Что имеет значение_3: о самом важном
"Митя поставил крест на том, что вчера померещилось ему делом жизни. Он облизнул ложку и с привычным отчаянием задумался о своем месте в мире.
- Ну, допрашивай, чего скуксился? - подмигнул Ефим, оттаявший в присутствии Серафимы.
Митя от неожиданности забыл все заготовленные вопросы и ляпнул, как вышколенный октябренок на встрече с ветеранами:
- Расскажите, как вы воевали?
- О чем тут рассказывать? - пожал плечами дед. - По-крестьянски я воевал. В пехоте. Землю, в основном, рыл.
Ефим замолчал. Митя лихорадочно соображал, что еще спросить. Серафима позвякивала ложечкой в граненом стакане.
- Вот такой звук, только чище и прозрачнее, - кивнул на нее дед, - я в последний день войны слышал.
- Девятого мая? - растерянно уточнил Митя.
- Двадцатого февраля. Сорок второго года. Моя война тогда кончилась.
- Дело было, значит, под Москвой, - начал Ефим, отодвигая свою ведерную чашку. - Осенью мы немца маленько потеснили, а к зиме застопорились. Ни туда, ни сюда. Стоим, как вкопанные.
И вот за каким-то лешим послало меня начальство в соседнее село. Идти - с гулькин нос, километров десять, напрямик через лес. И надо ж было - заплутал. Это все от злости. Досадовал из-за безделицы ноги топтать. Уж не помню, чего им там понадобилось. Баловство, вроде квашеной капусты.
В общем, заблудился. Задергался. Попер через бурелом. Думал спрямить - еще хуже сбился. Маскхалат изодрал. Взбесился, как медведь-шатун. И на тебе! Напоролся лоб в лоб на немца. Фронт ведь загогулиной шел: где мы, где они, вперемешку. Вот я, видать, и вклинился в чужой участок.
Ломанулся я от него, кувырком в овраг. Да куда там! Фриц на лыжах, а нас еще не снабдили. На соседней поляне он меня и настиг. «Хенде хох» - орет. Будто сам не знаю. Отбросил винтовку, задрал руки. Стою, жду. Полакомились капусткой!
И чувствую вдруг - солнце ладони припекает. Весеннее уже. Рукавицы-то потерял, когда драпал. И тут я первый раз за четверть века вокруг себя посмотрел. В эту вот последнюю секунду, пока немец автомат свой наводил. Нашел время! А то всё некогда было.
Знаешь ли ты, Митька, какой мир красивый? А я тогда - впервые разглядел. Где всю жизнь глаза были? Тоже, видать, в кармане таскал, экономил.
Накануне оттаяло всё, а ночью опять прихватило. Мокрые ветки - оледенели. И звякают на ветру. Тонкий такой звук, умильный. До кости пробирает.
Немец заметил, что я прислушиваюсь, и тоже уши навострил: не идет ли подмога? А мне смешно! Я ему подбородком на дерево-то и показываю. Набычился весь. Но не утерпел - совсем мальчишка! - и задрал голову.
Тут лицо у него дрогнуло. Самую малость. И я понял, что он тоже видит. А еще понял, что сегодня - последний день войны. Минуту мы смотрели друг на друга, как люди. Я даже решил, что он не выстрелит.
Но он выстрелил. Я упал на спину. И засмеялся. Такой нелепой показалась мне вся моя жизнь. На что потратил? Боролся, рвался, хорохорился, как петух. А солнца - не видел! Сугробов самоцветных, сосулек золотых. Тишины не слышал.
Только в детстве. Туда я и провалился. Будто я еще грудной. Мать на коленках качает, агукает, дует в лицо…
И вдруг вместо нее - тычется псиная морда. Лижет щеку, как наждаком дерет. Очухался я. Смотрю, поляна. Солнце уже ушло. Значит, долго валяюсь. Снег подо мною весь в крови. Кругом - лыжные следы. Натоптал немец. Видно, раздумывал: добить или так оставить.
Он ведь, когда целился, меня пожалел. Плечо прострелил. Это с трех шагов-то! Мальчишка еще. Не успел броней покрыться.
Встал я кое-как. И за собакой поплелся. Вывела - прямехонько в то село, куда меня за капустой снаряжали. Там я и пробредил до весны. На печке у одной старухи. А когда в лазарет попал - уже поздно было, гангрена пошла. Оттяпали мне руку да в тыл списали. Так что это, и правда, был для меня последний день войны.
Вернулся я домой, женился на Серафиме. И стал под солнцем ходить. А всякой людской маетой я с тех пор не занимаюсь. Некогда. Жизнь живу. Серьезное, знаешь, дело. Не выборы в райсовет".
Наталья Ключарева, "Деревня дураков"
PS мне кажется, столь модное тотальное критиканство, охватившее наше общество, имеет в своей основе вот это - непонимание смерти, ложную идейку " я буду жить вечно", "всегда будет еда, ТВ, блоги, плохой президент, продажные либералы, не такая церковь". Но это иллюзия, и чудовищная.
- Ну, допрашивай, чего скуксился? - подмигнул Ефим, оттаявший в присутствии Серафимы.
Митя от неожиданности забыл все заготовленные вопросы и ляпнул, как вышколенный октябренок на встрече с ветеранами:
- Расскажите, как вы воевали?
- О чем тут рассказывать? - пожал плечами дед. - По-крестьянски я воевал. В пехоте. Землю, в основном, рыл.
Ефим замолчал. Митя лихорадочно соображал, что еще спросить. Серафима позвякивала ложечкой в граненом стакане.
- Вот такой звук, только чище и прозрачнее, - кивнул на нее дед, - я в последний день войны слышал.
- Девятого мая? - растерянно уточнил Митя.
- Двадцатого февраля. Сорок второго года. Моя война тогда кончилась.
- Дело было, значит, под Москвой, - начал Ефим, отодвигая свою ведерную чашку. - Осенью мы немца маленько потеснили, а к зиме застопорились. Ни туда, ни сюда. Стоим, как вкопанные.
И вот за каким-то лешим послало меня начальство в соседнее село. Идти - с гулькин нос, километров десять, напрямик через лес. И надо ж было - заплутал. Это все от злости. Досадовал из-за безделицы ноги топтать. Уж не помню, чего им там понадобилось. Баловство, вроде квашеной капусты.
В общем, заблудился. Задергался. Попер через бурелом. Думал спрямить - еще хуже сбился. Маскхалат изодрал. Взбесился, как медведь-шатун. И на тебе! Напоролся лоб в лоб на немца. Фронт ведь загогулиной шел: где мы, где они, вперемешку. Вот я, видать, и вклинился в чужой участок.
Ломанулся я от него, кувырком в овраг. Да куда там! Фриц на лыжах, а нас еще не снабдили. На соседней поляне он меня и настиг. «Хенде хох» - орет. Будто сам не знаю. Отбросил винтовку, задрал руки. Стою, жду. Полакомились капусткой!
И чувствую вдруг - солнце ладони припекает. Весеннее уже. Рукавицы-то потерял, когда драпал. И тут я первый раз за четверть века вокруг себя посмотрел. В эту вот последнюю секунду, пока немец автомат свой наводил. Нашел время! А то всё некогда было.
Знаешь ли ты, Митька, какой мир красивый? А я тогда - впервые разглядел. Где всю жизнь глаза были? Тоже, видать, в кармане таскал, экономил.
Накануне оттаяло всё, а ночью опять прихватило. Мокрые ветки - оледенели. И звякают на ветру. Тонкий такой звук, умильный. До кости пробирает.
Немец заметил, что я прислушиваюсь, и тоже уши навострил: не идет ли подмога? А мне смешно! Я ему подбородком на дерево-то и показываю. Набычился весь. Но не утерпел - совсем мальчишка! - и задрал голову.
Тут лицо у него дрогнуло. Самую малость. И я понял, что он тоже видит. А еще понял, что сегодня - последний день войны. Минуту мы смотрели друг на друга, как люди. Я даже решил, что он не выстрелит.
Но он выстрелил. Я упал на спину. И засмеялся. Такой нелепой показалась мне вся моя жизнь. На что потратил? Боролся, рвался, хорохорился, как петух. А солнца - не видел! Сугробов самоцветных, сосулек золотых. Тишины не слышал.
Только в детстве. Туда я и провалился. Будто я еще грудной. Мать на коленках качает, агукает, дует в лицо…
И вдруг вместо нее - тычется псиная морда. Лижет щеку, как наждаком дерет. Очухался я. Смотрю, поляна. Солнце уже ушло. Значит, долго валяюсь. Снег подо мною весь в крови. Кругом - лыжные следы. Натоптал немец. Видно, раздумывал: добить или так оставить.
Он ведь, когда целился, меня пожалел. Плечо прострелил. Это с трех шагов-то! Мальчишка еще. Не успел броней покрыться.
Встал я кое-как. И за собакой поплелся. Вывела - прямехонько в то село, куда меня за капустой снаряжали. Там я и пробредил до весны. На печке у одной старухи. А когда в лазарет попал - уже поздно было, гангрена пошла. Оттяпали мне руку да в тыл списали. Так что это, и правда, был для меня последний день войны.
Вернулся я домой, женился на Серафиме. И стал под солнцем ходить. А всякой людской маетой я с тех пор не занимаюсь. Некогда. Жизнь живу. Серьезное, знаешь, дело. Не выборы в райсовет".
Наталья Ключарева, "Деревня дураков"
PS мне кажется, столь модное тотальное критиканство, охватившее наше общество, имеет в своей основе вот это - непонимание смерти, ложную идейку " я буду жить вечно", "всегда будет еда, ТВ, блоги, плохой президент, продажные либералы, не такая церковь". Но это иллюзия, и чудовищная.