Орден Ленина
К.Симонов || « Красная звезда» №296, 16 декабря 1944 года
СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: От Советского Информбюро. Оперативная сводка за 15 декабря (1 стр.). Указы Президиума Верховного Совета СССР (1 стр.). Подполковник И.Агибалов. - Наступательные бои в Венгрии (2 стр.). Майор А.Западов. - Маневр артиллерии в лесисто-болотистой местности (2 стр.). Подполковник В.Коротеев. - Немцы зверски пытали советских воинов (2 стр.). Генерал-майор инженерных войск Б.Оливетский. - 125 лет Военно-инженерной академии имени В.В.Куйбышева (2 стр.). Константин Симонов. - Славянская дружба. 1. Орден Ленина (3 стр.). В.Ардаматский. - Голос великой правды. (К 20-летию советского радиовещания) (3 стр.). Выступление Черчилля (4 стр.). Военные действия в Западной Европе (4 стр.).
# Все статьи за 16 декабря 1944 года.
Уже почти под утро, в ту первую ночь, когда меня перебросили в тыл, к югославским партизанам, мы, четверо русских, после бесконечных расспросов о Москве, наконец, все-таки решили ложиться спать. Полковник, старший среди нас, сел на сено, накрытое полотнищами грузовых парашютов и служившее нам общей постелью, и, подав этим сигнал остальным, первый начал стаскивать с себя гимнастерку. При этом он невольно вывернул ее наизнанку, и я с удивлением увидел, что там, внутри, против нагрудного кармана, к гимнастерке был привернут орден Ленина с большим круглым отверстием посредине, очевидно пробитый пулей.
- Не мой, - сказал полковник, встретив мой взгляд. - Держу на хранении, привернул, чтобы не потерять.
Он приподнялся на сене, повыше прислонился к мешкам с трепаной коноплей, заменявшим нам подушки, и, закурив сигаретку, рассказал мне первую из многочисленных услышанных мною здесь потом историй. Я, правда, не записал ее тогда, но запомнил и, думаю, мне удастся передать ее более или менее точно.
…Летчик Владимир Сергеевич Ерихонов, старый пилот-миллионер гражданского воздушного флота, был подожжен немецким ночным истребителем недалеко от Загреба, в ночь своего семьдесят третьего полета к партизанам. Самолет горел и начинал разваливаться в воздухе. Ерихонов выбросился последним. Приземляясь, он сломал ногу, и когда через двое суток его, единственного из всего экипажа, нашли партизаны, он не мог сделать ни шагу без посторонней помощи. Собственно говоря, его нашли не партизаны, а один партизан - Мирко Николич, тринадцатилетний хорватский мальчик, отличавшийся от всех других мальчиков своего возраста двумя вещами - во-первых, на груди у него был бронзовый значок с цифрой 1941, означавший, что Мирко Николич партизанит уже три года, и, во-вторых, через плечо на веревке у него висел немецкий автомат, из которого он умел стрелять давно и хорошо.
Увидев мальчика со звездой на пилотке, Ерихонов положил на землю револьвер, вздохнул и впервые с минуты катастрофы облегченно выругался разом за всё: и за гибель самолета, и за сломанную ногу, и за двухсуточный страх плена.
Мирко Николич понял, что это летчик - по шлему, что это русский - по обмундированию и что это больной - по неестественно согнутой, безжизненно торчавшей ноге.
Об’яснить самым деловым образом, что сейчас он пойдет за помощью, было для Мирко делом одной минуты. Ерихонов кивнул, он понял. Собственно говоря, теперь надо было, не теряя времени, бежать за лошадью. Но в душе Мирко ребенок взял свое. Он опустился на колени рядом с Ерихоновым и уставился глазами в заинтересовавший его предмет.
На груди у русского летчика был портрет Ленина - несомненно, это был портрет Ленина, Мирко знал его лицо, но только почему-то очень маленький, круглый и сделанный из золота и серебра.
- Ленин? - спросил Мирко.
- Ленин.
Пытаясь удобнее сесть, Ерихонов вскрикнул от боли.
Это напомнило Мирко о его обязанностях, он вскочил, положил рядом с Ерихоновым свой автомат и убежал.
Через час партизаны пришли с лошадью и забрали Ерихонова к себе. Надо сказать, что Ерихонов попал к ним в неудачное время. Уже третью неделю здесь шла большая немецкая офанзива (так партизаны называли наступление), и приходилось уходить всё дальше в горы, каждую ночь меняя место. Батальон, первоначально оставленный в арьергарде, был давно отрезан от всех остальных и мог рассчитывать только на свои силы.
На третьи сутки, после короткого боя, партизаны забрались в совершеннейшую горную глушь. Арбу, на которой везли Ерихонова, пришлось бросить. Его посадили на лошадь верхом, подвязав справа к седлу вкось спускавшуюся доску, на которую Ерихонов мог положить свою неподвижную сломанную в голени ногу. Таким образом ему кое-как удавалось держаться в седле.
Мирко попрежнему шел с ним, только теперь не сзади, а рядом и всегда со стороны больной ноги. Он охранял ногу Ерихонова, отгибал и ломал ветки и иногда брал лошадь под уздцы.
С общего молчаливого согласия честь заботиться о Ерихонове вообще была предоставлена Мирко. Он поил Ерихонова водой из своей немецкой фляжки, он несколько раз ощипывал и жарил ему на костре птиц, когда удавалось их подстрелить. Когда же вовсе нечего было есть, он вдруг уходил от Ерихонова, уступив на время свое место другому партизану, и возвращался, неся в руках пилотку, где на дне лежало несколько огрызков сухарей, крошечных кусочков засохшего сыра и два или три стручка паприки. Это партизаны отдавали для русского свое последнее, хранившееся на самом дне пустых карманов и сумок и предназначенное для себя на совсем уже черный день.
Подойдя к Ерихонову, Мирко протягивал ему пилотку и вдруг становился необычайно говорливым. Он чувствовал подозрительный взгляд летчика и изо всех сил старался не дать ему заговорить и спросить, откуда берется эта еда. В эти минуты он задавал Ерихонову бесчисленное множество быстрых вопросов о Москве, о русской армии, об его полетах, и Ерихонов, который всё еще плохо понимал хорватский язык, невольно отвлекался, пытаясь с трудом подыскать понятные для мальчика слова.
На второй, третий или четвертый раз Ерихонов, приняв от Мирко пилотку, стиснул ее в свободной от поводьев руке и, не притрагиваясь к еде, попросил Мирко взять лошадь под уздцы и отвести ее к командиру батальона Николе Петричу.
Петрич был рослый, угрюмый белградский металлист, молчаливый и в обычных обстоятельствах, а в последние дни вообще не выдавливавший из себя ни одного слова, кроме самых необходимых приказаний.
- Откуда эта еда? - спросил Ерихонов, под’ехав к нему. - Я не хочу есть один, когда все другие голодают.
Петрич посмотрел на дно пилотки, потом на Ерихонова и понял, что лгать в этих обстоятельствах бесполезно.
- Ты тоже сбрасывал нам пушки, автоматы и патроны не потому, что они там, у тебя в России, были лишние, - сказал Петрич.
Они с минуту смотрели друг другу в глаза, потом Петрич крепко пожал Ерихонову руку и сказал:
- Мы братья, дорогой мой!
- Слушай, Петрич! - крикнул ему вдогонку Ерихонов.
Петрич шел по тропинке обратно на свое обычное место в голове отряда и думал о том, что этот русский летчик хороший, упрямый человек, и, невольно ставя себя на его место, легко представлял себе, что на его месте он бы сам непременно так же спорил.
Петрич, как и большинство окружавших его людей, редко и неохотно говорил вслух о своем отношении к русским. В душе его к ним жила любовь и признательность - глубокие и молчаливые. Это было и для него и для других настолько понятно без слов, что ш сущности об этом и нечего было говорить.
На следующий день Мирко подстрелил из автомата какую-то довольно большую птицу, хватившую ему и Ерихонову на целых два дня.
А на третий день после этого разговора остатки батальона были загнаны немцами в глубокое ущелье, почти не имевшее выходов. Оставалась только надежда прямо перевалить через неприступную вершину горы и там, быть может, выйти к своим. Но прямо через гору не было даже тропок, и лошадь не могла пройти. Из ущелья вела, правда, в обход горы еще одна тропа, но она выводила на равнину, где были немцы.
Петрич вызвал к себе двух автоматчиков и Мирко.
- Вы пойдете с русским, - сказал он автоматчикам. - Пойдете по тропинке в обход горы. - Он об’яснил, как и куда сворачивает тропинка, как сначала нужно повернуть влево, а потом, когда будет развилка, вправо. - Вы дойдете с ним до ближайшего села и спрячете его там, пока он не выздоровеет.
- Нас наверно на тропе по дороге встретят немцы, - покачав головой, сказал один из автоматчиков.
- Не знаю. Думаю, что нет. Они знают, что мы туда не пойдем. Во всяком случае, когда вы уйдете, мы здесь начнем бой. Все немцы, что есть поблизости, пойдут на нас.
- Вы должны спасти летчика. Он русский и он летчик», - сказал он вместо ответа. И еще раз повторил, - летчик. - Потом, отвернувшись от них, он отвел в сторону Мирко.
- Ты нашел летчика, ты должен его довести, - и в голосе его не чувствовалось никакого снисхождения к возрасту Мирко. - Ну, иди. - Петрич похлопал его по плечу, повернулся и ушел.
Через десять минут два автоматчика, Мирко и Ерихонов, двинулись по еле заметной тропке, шедшей вдоль горы, мимо немцев.
Когда Мирко сказал Ерихонову о предстоящем им пути, умолчав однако о том, что Петрич будет тем временем вести бой, Ерихонов кивнул головой и сказал только два слова: - Ладно, Николич. - И, вынув пистолет из далеко с'ехавшей за спину кобуры, переложил его за пазуху.
Мирко звал Ерихонова так же, как звали друг друга все партизаны, - на ты и по имени - Володей.
Что же до Ерихонова, то он всегда называл Мирко по фамилии - Николичем, точно так же, как он привык в часы службы называть по фамилиям товарищей в своей летной части.
Мирко уже давно привык к этому, но сейчас эти привычные слова - «Ладно, Николич!» вдруг прозвучали как-то неожиданно грустно, словно они прощались между собой, и Мирко, вздрогнув, подумал о предстоящей опасности.
Через полчаса пути, когда уже начало совсем смеркаться, они услышали позади себя перестрелку. Сначала это были только автоматные очереди, потом начали стрелять минометы, всё чаще и чаще, как в большом бою.
Ерихонов остановил лошадь и прислушался, Мирко видел в полутьме его удивленное печальное лицо.
- Володя, поедем, - сказал он.
- Подожди! - Ерихонов долго прислушивался, потом молча повернул лошадь и поехал назад. Он всё понял.
Мирко забежал вперед и резко схватил лошадь под уздцы.
- Володя! - умоляюще повторил он, глядя в глаза Ерихонову и чувствуя, что тот всё равно уже всё понял.
Оба автоматчика тоже стали перед лошадью Ерихонова и загородили ему дорогу.
- Ребята, я вернусь. Нужно драться, - не своим голосом крикнул Ерихонов и дернул поводья. Но Мирко и оба автоматчика продолжали стоять неподвижно, всё так же загораживая ему дорогу.
Стрельба всё разгоралась. Ерихонов понимал, что теперь уже поздно что-нибудь изменить, что для этих людей, которые сейчас там дрались, спасая ему жизнь, не могло быть ничего страшней и бессмысленней его возвращенья, и однако ему было не легче от этого.
- Эх, вы и помереть-то вместе со всеми человеку не даете, - сказал он, с горечью глядя на Мирко и вдруг неожиданно для себя заплакал в первый раз за три года войны.
Теперь он относился ко всему безучастно. Мирко повернул его лошадь и повел ее под уздцы. Ерихонов ехал молча, угрюмо опустив голову, и за всю ночь не сказал больше ни одного слова.
За ночь они два раза повернули так, как им сказал Петрич. Второй раз Мирко долго сомневался - ему казалось, что идущая влево тропа - не тропа, а просто след высохшего ручья, но, посоветовавшись, они все-таки решили, что это развилка двух троп, и повернули направо.
На рассвете, поднимаясь на крутой склон и вдруг выехав из-за большого камня на почти открытое место, они наткнулись на немцев. Должно быть немцы, как и ожидал Петрич, ушли туда, где был бой, но патруль из четырех человек они все-таки оставили здесь на тропинке.
Их было четверо на четверо. Но немцы, потому что Ерихонов ехал верхом, первые заметили их и первыми начали стрелять. Один автоматчик сразу молча упал, другой, тот, что, когда они уходили, возражал Петричу, залег за осыпь камней и, хрипло крикнув: «Мирко, уведи летчика», дал первую очередь. Мирко изо всей силы наотмашь ударил рукой лошадь по крупу, она повернулась и бросилась вскачь назад, но Ерихонов, натянув поводья, круто остановил ее за огромным стоявшим у дороги камнем. Перекинув здоровую ногу, он неловко пытался слезть с лошади.
- Володя, - почти плача, крикнул Мирко.
Но Ерихонов не слушал его, он вытащил из-за пазухи револьвер и, громко ругаясь, пытался высвободить застрявшую ногу и слезть. Мирко в отчаяньи схватил лошадь под уздцы и силой потянул её назад под гору вместе с Ерихоновым. Автоматная очередь задребезжала по камню, и Мирко скорее почувствовал, чем увидел, что Ерихонов бессильно обвисает на шею лошади.
- Уводи летчика! - еще раз хрипло между двумя очередями крикнул автоматчик.
Мирко вскочил на круп лошади, ухватил одной рукой поводья, а другой с недетской силой обнял Ерихонова и, дернув лошадь, выскочил из-за камня обратно на тропу, по которой они ехали сюда.
Тропа шла под уклон. Лошадь, спотыкаясь, отчаянно запрыгала с камня на камень, всё быстрее и быстрее, потом сползла, упираясь копытами, по каменной осыпи и, наконец, уже сама галопом, не слушаясь седока, помчалась по узкому руслу ручья между трещавшими и смыкавшимися над головою ветвями. Так они проехали еще минут пять. Потом лошадь вдруг начала валиться на бок, и Мирко едва успел соскочить с крупа, чтобы поддержать беспомощно падавшего Ерихонова. Кругом был глухой кустарник.
Ерихонов лежал неподвижно. Мирко расстегнул ему пояс и задрал гимнастерку. Вся левая половина груди Ерихонова была залита кровью, и Мирко понял, что он убит. Если бы Мирко был немножко старше и немножко терпеливее, он бы наверное растормошил Ерихонова, прислушался к его сердцу и понял бы, что Ерихонов жив и что две касательно прошедших пули только сделали вид страшной раны, разодрав грудь, а на самом деле, даже не задев кости.
Но Ерихонов был в глубоком обмороке. Мирко не знал, что при этом у человека почти не заметно дыхания, и три раза отчаянно и безответно крикнув: Володя! - он решил, что летчик мертв, и в остолбенении от ужаса опустился перед ним на колени.
Побелевшими губами он шептал про себя какие-то неслышные даже ему самому слова и с отчаяньем вспоминал, что сказал ему на прощанье Петрич, и как они ночью наверно спутали тропу.
Сзади громко донеслись выстрелы. Мирко вскочил, вздрогнув, ощупал свой автомат, о котором в последние минуты он совсем забыл, и вдруг с неожиданным спокойствием поочереди одно из другим вспомнил всё, что ему нужно было сейчас сделать.
Снова опустившись на колени, он дотянулся до окровавленной гимнастерки Ерихонова и стал отвинчивать с нее орден Ленина. Он не тронул других орденов - только этот, о котором Ерихонов говорил, что он самый главный. Пошарив по земле, Мирко нашел ветку с острым сучком и, проколов им свою рубашку, привинтил орден себе на грудь, на то же место, где он был у Ерихонова. Через четверть часа он добрался до того места, где они встретили немцев. Он вылез шагов на тридцать выше тропы. Сверху были видны неподвижно лежавшие тела четырех убитых и два живых немца, один из которых стоял, прислонившись к дереву, а второй сидел на корточках.
Мирко сделал еще несколько шагов. Мелкие камешки посыпались из-под его ног. Первым схватился немец, стоявший у дерева. Быстрым движением он потянулся к автомату. Но Мирко уже нажал на спуск. Под треск длинной очереди, дергаясь вместе с прижатым к животу автоматом, он увидел, как немец взмахнул руками, метнулся в сторону и стал падать.
Когда второй немец выстрелил из винтовки, Мирко вскинув снова автомат и еще раз нажав на спуск, услышал молчание. И только тут понял, что он одной очередью выпустил все патроны.
Тогда не отдавая себе отчета в том, что он делает, не выпуская из рук автомата, он побежал вниз, прямо на немца.
Немец выстрелил еще раз. Мирко, уронив автомат и зажмурившись от боли, повернулся и сел. Он был ранен в грудь.
Так он и умер с орденом Ленина на груди.
- Вот и вся история, - сказал полковник. - Потом партизаны нашли тело - и русский орден отдали нам, русским, хотя, по чести говоря, будь я тогда там, я бы похоронил мальчика, не снимая этого ордена с его груди…
- А что же с Ерихоновым? - спросил я.
- Ничего. Летает. Еще раз обнаружил живучесть русской натуры. Очнулся, пять суток полз, потом подобрали. Потом резали, сшивали и штопали.
Потом помолчал и добавил:
- Уж месяц как снова летает. Но всё не сюда, всё в Словению да в Черногорию. Я уже сообщал ему через других об ордене. Обещал зайти, когда прилетит сюда. // Константин Симонов. ЮГОСЛАВИЯ.
***********************************************************************************************
В ВЕНГРИИ. Н-ская танковая часть переправляется через реку.
Снимок С.Белых.
____________________________________
И.Эренбург: Говорят судьи ("Красная звезда", СССР)**
Н.Тихонов: Народ-победитель ("Красная звезда", СССР)
К.Симонов: Встреча с маршалом Тито ("Красная звезда", СССР)
А.Платонов: Падение немца || «Красная звезда» №157, 4 июля 1944 года
В.Гроссман: Творчество победы || «Красная звезда» №192, 13 августа 1944 года
Газета «Красная Звезда» №296 (5976), 16 декабря 1944 года