Про фазана. От Туленкова.
Читала и мне прям больно было
В Н-ке [по-видимому Новопроко́повка - А.В.], во время очередного обстрела, я увидел в проем в стене, как по дороге бежит фазан.
Низко, как человек, пригибаясь к земле, закладывая зигзаги, не понимая, куда метнуться.
Сзади трещали кассетки.
Фазан, слыша их, подпрыгивал и снова бежал. Он даже не пытался взлететь. Он даже не пытался раскрыть свои крылья.
Мир перевернулся.
Все в этом безумии, сотворенном войной, поменялось местами.
Несколько минут назад, в поле, в стороне от дороги на высоту третьего этажа взлетело полчеловечка, взмахивая ручками, будто крылышками.
А по дороге, проложенной людьми, бежала, как человек, перепуганная птица.
Я равнодушно и бесстрастно наблюдал за полетом куска человеческой плоти.
Но мне было стыдно перед перепуганной птицей. Было стыдно, за то, что я человек.
Стыдно за то, что если бы даже я мог разговаривать на ее языке, я бы все равно не смог объяснить этой птице, зачем мы это все делаем.
Людям смог бы.
Во всяком случае, попытался.
А перепуганному фазану, бегущему по дороге, даже не стал бы пытаться.
Не смог бы я ничего объяснить контуженному и глухому коту, которого наши ребята привезли с одного из выездов.
Брошеным собакам, которые научились полностью копировать поведение людей при обстрелах. Они ложатся на землю и вжимаются в нее, когда слышат свист. За ними стоит, по возможности, наблюдать, когда они рядом. В отличии от человека, собака слышит "польку". Во всяком случае, она раньше распознает ее шелест.
Не знаю, что бы я смог объяснить посеченной кассеткой кошке. Она попалась мне на дороге вдоль лесополки, в стороне от населенного пункта. Что она здесь делала, непонятно. Охотится кошкам есть на кого, не выходя из дома. Эту, зачем-то понесло в лесополку и там же ее посекло кассеткой. Она выползла на дорогу, к людям, и на ее обочине умерла.
Люди придумали сраные кассетки, погубившие ее, но смертельно раненное животное все равно ползло к людям.
Вы придумали это говно, так вы и спасите меня.
Спасите меня.
Спасите.
Не спасли, и она умерла на обочине дороги.
А люди шли мимо, равнодушно смотря на кусок окровавленной плоти.
Какая-то кошка.
Действительно, каждый день уносит жизни людей, с той и другой стороны.
И невозможно требовать от людей сострадания к какой-то кошке.
Но сострадание это все равно есть.
И оно, переодически, находит выход. Выплескивается из под бронежилетов и касок, прорывается сквозь коросту огрубленных и притупленных чувств.
В глубине души мы все понимаем свою ответственность перед животными и осознаем, что если и есть здесь кто-то, абсолютно невинный, то это только они...
Животные - самая беззащитная форма жизни на этой войне.
Даже мерзкие мыши, головная боль по обе стороны фронта, сотнями тысяч лезут в окопы и блиндажи, населенные пункты постольку, поскольку разрушена их естественная среда обитания.
Им некуда больше идти.
Мерзкие мыши - тоже жертвы войны.
На СВО практически нет служебных животных.
Во всяком случае я за все это время не встречал. Может быть где-то и есть.
В любом случае, в отличии от войн прошлого, здесь нет или ничтожно мало, животных - соратников человека.
Нет лошадей, практически нет служебных собак.
Поэтому все животные здесь - нонкомбатанты.
Мирняк.
И этому мирняку некуда деться.
Хохлы - несентиментальный народ.
Покидая прифронтовой населенный пункт, они, зачастую, бросают даже домашний скот и птицу, представляющую материальную ценность. Про кошек и собак даже речи нет. Этих они бросают не задумываясь.
И это, к слову сказать, далеко не главное, за что можно было бы их осудить.
Хохлы - деревенская нация.
Селянам в принципе несвойственны сантименты по отношению к собакам и кошкам. Они воспринимают их сугубо утилитарно, что может быть непонятно и дико для городского жителя.
Но в сельской местности России примерно такое же отношение к домашним животным.
Скот - ценность, домашние животные расходник.
Но даже ценность бросается здесь, под натиском фронта.
Одно из неизгладимых впечатлений, пережитых мной, это то, как однажды, дожидаясь рассвета в окопе, в паре километров от села, в котором заведомо не осталось местного населения, я услышал кукареканье петуха.
В селе не было никого, кроме наших военных.
И брошенной птицы.
И петух командовал подъем своим рябым женам и будил опустевшее село.
Не знаю, где жил петух и его жены, но знаю, что сколько бы они ещё не жили в этом опустевшем селе, до конца своих дней они ждали и ждали, поворачивая свои головы влево и вправо, когда же появится хозяйка, или хозяин, и насыпет им зерна.
Главное, что объединяет всех животных на войне, это страх.
И брошеный скот, и коты, и собаки, и дикий фазан - они все напуганы.
Они все подвержены одинаковому стрессу от вторжения в их мир абсолютно непонятного и необъяснимого с их точки зрения, явления.
Они не видят, и не понимают в нем логики.
Война для них это стихийное, непрекращающееся бедствие.
Фильм-катастрофа, в котором они стали главными героями.
Двуногие - часть этой катастрофы, ее деталь.
Они в ней живут, они как-то приспособились к ней.
Это их среда, и их мир.
Двуногие роют себе какие-то ямы, прячутся в какую-то защиту, таскают с собой железные палки несущие смерть, двуногие определенно имеют отношение к этой бушующей стихии.
Для животных, конечно, очевидно, что двуногие не управляют ей (надо быть совсем глупой курицей, что бы думать, что этой стихией можно управлять, но даже курица так не думает), но они ей служат. И, пожирая двуногих пачками, кого-то из них стихия оставляет в живых, обслуживать себя.
А животным можно только спасаться от нее.
К животным эта стихия абсолютно и тотально враждебна.
У животных практически нет мест, где можно спрятаться (если только двуногие позовут к себе в яму), у животных только шкура и шерсть, бессильные перед любым, самым крошечным осколком...
Кто-то скажет, а может и усмехнется: мол столько сострадания к каким-то птичкам и зверюшкам, а в это время наши ребята в госпиталях, без рук и без ног. А сколько людей, включая детей, стариков осталось без жилья...
Пусть скажет.
Его право.
Упрёки по существу я все равно приму только от тех, кто как и я, сидел в разрушенном домике с автоматом в руках, и смотрел, как по дороге, под разрывы кассеток, бежит напуганный фазан.
Вот если такой человек скажет мне: "э, заканчивай со своими фазанами", я его услышу.
Но он так не скажет.
Эта категория людей на лагере зовётся "семейник".
"Семейник" это человек, с кем ты делишься последним, а он делится последним с тобой.
Это человек, с которым у тебя общий "котел", пополняемый совместными усилиями.
Человек, благодаря которому ты никогда не останешься без сигарет или чая, как бы там не сложился твой личный хозяйственный баланс.
Я, в принципе, мог себе позволить "катить в одного, на своем бауле".
Жена рвала жилы на трёх работах, но обеспечивала меня всем необходимым в полной мере.
Сам я, с зарплатой в 450-1000 рублей себя, к сожалению, в полной мере обеспечить не мог.
Но когда у тебя есть своя "семейка" ты чувствуешь себя много надёжнее и увереннее.
Мой "семейник", мой друг, Денис Татарин, был одним из первых, кто с нашего лагеря ушёл в Шторм Z.
Первопроходец.
Человек, не побоявшийся сделать шаг в неизвестность.
Человек, чей поступок и чья судьба, так же стали кирпичиком в фундаменте моего решения.
Он уехал 25 марта. Решение было принято им быстро, без колебаний и сомнений. Приехали представители МО, нас всех собрали в столовой. Денис выслушал все, обдумал, и пошел записываться.
На швейке он был ценный кадр. Сам Хозя пытался его остановить.
Но Денис он такой. Если он что-то решил, черта с два кто его заставит включить заднюю.
Мужик сказал, мужик сделал.
Он во всем был такой, за это его уважали и ценили все на лагере.
У нас с Денисом был превосходно налаженный быт. Увязаны "на должном" все вопросы с "блаткомитетом". Был свой телефон. Мы сидели вполне комфортно.
Поэтому ни он, ни я - не сделали свой шаг под давлением каких-то негативных обстоятельств, от безвыходности, от безнадеги.
Разумеется, у каждого из нас были свои, индивидуальные мотивы. У него что-то своё, у меня что-то своё.
Но никто нас палкой на фронт не гнал.
Я, конечно, все равно был ошарашен его решением. Это всегда происходит так, когда близкий тебе человек совершает поступок, на который ты ещё не готов.
Я ждал кассатку 28 марта. Я принял для себя решение не уезжать, пока не отработаю этот вариант.
Поэтому первый набор в Шторм Z прошел без меня.
И дальше мне оставалось лишь с волнением и тревогой ждать известий от своего друга.
А когда они доходили, я с гордостью пересказывал их половине лагеря. Так, будто мы вместе там, под пулями и снарядами.
И чем больше доходило от него известий, тем больше укреплялся я в своих намерениях.
Денис жив. Денис воюет. Значит, все не так плохо, как верещат трусы и паникеры.
Значит, врага можно бить не только ценой "мясных штурмов", ценой своей жизни, но и умом, смекалкой, навыками...
В лагере невозможно пользоваться телефоном по своему усмотрению. Это "запрет". Днём он хранится у специально обученных людей, а в определенное время, ночью, достается, и им можно сколько-то пользоваться.
Состыковаться в эти сеансы связи нам с Денисом было практически невозможно, поэтому он писал или звонил моей жене, когда была такая возможность, а от нее я узнавал новости и давал обратную связь.
Полноценную связь мы восстановили с ним уже здесь, в зоне проведения СВО, когда, наконец, и я пополнил ряды Шторма Z.
Я прибыл сюда в конце июля, а Денис уехал домой в конце сентября.
Он достойно прослужил эти полгода.
Бог его миловал, и он отделался лишь лёгкими ранениями.
Все эти полгода он был обычным, рядовым штурмовиком.
Да, он был на более-менее разгруженном направлении. Да, он не ходил на штурмы день через день.
Но, тем не менее - все полгода он прослужил рядовым штурмовиком, ни от чего не уклонялся, не прятался, не бегал, и он - выжил.
Он - крутой. Он - настоящий Герой.
Я, безусловно, горжусь тем, что прошел с этим человеком, бок о бок, достаточно сложный участок своей жизни.
Я признателен ему за поддержку, которую он мне оказал на стадии моего вхождения в лагерную жизнь. За дельные и толковые подсказки, которые помогли мне разобраться в хитросплетениях жизни за колючей проволокой.
Ну и конечно же, я горжусь тем, что мы оба, пусть и в разное время, и в разных местах, но оказались под знамёнами одного Легиона.
Легиона Шторм Z.
Я, к сожалению, не особо успел расспросить его о ратных буднях. Нет у меня каких-то цельных рассказов о его боях и походах.
Запомнился только один штрих: был яростный штурм, и он захлебнулся. Бойцы откатились. А командир, духовитый парень, рванул вперёд, на адреналине, ворвался к хохлам в окоп, бился с ними и попал в плен.
Хохлы отрезали ему голову, и выставили на бруствер.
А наши уже не могли штурмовать.
И могли только в бессильной ярости наблюдать эту ужасную картину.
Зная Дениса, его горячий и сокрушительный нрав, я могу только представить, какая злость клокотала внутри него тогда...
Сейчас он со своей семьёй.
Я никогда сильно ему в душу не лез в плане его личной жизни. Но, как я понял, до тюрьмы имели место быть какие-то разногласия с супругой.
Сейчас, я надеюсь, все это уже в прошлом.
Тюрьма и война помогают, как минимум, определять истинные, настоящие ценности и расставлять все по своим местам.
Поэтому, я думаю, у моего друга, Дениса Татарина, все хорошо.
Есть и будет.
Там все так не просто и не все так однозначно. Улыбаемся и машем...