(no subject)
Глава 5.
Картина мира в глазах Чёрного Джона Амброуза была исполнена в жёстких красках, и в ней не оставалось места никаким полутонам. Когда до нас дошли вести, он направился прямиком к Штенгелю, федералу, на долю которого выпало две минуты везения.
Центральная часть лица Штенгеля приняла цвет морской волны, вздувшись от моего наказания. У него был довольно неважный вид, но скоро он стал выглядеть ещё хуже.
- Они мертвы, мертвы, - объявил Чёрный Джон, - Их повесили, как собак, но собак уважают больше. Невероятно, но это так. И они могли нам такое сделать.
Чёрный Джон размахивал пистолетом, как дубиной, молотя Штенгеля по лицу и рассекая ему кожу над бровью. От тех пленников, кому ещё предстояло получить повреждения, доносилось исполненное животного ужаса мычание. Они осознали, что в скором будущем их ждёт боль.
Мы все стояли молча в утреннем свете, окружив федералов кольцом. На лицах многих была написана грусть и даже неохота заниматься необходимостями дня. Но несколько лиц с жадностью предвкушали обещанное им горячее блюдо мщения. Ллойда и Кёртина повесили, затем четвертовали и бросили на дорогу на съедение зверям. Четвертование было продиктовано намерением вывести нас из душевного равновесия, и, по крайней мере, в одном случае это сработало.
- Они повесили наших товарищей, - сказал Чёрный Джон, - И разрубили их на части, - он вломил Штенгелю железом по лицу, и тот согнулся, чтобы удары пришлись по голове. Чёрный Джон опустил глаза на федерала, затем сжал обеими руками его голову. Тщательный досмотр всей репе Штенгеля с похлопываниями и поглаживаниями длился несколько секунд, затем Чёрный Джон отступил назад. На лице его проступило удовольствие от сделанного открытия.
- Из твоего черепа, - мрачно объявил он, - выйдет европейский дворец для твоих червей.
- Ы, ы, ы, - промычал Штенгель.
У другого федералa надулись щёки, и его разобрал приступ отрыжки. Делал он это скорострельно, и Чёрный Джон повернулся в его сторону.
- Ты не согласен, Янк? - поинтересовался Чёрный Джон. Он ещё раз провёл арбузный опыт на голове Штенгеля, - Дворец для червей, верно?
Отрыжный перепуг не оставлял федерала в покое, но в конце концов ему удалось справиться с ним настолько, чтобы пробормотать:
- Да, сэр, да, сэр, да, сэр, да, сэр...
Чёрный Джон размахнулся и крепко поцеловал Штенгеля в лицо пистолетом. Нос у того стал смотреть в другую сторону, и немец захлебнулся кровью на вдохе.
Другой федерал, увидев это, сменил свой припев:
- Нет, нет, нет, нет...
Эта сцена не обещала ничего хорошего. Ветер уносил вдаль розовые брызги страдания. Пленные, обречённыe на смерть, до поры до времени послужат нам игрушкой. Здравый смысл подсказывал со всей очевидностью, что они должны умереть, но в моих мыслях я видел для них смерть попристойнее. Происходящее было слишком похоже на то, что я ожидал для себя самого.
- Вот что сказали ваши люди, - объявил Джордж Клайд, расправив скомканную газету и держа её перед собой, - “В войне случаются потери, но капитуляция означает полное уничтожение. Достойные погибнут прежде недостойных, заслуживших гибель. Уилльям Ллойд и Джеймс Кёртин были худшими из худших негодяев. К ним применили выcшую меру наказания, и смерть их послужит доказательством нашей решимости. У меня нет никаких сомнений, что наши солдаты давно были убиты вероломными террористами. Я довольно имел дела с этой мразью. Вступать с ними в переговоры было бы глупостью, поэтому никакие условия нами не обсуждались. Томас Б. Ховлэнд, Командование 1-ой армии Айовы."
Клайд чинно отдекламировал газетную статью, затем сложил газету, чтобы уместить её в кармане.
- Вам надо было выбирать себе товарищей получше. Мы бы на всё пошли, чтобы спасти наших.
Чёрный Джон принял непреклонный вид и дважды сплюнул на землю. Затем он сказал:
- Возьмитесь-ка за них, ребята, да так, чтобы об этом помнили. Мы хотим, чтобы они стали напоминанием о нашей решимости.
Питт Макесон и Тёрнер Роулс, чья распухшая челюсть всё ещё была расцвечена всеми цветами радуги, просоединились к Арчу Клэю в причинении пленникам медленной погибели. Мне смотреть на это не хотелось, но я не хотел также, чтобы видели, как я отворачиваюсь. Ховард Сэйлс, Джозайя Перри и ещё несколько человек покинули празднество, но, уходя, они ничего не сказали.
Меня спас Чёрный Джон, подозвав к себе.
- Родел, иди сюда.
Он ступил на небольшоe возвышениe, чтобы наблюдать за происходящим, и принялся шагать взад и вперёд. В углах его рта застывала белая пена.
- Будешь писать записку!
- Непременно, Чёрный Джон. Дай мне только принести мой инструмент.
Я принёс всё необходимое очень быстро и уселся у его ног на землю.
- Я готов.
- Так, так, - сказал он. Его глаза были бледно-серого оттенка; в них не было дна, - У меня есть три сестры, Родел. У тебя есть сёстры? Лучше сестёр, чем они, не сыскать. Я убью за них. Они - женщины и не могут драться. Я могу. Всему миру известно, что я могу. И я дерусь. Жестоко. Я ужасен, но я прав. Никогда в этом не сомневайся, - он подтолкнул моё колено острым носком сапога, - Или ты сомневаешься?
- Нет. Нет, я никогда не сомневаюсь. Я верю.
- Ты веришь в меня или в наше дело?
- Я верю в себя и в тебя, и в наше дело.
- Будь переборчив с тем, во что верить, - сказал Чёрный Джон. Снизу доносились звуки проклятий и стонов, замахов и ударов, мольбы и расправы. Мы оба посмотрели в ту сторону, - Наше время - тёмное и беспощадное. По-другому не бывает. Но в мыслях у меня - только победа.
Он вдруг резко обернулся и склонился надо мной. Его черты измяло яростью, и слюна полетела с его губ, как дождь в ненастье, - Пиши!
- Граждане, вы стояли и смотрели, как совершалось убийство. Ещё одна ваша ошибка вдобавок к тем, что вы уже совершили. Эти останки теперь ваши. Теперь ваша память вас не подведёт. Вы, горожане, уже не забудете, что вам недолго осталось бегать от меня. Вы можете сбить меня со следа на минуту, на час или даже на день. Но далеко вам не убежать, и я не забуду дороги к вашему городу. Нет, я буду помнить её и в один прекрасный момент выволоку вас из ваших постелей. С верёвкой на шее вы, угнетатели, предстанете перед лицом такой правды, какую вы не в силах будете перенести.
Бумага тряслась в моих пальцах, и дрожь c них побежала вверх по руке к плечу. Я не мог заставить себя поднять глаза и страстно желал, чтобы меня одолел короткий приступ глухоты.
- Что я должен сделать с этой запиской? - спросил я.
- Прикрепи её к груди одного из неудачников на видном месте, - Чёрный Джон утих до состояния спокойствия взведённой пружины, - Мы бросим их на дорогу сегодня вечером. Её прочтут, безо всяких сомнений.
С лицом, застывшим в непоколебимом гневе, Чёрный Джон ещё раз взглянул на продолжающееся убийство. Затем он ушёл прочь, не сказав мне ни слова, без плевка и без единого выкрика.
Круг согнувшихся, присевших на корточки и стоящих выпрямившись людей, окружаших неудачников, разомкнулся для меня. Многие тяжело переводили дыхание. Питт Макесон посасывал ушибленную костяшку пальца.
- У меня послание, - сказал я, - Записка. Чёрный Джон хочет, чтобы её прикололи к одному из них.
Я бросил взгляд на федералов. Их поглотила с головой лютая волна ненависти. Мне приходилось видеть выполнение безжалостных поручений, но не таких, каким было это. Тёмные аппетиты вырвались на волю в этом спектакле, и мои товарищи показали себя кудесниками в совершении низостей.
И всё-таки один из федералов ещё дышал. Такое упражнение было ему не по силам, и выполнял он его с трудом.
Я не мог разобраться в своих ощущениях. Я просто стоял там и смотрел.
Арч, стоя на коленях, проверял карманы. В руке он держал стопку писем, собранных с обречённых. Он распахнул рубашку того, кто был ещё жив, обнаружил спрятанное там письмо и вломил кулаком по голой груди.
- Прицепи к этому, - сказал он, - Вот его мы и нарядим покрасивше. Он протянул дольше всех.
Я опустился на колени и наклонился над федералом, но он дёрнулся вверх, и я выпрямился.
- Моя жена, - прошелестел он, - Напишите моей жене.
Арч рассмеялся и протянул мне нашаренное у федерала письмо.
- Наверное, от неё. Я читать не умею, поэтому не скажу.
Я приколол проповедь Чёрного Джона к мундиру федерала. Он опять упал на спину и лежал там смирно, всё ещё дыша.
Когда я поднялся на ноги, Арч сказал: "А почитай-ка мне это письмишко, Немчик".
- Это его письмо, - возразил я.
- Было его, - сказал Арч, - Я хочу послушать, как ты его почитаешь.
- Не думаю, что мне охота его читать.
- Не думаешь? - протянул Арч. Его глаза скрылись под опустившимися веками, a рот приоткрылся, - Я думаю, что, если ты подумаешь ещё чуть-чуть, Немчик, то ты поймёшь, как тебе охота прочитать его мне. Прямо сейчас.
- Да, - сказал Питт Макесон, - А что, если там секреты какие? Почитай-ка нам.
Моя щепетильность могла привести к раздору с товарищами. Такая перспектива не казалось мне привлекательной.
Письмо было написано отчётливым девичьим почерком со скачущими словами и кружочками над буквой "й". Оно предназначалось капралу Миллеру Юстису.
Я приступил к чтению письма, делая вид, что получаю от этого удовольствие. В первых строчках не обнаружилось никаких секретов. Они по большей части содержали перечисление ежедневных событий в Маунт Вёрнон, штат Айова в изложении молодой жены. Из них следовало, что методисты желали преуспевания тамошней школе, что Кедровая река разлилась и что старый Бен Юстис сломал себе большой палец ноги, пнув зарычавшую собаку.
Новый тон зазвучал в письме, когда жена сказала, что любит эту розовую штучку, смотрящую на неё c земли, с беззаветной преданностью, которая никогда не иссякнет.
Ребята только усмехнулись на это, как будто любовь женщины-янки ничего не значила. Но я, напротив, испытал даже некоторую зависть. Сочинения этого автора отличались натуральной женственностью, и я нашёл её достойной всяческого восхищения.
Федерал Юстис впал в забытьё и заговорил с людьми, которых с нами не было. Он вёл с ними дружескую беседу. Хорошо, что душе его пришло время отправляться в полёт, потому что в письме оказался вогнавший меня в краску секрет.
- “Миллер, Миллер, - прочёл я, - Я так скучаю по тебе. Я тоскую по твоему спокойному лбу и тёплым карим глазам. По складочкам от улыбки на твоих щеках. Наверное, я схожу с ума, но больше всего мне не достаёт твоей нежной краснолицей черепашки с её сладкой длинной шейкой. В мечтах о тебе я ласкаю её так, что она сочится мне в ладонь, и я лижу пальцы, чтобы попробовать тебя на вкус”.
Услышав это, ребята чуть не лопнули от грубого гогота.
- Господи, прости и помилуй, - сказал Арч, на лице которого сменялись всевозможные оттенки неприятного ликования, - Вот это да! Во дают эти девки-янки! Да такое только шлюха может сказать.
Федерал при этом заметался. Наверное, он понял. Жалостно было на него смотреть.
- Ни одна южанка никогда бы такое не сказала, - заявил Питт Макесон, - Хо, хо! Не могу дождаться, когда мы займём Айову!
Я больше не мог терпеть. Федерал издал булькающий звук, и ребята во весь голос завопили: "Нежная краснолицая черепашка! Нежная краснолицая черепашка!"
Я застрелил его там, где он лежал, и поставил в письме точку. Действовал я внезапно, и мой поступок положил смеху конец.
Я уходил оттуда со взведённым курком пистолета, и поступь моя была тверда.
Никто не сказал мне ни слова.
Позже я бродил по лагерю, пытаясь разыскать в своей памяти тёрпкий вкус дженнитонского яблока, запах духов настоящих дам на приёме, вальсирующих до испарины всю ночь напролёт с кем-то другим, и бурную радость, которую я всегда ощущал, когда Эйса Чайлз ерошил мне волосы, называя меня везунчиком.
Но всё былое поросло быльём, и я никак не мог найти его среди сорняков.
Мысли мои были о настоящем и о завтрашнем дне.
Джек Булл Чайлз находился со мной рядом, но в течение долгого времени он не проронил ни слова. Он был сторонним наблюдателем происходящего и не принимал в нём никакого участия.
- Эй, Джейк, - наконец, заговорил он, - Всё размышляешь?
- Мне кажется, что мне есть над чем поразмыслить.
- А, забудь. Выкинь это из головы.
- Если уж размышления там завелись, это нелегко будет сделать.
- Чёрт подери, Джейк, слишком много думать - только мучать себя. Ничего ты с этим не поделаешь, только признаешься сам себе, что ассортимент мучений в этом мире оказался шире.
Как философ, мой названый брат всегда стремился извлечь из ситуации практическую пользу. Если идея поможет тебе скоротать ночь и начать новый день, тогда её следует принять на веру.
- Псы дерутся, - сказал я, - Мы тоже дерёмся. Возможно, мы улаживаем слишком много дрязг собачьим способом.
- Ха, - сказал Джек Булл, - Ты говоришь сейчас, как какой-нибудь длинноусый пресмыкающийся старый фриц, - Он хлопнул ладонью по моему сапогу, - А это совсем на тебя не похоже. Совсем не похоже. Ты - американец.
По всему выходило, что я был сапожником без сапог.
Нам предстояло совершить ещё немало лютых дел, я это знал и готов был их все переделать. Мне это было хорошо известно. В драку я вступил, чтобы драться.
- Мы могли бы их просто пристрелить, - сказал я, - Мы бы ничего не потеряли, если бы просто пристрелили их вместо того, чтобы забивать до смерти.
Джек Булл набрал в рот слюны и избавился от неё смачным плевком. Потерев нос, он взглянул в сторону, затем пожал плечами и посмотрел на меня.
- В плане этого не было, - сказал он, - Может, смысла во всём этом тоже нет, но в плане этого просто-напросто не было.
Что мне ещё оставалось сказать, как не согласиться с его правотой?