"«Ненавижу!» Это был глагол без прямого дополнения. Незамутнённое чувство."
Перечитал "Зримую тьму" - лучший, пожалуй, роман Уильяма Голдинга. Всё-таки перечитывать иногда полезно. И приятно.
Главная моя претензия к идее "Повелителя мух" в своё время состояла в том, что если люди, оставленные без внешних институтов контроля, не могут поддерживать хоть какой-то социальный порядок, то откуда взялись эти институты? Потребовалось немало времени, чтоб понять - всякий порядок, по Голдингу, имеет трансцендентное происхождение. И в таком случае "Повелителя мух" надо понимать не как модель общества (или специально - первобытного общества), а как аллегорию: быть может, ветхозаветной истории, а быть может, истории мировой вообще. Голдинг - это, в сущности, очень религиозный автор, при этом, однако, остро переживающий богооставленность мира. Собственно, к ощущению богооставленности эта религиозность и сводится. Как я уже сказал, источник порядка трансцендентен - и трансцендентно вообще всякое благо, поскольку люди - средоточие зла. Они - и то не все, не всегда, не в полной мере - причастны благу лишь настолько, чтоб ощутить собственную мерзость.
В определённом смысле можно сказать, что "Зримая тьма" - роман о мире, где был Павел, но не было Христа. Где никто не спасётся делами закона и где первородный грех пронизывает всю человеческую природу.
Не случайно своеобразным контрапунктом романа оказывается педофилия - чувство. непосредственно связанное с детской невинностью и очарованием чистоты, и в то же время одно из немногих ещё действительных в наши дни табу, одна из немногих склонностей, вызывающих безусловное отторжение и омерзение. Лишь один из персонажей позиционируется как педофил напрямую, но все игравшие заметную роль в сюжете герои, все, с чьей точки зрения велось повествование, испытывают в той или иной форме, с той или иной степенью осознанности, острое влечение к детям. Это отражает, как мне кажется, суть человеческой природы в принципе, как её видит Голдинг: и самое стремление к чистому в ней оказывается запятнано и извращено, никакое желание и воление не бывает благим, и человек никуда не может отвернуться от собственного зла. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю, и более того - желая доброго, делаю его злым, и хочу злого под видом доброго.
В этом, кажется, и заключается та неизбежность, о которой с восторгом думает Софи. Она, конечно, на самом деле имеет выбор и не обязана бросать камнем в утёнка... Но этот выбор должна делать она такая, какова она есть, тварь у выхода из тоннеля. На нас ложится вся ответственность за то, что мы делаем и к чему стремимся, но в то же время с беспощадной ясностью видно, что будучи людьми, мы выберем дурное и выбираем только из дурного.
И хотя в книге есть, кажется, пророк, но это не много прибавляет надежды: во-первых, это несчастное и изломанное существо, в котором если и менее тьмы, чем в других, то лишь благодаря гулкой пустоте на её месте (возможно, мне просто недостаёт смирения, чтоб действительно увидеть в юродивом Мэтти спасительный идеал), во-вторых и тут не идёт речи о выборе в полном смысле - Мэтти освобождён от греховных вожделений силою обстоятельств, благодаря им же соверишает свой последний подвиг... Впрочем, он проявляет веру и послушание. Быть может, это и есть путь, который указывает Голдинг, но я боюсь, что, подобно Симу Гудчайлду, я не готов это принять, хотя и осознаю тягостность иных исходов.
В конце концов, всё страшное и безысходное, зрелище чего так щедро предлагает нам "Зримая тьма", воплощается не во взрывах, как мне кажется, не в наивных забавах с ножом (вообще в сравнении с другими книгами Голдинга здесь очень мало совершающегося, заметного, необычного зла), а в том мгновении, когда обнаруживается, что выросшая на твоих глазах очаровательная девочка теперь предаётся мазохистскому сексу там, где когда-то устраивала игрушечные чаепития. И последующее открытие, что в действительности это улики чего-то более серьёзного, тоску, вызванную этим фактом, в сущности, не усугубят.
"Зримая тьма" - действительно лучшая из книг Уильяма Голдинга, что я читал. Но, признаюсь, жестокая и, быть может, бесполезно жестокая, а потому я не решусь советовать её.
Главная моя претензия к идее "Повелителя мух" в своё время состояла в том, что если люди, оставленные без внешних институтов контроля, не могут поддерживать хоть какой-то социальный порядок, то откуда взялись эти институты? Потребовалось немало времени, чтоб понять - всякий порядок, по Голдингу, имеет трансцендентное происхождение. И в таком случае "Повелителя мух" надо понимать не как модель общества (или специально - первобытного общества), а как аллегорию: быть может, ветхозаветной истории, а быть может, истории мировой вообще. Голдинг - это, в сущности, очень религиозный автор, при этом, однако, остро переживающий богооставленность мира. Собственно, к ощущению богооставленности эта религиозность и сводится. Как я уже сказал, источник порядка трансцендентен - и трансцендентно вообще всякое благо, поскольку люди - средоточие зла. Они - и то не все, не всегда, не в полной мере - причастны благу лишь настолько, чтоб ощутить собственную мерзость.
В определённом смысле можно сказать, что "Зримая тьма" - роман о мире, где был Павел, но не было Христа. Где никто не спасётся делами закона и где первородный грех пронизывает всю человеческую природу.
Не случайно своеобразным контрапунктом романа оказывается педофилия - чувство. непосредственно связанное с детской невинностью и очарованием чистоты, и в то же время одно из немногих ещё действительных в наши дни табу, одна из немногих склонностей, вызывающих безусловное отторжение и омерзение. Лишь один из персонажей позиционируется как педофил напрямую, но все игравшие заметную роль в сюжете герои, все, с чьей точки зрения велось повествование, испытывают в той или иной форме, с той или иной степенью осознанности, острое влечение к детям. Это отражает, как мне кажется, суть человеческой природы в принципе, как её видит Голдинг: и самое стремление к чистому в ней оказывается запятнано и извращено, никакое желание и воление не бывает благим, и человек никуда не может отвернуться от собственного зла. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю, и более того - желая доброго, делаю его злым, и хочу злого под видом доброго.
В этом, кажется, и заключается та неизбежность, о которой с восторгом думает Софи. Она, конечно, на самом деле имеет выбор и не обязана бросать камнем в утёнка... Но этот выбор должна делать она такая, какова она есть, тварь у выхода из тоннеля. На нас ложится вся ответственность за то, что мы делаем и к чему стремимся, но в то же время с беспощадной ясностью видно, что будучи людьми, мы выберем дурное и выбираем только из дурного.
И хотя в книге есть, кажется, пророк, но это не много прибавляет надежды: во-первых, это несчастное и изломанное существо, в котором если и менее тьмы, чем в других, то лишь благодаря гулкой пустоте на её месте (возможно, мне просто недостаёт смирения, чтоб действительно увидеть в юродивом Мэтти спасительный идеал), во-вторых и тут не идёт речи о выборе в полном смысле - Мэтти освобождён от греховных вожделений силою обстоятельств, благодаря им же соверишает свой последний подвиг... Впрочем, он проявляет веру и послушание. Быть может, это и есть путь, который указывает Голдинг, но я боюсь, что, подобно Симу Гудчайлду, я не готов это принять, хотя и осознаю тягостность иных исходов.
В конце концов, всё страшное и безысходное, зрелище чего так щедро предлагает нам "Зримая тьма", воплощается не во взрывах, как мне кажется, не в наивных забавах с ножом (вообще в сравнении с другими книгами Голдинга здесь очень мало совершающегося, заметного, необычного зла), а в том мгновении, когда обнаруживается, что выросшая на твоих глазах очаровательная девочка теперь предаётся мазохистскому сексу там, где когда-то устраивала игрушечные чаепития. И последующее открытие, что в действительности это улики чего-то более серьёзного, тоску, вызванную этим фактом, в сущности, не усугубят.
"Зримая тьма" - действительно лучшая из книг Уильяма Голдинга, что я читал. Но, признаюсь, жестокая и, быть может, бесполезно жестокая, а потому я не решусь советовать её.