обычно в мае, когда во всей природе соки прут. Возвращаются с мужиком «из-за деревьев». Мужика не балуют, но без нужды не бьют. Подкладывают его к бабам - кровь разбавить. Пока со всякой не побывает, покоя не дают. А потом по второму кругу пускают, доколе не выдохнется.
Жить в селении мужика не оставляют: содержать такого - лишний труд, а сам он к лесному быту неприспособлен. Поэтому его режут. Но не едят: есть человечину - грех. Закапывают на особой полянке. Холмики на ней - один в один. Как есть близни.
Рак
Пахомыч банщиком служил. Кряжистый, пучеглазый, усы длинные. Выпить любил, конечно. И попариться.
В кругу близких знакомых всякое рассказывал. Случаев в жизни много бывает - и смешных, и невеселых. Это хоть в бане, хоть где.
- А за бабами в дырку подглядываешь? - приятели подначивали.
- Делать мне больше нечего! - фыркал Пахомыч. - Будто я их прежде не видывал!
Правил у Пахомыча было немного, он их не скрывал: на работе не красть, выказывать посетителям уважение и в бане после полуночи не задерживаться.
Первым двум никто не удивлялся, а по поводу последнего Пахомыча пытали:
- Почему?
Обычно он лишь отмахивался, но разок проговорился:
- После полуночи в бане хозяин парится.
Друзья дивились:
- Неужто ты в банника да в прочую нечисть веришь?
Пахомыч отмалчивался.
Но однажды не удержался, после лишней бутылочки поведал:
- Давно было. Я тогда помоложе был. В бане меня после закрытия оставляли - прибрать, то, се. Ключиком потом запирал помещение и отдыхать шел. А однажды задержался - дел навалилось. Умаялся, присел у себя в уголке да задремал. Пришел в себя - батюшки!.. Первый час ночи. Стал одеваться, вдруг слышу: что за незадача? Вроде вздохи тихие. А в бане-то я один, все ушли. Жутко мне стало. Но проверить же надо! Пошел на звук, а сердце так и екает. Слышу: вроде бормочет кто, а чего - не разобрать. Заглянул в парную, а там - он. Хозяин. Дирехтур мой, и не один. Вот тогда-то я единственный раз женщину в мужском отделении наблюдал. Обернулся хозяин, заметил меня, завопил: «Ты откуда?! Пошел вон!» И шайкой в меня - едва насмерть не зашиб. Я из бани без портков, красный, как ошпаренный, сиганул. И с тех пор баню после двенадцати ночи - ни ногой.
Рассказал, понимаешь, себе на голову.
Эту историю ему долго потом припоминали.
А помер Пахомыч почти внезапно. В июне, от скоротечного рака.
Кварта первая
Телец
Ванька был - что телок: сильный да глупый. Проказ не замышлял, но участвовать участвовал - подзуживали.
Например:
- А слабо тебе колоду голыми руками напополам?
Ваньке не слабо. Встал, вышел. Куда?
Потом шум: взял Ванька колоду, на которой мясник туши рубил, нашел на ней зазубрину поглубже, пальцы вставил, напрягся, посопел. Кряк! Изрядный горбыль отщепил. Мясник на него, только Ванька не туша, топора не дожидался - хватил кулаком, мясник с копыт. Едва замяли.
Голова местный на мужиков крепко давил. Сам желчный, въедливый. Никому спуску не давал. И ему не давали. Бабы. В башке уж седина, а жил холостяком - на голову не зарились: злющий, скупой, глаза рыбьи.
Раз апрель был, земля после зимы отошла. Ребята Ваньке:
- А слабо тебе с кладбища ангела притащить и голове под окна поставить?
Ангел на кладбище издревле стоял, весь замшел. Один такой был. Вроде бы, лежала под ним девка, рассудком тронувшаяся. Ходила байка: при жизни замуж ее не брали, так она сама парней под венец зазывала, кольцом манила. Вот и получился бы голове двойной намек: место твое на кладбище, а польстится на тебя лишь безмозглая покойница.
Известно: Ваньке ничего не слабо. Вечером условились, ночью пошел. С утра ангела под окнами не было - не сдюжил Ванька, что ли? Хотели спросить, а он сгинул. Попозже нашли, правда. На кладбище, у дыры в земле, возле ангела свороченного. Там и сидел. Живой, не надорвался. А языка лишился, все «муууу…» да «м-му…» Колечко какое-то позеленевшее в пальцах крутил, к лицу своему тянул, будто в нос вставить пытался. Где его и нашел-то?
Сколько ни пытались, а в ум его не привели. Спровадили в лечебницу, в центр, оттуда уж он не вернулся. Говорят ведь: не врачи нынче, а живодеры.
Близнецы
В Сибири мест заповедных не счесть. Про иные мало кто знает, а уж если и ведает - то помалкивает. Там не только человечку, целому селению укрыться можно.
В одном из таких давние обособленцы живут. Когда и зачем от мира удалились - сами не помнят. С теми, кто вне тайги, почти не общаются. Охотятся. В реке рыбачат. Что-то земля сама дает, что-то сажают. Самородки моют. Изредка направляют ходоков «за деревья». Те идут долго, несут много. Встречаются тайно лишь с одним - двумя проверенными людьми. Сдают меха, золотишко. Назад возвращаются с оружием, иглами, солью, серниками, еще по мелочи. Остальное производят сами.
Все бы ничего, да кровь застаивается. В селении только две фамилии - Федотовы и Забрёловы. Вторых меньше. Дети рождаются хилыми. Особо с близнями беда - те к работе мало гожи. Авдотьи Федотовой дите о двух ногах, зато рук четыре, и голов две. У чада Матрены Федотовой лицо и впереди, и там, где затылку должно быть. Одна польза от этакого - ни спереди, ни сзади не подкрадешься. И ведь у каждого близня оба рта жрать хотят. А Домна учудила - ее близни и головы, и тулова, и руки-ноги каждый свои имеют. И пуза! Два пуза кормить надо. Просто беда.
Если в приплоде близневом избыток, ходоки собираются в путь. Обычно в мае, когда во всей природе соки прут. Возвращаются с мужиком «из-за деревьев». Мужика не балуют, но без нужды не бьют. Подкладывают его к бабам - кровь разбавить. Пока со всякой не побывает, покоя не дают. А потом по второму кругу пускают, доколе не выдохнется.
Жить в селении мужика не оставляют: содержать такого - лишний труд, а сам он к лесному быту неприспособлен. Поэтому его режут. Но не едят: есть человечину - грех. Закапывают на особой полянке. Холмики на ней - один в один. Как есть близни.
Рак
Пахомыч банщиком служил. Кряжистый, пучеглазый, усы длинные. Выпить любил, конечно. И попариться.
В кругу близких знакомых всякое рассказывал. Случаев в жизни много бывает - и смешных, и невеселых. Это хоть в бане, хоть где.
- А за бабами в дырку подглядываешь? - приятели подначивали.
- Делать мне больше нечего! - фыркал Пахомыч. - Будто я их прежде не видывал!
Правил у Пахомыча было немного, он их не скрывал: на работе не красть, выказывать посетителям уважение и в бане после полуночи не задерживаться.
Первым двум никто не удивлялся, а по поводу последнего Пахомыча пытали:
- Почему?
Обычно он лишь отмахивался, но разок проговорился:
- После полуночи в бане хозяин парится.
Друзья дивились:
- Неужто ты в банника да в прочую нечисть веришь?
Пахомыч отмалчивался.
Но однажды не удержался, после лишней бутылочки поведал:
- Давно было. Я тогда помоложе был. В бане меня после закрытия оставляли - прибрать, то, се. Ключиком потом запирал помещение и отдыхать шел. А однажды задержался - дел навалилось. Умаялся, присел у себя в уголке да задремал. Пришел в себя - батюшки!.. Первый час ночи. Стал одеваться, вдруг слышу: что за незадача? Вроде вздохи тихие. А в бане-то я один, все ушли. Жутко мне стало. Но проверить же надо! Пошел на звук, а сердце так и екает. Слышу: вроде бормочет кто, а чего - не разобрать. Заглянул в парную, а там - он. Хозяин. Дирехтур мой, и не один. Вот тогда-то я единственный раз женщину в мужском отделении наблюдал. Обернулся хозяин, заметил меня, завопил: «Ты откуда?! Пошел вон!» И шайкой в меня - едва насмерть не зашиб. Я из бани без портков, красный, как ошпаренный, сиганул. И с тех пор баню после двенадцати ночи - ни ногой.
Рассказал, понимаешь, себе на голову.
Эту историю ему долго потом припоминали.
А помер Пахомыч почти внезапно. В июне, от скоротечного рака.
Кварта первая