Между Вязьмой и Ржевом
Е.Кригер || « Известия» №297, 19 декабря 1942 года
Гитлеровцы и их сообщники осуществляют свои людоедский план истребления еврейского населения на оккупированной территории Европы. Они умерщвляют сотни тысяч ни в чём не повинных мужчин, женщин, детей.
Правящей гитлеровской клике и подлым исполнителям её преступных кровавых приказов не уйти от возмездия. Суровая кара народов обрушится на головы немецко-фашистских убийц! Смерть фашистским людоедам!
# Все статьи за 19 декабря 1942 года.
Между Вязьмой и Ржевом зима началась снегопадом, ветром, вьюгами, и наше наступление также началось во вьюгах, заметавших дороги, и бойцы шли по пояс в снегу, в лицо им бил ветер белыми хлопьями, иглами стужи, немецкими пулями, но они прорвались сквозь вьюгу войны, и немцам пришлось отступить. Потом пришла оттепель, снега набухли водой, стали рыхлыми, засасывали в себя, как болото, холодом, сыростью схватывали руки и ноги бойцов, лежавших в окопах, просачивались сквозь одежду, леденили всё тело, и это было хуже, чем самый сильный мороз, но по сигналу ракетой люди поднимались в окопах: в атаку! Наступление продолжалось и в оттепель, и немцам снова пришлось отступить. Потом опять повалил мокрый снег, как будто тяжёлые чёрные тучи, рассыпаясь, клочьями падали на землю, и в белой трясине ещё глубже зарылись немецкие мины, но артиллеристы взорвали снарядами поля невидимой смерти, и наступление продолжалось. Ударил первый сильный мороз. Наступление продолжается. Отсыревшие шинели бойцов покрылись корой льда. Наступление продолжается. Дороги стали скользкими, колонны машин по ним вести так же трудно, как гимнасту, качаясь и балансируя, пройти по натянутому канату, но снаряды нужны батареям, и машины идут. Наступление продолжается.
Берлинское радио утешило немецких солдат в бабьих платках: в России бывают и мягкие зимы. Наше упорство в атаках от этого не станет менее твердым.
Зима для всех одинакова. Нашим бойцам тоже не жарко. У них жарко на сердце: победить! Это дух армии, её мысль, ее сила, которая взламывает месяцами возводимые немцами укрепления, вздымает на воздух минные поля, рушит самые крепкие доты, рвёт колючую проволоку, врывается в блиндажи и валит навзничь штыком и гранатой, ударом приклада немецких солдат, прошлогодних и новых, бывалых и только-что пригнанных, трезвых и пьяных, трусливых и храбрых.
Немцы приготовились к нашему наступлению, построили жёсткую линию обороны. Взломать такую оборону - нелегкое дело, но её взломали и взламывают. Не только силой, но хитростью, упорством ума, осторожной охотой разведчиков, внезапным налётом ударяющих во фланг автоматчиков, искусством сапёров, скрытно сооружающих проходы для танков почти вплотную к немецким позициям, исполинским трудом артиллерии, натиском русской пехоты, цепями идущей в атаку вслед за передвигающимся вперед огневым валом.
Как ни сложна машина нашего наступления, как ни продуманно и разумно её устройство, прежде всего видишь в ней её главную силу: человека. Это он идёт в наступление. Это он для победы готов перетерпеть и стужу, и удары колючего ветра, и лёд, намёрзший на валенках после оттепели, нежданные невзгоды русской зимы, и сверх того - невзгоды самой войны, самой трудной из войн. Бойцы идут в наступление, и ненависть к немцам держит людей в час страшного испытания, они забывают, что такое усталость, боль, страх смерти, идут и идут вперёд по сугробам: добраться до немца.
Немецкая пуля, осколок впиваются в тело, а раненый гонит от себя санитара. Он зол на себя: зачем поддался вражеской пуле, вот теперь гонят из боя! На фронтовой дороге я увидел бойца. Шинель его была окровавлена. Он шёл, оглядываясь назад, в сторону боя, останавливаясь, как бы в раздумье. Санитары со встречной машины его остановили.
- Ранен? Куда угодило?
- Да никуда. Меня так отослали, сдуру.
(Позже санитар рассказал, что одна из ран у бойца глубиною в два пальца).
- А чего же сюда идешь?
- Силой погнали. Я говорил им, что останусь в обозе при части, отлежусь как-нибудь, а они, вон, погнали.
- Где ранен? - уже строго спросил санитар, и боец, повинуясь, с неохотой ответил:
- В ногу, в руку, в правый бок. Самая малость, хожу ведь. Прямо нахально меня отослали. Я им говорил. А где я потом их найду? Наступают. Разве найдёшь?
Злой, огорчённый, он уступил санитарам, которые велели ему без разговоров садиться в машину.
Это - человек русской ненависти, нашего штурма. Я помню, как в одном из полевых госпиталей у входа в палату застал плачущего бойца. Стесняясь грязной шинели, он заглядывал в комнату, где лежал командир, которого он привёл сюда несколько минут назад. Рядом с бойцом стояли привычные ко всему медицинские сестры и тоже плакали. Прибежал политработник госпиталя Гончаренко. Увидев плачущих сестёр, он вспылил: непорядок, малодушие, распущенность нервов. Молча, они указали ему на лежавшего в палате командира. Ему предстояла ампутация левой руки. На правую руку с раздробленной костью накладывали шину. Боец и медицинские сестры плакали оттого, что, придя минуту назад в сознание, командир увидел в дверях своего бойца, рванулся с постели и закричал:
- Пономаренко? Как наша рота? Куда ж ты меня?..
И в неясном ещё сознании стал повторять слова приказаний, - оттуда, из боя, откуда его вынесли на руках.
Прилепившийся к двери красноармеец хриплым от волнения голосом об'яснял, что рота осталась на занятом рубеже, а когда ранило командира, бой уже затихал, и немцы, видимо, отступили. Ещё через минуту раненый совсем пришёл в себя и уже тихо, отдавая отчёт во всём происшедшем, покорно предоставив окровавленные руки врачам, спрашивал:
- Слушай, Алёша. Подвезли при тебе горячую пищу, накормили бойцов? Ладно! Будет у меня хоть одна рука, Алеша? Не во-время же меня угораздило, чорт! Ты, Алёша, иди, иди в роту. Скажи, со мной всё в порядке. Пусть дерутся будто при мне, а то я к ним с этой, вот, правой живой рукой приду, сам приду...
Мы наступаем, и люди наступающих армий живут только боем. Не существует для них ни боли, ни смерти. К оледеневшему в стуже металлу орудий прилипают пальцы, но в наступившие после оттепели морозные дни я видел, как ночью, не желая дожидаться до света, артиллеристы вытаскивали на реке провалившуюся под лёд пушку, мокрые, в стынущей на морозном ветре одежде, упрямые и весёлые, как могут быть веселы даже в беде люди наступающей армии, подводили под тело орудия стальной трос, наваливались, подминая сапогами лёд под колёсами, тянули изо всех сил, подпирали под ствол плечами, толкали всем телом и, когда вытащили из реки свою драгоценную тяжесть, даже не отогревшись, не подойдя к костру, чтоб просушиться, тут же уехали вместе с орудием. Туда, к бою, где ждут их товарищи, где ждёт их победа. Движение на фронтовой дорого не останавливалось н на минуту. Со всех сторон доносился храп моторов, скрежет переключаемых скоростей, в белой дымке мороза просверливали темноту сотни автомобильных фар, мгла шевелилась, вздымаемая светом земли, будто военная ночь всей громадой двинулась и пошла в сторону боя вслед за людьми, орудиями, снарядами, грузовиками с патронными ящиками, штабными машинами, вслед за исполинской машиной нашего наступления, ведущая сила которого - советский человек, его гнев, его ненависть к врагу, его стремление к победе. // Евгений Кригер, спец. корреспондент «Известий», ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ФРОНТ.
_______________________________________
П.Корзинкин: Немецкое зверьё ("Известия", СССР)
А.Толстой: Разгневанная Россия ("Известия", СССР)**
Е.Кригер: Вторая русская военная зима ("Известия", СССР)
Газета «Известия» №297 (7983), 19 декабря 1942 года