Постоянство памяти
Человеческая память творит чудеса. В доказательство приведу пару эпизодов из собственной жизни.
Эпизод номер один. В школьные годы сразу за дверью моей комнаты находился боковой торец стоявшего у стены шкафа. На этот торец я однажды повесил пугало: с головой из солдатской панамы и противогаза, телом из старой гражданской куртки и ногами из старых штанов. Кистями рук пугалу служили набитые бумагой перчатки. Кое-кто из родных вздрагивал, открывая дверь и натыкаясь взором на этакое чучело. Даже те, кто про фигуру знали, не любили входить вечером при выключенном свете. Мне самому висельник очень нравился.
Эпизод два. В спальне, под которую была отдана самая большая комната, в дальнем углу, между кроватью и стеной, стоял торшер. Абажур у него был в виде усеченного конуса, сплетенного из узких лент, а высота торшера соответствовала среднему росту человека. Однажды я напялил на торшер ту самую солдатскую панаму и солнечные очки-консервы, обернул низ абажура свисающей накидкой - и в углу за кроватью возник истукан, не уступавший монструозностью уэллсовскому человеку-невидимке. У торшера имелся электрический шнур невероятной длины, он был незаметно проложен вдоль плинтуса и дотягивался до двери спальни. Я объявил гостившим у нас племянникам, пяти и четырёх лет от роду, что могу оживить жуткий манекен. Стоя в дверях, я дожидался, когда детвора, труся и прячась друг за друга, подходила к торшеру, и исподволь дергал за шнур - от этого фигура в шляпе чуть качалась без видимых причин, и племянники с визгом неслись от неё прочь. По молодости и глупости я искренне считал этот «розыгрыш» смешным.
Все это предыстория, а история такова. Прошло много лет, дети повзрослели, а взрослые... хм... повзрослели ещё больше. Когда родня собирается вместе и пускается в воспоминания, то рано или поздно в очередной раз рассказывает друг другу и такое: в юности я очень не любил, когда кто-нибудь входил в мою комнату без разрешения, поэтому сделал механического человека, связанного с дверью системой верёвочек. Когда дверь приоткрывали, манекен угрожающе поднимал руку. Если незваный гость упорствовал и продолжал тянуть дверь, кадавр делал шаг настырному визитеру навстречу. Мало кто мог сохранить при этом спокойствие духа. Грозного преследователя помнят все, кто бывал в те времена в квартире: он пугал их не по одному разу.
Стыдясь, я выслушал этот рассказ о себе невесть сколько раз. Мне было неловко от былых проказ, и я даже не пробовал объяснить, что две мои не связанные друг с другом затеи слились в коллективной памяти в одну. Но недавно я не выдержал и, наконец, рассказал правду: и как дергал за шнур, и как покачивался безрукий обрубок в шляпе, и что манекен с руками и ногами был абсолютно неподвижным. Родня внимала мне с удивлением. Мои возражения не соответствовали общим воспоминаниям.
Кажется, мне никто не поверил.
Эпизод номер один. В школьные годы сразу за дверью моей комнаты находился боковой торец стоявшего у стены шкафа. На этот торец я однажды повесил пугало: с головой из солдатской панамы и противогаза, телом из старой гражданской куртки и ногами из старых штанов. Кистями рук пугалу служили набитые бумагой перчатки. Кое-кто из родных вздрагивал, открывая дверь и натыкаясь взором на этакое чучело. Даже те, кто про фигуру знали, не любили входить вечером при выключенном свете. Мне самому висельник очень нравился.
Эпизод два. В спальне, под которую была отдана самая большая комната, в дальнем углу, между кроватью и стеной, стоял торшер. Абажур у него был в виде усеченного конуса, сплетенного из узких лент, а высота торшера соответствовала среднему росту человека. Однажды я напялил на торшер ту самую солдатскую панаму и солнечные очки-консервы, обернул низ абажура свисающей накидкой - и в углу за кроватью возник истукан, не уступавший монструозностью уэллсовскому человеку-невидимке. У торшера имелся электрический шнур невероятной длины, он был незаметно проложен вдоль плинтуса и дотягивался до двери спальни. Я объявил гостившим у нас племянникам, пяти и четырёх лет от роду, что могу оживить жуткий манекен. Стоя в дверях, я дожидался, когда детвора, труся и прячась друг за друга, подходила к торшеру, и исподволь дергал за шнур - от этого фигура в шляпе чуть качалась без видимых причин, и племянники с визгом неслись от неё прочь. По молодости и глупости я искренне считал этот «розыгрыш» смешным.
Все это предыстория, а история такова. Прошло много лет, дети повзрослели, а взрослые... хм... повзрослели ещё больше. Когда родня собирается вместе и пускается в воспоминания, то рано или поздно в очередной раз рассказывает друг другу и такое: в юности я очень не любил, когда кто-нибудь входил в мою комнату без разрешения, поэтому сделал механического человека, связанного с дверью системой верёвочек. Когда дверь приоткрывали, манекен угрожающе поднимал руку. Если незваный гость упорствовал и продолжал тянуть дверь, кадавр делал шаг настырному визитеру навстречу. Мало кто мог сохранить при этом спокойствие духа. Грозного преследователя помнят все, кто бывал в те времена в квартире: он пугал их не по одному разу.
Стыдясь, я выслушал этот рассказ о себе невесть сколько раз. Мне было неловко от былых проказ, и я даже не пробовал объяснить, что две мои не связанные друг с другом затеи слились в коллективной памяти в одну. Но недавно я не выдержал и, наконец, рассказал правду: и как дергал за шнур, и как покачивался безрукий обрубок в шляпе, и что манекен с руками и ногами был абсолютно неподвижным. Родня внимала мне с удивлением. Мои возражения не соответствовали общим воспоминаниям.
Кажется, мне никто не поверил.