Маленький Школяр
Часть вторая (3)
Прошлое
- Пойдём, барынька! - Вийон тянул её за руку.
- Постойте, Франсуа, дайте я хотя бы оденусь! - протестовала Жанна, придерживая рукой отчаянно сползающую с плеч шаль.
В этот вечер Вийон пришёл совсем поздно, девушка уже почти уснула, когда дворецкий доложил о его приходе и предложил вышвырнуть наконец наглеца вон. Не успела Жанна ничего ответить, а поэт не стал ждать аудиенции, ворвался в комнату, и стал тащить девушку за собой, не объясняя ничего. Месье Лёбуа сунулся было между Вийоном и Жанной, защищая госпожу, но Жанна вырвалась из рук обоих:
- Идите, Лёбуа, всё нормально. Спасибо вам.
Дворецкий покраснел то ли от стыда, то ли от гнева, и вышел.
-В чём дело, месье Вийон? - осведомилась девушка. - Вы видите, я не одета. Что за срочность?
- Чего я там не видал, - отмахнулся поэт. - Идём, барынька! Я покажу тебе такое!..
И Жанна поддалась сиянию в его глазах. Закутавшись лишь в шаль поверх легкого домашнего платья, она выскочила босиком в сад. Мокрая трава отчаянно холодила босые ноги, камни впивались в ступни, но поэт был глух к её страданиям, и тащил девушку вглубь сада. Ветви деревьев хлестали их по лицу, ледяные капли сыпались за шиворот. Жанна уже задыхалась. Шаль давно сползла и потерялась, а они всё бежали сквозь ночь. Вот и ограда. Вийон ланью перемахнул через забор, но через мгновение, чертыхаясь, возник перед ошарашенной девушкой вновь.
- Какая же ты неловкая, барынька, - зря обругал он её. Затем, - она и охнуть не успела, - обнял её крепкими руками и вознёс на каменный забор. - Прыгай, - велел он уже снизу.
С трудом удержав недостойный визг, Жанна прыгнула. Поэт подхватил ее, и они снова побежали.
Путь их закончился у старой колокольни где-то, как казалось безумно усталой Жанне, на краю Парижа. Тут она упёрлась и заявила, что дальше ни в коем случае не пойдёт, что она устала, замёрзла и изранила все ноги, а в колокольне наверняка валяются всякие железки, гвозди, стекло и водятся крысы. Нет, дальше она не пойдёт.
- Ну барынька, - молящее посмотрел на неё Вийон. - Совсем чуть-чуть осталось! Поверь мне, пожалуйста!..
Он подхватил её на руки и понёс вверх. Жанна сначала пыталась трепыхаться, но потом затихла, поддавшись азарту ожидающего приключения. Вийон вёл себя чересчур необычно, а значит, игра стоила свеч. Под ногами поэта пищали обиженные крысы, которым он, не глядя, наступал на хвосты. Жанна съёжилась от страха и закрыла глаза - даже самой себе она ни за что бы не призналась, что больше всего на свете боится этих хвостатых грызунов, особенно если размером они не меньше кошки и глаза у них с монету в пять сантимов.
Наверху свистал ветер. Франсуа аккуратно опустил свою ношу на ещё не остывшую после жаркого дня крышу и, сев рядом, выдохнул лишь одно слово:
-Смотри!
Жанна робко открыла глаза, и дыхание у неё перехватило от восторга. Над Парижем висела полная луна. Огромная, в половину неба, ярко-ярко жёлтая. Её холодный свет скользил по крышам, не заглядывая в бездонный сумрак улиц, где прятались и дрожали опасные тени. Луна царила. Царила в небе и отражалась во влажных оленьих глазах поэта. По-детски чуть приоткрыв рот, он смотрел в ночное светило. Крылья его носа слегка подрагивали, а дыхание вырывалось с едва слышным свистом.
- Ну разве это не стоит теплой постели и общества глупого старикашки? - обернувшись к ней, спросил поэт.
- Да, месье Вийон, - восторженно выдохнула Жанна. - Это прекрасно!
- Посмотри, барынька, туда, - Вийон кивнул куда-то в сторону. - Знаешь, что там?
Жанна помотала головой. Ориентирование в незнакомых местах не входило в число её талантов.
- Там Гревская площадь. Не далее как сегодня по той самой дороге, где недавно бежали мы с тобой, туда прошла повозка, запряжённая одной лишь единственной лошадью. Ей некуда торопиться. В той повозке к серой громадине под светлый лик Парижской Богоматери везли тех, кто уже не вернётся. Они не увидят этой луны, барынька, их плоть уже начинают обгладывать черви.
Жанна испуганно посмотрела на Вийона, но он был обращён к луне, в его глаза словно заглянула бездна, о которой через несколько столетий напишет Ницше.
- Скажи мне, барынька, когда бедного школяра повезут по этой дороге, дабы сплясал он в последний раз с тощей дамочкой по имени Виселица, ты будешь в толпе? Что скажешь ты, когда я буду извиваться в петле, как червяк, насаженный на крючок?
Жанна молчала. У неё дрожали губы.
- А теперь вниз. - Безжалостно произнёс Вийон и уже куда менее нежно подхватил Жанну. Он донёс её вниз по ступеням и молча растворился в ночи, словно мгновенно забыв о девушке, предоставив ей, раздетой и босой, добираться до дома самостоятельно.
Этот странный, внезапно нахлынувший приступ мрачной романтики, столь же внезапно прошёл, и разбойное дитя Парижа, как двухлетний ребёнок, устремился по своим делам, мигом забыв о том, к кому ластился ещё минуту назад.
Домой Жанна добралась лишь к утру, к счастью без приключений. В следующий раз поэт даже не вспомнил ни об огромной луне, ни о своих словах.
Незаметно лето кончилось. Наступила осень, дождливая и ветреная. В Париже было неуютно. Ледяной порывистый ветер гулял по узеньким улочкам, волновал воду в Сене, свистел в крышах. По небу стадом неслись низкие серые тучи, цепляясь за шпили. Казалось, что скоро весь город свернётся осенним сухим листом, так же сорвётся и улетит в неизвестную даль, гонимый нездешним ветром. Во всём Париже осталась лишь одна непоколебимая твердыня - собор Парижской Богоматери на l'ile de la Cite. Он стоял, огромный и спокойный, тучи цеплялись и рвались об его острый верх, но он лишь ухмылялся зубастыми пастями горгулий. Словно каменный якорь он не давал Парижу улететь.
Собор воплощал собой спокойствие и непоколебимость веры в бушующем мире. Ещё не служил там юный священник Клод Фролло, в колокольне не царствовал рыжий хромой звонарь, не гулял по Двору Чудес бесшабашный поэт Гренгуар, не родилась ещё и не была украдена табором Клопена дочь вретишницы черноглазая красавица Агнесса, названная цыганами Эсмеральдой. Шёл тысяча четыреста шестьдесят второй год, до воспетых Гюго событий было ещё двадцать лет, и весь безумный нищий Париж принадлежал сейчас не героям известной драмы, развернувшейся с сурового согласия готического собора, а поэту и разбойнику Франсуа Вийону, единственному певцу своего века.
Ночевать на улице стало невозможно, и Вийон поспешил в уютное тепло дома Жанны, где его всегда ждал радушный приём, кров и стол. Случалось так, что поэт жил у Жанны неделями, а потом ветер странствий всё же увлекал его прочь, и он начинал скитаться по кабакам. Возвращался оборванный, небритый, тощий и голодный, пропивший или проигравший все деньги, что дала ему его госпожа. Но, выполняя обещание, трезвый. И от этого злой. Жанна терпеливо мыла, кормила и одевала поэта, выдавала ему содержание. Прятала, принесённые Вийоном стихи и обучала его манерам.
Обучение шло тяжело, и более всего напоминало девушке дрессировку. Жанна запрещала поэту чавкать и рыгать, есть руками и вытирать их об одежду или собственные волосы. Девушку воротило от его процесса поглощения пищи, но она упорно приручала строптивого поэта.
Нет, нельзя сказать, чтобы он был непроходимо туп и совсем не обучаем. Скорее, он напоминал ей хитрого ребёнка, который прячет под подушкой конфеты, чтобы в тишине съесть их после того, как почистит зубы, или пса, который под строгим присмотром хозяина ведет себя идеально, но стоит тому на секунду отвернуться, и собака с громким лаем уже загоняет на дерево соседского кота. Сначала Жанна очень расстраивалась выходкам Вийона, потом начала злиться, но постепенно дошла до этой псово-ребёнковой философии и начала относиться ко всему с изрядной долей сарказма. Она определила «похвалу» за проведённый по правилам обед - две серебряных монеты, и выдавала их Вийону, если он вёл себя так, как она требовала. Если же церемония вкушения пищи проходила с какими-либо ошибками с его стороны, «похвала» урезалась в зависимости от тяжести проступка. Как только Франсуа уяснил метод кнута и пряника, применяемый Жанной, его обучение пошло как нельзя лучше. В конце концов, Жанна от радости стала давать ему три серебрушки вместо двух. И Вийон стал всё делать без напоминаний.
Вечерами Вийон читал книги из обширной библиотеки Жанны или вёл с госпожой длинные и очень поучительные для неё беседы. В них она видела, что, несмотря на все тренировки, делает неподобающе знатной даме. Девушка не стеснялась проявлять интерес, и учение шло ей на пользу.
Постепенно Франсуа понял, каким он больше нравится Жанне и то ли из желания подлизаться, то ли просто из хорошего к ней отношения, всё чаще стал говорить цивилизованно, без нецензурных или «цветных» вставок, которых девушка попросту не понимала.
Чем больше проходило времени, тем больше Жанна привыкала к Вийону и тем больше ей казалось, что уже вот-вот он привыкнет к ней настолько, что его можно будет переправлять в родной ей двадцать второй век. Девушка ждала лишь подходящего времени, когда ни в истории, ни в литературе не будет обнаружено ни единого упоминания о Франсуа Вийоне.
Меж тем пьеса развивалась по запланированному историей сценарию. Жанне сей сценарий не нравился, но повлиять на зафиксированные в протоколах события она не могла. Почти год Вийон провёл в тюрьме с краткими выходами на свободу. В ноябре 1462 года Франсуа Вийон стал свидетелем убийства на улице Сент-Жак и вновь попал в лапы Инквизиции, которой уже порядком намазолил глаза, и она, не разбираясь, приговорила его сначала к казни, а потом изменила меру наказания на изгнание. Жанна ждала. Она не имела возможности ни наблюдать эти события воочию, ни участвовать в них, но знала, что происходит, и волновалась. Она знала и в какой день обрывается тёмная биография её подопечного, и с восторгом и ужасом ждала этого дня. Она была готова стать «женой декабриста», и, не задумываясь, последовала бы за Вийоном, куда бы его ни сослали. Она не думала, сколь странно это будет выглядеть со стороны, в том числе и в глазах поэта. Жанна и сама разумом понимала, что порой бывает слишком импульсивна и несдержанна для историка, сурового наблюдателя. Она знала, что может поступить неосмотрительно, поэтому просила совета у наставников, и была тщательнейшим образом проинструктирована, как действовать в любой развившейся ситуации, просчитанной и предугаданной аналитиками XXII века.
Но судьба распорядилась совсем иначе, не так, как рассчитывала Жанна и все те, кто готовил её к операции по изъятию Вийона из его времени.
Мерзкая выдалась ночь 8-го января 1463 года от Р. Х. Ветер выл и кидался в окна пригоршнями колкого снега. Жанна ещё не видала такой зверской зимы, она сидела у огня, закутавшись в шаль, и пила глинтвейн. Думала привычно о нём, о своём подопечном. Редко какая мать так постоянно вспоминает своё дитя, редкая любовница так не может изгнать мысли о своём милом. Вийон не был для Жанны ни сыном, ни любовником, но она помнила о нём и днём, и ночью. Иногда ей хотелось выбежать в ночь и звать его, но она подавляла в себе это желание. Какая-то ещё сохранившая здравый смысл часть сознания ехидно твердила ей: что, скучаешь? А он сейчас какую-нибудь шлюшку ласкает, о тебе вспомнит только когда будет нечего жрать и срам нечем прикрыть. Жанна пыталась возразить себе, что это всего лишь гиперответственность за подопечного не даёт ей покоя, что ей было бы спокойнее, если бы он всё время был на глазах. И сама сдавалась, понимая, что это не ответственность виновата. Просто она привязалась к этому диковатому человеку, родившемуся страшно подумать на сколько веков раньше неё.
Жанне было одиноко. В этом чужом веке она общалась лишь с тремя людьми: со своим дворецким Лёбуа и его женой, и собственно с Вийоном. Но Вийон появлялся на её пороге изредка, предпочитая уюту её особняка бордели и кабаки. А о чём можно поговорить с дворецким?
В душе девушки жил один вполне обоснованный страх, что она-то к Вийону привязалась, а вот привязался ли к ней он настолько, чтобы зайти попрощаться перед тем, как отправится в изгнание? И где она будет искать его, если нет? А вдруг с ним что-то случиться прежде, чем она найдёт его? Жанне хотелось кричать от бессилия, но она сдерживалась, и лишь кляла себя за то, что выбрала всё же хоть и приятную, но очень неудобную маску, спеленавшую её по рукам и ногам. Может, будь она шлюхой, Вийон бы больше ценил её общество. Ну и что, что противно? Румата же терпел… В сердцах Жанна шарахнула бокал с горячим вином об пол, и не успели горячие алые брызги и сверкающее в свете очага хрустальное крошево осесть на пол, как…
Внизу хлопнула дверь. Жанна неприлично подскочила и, чудом не наступив босыми ногами на осколки, кинулась по лестнице на первый этаж. Она не ошиблась, это был Вийон, но...
Он лежал, скорчившись, у двери, зажимая рукой рану в боку, из которой хлестала кровь.
-Господи! Вийон! Лёбуа! - Жанна не позволила самообладанию отказать ей. Дворецкий явился незамедлительно. - Тёплую воду, бинты, спирт и мою косметичку из комнаты! А потом одеяло.
Не говоря ни слова, дворецкий кинулся выполнять поручения. Жанна скинула шаль и вытащила из складок платья маленький кинжал, с которым не расставалась даже ночью. Перевернула странно лёгкое тело на спину и принялась резать одежду.
-Барынька... - открыв мутные оленьи глаза, простонал Вийон. - Барынька...
-Да, это я, Франсуа. Я помогу вам, - успокаивающе сказала Жанна.
-Они не дали мне уйти, надоел... всем надоел... бедный маленький школяр... Не повесили... Зарезать решили... Не бросай меня, барынька, не бросай! - всхлипнул Вийон и сомлел.
-Не брошу, - сказала Жанна. И для своего успокоения добавила: - Не ссы, лягуха, всё болото наше.
В её мозгу начала складываться картина. Из обрывочных слов Вийона она поняла, что его печальное состояние не было результатом пьяной драки после прощания с дружками в каком-нибудь трактире. Его пытались убить. Некто, по его мнению, подосланный официальными властями, которым надоел поэт-разбойник. Повесить его они не смогли, сослали, но для верности решили подстраховаться... Конечно, эта версия была вилами на воде писана, но Жанне, в сущности, было наплевать. Главное, что вот она, развилка судьбы Вийона. Без неё он наверняка умрёт, истечёт кровью или от заражения, а она может спасти его и увезти безбоязненно в свой век, где его долечат. И власти будут думать, что он погиб, а обнародуют документ, что он покинул Париж. Вот почему он больше ничего не написал!
Рана была действительно опасной, но Жанна была неплохо подкована в медицине, и сумела промыть, обеззаразить и перевязать ранение. Она действовала механически и механически давала распоряжения Лёбуа. Эта ночь неожиданно должна была стать её последней ночью в средневековом Париже, и ей нужно было уладить множество мелочей, прежде чем отбыть в своё родное время. Лёбуа паковал её вещи, которых на самом деле было немного.
-Карету, Лёбуа. Быстрее, пожалуйста, - велела Жанна, вытирая со лба испарину. Вийон был без сознания, девушка вкатила ему неслабую дозу снотворного, вместе с анестезией и антибиотиками. И всё равно он время от времени открывал глаза, обводил комнату невидящим взглядом и снова проваливался в небытие.
-Уезжаете, мадам? Надолго?
-Навсегда, Лёбуа, навсегда. Вещи, дом, деньги, всё оставляю вам и мадам Лёбуа, проблем у вас не будет, я обо всём позаботилась. Спасибо за верную службу.
-Рад был служить вам, мадам. Нам со старушкой Бланш будет не хватать вас. Этого проходимца неужели заберёте с собой?
-Да, Лёбуа. Он не проходимец, он поэт и ранен. Бог велел призреть нуждающегося, но я не смогу спасти его здесь.
-Воля ваша, мадам. Я пойду готовить лошадей, а вы хоть оденьтесь. На улице ад кромешный. Его я отнесу в экипаж.
-Да, да, спасибо.
Жанна ворвалась в свою комнату, подхватила рукописи поэта, микро компьютер и свой путевой дневник. Накинула на себя верхнюю одежду и под платье натянула комбинезон, который тщательно прятала. Собравшись, она внимательно оглядела комнату на предмет забытых вещей, которые никак не должны были остаться в пятнадцатом веке. Взгляд её упал на молитвенник, где она хранила посвящения Франсуа. Девушка закусила до крови губу. Взяла в руки книжицу, нежно погладила кожу обложки и тиснёный золотом крест. А потом, не глядя, швырнула молитвенник в огонь очага. Не удержавшись, оглянулась и с болью смотрела, как огонь открыл книгу и жадно пожирает страницы вместе с вложенными между ними исписанными листками. Пламя непролитыми слезами дрожало в глазах девушки-историка.
Жанна была готова. Небольшая сумка на плече - всё, что ей могло понадобиться и стихи, и роман “Pêt au Diable”. Вийон уже лежал в карете, заботливо укутанный в меховой плащ. Лёбуа хоть и ворчал, но дело своё знал. Сам он стоял у дверцы кареты с фонарём.
-Куда править-то, сударыня?
-Я сама, сама, Лёбуа. Вы свободны, спасибо вам за всё, прощайте. Если кто будет спрашивать меня или месье Вийона, обо мне говорите, что уехала, не велела ждать, а о нём...
-Что подох как собака под забором, я его зарыл, вы и не видали. Я понимаю.
-Да, вы умница, Лёбуа. Счастья вам и мадам Бланш! Прощайте!
Жанна легко вскочила на козлы и хлестнула нетерпеливых лошадей. Карета уносила её в ночь.
Путь был недолог, но тяжёл. Лошади надрывалась, продираясь сквозь сугробы, слепые от липких хлопьев, теряясь в снежной круговерти. В конце концов они встали и, несмотря на все уговоры Жанны, отказались двигаться дальше. Бить животное девушке не позволила совесть. Она распрягла скотину и легонько шлёпнула каждую по носу:
- Скачите уж домой, лентяйки! Лёбуа вас ждёт.
Вороная фыркнула, шлёпая губами, потянулась к хозяйке. Затем коротко заржала и исчезла в метели. Серая в яблоках только оглянулась и последовала за вороной. Жанна посмотрела ей вслед и вернулась к карете. Места были безлюдные, тем более в такую ночь, поэтому, не очень озабочиваясь возможными наблюдателями, она содрала с себя порядком опротивевшее неудобное платье, оставшись в тёплом комбинезоне. Девушка открыла дверцу кареты настежь и уставилась на укатанного в меховой плащ Вийона. Ей предстояла нелёгкая задача вытащить поэта и с наименьшими потерями доставить его к машине времени, что была надёжно укрыта в старом охотничьем домике.
-Франсуа. Франсуа! - тихонько позвала Жанна в надежде, что поэт окажется в сознании и хотя бы сам выберется из кареты, в которой было слишком мало места для каких-либо манёвров. Как она будет тащить на себе тяжёлого мужчину, для которого каждое лишнее движение - верная смерть, она не задумывалась. Есть такое слово - надо.
Надежды её не оправдались, Вийон был беспамятен и каменно неподвижен. Напевая вслух латинские молитвы, Жанна бодро взялась за дело. Молитвы были нужны не столько ради божьей помощи, сколько потому что это было единственное, что она пела в последнее время, и, соответственно, первыми всплыли в памяти. А какая разница, что петь, если предстоит тяжёлая работа?
-Agnus Dei, miserere mei,
Agnus Dei, miserere mei,
Qui tollis
Peccata mundi,
Dona nobis pacem Dei…
Жанна взялась за концы плаща и потащила на себя. Вийон мягким кулём рухнул на неё. Не удержавшись на ногах, Жанна села в снег. Зато когда встала, то обнаружила, что поэта из кареты она вытащила довольно легко. Правда, он стукнулся головой о подножку, но, рассудила девушка, не на голову же он болен. Главное, рану не потревожили. Удобно разместив поэта на плаще, она взялась за углы и спиной вперед пошла. Тащить было неудобно и тяжело. Вьюга слепила глаза, и Жанна постоянно оборачивалась, чтобы свериться с направлением. Снег становился всё глубже, ноги вязли в сугробах. Девушка закусила до крови губы. Она устала, но не останавливалась, знала, что её мгновенно занесёт вместе с несчастным Вийоном.
Она не помнила, как добралась до заветной сторожки. Едва перевалившись через порог, она потеряла сознание. В чувство её привёл жалобный стон Вийона. На коленях она подползла к поэту и, стащив варежку, ладонью погладила его по спутанным волосам.
-Ничего, Франсуа, держитесь. Остался последний рывок, и мы спасены.
Так же ползком она приблизилась к машине и приложила ладонь к детектору. Машина замигала огнями, оживая. Жанна последним усилием впихнула Вийона в машину, плюхнулась в кресло и нажала единственную кнопку.
Прошлое
- Пойдём, барынька! - Вийон тянул её за руку.
- Постойте, Франсуа, дайте я хотя бы оденусь! - протестовала Жанна, придерживая рукой отчаянно сползающую с плеч шаль.
В этот вечер Вийон пришёл совсем поздно, девушка уже почти уснула, когда дворецкий доложил о его приходе и предложил вышвырнуть наконец наглеца вон. Не успела Жанна ничего ответить, а поэт не стал ждать аудиенции, ворвался в комнату, и стал тащить девушку за собой, не объясняя ничего. Месье Лёбуа сунулся было между Вийоном и Жанной, защищая госпожу, но Жанна вырвалась из рук обоих:
- Идите, Лёбуа, всё нормально. Спасибо вам.
Дворецкий покраснел то ли от стыда, то ли от гнева, и вышел.
-В чём дело, месье Вийон? - осведомилась девушка. - Вы видите, я не одета. Что за срочность?
- Чего я там не видал, - отмахнулся поэт. - Идём, барынька! Я покажу тебе такое!..
И Жанна поддалась сиянию в его глазах. Закутавшись лишь в шаль поверх легкого домашнего платья, она выскочила босиком в сад. Мокрая трава отчаянно холодила босые ноги, камни впивались в ступни, но поэт был глух к её страданиям, и тащил девушку вглубь сада. Ветви деревьев хлестали их по лицу, ледяные капли сыпались за шиворот. Жанна уже задыхалась. Шаль давно сползла и потерялась, а они всё бежали сквозь ночь. Вот и ограда. Вийон ланью перемахнул через забор, но через мгновение, чертыхаясь, возник перед ошарашенной девушкой вновь.
- Какая же ты неловкая, барынька, - зря обругал он её. Затем, - она и охнуть не успела, - обнял её крепкими руками и вознёс на каменный забор. - Прыгай, - велел он уже снизу.
С трудом удержав недостойный визг, Жанна прыгнула. Поэт подхватил ее, и они снова побежали.
Путь их закончился у старой колокольни где-то, как казалось безумно усталой Жанне, на краю Парижа. Тут она упёрлась и заявила, что дальше ни в коем случае не пойдёт, что она устала, замёрзла и изранила все ноги, а в колокольне наверняка валяются всякие железки, гвозди, стекло и водятся крысы. Нет, дальше она не пойдёт.
- Ну барынька, - молящее посмотрел на неё Вийон. - Совсем чуть-чуть осталось! Поверь мне, пожалуйста!..
Он подхватил её на руки и понёс вверх. Жанна сначала пыталась трепыхаться, но потом затихла, поддавшись азарту ожидающего приключения. Вийон вёл себя чересчур необычно, а значит, игра стоила свеч. Под ногами поэта пищали обиженные крысы, которым он, не глядя, наступал на хвосты. Жанна съёжилась от страха и закрыла глаза - даже самой себе она ни за что бы не призналась, что больше всего на свете боится этих хвостатых грызунов, особенно если размером они не меньше кошки и глаза у них с монету в пять сантимов.
Наверху свистал ветер. Франсуа аккуратно опустил свою ношу на ещё не остывшую после жаркого дня крышу и, сев рядом, выдохнул лишь одно слово:
-Смотри!
Жанна робко открыла глаза, и дыхание у неё перехватило от восторга. Над Парижем висела полная луна. Огромная, в половину неба, ярко-ярко жёлтая. Её холодный свет скользил по крышам, не заглядывая в бездонный сумрак улиц, где прятались и дрожали опасные тени. Луна царила. Царила в небе и отражалась во влажных оленьих глазах поэта. По-детски чуть приоткрыв рот, он смотрел в ночное светило. Крылья его носа слегка подрагивали, а дыхание вырывалось с едва слышным свистом.
- Ну разве это не стоит теплой постели и общества глупого старикашки? - обернувшись к ней, спросил поэт.
- Да, месье Вийон, - восторженно выдохнула Жанна. - Это прекрасно!
- Посмотри, барынька, туда, - Вийон кивнул куда-то в сторону. - Знаешь, что там?
Жанна помотала головой. Ориентирование в незнакомых местах не входило в число её талантов.
- Там Гревская площадь. Не далее как сегодня по той самой дороге, где недавно бежали мы с тобой, туда прошла повозка, запряжённая одной лишь единственной лошадью. Ей некуда торопиться. В той повозке к серой громадине под светлый лик Парижской Богоматери везли тех, кто уже не вернётся. Они не увидят этой луны, барынька, их плоть уже начинают обгладывать черви.
Жанна испуганно посмотрела на Вийона, но он был обращён к луне, в его глаза словно заглянула бездна, о которой через несколько столетий напишет Ницше.
- Скажи мне, барынька, когда бедного школяра повезут по этой дороге, дабы сплясал он в последний раз с тощей дамочкой по имени Виселица, ты будешь в толпе? Что скажешь ты, когда я буду извиваться в петле, как червяк, насаженный на крючок?
Жанна молчала. У неё дрожали губы.
- А теперь вниз. - Безжалостно произнёс Вийон и уже куда менее нежно подхватил Жанну. Он донёс её вниз по ступеням и молча растворился в ночи, словно мгновенно забыв о девушке, предоставив ей, раздетой и босой, добираться до дома самостоятельно.
Этот странный, внезапно нахлынувший приступ мрачной романтики, столь же внезапно прошёл, и разбойное дитя Парижа, как двухлетний ребёнок, устремился по своим делам, мигом забыв о том, к кому ластился ещё минуту назад.
Домой Жанна добралась лишь к утру, к счастью без приключений. В следующий раз поэт даже не вспомнил ни об огромной луне, ни о своих словах.
Незаметно лето кончилось. Наступила осень, дождливая и ветреная. В Париже было неуютно. Ледяной порывистый ветер гулял по узеньким улочкам, волновал воду в Сене, свистел в крышах. По небу стадом неслись низкие серые тучи, цепляясь за шпили. Казалось, что скоро весь город свернётся осенним сухим листом, так же сорвётся и улетит в неизвестную даль, гонимый нездешним ветром. Во всём Париже осталась лишь одна непоколебимая твердыня - собор Парижской Богоматери на l'ile de la Cite. Он стоял, огромный и спокойный, тучи цеплялись и рвались об его острый верх, но он лишь ухмылялся зубастыми пастями горгулий. Словно каменный якорь он не давал Парижу улететь.
Собор воплощал собой спокойствие и непоколебимость веры в бушующем мире. Ещё не служил там юный священник Клод Фролло, в колокольне не царствовал рыжий хромой звонарь, не гулял по Двору Чудес бесшабашный поэт Гренгуар, не родилась ещё и не была украдена табором Клопена дочь вретишницы черноглазая красавица Агнесса, названная цыганами Эсмеральдой. Шёл тысяча четыреста шестьдесят второй год, до воспетых Гюго событий было ещё двадцать лет, и весь безумный нищий Париж принадлежал сейчас не героям известной драмы, развернувшейся с сурового согласия готического собора, а поэту и разбойнику Франсуа Вийону, единственному певцу своего века.
Ночевать на улице стало невозможно, и Вийон поспешил в уютное тепло дома Жанны, где его всегда ждал радушный приём, кров и стол. Случалось так, что поэт жил у Жанны неделями, а потом ветер странствий всё же увлекал его прочь, и он начинал скитаться по кабакам. Возвращался оборванный, небритый, тощий и голодный, пропивший или проигравший все деньги, что дала ему его госпожа. Но, выполняя обещание, трезвый. И от этого злой. Жанна терпеливо мыла, кормила и одевала поэта, выдавала ему содержание. Прятала, принесённые Вийоном стихи и обучала его манерам.
Обучение шло тяжело, и более всего напоминало девушке дрессировку. Жанна запрещала поэту чавкать и рыгать, есть руками и вытирать их об одежду или собственные волосы. Девушку воротило от его процесса поглощения пищи, но она упорно приручала строптивого поэта.
Нет, нельзя сказать, чтобы он был непроходимо туп и совсем не обучаем. Скорее, он напоминал ей хитрого ребёнка, который прячет под подушкой конфеты, чтобы в тишине съесть их после того, как почистит зубы, или пса, который под строгим присмотром хозяина ведет себя идеально, но стоит тому на секунду отвернуться, и собака с громким лаем уже загоняет на дерево соседского кота. Сначала Жанна очень расстраивалась выходкам Вийона, потом начала злиться, но постепенно дошла до этой псово-ребёнковой философии и начала относиться ко всему с изрядной долей сарказма. Она определила «похвалу» за проведённый по правилам обед - две серебряных монеты, и выдавала их Вийону, если он вёл себя так, как она требовала. Если же церемония вкушения пищи проходила с какими-либо ошибками с его стороны, «похвала» урезалась в зависимости от тяжести проступка. Как только Франсуа уяснил метод кнута и пряника, применяемый Жанной, его обучение пошло как нельзя лучше. В конце концов, Жанна от радости стала давать ему три серебрушки вместо двух. И Вийон стал всё делать без напоминаний.
Вечерами Вийон читал книги из обширной библиотеки Жанны или вёл с госпожой длинные и очень поучительные для неё беседы. В них она видела, что, несмотря на все тренировки, делает неподобающе знатной даме. Девушка не стеснялась проявлять интерес, и учение шло ей на пользу.
Постепенно Франсуа понял, каким он больше нравится Жанне и то ли из желания подлизаться, то ли просто из хорошего к ней отношения, всё чаще стал говорить цивилизованно, без нецензурных или «цветных» вставок, которых девушка попросту не понимала.
Чем больше проходило времени, тем больше Жанна привыкала к Вийону и тем больше ей казалось, что уже вот-вот он привыкнет к ней настолько, что его можно будет переправлять в родной ей двадцать второй век. Девушка ждала лишь подходящего времени, когда ни в истории, ни в литературе не будет обнаружено ни единого упоминания о Франсуа Вийоне.
Меж тем пьеса развивалась по запланированному историей сценарию. Жанне сей сценарий не нравился, но повлиять на зафиксированные в протоколах события она не могла. Почти год Вийон провёл в тюрьме с краткими выходами на свободу. В ноябре 1462 года Франсуа Вийон стал свидетелем убийства на улице Сент-Жак и вновь попал в лапы Инквизиции, которой уже порядком намазолил глаза, и она, не разбираясь, приговорила его сначала к казни, а потом изменила меру наказания на изгнание. Жанна ждала. Она не имела возможности ни наблюдать эти события воочию, ни участвовать в них, но знала, что происходит, и волновалась. Она знала и в какой день обрывается тёмная биография её подопечного, и с восторгом и ужасом ждала этого дня. Она была готова стать «женой декабриста», и, не задумываясь, последовала бы за Вийоном, куда бы его ни сослали. Она не думала, сколь странно это будет выглядеть со стороны, в том числе и в глазах поэта. Жанна и сама разумом понимала, что порой бывает слишком импульсивна и несдержанна для историка, сурового наблюдателя. Она знала, что может поступить неосмотрительно, поэтому просила совета у наставников, и была тщательнейшим образом проинструктирована, как действовать в любой развившейся ситуации, просчитанной и предугаданной аналитиками XXII века.
Но судьба распорядилась совсем иначе, не так, как рассчитывала Жанна и все те, кто готовил её к операции по изъятию Вийона из его времени.
Мерзкая выдалась ночь 8-го января 1463 года от Р. Х. Ветер выл и кидался в окна пригоршнями колкого снега. Жанна ещё не видала такой зверской зимы, она сидела у огня, закутавшись в шаль, и пила глинтвейн. Думала привычно о нём, о своём подопечном. Редко какая мать так постоянно вспоминает своё дитя, редкая любовница так не может изгнать мысли о своём милом. Вийон не был для Жанны ни сыном, ни любовником, но она помнила о нём и днём, и ночью. Иногда ей хотелось выбежать в ночь и звать его, но она подавляла в себе это желание. Какая-то ещё сохранившая здравый смысл часть сознания ехидно твердила ей: что, скучаешь? А он сейчас какую-нибудь шлюшку ласкает, о тебе вспомнит только когда будет нечего жрать и срам нечем прикрыть. Жанна пыталась возразить себе, что это всего лишь гиперответственность за подопечного не даёт ей покоя, что ей было бы спокойнее, если бы он всё время был на глазах. И сама сдавалась, понимая, что это не ответственность виновата. Просто она привязалась к этому диковатому человеку, родившемуся страшно подумать на сколько веков раньше неё.
Жанне было одиноко. В этом чужом веке она общалась лишь с тремя людьми: со своим дворецким Лёбуа и его женой, и собственно с Вийоном. Но Вийон появлялся на её пороге изредка, предпочитая уюту её особняка бордели и кабаки. А о чём можно поговорить с дворецким?
В душе девушки жил один вполне обоснованный страх, что она-то к Вийону привязалась, а вот привязался ли к ней он настолько, чтобы зайти попрощаться перед тем, как отправится в изгнание? И где она будет искать его, если нет? А вдруг с ним что-то случиться прежде, чем она найдёт его? Жанне хотелось кричать от бессилия, но она сдерживалась, и лишь кляла себя за то, что выбрала всё же хоть и приятную, но очень неудобную маску, спеленавшую её по рукам и ногам. Может, будь она шлюхой, Вийон бы больше ценил её общество. Ну и что, что противно? Румата же терпел… В сердцах Жанна шарахнула бокал с горячим вином об пол, и не успели горячие алые брызги и сверкающее в свете очага хрустальное крошево осесть на пол, как…
Внизу хлопнула дверь. Жанна неприлично подскочила и, чудом не наступив босыми ногами на осколки, кинулась по лестнице на первый этаж. Она не ошиблась, это был Вийон, но...
Он лежал, скорчившись, у двери, зажимая рукой рану в боку, из которой хлестала кровь.
-Господи! Вийон! Лёбуа! - Жанна не позволила самообладанию отказать ей. Дворецкий явился незамедлительно. - Тёплую воду, бинты, спирт и мою косметичку из комнаты! А потом одеяло.
Не говоря ни слова, дворецкий кинулся выполнять поручения. Жанна скинула шаль и вытащила из складок платья маленький кинжал, с которым не расставалась даже ночью. Перевернула странно лёгкое тело на спину и принялась резать одежду.
-Барынька... - открыв мутные оленьи глаза, простонал Вийон. - Барынька...
-Да, это я, Франсуа. Я помогу вам, - успокаивающе сказала Жанна.
-Они не дали мне уйти, надоел... всем надоел... бедный маленький школяр... Не повесили... Зарезать решили... Не бросай меня, барынька, не бросай! - всхлипнул Вийон и сомлел.
-Не брошу, - сказала Жанна. И для своего успокоения добавила: - Не ссы, лягуха, всё болото наше.
В её мозгу начала складываться картина. Из обрывочных слов Вийона она поняла, что его печальное состояние не было результатом пьяной драки после прощания с дружками в каком-нибудь трактире. Его пытались убить. Некто, по его мнению, подосланный официальными властями, которым надоел поэт-разбойник. Повесить его они не смогли, сослали, но для верности решили подстраховаться... Конечно, эта версия была вилами на воде писана, но Жанне, в сущности, было наплевать. Главное, что вот она, развилка судьбы Вийона. Без неё он наверняка умрёт, истечёт кровью или от заражения, а она может спасти его и увезти безбоязненно в свой век, где его долечат. И власти будут думать, что он погиб, а обнародуют документ, что он покинул Париж. Вот почему он больше ничего не написал!
Рана была действительно опасной, но Жанна была неплохо подкована в медицине, и сумела промыть, обеззаразить и перевязать ранение. Она действовала механически и механически давала распоряжения Лёбуа. Эта ночь неожиданно должна была стать её последней ночью в средневековом Париже, и ей нужно было уладить множество мелочей, прежде чем отбыть в своё родное время. Лёбуа паковал её вещи, которых на самом деле было немного.
-Карету, Лёбуа. Быстрее, пожалуйста, - велела Жанна, вытирая со лба испарину. Вийон был без сознания, девушка вкатила ему неслабую дозу снотворного, вместе с анестезией и антибиотиками. И всё равно он время от времени открывал глаза, обводил комнату невидящим взглядом и снова проваливался в небытие.
-Уезжаете, мадам? Надолго?
-Навсегда, Лёбуа, навсегда. Вещи, дом, деньги, всё оставляю вам и мадам Лёбуа, проблем у вас не будет, я обо всём позаботилась. Спасибо за верную службу.
-Рад был служить вам, мадам. Нам со старушкой Бланш будет не хватать вас. Этого проходимца неужели заберёте с собой?
-Да, Лёбуа. Он не проходимец, он поэт и ранен. Бог велел призреть нуждающегося, но я не смогу спасти его здесь.
-Воля ваша, мадам. Я пойду готовить лошадей, а вы хоть оденьтесь. На улице ад кромешный. Его я отнесу в экипаж.
-Да, да, спасибо.
Жанна ворвалась в свою комнату, подхватила рукописи поэта, микро компьютер и свой путевой дневник. Накинула на себя верхнюю одежду и под платье натянула комбинезон, который тщательно прятала. Собравшись, она внимательно оглядела комнату на предмет забытых вещей, которые никак не должны были остаться в пятнадцатом веке. Взгляд её упал на молитвенник, где она хранила посвящения Франсуа. Девушка закусила до крови губу. Взяла в руки книжицу, нежно погладила кожу обложки и тиснёный золотом крест. А потом, не глядя, швырнула молитвенник в огонь очага. Не удержавшись, оглянулась и с болью смотрела, как огонь открыл книгу и жадно пожирает страницы вместе с вложенными между ними исписанными листками. Пламя непролитыми слезами дрожало в глазах девушки-историка.
Жанна была готова. Небольшая сумка на плече - всё, что ей могло понадобиться и стихи, и роман “Pêt au Diable”. Вийон уже лежал в карете, заботливо укутанный в меховой плащ. Лёбуа хоть и ворчал, но дело своё знал. Сам он стоял у дверцы кареты с фонарём.
-Куда править-то, сударыня?
-Я сама, сама, Лёбуа. Вы свободны, спасибо вам за всё, прощайте. Если кто будет спрашивать меня или месье Вийона, обо мне говорите, что уехала, не велела ждать, а о нём...
-Что подох как собака под забором, я его зарыл, вы и не видали. Я понимаю.
-Да, вы умница, Лёбуа. Счастья вам и мадам Бланш! Прощайте!
Жанна легко вскочила на козлы и хлестнула нетерпеливых лошадей. Карета уносила её в ночь.
Путь был недолог, но тяжёл. Лошади надрывалась, продираясь сквозь сугробы, слепые от липких хлопьев, теряясь в снежной круговерти. В конце концов они встали и, несмотря на все уговоры Жанны, отказались двигаться дальше. Бить животное девушке не позволила совесть. Она распрягла скотину и легонько шлёпнула каждую по носу:
- Скачите уж домой, лентяйки! Лёбуа вас ждёт.
Вороная фыркнула, шлёпая губами, потянулась к хозяйке. Затем коротко заржала и исчезла в метели. Серая в яблоках только оглянулась и последовала за вороной. Жанна посмотрела ей вслед и вернулась к карете. Места были безлюдные, тем более в такую ночь, поэтому, не очень озабочиваясь возможными наблюдателями, она содрала с себя порядком опротивевшее неудобное платье, оставшись в тёплом комбинезоне. Девушка открыла дверцу кареты настежь и уставилась на укатанного в меховой плащ Вийона. Ей предстояла нелёгкая задача вытащить поэта и с наименьшими потерями доставить его к машине времени, что была надёжно укрыта в старом охотничьем домике.
-Франсуа. Франсуа! - тихонько позвала Жанна в надежде, что поэт окажется в сознании и хотя бы сам выберется из кареты, в которой было слишком мало места для каких-либо манёвров. Как она будет тащить на себе тяжёлого мужчину, для которого каждое лишнее движение - верная смерть, она не задумывалась. Есть такое слово - надо.
Надежды её не оправдались, Вийон был беспамятен и каменно неподвижен. Напевая вслух латинские молитвы, Жанна бодро взялась за дело. Молитвы были нужны не столько ради божьей помощи, сколько потому что это было единственное, что она пела в последнее время, и, соответственно, первыми всплыли в памяти. А какая разница, что петь, если предстоит тяжёлая работа?
-Agnus Dei, miserere mei,
Agnus Dei, miserere mei,
Qui tollis
Peccata mundi,
Dona nobis pacem Dei…
Жанна взялась за концы плаща и потащила на себя. Вийон мягким кулём рухнул на неё. Не удержавшись на ногах, Жанна села в снег. Зато когда встала, то обнаружила, что поэта из кареты она вытащила довольно легко. Правда, он стукнулся головой о подножку, но, рассудила девушка, не на голову же он болен. Главное, рану не потревожили. Удобно разместив поэта на плаще, она взялась за углы и спиной вперед пошла. Тащить было неудобно и тяжело. Вьюга слепила глаза, и Жанна постоянно оборачивалась, чтобы свериться с направлением. Снег становился всё глубже, ноги вязли в сугробах. Девушка закусила до крови губы. Она устала, но не останавливалась, знала, что её мгновенно занесёт вместе с несчастным Вийоном.
Она не помнила, как добралась до заветной сторожки. Едва перевалившись через порог, она потеряла сознание. В чувство её привёл жалобный стон Вийона. На коленях она подползла к поэту и, стащив варежку, ладонью погладила его по спутанным волосам.
-Ничего, Франсуа, держитесь. Остался последний рывок, и мы спасены.
Так же ползком она приблизилась к машине и приложила ладонь к детектору. Машина замигала огнями, оживая. Жанна последним усилием впихнула Вийона в машину, плюхнулась в кресло и нажала единственную кнопку.