Анечка и ветераны
Анечка, послушная третьеклассница шла домой расстроенная. На девятое мая предполагалось шествие с портретами мертвых ветеранов из семьи, от школы до площади возле дома культуры, и там на ступенях надо было стоять и слушать живых ветеранов.
Анечка любила школу, и участвовала с удовольствием, но тут оказалось, что у нее военных ветеранов нет, то есть трудовые есть, а военных нет. С восемнадцатого века, когда при Екатерине второй был основан их людской завод на сибирской равнине, у излучины широкой серебряной реки, где звенящий сосновый лес наступал на песчаный берег, куда первые поселенцы пришли на лодках, ее предки не покидали завода. Деревня разрослась в городок, и со временем большой город задымил, зашумел на этих берегах. Так случилось, что в ее семье никто не уходил на фронт, работали военном заводе, имели медали за труд, висели на доске почета, но не воевали.
- Поднимите руки у кого есть свои ветераны войны? - спросила учительница. Подняли руки, и опять у этой Ленки отличницы лучше всех: и летчики, и партизаны, и герои. Некоторые смущенно молчали, троечница Юля уже была готова зареветь, ее и так не любили за бедность и заикание, а тут еще и нет никого.
- Ничего страшного, никто без ветеранов не останется, всем найдем, у нас запасные ветераны есть, завхоз принесет, - уверила учительница и велела приготовить фотокарточки, какие есть, от школы напечатают большие портреты в рамках, учитель труда поможет на палки поставить, цветы пусть родители обеспечат.
-Анечка, не огорчайся, если даже на всех не хватит, то у тебя прадедушка ветеран труда, медали есть?
- Есть, есть - радостно закивала Анечка.
- Вот его и понесешь. Или, если у кого из одноклассников много, они поделятся.
Да уж, Ленка поделится, может своим подружкам и даст кого, но мне уж точно нет. Но своего ветерана труда принесла, хорошая фотография, с доски почета.
Учительница сдержала слово - одиннадцать запасных ветеранов обеспечила, в счастливый день построились нарядные, девочки с белыми бантами, мальчики в белых рубашках, в одной руке портрет, в другой красные гвоздички. Родителям не пришлось тратиться - цветы достали за счет родительского комитета. Никто не спрашивал, откуда, главное, принесли и бесплатно. Анечка несла двоих, гвоздики прикололи к портретам.
Шли весело, сначала пели военные песни, потом устали. Родители толпились по бокам, фотографировали беспрерывно.
- Не мешайте порядку шествия, - просила родителей учительница, -отойдите подальше.
Наконец все закончилось, живого ветерана не нашли, поэтому памятное слово сказал какой-то городской начальник, бодро и торопливо: что вот да, мы победили, война закончилась, но если что, то мы всех, потому что сильнее нас нет. И если кто посмеет, то дадим отпор. Так что, дети, живите спокойно, учитесь хорошо.
Учительница велела чужих ветеранов сдать в коробку, но Анечка замешкалась, заболталась с девочками, и не нашла коробку. Пришлось ей идти домой с двумя портретами.
Поставила их у себя в комнате, потом надо было в хоровой кружок, потом уроки делать, потом родители пришли, и она убежала во двор с подружками.
За ужином рассказывала, как было, показала родителям, какой хороший ветеран ей достался, с усами, с медалями, даже не прадедушку похожий как брат.
Тогда многие усы носили, красиво, - сказала мама, - как его зовут?
- Не знаю, мне не сказали, надо было быстро.
- Ты спроси потом, а то неудобно все таки, надо знать.
- Почему у нас совсем никого на фронте не было, совсем совсем никого?
- Ты же знаешь, что мой дедушка работал на военном заводе, и папин тоже, кто то должен был делать боеприпасы? Вот они и делали.
- Но ведь они просились на фронт?
- Конечно, просились, но работать на военном заводе ничуть не стыдно, - отец устал от разговора. Что им там в школе говорят вообще? В наше время не стыдно было, а теперь вот именно ветерана войны надо.
Наконец настала ночь. Анечка легла спать, и ветераны остались одни.
- Ну что, познакомимся, я Иван Спиридонович, местный, из Лесовки, район такой у нас, - начал Анин прадедушка, - гостем будете. Я особо не ветеран, на заводе тут работал.
- Да уж, не разделяют, а мы кровь проливали, - гость был недоверчив, явно обижен, - я Семен Никитич, из Белоруссии, я и партизан был, и потом воевал.
- Так и мы кровь проливали, у меня к вечеру из носу шла, с напряга. Прозрачная с голодухи. И косились у нас на мужиков, что не на фронте.
- Да что ты сравниваешь, Спиридоныч, когда снаряд шарахает и глохнешь сразу, и не понял мертвый или нет. И в атаку вставать, не сравнивай, мы больше герои.
- Ну еще больше герой был бы, если бы смерш за спиной затвором не щелкал, встал бы тогда? Во весь рост, и заорал бы громко «за родину», да? С картонной пулей и деревяшкой-автоматом. Деревяшкой, да, я ведь на перинах тут лежал спал, пока ты, Семен Никитич, под огнем бегал.
- Ты мне смершом не тыкай, я фашиста в лицо видел, и как жгли деревни и трупы висели, в живую, а ты в газетах, и по радио слыхал, - захрипел Семен Никитич.
Анечка проснулась: мама, мама, они кричат.
- Детка, никто не кричит, тебе приснилось, - мама зажгла свет в коридоре. Перепугали детей этим парадом, теперь кошмары снятся.
- Извините простите, это я разошелся что-то, виноват, - зашептал Семен Никитич.
- Кто тут? - Мама зажгла свет.
Ветер шевелил занавески, просыпались птицы, посвиркивали в листве, тепловозные гудки, еще редкие в предрассветной мгле, не могли напугать Анечку, все это привычно ей.
- Это они разговаривали, он сердился, этот новый дедушка, - Анечка вскочила, показывая в угол на ветеранские портреты на палках, - дедушку моего не обижай, я вас всех люблю.
- С кем ты разговариваешь? Ты еще во сне, детка, ложись.
Мама потушила свет, но еще постояла в дверях.
Наконец она ушла, Анечка легла, прислушалась.
- Да ты не обижайся, Семен Никитич, мы подневольные, спасибо скажем, что вот не забыли, показывают нас, на палке вот приладили, детям в назидание. Правнучка моя тоже стеснялась сначала, что я не воевал, я понимаю, не сравнить. Хорошая у меня правнучка, вот ей и дали, доверили вас нести, заслуженного ветерана, настоящего, как надо. Она вас уважает, настоящих бойцов.
- Да я разве что, у тебя хорошая девочка. Других вон повыкидывали в коробку или на школьном дворе оставили, а меня домой взяла. Я ведь запасной ветеран, меня каждый год разные носят.
- Не осталось родных нести вас?
- Я не знаю, вроде остались, может, в Белоруссии и несут, я до конца не дожил.
- Когда фотографировались, после партизан, чтоб с медалями?
- Нет, перед войной, медаль помню получил, а еще две потом наверно, посмертно. Нарисовали потом, - хрипло засмеялся Семен Никитич.
Ох да, и что я разошелся. Прости меня, Иван Спиридоныч. У нас на фронте пайка была, неголодные, а ты там на краюхе хлеба весь день.
- Да ладно, зато руки ноги целы, сбороли немца-то, это главное.
- Каждый год теперь носят, то одному дадут, то другому, но чтоб в дом взять, это первый раз, расстрогался Семен Никитич, - усыновила меня ваша правнучка или завтра в школу отнесет?
- Не знаю, как там у них теперь по правилам, мы свое отжили.
- Я слышу, как вы там разговариваете, - осмелела Анечка.
- Ох, доченька, прости нас стариков баламошных, напугали тебя.
- Я всё про вас знаю, как вам тяжело было, когда за родину сражались, мы в школе проходили. И мы благодарны за наше счастливое детство.
Вы только не ссорьтесь, я сейчас вас помирю. Закройте глаза и ждите, когда разрешу открыть, договорились? Только честно.
- Договорились, честное патийное.
Анечка потихоньку прокралась на кухню. В нижнем ящике, за мукой и гречкой, у отца стояла чекушка. Пил редко, вот и делали вид, что тайна, и никто не знает. Анечка взяла два стакана, бутылку прижала к животу и на цыпочках проскользнула обратно.
- Подождите , дедушки, не глаза не открывайте, рано еще.
Ветераны честно жмурились, Иван Спиридонович нетерпеливо сопел, Семен Никитич волновался, но приятно волновался, доверительно.
Анечка еще раз побежала на кухню, взяла из вазочки на столе печенье. Нет, печенье не годится. Осторожно подняла крышку хлебницы, отщипнула черного, надо еще огурцы, помнила, как на хлеб огурцы клали, или лук, когда поминки. Не решилась открывать холодильник: дверца скрипучая, тяжелая, родители услышат.
Конфеты прятали от нее, да разве от Анечки спрячешь. Там, за полотенцами в нижнем ящике пакетик, взяла парочку, потом еще одну. И чистое полотенце.
Аккуратно расстелила перед ними полотенце, налила в стаканы водку. Хлеб, конфетки положила.
- Всё, можно смотреть.
Старики удивленно заулыбались.
- Вот спасибо, деточка. Понимаешь, как стариков утешить.
- Дочка, а родители не заругают за водку-то?
- А мы тихо, им не скажем, - Анечка торжествовала.
Хотела сказать торжественную речь, как на утренней линейке, но осеклась? Что говорить? Тост если, то за здравие. А какое здравие, когда мертвые они давно? Помянём, как говорил отец. Да, так и скажу.
- Помянём вас, дедушки, навсегда, -торжественно сказала Анечка, поцеловала каждого, сунула в рот конфетку и легла досыпать, до будильника еще два часа.
В предрассветный час поменялся ветер. Вдруг налетел холодной волной, распахнул окно, отринул занавески, подхватил Ивана Спиридоновича и Семена Никитича, подхватил-завертел, и вознес в небеса, втянул в яркий просвет среди грозовых тяжелых облаков.
Но Анечка спала, ей снилось солнечное утро, и уплывали в голубое небо Иван Спиридонович и Семен Никитич прозрачными воздушными шариками.
Анечка любила школу, и участвовала с удовольствием, но тут оказалось, что у нее военных ветеранов нет, то есть трудовые есть, а военных нет. С восемнадцатого века, когда при Екатерине второй был основан их людской завод на сибирской равнине, у излучины широкой серебряной реки, где звенящий сосновый лес наступал на песчаный берег, куда первые поселенцы пришли на лодках, ее предки не покидали завода. Деревня разрослась в городок, и со временем большой город задымил, зашумел на этих берегах. Так случилось, что в ее семье никто не уходил на фронт, работали военном заводе, имели медали за труд, висели на доске почета, но не воевали.
- Поднимите руки у кого есть свои ветераны войны? - спросила учительница. Подняли руки, и опять у этой Ленки отличницы лучше всех: и летчики, и партизаны, и герои. Некоторые смущенно молчали, троечница Юля уже была готова зареветь, ее и так не любили за бедность и заикание, а тут еще и нет никого.
- Ничего страшного, никто без ветеранов не останется, всем найдем, у нас запасные ветераны есть, завхоз принесет, - уверила учительница и велела приготовить фотокарточки, какие есть, от школы напечатают большие портреты в рамках, учитель труда поможет на палки поставить, цветы пусть родители обеспечат.
-Анечка, не огорчайся, если даже на всех не хватит, то у тебя прадедушка ветеран труда, медали есть?
- Есть, есть - радостно закивала Анечка.
- Вот его и понесешь. Или, если у кого из одноклассников много, они поделятся.
Да уж, Ленка поделится, может своим подружкам и даст кого, но мне уж точно нет. Но своего ветерана труда принесла, хорошая фотография, с доски почета.
Учительница сдержала слово - одиннадцать запасных ветеранов обеспечила, в счастливый день построились нарядные, девочки с белыми бантами, мальчики в белых рубашках, в одной руке портрет, в другой красные гвоздички. Родителям не пришлось тратиться - цветы достали за счет родительского комитета. Никто не спрашивал, откуда, главное, принесли и бесплатно. Анечка несла двоих, гвоздики прикололи к портретам.
Шли весело, сначала пели военные песни, потом устали. Родители толпились по бокам, фотографировали беспрерывно.
- Не мешайте порядку шествия, - просила родителей учительница, -отойдите подальше.
Наконец все закончилось, живого ветерана не нашли, поэтому памятное слово сказал какой-то городской начальник, бодро и торопливо: что вот да, мы победили, война закончилась, но если что, то мы всех, потому что сильнее нас нет. И если кто посмеет, то дадим отпор. Так что, дети, живите спокойно, учитесь хорошо.
Учительница велела чужих ветеранов сдать в коробку, но Анечка замешкалась, заболталась с девочками, и не нашла коробку. Пришлось ей идти домой с двумя портретами.
Поставила их у себя в комнате, потом надо было в хоровой кружок, потом уроки делать, потом родители пришли, и она убежала во двор с подружками.
За ужином рассказывала, как было, показала родителям, какой хороший ветеран ей достался, с усами, с медалями, даже не прадедушку похожий как брат.
Тогда многие усы носили, красиво, - сказала мама, - как его зовут?
- Не знаю, мне не сказали, надо было быстро.
- Ты спроси потом, а то неудобно все таки, надо знать.
- Почему у нас совсем никого на фронте не было, совсем совсем никого?
- Ты же знаешь, что мой дедушка работал на военном заводе, и папин тоже, кто то должен был делать боеприпасы? Вот они и делали.
- Но ведь они просились на фронт?
- Конечно, просились, но работать на военном заводе ничуть не стыдно, - отец устал от разговора. Что им там в школе говорят вообще? В наше время не стыдно было, а теперь вот именно ветерана войны надо.
Наконец настала ночь. Анечка легла спать, и ветераны остались одни.
- Ну что, познакомимся, я Иван Спиридонович, местный, из Лесовки, район такой у нас, - начал Анин прадедушка, - гостем будете. Я особо не ветеран, на заводе тут работал.
- Да уж, не разделяют, а мы кровь проливали, - гость был недоверчив, явно обижен, - я Семен Никитич, из Белоруссии, я и партизан был, и потом воевал.
- Так и мы кровь проливали, у меня к вечеру из носу шла, с напряга. Прозрачная с голодухи. И косились у нас на мужиков, что не на фронте.
- Да что ты сравниваешь, Спиридоныч, когда снаряд шарахает и глохнешь сразу, и не понял мертвый или нет. И в атаку вставать, не сравнивай, мы больше герои.
- Ну еще больше герой был бы, если бы смерш за спиной затвором не щелкал, встал бы тогда? Во весь рост, и заорал бы громко «за родину», да? С картонной пулей и деревяшкой-автоматом. Деревяшкой, да, я ведь на перинах тут лежал спал, пока ты, Семен Никитич, под огнем бегал.
- Ты мне смершом не тыкай, я фашиста в лицо видел, и как жгли деревни и трупы висели, в живую, а ты в газетах, и по радио слыхал, - захрипел Семен Никитич.
Анечка проснулась: мама, мама, они кричат.
- Детка, никто не кричит, тебе приснилось, - мама зажгла свет в коридоре. Перепугали детей этим парадом, теперь кошмары снятся.
- Извините простите, это я разошелся что-то, виноват, - зашептал Семен Никитич.
- Кто тут? - Мама зажгла свет.
Ветер шевелил занавески, просыпались птицы, посвиркивали в листве, тепловозные гудки, еще редкие в предрассветной мгле, не могли напугать Анечку, все это привычно ей.
- Это они разговаривали, он сердился, этот новый дедушка, - Анечка вскочила, показывая в угол на ветеранские портреты на палках, - дедушку моего не обижай, я вас всех люблю.
- С кем ты разговариваешь? Ты еще во сне, детка, ложись.
Мама потушила свет, но еще постояла в дверях.
Наконец она ушла, Анечка легла, прислушалась.
- Да ты не обижайся, Семен Никитич, мы подневольные, спасибо скажем, что вот не забыли, показывают нас, на палке вот приладили, детям в назидание. Правнучка моя тоже стеснялась сначала, что я не воевал, я понимаю, не сравнить. Хорошая у меня правнучка, вот ей и дали, доверили вас нести, заслуженного ветерана, настоящего, как надо. Она вас уважает, настоящих бойцов.
- Да я разве что, у тебя хорошая девочка. Других вон повыкидывали в коробку или на школьном дворе оставили, а меня домой взяла. Я ведь запасной ветеран, меня каждый год разные носят.
- Не осталось родных нести вас?
- Я не знаю, вроде остались, может, в Белоруссии и несут, я до конца не дожил.
- Когда фотографировались, после партизан, чтоб с медалями?
- Нет, перед войной, медаль помню получил, а еще две потом наверно, посмертно. Нарисовали потом, - хрипло засмеялся Семен Никитич.
Ох да, и что я разошелся. Прости меня, Иван Спиридоныч. У нас на фронте пайка была, неголодные, а ты там на краюхе хлеба весь день.
- Да ладно, зато руки ноги целы, сбороли немца-то, это главное.
- Каждый год теперь носят, то одному дадут, то другому, но чтоб в дом взять, это первый раз, расстрогался Семен Никитич, - усыновила меня ваша правнучка или завтра в школу отнесет?
- Не знаю, как там у них теперь по правилам, мы свое отжили.
- Я слышу, как вы там разговариваете, - осмелела Анечка.
- Ох, доченька, прости нас стариков баламошных, напугали тебя.
- Я всё про вас знаю, как вам тяжело было, когда за родину сражались, мы в школе проходили. И мы благодарны за наше счастливое детство.
Вы только не ссорьтесь, я сейчас вас помирю. Закройте глаза и ждите, когда разрешу открыть, договорились? Только честно.
- Договорились, честное патийное.
Анечка потихоньку прокралась на кухню. В нижнем ящике, за мукой и гречкой, у отца стояла чекушка. Пил редко, вот и делали вид, что тайна, и никто не знает. Анечка взяла два стакана, бутылку прижала к животу и на цыпочках проскользнула обратно.
- Подождите , дедушки, не глаза не открывайте, рано еще.
Ветераны честно жмурились, Иван Спиридонович нетерпеливо сопел, Семен Никитич волновался, но приятно волновался, доверительно.
Анечка еще раз побежала на кухню, взяла из вазочки на столе печенье. Нет, печенье не годится. Осторожно подняла крышку хлебницы, отщипнула черного, надо еще огурцы, помнила, как на хлеб огурцы клали, или лук, когда поминки. Не решилась открывать холодильник: дверца скрипучая, тяжелая, родители услышат.
Конфеты прятали от нее, да разве от Анечки спрячешь. Там, за полотенцами в нижнем ящике пакетик, взяла парочку, потом еще одну. И чистое полотенце.
Аккуратно расстелила перед ними полотенце, налила в стаканы водку. Хлеб, конфетки положила.
- Всё, можно смотреть.
Старики удивленно заулыбались.
- Вот спасибо, деточка. Понимаешь, как стариков утешить.
- Дочка, а родители не заругают за водку-то?
- А мы тихо, им не скажем, - Анечка торжествовала.
Хотела сказать торжественную речь, как на утренней линейке, но осеклась? Что говорить? Тост если, то за здравие. А какое здравие, когда мертвые они давно? Помянём, как говорил отец. Да, так и скажу.
- Помянём вас, дедушки, навсегда, -торжественно сказала Анечка, поцеловала каждого, сунула в рот конфетку и легла досыпать, до будильника еще два часа.
В предрассветный час поменялся ветер. Вдруг налетел холодной волной, распахнул окно, отринул занавески, подхватил Ивана Спиридоновича и Семена Никитича, подхватил-завертел, и вознес в небеса, втянул в яркий просвет среди грозовых тяжелых облаков.
Но Анечка спала, ей снилось солнечное утро, и уплывали в голубое небо Иван Спиридонович и Семен Никитич прозрачными воздушными шариками.