(no subject)
Глава 4.
Я был обладателем редкого таланта: прекрасного почерка. Благодаря ему на меня был большой спрос. Я часто писал письма для ребят, и они заявляли, что у меня получалось гораздо лучше, чем у них самих.
Поэтому, когда меня вызвали к Чёрному Джону и велели записывать, я не нашёл в этом ничего необычного.
Чёрный Джон сидел у небольшого костра, поджав под себя ноги, как гуртовщик. С ним были Питт Макесон и Джордж Клайд. Позади Клайда недалеко от него сидел Холт, как всегда, бдительный и зоркий.
- Пиши, - сказал Чёрный Джон. У него на губах засохла слюна, и уставшие глаза казались глубоко запавшими, - Это пойдёт в "Лексингтон Юнион Ньюс", так что сделай всё как следует, ты знаешь как.
- Рад стараться, - сказал я.
- Граждане, - ораторствовал Чёрный Джон, - Наше время известно своими ошибками, нередко фатальными. Федералы намерены повесить двоих славных сынов Миссури, а именно Уильяма Ллойда и Джима Кёртина. Оба они - люди достойные и слишком храбрые, чтобы по отношению к ним была совершена подобная несправедливость. Это против правил федералов. Они не могут безропотно снести такую мерзость. Не могу и я. Волею случая, раскинувшего карты, мне в руки попали четверо федералов. Их имена: Браун, Юстис, Боуден и Штенгель. Они вам известны. Им остаётся надеяться, что Ллойд и Кёртин не будут повешены; в противном случае их участь решена. Если Ллойдa и Кёртинa освободят, я, как джентльмен, верну свободу вышеназванным неудачникам. Все четверо - молодые люди с ярким будущим. В случае отказа - недолгий танец на конце верёвки под крепким деревом. Решать вам, граждане. Примите мудрое решение.
- Погоди-ка, - сказал Питт Макесон, - Надо сказать гражданам, что мы придём и их тоже убьём.
- Им это известно, - сухо ответил Чёрный Джон, - Они понимают.
Чёрный Джон пожевал губами и добавил:
- Подписали: Джон Амброуз и Джордж Клайд, командование, Первое нерегулярное соединение Канзаса.
- Хорошо, - сказал Джордж Клайд, кто был по крайней мере равным по рангу Чёрному Джону, - Добавь только приписку: "Мы там, где нас нет. Помните об этом!"
Я сделал, как мне было сказано. Документ получился точный и исполненный в наилучшей манере. Он хорошо засвидетельствует наши намерения, подумал я.
- Кто его доставит? - спросил я, - Лексингтон кишит федералами.
- Мы можем внедрить туда своего человека, - предложил Макесон, - Мы уже делали это раньше.
- Делали, - сказал Клайд, - Но это всегда риск.
Чёрный Джон фальшиво загнусавил церковный гимн, в такт мелодии раскачивая головой и, видимо, забыл о нас. Однако это было не так.
- Я полагаю, мы можем убедить какого-нибудь гражданина послужить нашему делу, - сказал он, - Если мы найдём его.
- Это будет нелегко, - заметил я, - Ибо граждане в этих краях отличаются осторожностью.
- У тебя, Немчик, есть идея получше? - обратился ко мне Макесон, - Может, сам возьмёшься, а?
Мысль была неопределённой, туманно вырисовывающейся позади других у меня в голове. Я распознал в ней Алфа Боудена и понял из неё только то, что я не хочу видеть его убитым. Я был с ним едва знаком, но даже такое шапочное знакомство побуждало меня спасти его. Это грозило мне неприятностями, потому что кое-кто мог принять мой милосердный образ мыслей за склонность к предательству.
- Можно убить двух зайцев одним камнем, - сказал я, указывая на спутанных по рукам и ногам федералов. Еле видные в тусклом ночном освещении, они казались кочками на фоне смутного сельского ландшафта, - Если мы пошлём пленника, это докажет, что у нас есть пленные, и он сможет, к тому же, подтвердить серьёзность наших намерений. Мне кажется, что он мог бы добраться до города быстрее. Времени остаётся мало. Думаю, что Ллойда и Кёртина повесят без лишних проволочек.
Чёрный Джон затянул гимн по новой, и глаза всех присутствующих обратились ко мне. Я редко выдвигал предложения, потому что какие-то смутные подозрения на мой счёт мешали их принимать.
Бессловесный гимн внезапно оборвался, и Чёрный Джон сказал: "Идея хорошая. И соображения приведены незаурядные". Он хлопнул меня по плечу и сжал его: "Тебе надо чаще брать слово, Родел. Ты не так глуп, каким хочешь казаться".
Я смущённо крякнул в ответ.
Чёрный Джон, оттолкнувшись от земли, поднялся на ноги. Одна его осанка уже предвещала грозу, прямая и несгибаемая. Такому, как он, человеку, можно было только повиноваться.
- Принесите соломы, - велел он, - Федералы будут тянуть жребий. Короткая соломинка отправится в путь.
Метод вершения судеб при помощи длинной и короткой соломинок считался самым справедливым среди старых и молодых. Немало мелких решений было принято таким путём: кто пойдёт за водой, когда на окнах лёд, кто пригласит на танец толстуху, чтобы можно было танцевать с её хорошенькой подружкой. И хотя этот случай был не в пример серьёзнее, способ, которым воспользовались, был точно таким же.
Спасение Алфа Боудена представлялось делом пропащим.
Федералов привели к свету костра. Их лица были так искажены страхом и надеждой, что смотреть на них было жестоко. От них исходил дух тесного житья и нервических выделений. Это было жалкое зрелище.
Арч Клэй держал соломинки. Меня бы не удивило, если бы он оставил все их длинными, ибо мысль о пощаде федералам внушала ему отвращение. С улыбкой на лице он нагнулся к стоящим перед выбором, прикрывая соломинки свободной рукой.
- Загляните в своё будущее, ребята.
Боуден тянул жребий первым. Рука его дрожала, и он почти что вытащил две соломинки, но Арч сжал пальцы, и выскользнула только одна, и она не казалась особенно короткой.
В одном из пленных, Штенгеле, чужеземность просто бросалась в глаза. Он был одним из тех чернобровых, щекастых и смуглых немцев с крепкими плечами. Он без паники вытянул свой жребий, и я понял, что игра окончена: победоносная соломинка была безошибочно короткой.
Игра завершилась после ещё двух испытаний судьбы, но они были просто соблюдением обычая. По всему выходило, что нашим курьером будет Штенгель.
- Джейкоб, - жалобно выговорил Боуден, - Джейкоб.
- Этот человек, - положив руку на голову Штенгеля, объявил Чёрный Джон, - отвезёт письмо в Лексингтон.
Хлопнув немца по макушке, он добавил:
- Считай, что тебе повезло.
- Ja, - ответил Штенгель, уставясь между колен в землю.
Мной овладел приступ безрассудного самаритянства. Я подтолкнул Штенгеля сапогом. Он поднял голову. Моё лицо налилось кровью, и губы, я это знал, искривились в презрительной усмешке.
- Ja! Ja! - сердито передразнил я, - Эта немецкая шляпа едва по-нашему толкует, - я взмахнул рукой в сторону Чёрного Джона, - Как он сможет представить там наше дело?
Чёрный Джон пожал плечами.
- Как сможет, так и представит, - ответил он.
- Если он будет нашим курьером, Ллойду и Кёртину - конец, - я оглянулся вокруг, стараясь понять, как публика принимает моё актёрское мастерство, - " Ja, Ja " Да они ни за что, чёрт побери, ему не поверят.
- Он прав, - сказал Питт Макесон. На этот раз глаза на его хищном лице оценили меня по справедливости, - Немчура вислоухий, никакого смысла нет его освобождать.
Чёрный Джон медленно произнёс:
- Всё это верно и правильно. Но он вытянул жребий.
Рядом со мной стоял Джек Булл Чайлз. Его лицо ничего не выражало, но губы едва заметно дрогнули, как будто за ними ждала в засаде улыбка. Мне показалось, что он кивнул мне, словно у нас ним был общий секрет. Я никогда не мог ничего скрыть от него.
- Тянуть жребий - детская забава, - сказал я, - А это вопрос жизни и смерти.
Я подошёл к Алфу Боудену, скорчившемуся на земле, и влепил ему пощёчину. Он что-то промычал в ответ и отвернулся, и я наклонился и наградил его ещё одной.
- Вот этот представит наше дело лучше, чем вислоухий иммигрантишка, и ты это знаешь!
Чёрный Джон словно стал выше ростом у нас на глазах:
- Ты мне, Родел, не указывай, как мне поступить. Я всегда решаю сам!
Его глаза пробуравили меня насквозь, и в течение беспокойного промежутка времени он ничего не говорил.
- Но твой довод меня убедил. Пошлите американца.
С этими словами он повернулся и ушёл, и за ним ушли остальные. Боуден заскулил у моих сапог, и я подумал, что он их сейчас оближет.
- Вставай, - сказал я ему и вздёрнул его голову, ухватившись за клок волос, - Шевелись, тебе в дорогу пора.
Штенгеля ждало жестокое разочарование. Взроптав, он попробовал сцепиться со мной, осыпая меня немецкой бранью. Я отвесил ему короткий боковой, нацелившись в лицо. Из разбитого носа хлынула кровь и потекла по его подбородку. Это отбило у него желание драться, но он всё ещё ворчал себе под нос.
Когда с Боудена срезали верёвки, я почувствовал, как позади меня кто-то остановился. Я подумал, что это был Джек Булл, но нет, я оказался лицом к лицу с ниггером Холтом.
- Я тебя раскусил, Родел, - тихо проговорил он, затем отступил назад, не отводя глаз в сторону.
- Смотри, зубы не обломай, Холт, - сказал я ему, - Ниггер для меня - пустое место.
Даже в темноте я мог заметить, что он и в самом деле улыбaлся.
Это был странный диалог, смысл которого остался мне неясен, и поэтому он вызвал смутное беспокойство. Но покой нам тогда только снился.
Письмо, завёрнутое в вощёную бумагу, дали Алфу Боудену в руки. Его посадили на хромую клячу. Теперь, когда он спасся от верной смерти, он уже не был так напуган. Он смотрел на меня с меньшим отчаянием, но с большей злобой.
- Постарайся всё сделать наилучшим образом, - сказал я ему, - Покажи нам пыль из-под копыт и гляди, чтобы этим людям не пришлось умереть из-за тебя.
Ничего не ответив, он тронулся с места в кромешную тьму и взял направление на Лексингтон. Я не увидел в нём никаких признаков благодарности.
Благодарность - такая младенческая надежда, но она была одной из тех, которые я слишком медленно перерастал. Возможно, он что-то и сказал. На следующий день мы заправились солониной и овсяными лепёшками. Ребята сидели в уютных кучках, смазывая пистолеты и точа лясы. Джорж Клайд, появившийся на свет в шотландском городе Данди, изображал из себя Платона или Сократа, ошеломляя нас вопросами:
- Если собака с шестью титьками бежит со скоростью десять миль в час, гадя при этом щепками, как борзо она побежит, гадя креслом-качалкой?
Ответы поступали разнообразные, спекулятивные и весёлые. У Гаса Воуна обнаружилась учёная жилка; он сказал, что собака должна плыть, чтобы нагадить целой качалкой, хотя во сне после сожранного поссума гадить могло получиться и частями.
После того, как первое задание исчерпало себя, Клайд сказал:
- Ребята, вот что мне хочется знать больше всего на свете, так это кто вообще придумал волынку? Те, кто её слышал, поймут, какой это серьёзный вопрос.
День прошёл в попытках решения задач, без выпивки в которых было не разобраться, и это был замечательный способ времяпепровождения. Но внутри у нас жил червь сомнения. Если Ллойда и Кёртина казнят, мы вскорости окажемся перед необходимостью применения жёстких средств. Легкомыслие служило нам приятным и преходящим утешением.
За один тот день федералы наверстали все свои ранее пропущенные вечерние молитвы. От них исходил нескончаемый бормочущий поток чудотворных надежд и скоротёчных покаяний.
Мы не могли смириться с федералами, ибо они поработили нашу свободу. Многие из этих простаков-убийц, появившихся на свет через два штата к северу от нас или ещё дальше, даже не были уроженцами Миссури или Канзаса. Но их присутствие позволяло бешеным джейхокерам разорять страну, увозя всё ценное с собой в Канзас.
Джейхокеры говорили, что они совершали налёты, чтобы дать свободу рабам, но они по большей части освобождали лошадей от всадников, обстановку от жилищ, скотину от пастбищ, драгоценности от семейных шкатулок и жён от мужей. Иногда награбленного было столько, что требовались носильщики-ниггеры, поэтому они брали нескольких с собой. Это, по их словам, делало их аболиционистами.
Опасные и трусливые убийцы были эти джейхокеры. Они убивали сотни наших, по одному или по два за раз, но никогда не встречались с нами в открытом бою. Они держались леса и следовали за федералами, нанося жестокий удар, когда сила была на их стороне.
В этом они были с нами схожи - и тем самым ужасны.
Скучные ночные часы ползли мучительно медленно. Сон ко мне не шёл, и мне ничего не оставалось, как сесть под зелёные ветви и раскинуть мозгами относительно других моих мыслей. Я не ожидал, что мне в моей жизни придётся воевать и убивать. До того, как пули стали ответом на главный вопрос дня, я был такой же, как все, и мне везло. Эйса Чайлз, добрый американец, любил меня и Джека Булла, моего названого брата. Граждане не держали на меня зла.
Теперь у них имелось против меня достаточно. От общественного уклада остались одни обломки. Пролилась кровь, и немало её пустила моя рука. Парень-немец уступил трагической необходимости, чтобы не оказаться актёром в пьесе пострашнее. Мне будут вменять это в вину. Определённые поступки, став известными, подмочили мою репутацию. Но я был не настолько слаб в коленках, чтобы расстраиваться из-за каких-то пятен на ней. Если постоянно питаться сладкими пирожками, в конце концов захочется и холодной картошки.
Лежащий рядом со мной Джек Булл, моя опора и первопричина, поднялся с одеяла. Глядя на его хорошее американское лицо, я хотел надеяться, что так оно будет всегда - он да я, и ничего больше.
- Ты о чём-то думаешь, - сказал он, - Немцы слишком много размышляют. Избавляйся от этой привычки.
- Ты тоже, бывает, размышляешь, Джек Булл.
Он сел, вытянув ноги и упершись локтями в колени. Его фетровая шляпа была сдвинута назад, и пряди длинных волос касались шеи.
- Мне есть о чём размышлять, Джейк.
- А мне - нет?
- В какой-то мере, наверное, тоже есть. Что я потерял, ты тоже, в общем-то, потерял, потому что я всегда делился с тобой всем, что имею. Ты это знаешь.
- Это правда, - сказал я, - И твой отец был почти что моим отцом.
- Нет, - сказал Джек Булл, и в его голосе мне послышалась хриплая нотка, - Нет. Он был щедр и добр к тебе, но это не так. Он со мной - одной крови. Всё, что меньше этого - меньше этого.
Его горе отвлекло меня от моего собственного, и мне захотелось увидеть на его умном лице немного веселья. Я собрался было сказать что-то насчёт того, что нет худа без добра и прочее в этом роде, но это было бы сродни идиотизму воскресной школы предполагать подобное в случае убийства твоего отца и разорения родного дома.
- Мы будем держаться друг друга , - сказал я, - И вернём себе всё назад.
- Ха! Ты что, колдун, умеющий воскрешать мёртвых? Нет, не выйдет. Никому это не удастся. Отец мой в земле, и там он и останется.
Голова Джека Булла мотнулась на его шее из стороны в сторону, и он издал рычание. Это была попытка стряхнуть с себя дурные мысли.
- И он, - сказал он, указывая на обрубок на моей левой руке, - тоже ушёл с концами.
- Ушёл с концами, - ответил я, - И с этой потерей я становлюсь человеком известным.
- Ты так говоришь, как будто ты рад. Твой палец, видно, донимал тебя просьбами о покупке колец.
- Да нет. Палец он был хороший, отрицать не стану, - я поднял руку и повилял обрубком, - Смотри. Видишь? Я - единственный известный тебе человек, который это умеет.
Джек Булл в течение нескольких секунд оставался недвижим, как камень, глядя на меня тяжёлым взором. Затем он кивнул своей породистой головой.
- Это правда, - сказал он, и возвратно-поступательное движение его головы сменилось с кивков на верчение, - И я также не знаю никого, Джейк, кто, не имея носа, сплёвывает табак струёй между глаз. Я полагаю, безносый плеватель табака мог бы диктовать свою цену в цирке.
- Ты, Джек Булл, куда теперь ни смотришь, везде землю видишь, - я опять вильнул своим пенёчком, - Мне, конечно, лучше бы остаться с этим пальцем, но его у меня отняли. Наверняка он пошёл курам на поклёв. И я, значит, говорю себе: "А что можно найти хорошего в этой ампутации?" А найти в ней хорошее можно.
- Скажи, что, Джейк. Деваться некуда, придётся спросить тебя, что.
- Я к этому и подхожу. Скажем, если бы я скакал с тобой, Райли и Кейвом. К примеру. И на нас напала пара сотен федералов, и мою лошадь подстрелили. Насмерть.
- Я бы подсадил тебя к себе в седло, Джейк.
- Я знаю, - сказал я, - Но давай скажем, что твою лошадь подстрелили, и она споткнулась, а Кейва убили, и Райли подсадил тебя. А я остался. К примеру.
- Эй, - прошептал Джек Булл, - Я бы сгрузил Райли и спас тебя. Такое случается.
- Чёрт бы тебя побрал, Джек Булл! Я не об этом. Будешь ты слушать или нет? Я пытаюсь объяснить, как из дурного может получиться хорошее.
Я ковырнул под собой грунт, собираясь с мыслями, и продолжил свою прерванную повесть.
- И ты, значит, убежал, понятно? Я бы на твоём месте тоже дал дёру в лес. И я бы пустил кровь десятку федералов перед тем, как они убили бы меня в такой чащобе. Но в конечном счёте они бы сделали из меня решето и повесили бы высоко на дереве, согласно их обычаю. Южане найдут меня через неделю, а то и через месяц, и к тому времени я стану испорченным мясом. Сгнию, считай, до бесформенного состояния.
- Точное описание, с научной точки зрения, - сказал Джек Булл, - Боюсь, что мне приходилось видеть такое собственными глазами.
- Я буду куском таинственной тухлятины, висящeй на очень высоком дереве, и люди будут спрашивать: "Кто это такой?" И кто-нибудь, конечно, посмотрит на мои кости и увидит выдающий меня обрубок, и ответит: "Это куцепалый Джейк Родел!" И ты тогда сможешь пойти и сказать моей матери, что меня точно убили, и она не будет мучиться надеждой на сомнительное чудо. Теперь ты видишь, сколько во всём этом блага? Если присмотреться, оно там.
Ночной воздух остыл, и им стало приятно дышать, и шелест деревьев не переходил границ умиротворённости. В лунный свет выставили пикеты, и до нас доносился негромкий храп наших товарищей. Я думал, что я там, где мне и следует быть; я с боем пробил себе дорогу в эти дремлющие сердца.
- Ты знаешь, чтo я о тебе думаю, - сказал мне Джек Булл. Он лёг на землю и завернулся в одеяло. Шляпа закрывала его лицо, но он говорил сквозь неё, - Ты знаешь, что ты мне не безразличен, но иногда, Джейк, от твоих идей мне становится просто не по себе.