Николай Тихонов. Ленинград в августе

Dec 28, 2016 15:30


Н.Тихонов || « Красная звезда» №204, 30 августа 1942 года

«Кто вперед идет, тому одна пуля роковая, кто назад бежит, тому десять вслед». А.СУВОРОВ.

# Все статьи за 30 августа 1942 года.




Кончается август. В сквере, где на клумбах тяжелеют желтые георгины, на скамейке сидит человек с загорелым, обыкновенным лицом советского служащего. Он отложил газету и смотрит прищуренными глазами на толпу, идущую по проспекту. На скамейку садится женщина с огромным свертком. Из него, как из рога изобилия, свисает всевозможная зелень. Видно, женщина прямо с огорода и, проделав длинный путь, присела отдохнуть. Сидящий говорит:

- Какой укроп-то у вас богатырский…

- Укроп, - отвечает женщина, - действительно, в вышину полез как-то ненормально.

- Когда укроп такой красивый и большой, он уже не тот вкус имеет, - говорит мужчина, - это уже переросток, стар он.

- Да вы знаете, какая я огородница, - женщина растерянно улыбается. - Но по мне и такой хорош. Зато зелени много. А вы что - тоже огородом занимаетесь?

- Занимаюсь, - говорит мужчина, - попотел на нем много, да вот мне с ногой не так легко. Лопату не мог как следует держать, ногой наступать не мог, ну и повозился лишку. Из меня тоже огородник средний, но вырастет там всякая всячина, между прочим, и даже довольно много - к зиме обеспечение будет, дому подспорье…




- Да, - отвечает задумчиво женщина, - я ведь год назад и не думала, что буду гряды копать, траву полоть. Я на даче жила в отпуску, как немец пришел. И пришел как-то неожиданно, побежали мы в город пешком - поездов уже не было. Бежим с сестрой, у нее дети маленькие, а навстречу войска, пушки. Самолеты над нами дерутся. Снаряды свищут. По дороге все-таки в поезд заскочили, он бомбить поезд-то начал. Спасибо машинисту - не растерялся, и так и сяк ход давал и вывел благополучно, а станция вся рухнула. Насмотрелись мы, как горели деревни по дороге. Боже ты мой, как горели, и народ страдал от окаянного, страшно вспоминать: там убитый, тут детей порвал бомбами, женщин поубивал, пока до города добрались, исплакались и злости на немца набрались. А дома с мужем попрощалась - он в армию ушел - и встала на работу. Сестру с детьми эвакуировала вскоре, потом сына отправила служить, снайпер он у меня теперь, а сама дней и ночей не помню - все в работе. А ночью придешь домой - бомбы тушишь на крыше, по осени он зверствовал-то, помните, потом зима пришла, чего уж тут говорить - это всем известно теперь, самый страшный был у меня февраль, товарки мои валились с ног одна за другой, в моей бригаде, а оставшиеся так вот рук и не покладали. И ничего - выжили. Вы-то здесь тогда были?

- Не совсем, - сказал мужчина, - но под городом, недалеко…

- Ну, это все равно! Подругу мою уже по весне, как он по городу снаряды пускал, - снарядом убило. И день был, знаете, такой хороший и только мы расстались, бегут ко мне, а я дома была, сменилась, кричат: «Дарьюшку убили!» Выбегаю, и лежит она в крови, уже ничем не помочь. Такая злоба меня взяла - вы не поверите. Задушила бы этих гадин своими руками. Отвезли ее, а я в город по делу пошла с острова, с Васильевского. Иду и проклинаю их на чем свет стоит, все худое говорю про них, про немцев. Смотрю - народ собрался, стоит кучкой. Думаю, чего-нибудь продают, газеты что ли? Подошла, а у тротуара человек в форме, женщина с ним и аппарат, говорят, радио это. Встала, смотрю, а человек и говорит: «Граждане, кто хочет на фронт что-нибудь сказать, говорите, там услышат!» Никто не выходит, потом один мужчина сказал хорошо так, складно, тут я осмелела и говорю тоже: дайте мне слово. - Пожалуйста, гражданка! Я подошла к этому аппарату и всю свою злобу туда и сказала. Говорю, как будто меня мой Петя-снайпер слышит. Говорю: слушай, Петя, убили немцы, тетю Дарью, помнишь ее, мою подружку верную, гады такие, бей их, голубчик, бей их окаянных, чтобы им ни дна ни покрышки, чтобы у них глаза на лоб вылезли, чтобы они не смогли по нашему городу стрелять. Не жалей их, Петенька. Всю душу сказала и пошла. И сразу мне легче как-то стало, поверите ли…

- Верю, - сказал мужчина, - охотно, гражданка, верю…




- И вот совсем недавно по улице их, окаянных, вели, в плен забрали. Народу вокруг - не сосчитать. Ну, и противные же они, всякого роста, худые, грязные, морды зеленые, я не выдержала и плюнула прямо на того, что поближе. И зачем их, скажите, в плен берут… Их бы надо на месте кончать, ведь чего они с народом наделали, с городом с нашим, со всеми деревнями, ужас один. Послушаешь людей, что рассказывают, хоть сама винтовку бери. Мы и так уже работаем, слово дали фронтовые заказы раньше срока кончать. И кончаем…




Она помолчала и задумалась. Она жевала стебли щавеля и смотрела в землю. Потом тряхнула головой, сказала:

- Такой год пережили, такой год, - рассказывать потом будем - не поверят, а вон народ идет, и в трамвае едет, работает, девиц, ишь их сколько - и странно как-то, что немец рядом поселился у города. Но я так думаю, его прогонят, уйдет он, а не уйдет, убьют его до одного. А вы как думаете?

- Я тоже так думаю, - сказал мужчина, свертывая папиросу.

Женщина вдруг засуетилась:

- Ох, заговорилась я, села на минутку, мне пора. Прощайте, гражданин, не знаю, как вас звать, я побегу…

2.

И она пошла к выходу с зеленым свертком подмышкой. Человек поднялся тоже, но сейчас же, чуть охнув, сел и стал потирать ногу. На скамейку присел лейтенант в полной боевой: с ремнями, с противогазом, с наганом, с планшетом, только каски нехватало. Он был молодцеват и молод. Он сел, поглядывая на часы и озираясь. Повидимому, он ждал кого-то. Мужчина разглядывал его несколько времени молча, потом повернулся к нему и спросил тихо:

- Простите пожалуйста, товарищ командир, я немного отстал от жизни, за городом жил тут месяца полтора. Скажите, что это я вижу у военных на правой стороне ленточки разные: то красная с черным, то с золотом. Это какие знаки?

Лейтенант покровительственно ответил, внимательно оглядев соседа:

- Это знаки ранений, черная с красным - за легкое ранение, с золотом - за тяжелое. А вы почему интересуетесь?

- Ах, это значит, как в ту войну, в первую германскую, - сказал мужчина, не отвечая прямо на вопрос.
Лейтенант хотел повторить вопрос, но тут сидевший повернулся к нему весь, и он увидел на пиджаке его орден Красной Звезды.

- Значит я могу носить с золотой ленточкой, - сказал он. - Но как же на штатском костюме? Я уж лучше подожду…

- А вы что, тоже ранены в эту войну? - спросил лейтенант.

- В эту выходит. Вот ногу немец испортил. Миной хватило. Порвало там мне всякие куски, ступить не могу. Мне особую обувь дали. Но ходить много не могу. А без армии жить тоже не могу. Я - капитан. Драться хочу. Не пускают. Ну я уже надоел комиссару. Он говорит: да я бы и пустил вас обратно, надо спросить главного врача, а тот ни в какую. Нельзя, и нельзя. Инвалида дали, пенсию. Отдохните, говорят… - сказал он, горько усмехнувшись. - Это мне отдыхать, когда немца бить надо! На огороде работал. Службу дали, спокойную, точно война кончилась. Кругом гремит, не могу сидеть, понимаете, товарищ лейтенант, рано в отставку выходить… Вы давно в армии?

Лейтенант немного смущенный ответил:

- Месяцев шесть.

- А я с первого дня. Я и с финнами воевал. Линию Маннергейма пробивал. Пробил. Звезду дали вот эту. Немца сначала не понимал. Враг и враг. Техникой он вначале брал, нашими неувязками. Постепенно мы его раскусили. Я помню, как первый танк поджег. Никаких у меня бронебойных ружей не было. Вижу в сумерках прет на нас танк и правей еще один. Бойцы бросили связку гранат - неудачно, только постегали его осколками. Идет. И вдруг вся опушка лесная осветилась. Потом уж мы разобрались, в чем дело. Оказалось, мы на старом аэродроме, брошенном, и гранаты подожгли бочку с нефтью. Нефть по траве разлилась, горит. А тут рядом груды тряпок, пакли. Я к ним. Бойцы за мной. Мы эту груду порастащили, да в нефть, да бросать на танк. Он и вспыхнул. Встал и горит. Вот ты чего боишься! Мы тоже стоим. Ну, опомнились - танкисты вылезли и бежать. Мы их прикончили. Так я с танком познакомился. А второй танк удрал. Так сначала все новизной было. Окружения там всякие. Теперь вспомнишь - год только прошел, и никаких страхов больше нет. И немца я вначале не так понимал, скажу вам. Враг и враг, а что он - зверь и смертельный для меня, для родины, тоже не сразу дошло. Пошел я раз сам в разведку. Близко к ним залезли. Лежу в кустах. Вечер был. Я места там по пальцам знаю. Там в лагерях стояли. И семья рядом жила. Земля, можно сказать, своя, родная, знакомая. Лежу, и вдруг вижу ходит немец, высокий, жилистый в черной куртке, ходит и хлыстиком сбивает листики с кустов. Как у себя дома, ходит. Он, сволочь, без оружия гуляет по моей земле, а я лежу в кустах, как несуществующий. Да на что это похоже? Просто к горлу у меня комок подкатил. Я хотел его тут же стукнуть, но сейчас же думаю: это правильно, кончить его, но взять его - еще правильней. И, не раздумывая, бросился на него, уж помял его, это верно, сильно помял, он даже пикнуть не успел - притащил и бросил, как тюк, у себя на передовой. И говорю ему, хоть знаю, что он ни черта не понимает: валяйся, сука, а я буду по своей земле во весь рост ходить, я, а не ты!

- И вот, - продолжал он, чуть задержавшись, - не могу я сидеть на огороде. Все понимаю - что огороды нужны, служба нужна, учреждения, город в порядке держать - все нужно, а бить немца это вне всего, это отлагательств не терпит… Сколько вы убили немцев, товарищ лейтенант?

- Трех пока считанных, а раньше не считал, много, конечно, больше, - сказал лейтенант, краснея, как мальчик.

- Мало, мало, - строго сказал его собеседник, - немца нужно каждый день бить, тогда его убавится. - Он посмотрел на часы: - У меня сегодня хороший день. Иду давеча по Литейному и вижу валяется на панели, откуда взялась, не знаю: девятка червей, запыленная, стертая, много по ней ног прошло, видно, никто внимания не обращал. А я запомнил, ни к чему, а запомнил. Встречаю знакомую дружинницу. Поговорили о том, о сем. Я спрашиваю: что значит девятка червей? Она смеется: это, говорит, большая удача. И права девушка. Вот мне звонят из комиссариата, что приходите, нашли вам военное место. На фронте, спрашиваю? На фронте! Я как на крыльях бегу, но бежать еще рано. Вот через час нужно. Сел посидеть. Вы простите, что с вами заговорил, но вы меня поймете. И сегодня нет человека меня счастливее. А обувь подходящую, чтоб двигаться, врачи всегда мне предоставят. За ней дело не станет. Огородник из меня не ахти какой, а воевать я могу. И немцу еще докажу. И за рану отплачу так, что ему жарко станет…

3.

Благословенны лунные ночи в Ленинграде. На зеленом, атласном небе среди белых, с неповторимой голубизной облаков идет огромная теплая, померанцевая луна. Нева струится серебряным потоком между розовых гранитов. Прямая линия громад на набережной, точно вычерчена смелой рукой мастера гравюры. Молчаливые корабли, как морские призраки, почти невесомы в рассеянном свете.

Пустынные сады, где притаились зенитки, где спят щели и блиндажи, великолепны в своем молчании и расточительно раскрашены луной. Не гремит ни одна пушка. Не воет нигде сирена. Часовые ходят, не звякая оружием.

Мосты висят над водой без единого прохожего. Вы входите на улицы, знакомые с детства. Даже развалины разбитых домов не могут обезобразить теплой, сияющей ночи. Даже раны, нанесенные снарядами, не может заметить глаз. Всюду тишина и струящиеся потоки лунного света.

И вдруг до слуха долетает песня. Ее поет девушка и поет вполголоса. Она, вероятно, поет у раскрытого окна в темной комнате. Слов нельзя разобрать, но этот тонкий и милый голос звучит с какой-то особенной силой в ночи борющегося, огромного города.

Кто эта девушка? Дружинница, вернувшаяся из госпиталя с дежурства, работница военного завода, трамвайная кондукторша, связистка-снайпер, имеющая на своем счету уже десятки убитых немцев, - не все ли равно?! Она утверждает право на песню в час перерыва боев, она поет так искренне и просто, потому что она все видела, все пережила и осталась прекрасной ленинградской девушкой.

И под эти легкие и тонкие звуки, в такую ночь вспоминается весь год, вспоминается тот август, когда в ворота города стучался враг. Он сейчас сидит в своих дзотах и дотах, сжимая автомат, лежит у пулемета, и страх бродит в его постылой душе, страх перед неприступным, грозным городом, посылающим тысячи смертей в оглушительном грохоте своих орудий.

Какое искусство взвалит на свои плечи тяжесть передачи всего, что совершилось в Ленинграде за эти двенадцать месяцев, с того дня, когда взлетели к небу черные рельсы железных дорог, остановились в пути паровозы, и пароходы прижались к берегам, и все, что легло там за озером, стало зваться большой землей? Город стал жить в блокаде.

image Click to view



Город стал отбивать штурм за штурмом и с воздуха и с земли. Скольких уже нет! Одни умерли с оружием в руках на поле боя, другие умерли, не перенеся суровейших испытаний зимней осады. Испанцы во время обороны Сарагоссы, непримиримые и суровые, говорили про умерших от болезней: «Те, что умерли от болезни во время осады, - тоже умерли за отечество!» И мы можем повторить их гордые слова. Наши мертвецы безупречны. Но наши живые герои превзошли себя - они отстояли город, они бьют врага! Они изматывают его день и ночь, они рвут тонкую сеть его железной хитрости, которой он опутал великий город.

В такую ночь встают в памяти все сражения вокруг города и в воздухе проносятся тени самолетов, таранивших врага, сжигавших его, корабли полны боевых воспоминаний, молчащие зенитки опустили в раздумьи свои стволы вниз, но они чутко дремлют.




В такую ночь звучит огромная музыкальная волна. Вспоминаешь невольно седьмую симфонию Шостаковича, которую с трепетом и восторгом исполняли ленинградские музыканты в зале Филармонии. Ее играли не так может быть грандиозно, как в Москве или в Нью-Йорке, но в ленинградском исполнении было свое - ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом. Она родилась в этом городе, и может быть только в нем она и могла родиться. В этом ее особая сила и особое оправдание. Та радость, которая звучит в ней, пройдя через ужас нашествия врага, через тревогу и битвы, через мрак и печаль, так же естественна, как весь наш долгий путь в борьбе к блистающему, как эта лунная благоухающая ночь, торжественному миру после победы, которую мы возьмем пусть великанской ценой…

4.

Город охвачен трудом ежедневным и непрерывным. Уже сейчас выброшены лозунги о подготовке к зиме. Это не просто - готовиться к зиме. Скоро снова тысячи ленинградцев выйдут ломать деревянные дома, заготовляя топливо на зиму, как они уже выходили весной на очистку города от мусора и грязи.

Дети работают на огородах, старухи дежурят у ворот, все возрасты на боевых постах. Шагают на ученье команды ПВО. Воет местная сирена, возвещая о проверочной тревоге.

И кроме всего нужно еще изгонять лентяев и тунеядцев, искоренять воровство, держать строгую дисциплину в городе, следить за его внутренним спокойствием. Очень много людей уехало из города, но все же осталось еще много. И Ленинград попрежнему город с громадным числом жителей, составляющих не только население, а гарнизон с обязанностями, гарнизон, несущий потери, борющийся успешно с врагом.

5.

По выложенному крупным булыжником шоссе идут на фронт новые части. Они прошли особую школу усовершенствования своей боевой учебы, они уходят в бой. Это не новички. Их отобрали из лучших, они пришли из госпиталей после ранений.

Командир части, опираясь на палку, - он ранен и хромает, он остается готовить других бойцов, - провожает их. Он смотрит на дорогу, пока они не скрываются за поворотом. Рядом с ним стоит комиссар, тоже изведавший немало боев. Когда нужно возвращаться домой, дорога уже пустынна, комиссар, как бы отвечая на мысли командира, говорит:

- А помнишь, как мы дрались в августе прошлого года? Помнишь случай у той деревни на горушке, где нам пришлось жарко. Один пулемет, да и тот калека. Как мы доставали второй, как мы из двух калечных пулеметов делали один сносный. Как мы плакали от злобы и злости, когда нехватило ни патронов, ни гранат, а их проклятые автоматчики поливали нас, как хотели? Помнишь, как нас бомбили и в хвост и в гриву? Как шли танки, а у нас ни одного бронебойного ружья?

- Ну и что, - говорит капитан, - было да прошло. Кто старое помянет, знаешь, что бывает?

- Знаю, - говорит комиссар, - а посмотри сейчас, какими они уходили? А? У каждого командира ППД, автоматы, гранаты, минометы, пулеметы, полные комплекты, бронебойщики, снайперы, как-то они будут там в бою? Должны показать себя, что мы даром что ли с ними время, теряли?..

Они сидят в штабе у себя и ждут. Жизнь идет, сменяются караулы, новые роты обучаются «науке побеждать», комиссар и командир не спят ночью, они ждут.

Идет день, другой. Ночь снова. Звонит телефон. Комиссар берет трубку. По его отрывистым словам ни о чем нельзя судить, но, когда он кладет трубку, лицо его сияет.

- Ну, что, - спрашивает капитан, - что там?

- Идут дела, - говорит комиссар, - идут, прорвали, уничтожили, захватили узел сопротивления. Недаром они ушли молодцами. Они и есть молодцы. Хорошие ребята - знатно дерутся, дай бог!

- Потери есть? - спрашивает капитан.

- Есть, без потерь не война. Но это другой август, а за ним будет и другой сентябрь. Так-то! // Николай Тихонов.

************************************************************************************************************
В горах Северного Кавказа

Дорога идет меж слоистых гор, покрытых лесом. Иногда она обрывается долиной, иногда ее перерезает узкий деревянный мост, перекинутый через быстрый, вечно кипящий ручей. Потом снова скалы, вставшие стеной под самое небо. Сейчас они содрогаются от грохота бомб и снарядов. Немцы подбросили сюда много авиации. Часто над горами и над долинами возникают воздушные бои.

Всюду белая, как пудра, пыль. Она волнами катится по дороге, ложится на листья деревьев, на лица бойцов, на гимнастерки. Дышать трудно. К зною, к пыли прибавляется дым пожаров, вспыхивающих то в одном, то в другом месте. Ветра нет, и желтое пламя недвижно.

Мы спускались по дороге, повисшей над обрывом. Над вершинами гор еще клубился туман, но вокруг все было залито ярким полуденным солнцем. Видневшееся вдали селение сверкало серебром. Еще только вчера мы останавливались там. В садах синела спелая слива. Молодая женщина в пестрой косынке усердно протирала окна, напевая старинную русскую песню. На крыльце одного дома сидели матери с малышами.

Мы спускались с горы, и вдруг раздалось несколько оглушительных взрывов, послышалась характерная трескотня авиационных пулеметов. Машина подпрыгнула. Казалось, вот-вот она сорвется в пропасть. Сразу наступила темнота. Впереди выросла черная стена, заслонившая солнце, как будто его и не было. И когда снова стало светло, мы увидели, что сделали немцы с этим селением. Вся земля изрыта, дома превратились в щепки, видны окровавленные трупы. Среди развалин, привязанная к двум деревьям, болтается самодельная детская люлька. В ней лежит младенец с размозженной головой. Здесь же, на земле, вытянув руки к ребенку, распростерлась молодая женщина. Она бежала на помощь к младенцу. Смерть и ее скосила.

Горькие, тяжелые дни переживает наш советский Юг. Немцы проникли на Кубань. Их танки двигались просторными кубанскими степями, расползаясь в разные стороны. Танки вели непрерывный огонь - немцы совершенно не интересовались, куда они стреляют. Танковые пушки и пулеметы били по домам, по садам, по мирным жителям. Кажется, за всю войну человеческие страдания не достигали таких размеров, как здесь.

И вот еще пылают пожары в станицах Кубани, а враг уже рвется к кавказскому побережью, к грозненской нефти, к Баку. Война ворвалась в некогда тихие курортные городки. Немцы бомбят и обстреливают из орудий эшелоны раненых, устраивают дикие пытки инвалидам. В районе Пятигорска они подожгли санитарный эшелон. Младший сержант Петрыкин, которому удалось вырваться из этого ада, рассказывает, как немцы обстреливали их машину с воздуха. Ни полотнище с красным крестом, ни белые костюмы раненых, лежавших на носилках, - ничто не останавливало этих зверей.

Тянутся вереницы повозок, набитых домашним скарбом. Наверху сидят матери, прижимая к груди детей, старухи, старики. Тянется эта вереница по дорогам, где вьюга войны ни на минуту не утихает. Сквозь дым, сквозь пламя бегут обездоленные. Никто не хочет оставаться у немцев. А как тяжело им оглядываться назад! Еще вчера эти люди восторгались полновесным зерном, чудесными садами. Их опьянял запах свежескошенного сена. Все это осталось там.

Младший лейтенант Чибисов с тремя красноармейцами оставался в селении, когда немцы уже вошли. Ему было поручено взорвать мост, и мост был взорван. Но Чибисов ждал, когда появятся немецкие танки. У него и у каждого из его бойцов было по три бутылки с зажигательной жидкостью. Первый танк подошел к реке и остановился, потом подошло еще четыре. Смеркалось. Горсточка смельчаков лежала в овраге, заросшем кустарником. Условились, кто в какой танк будет бросать бутылки, и бросили их. Раздалось несколько сильных взрывов. Все танки были подожжены.

Чибисов и его бойцы до поздней ночи лежали в овраге. Немцы искали их, но не нашли. Бойцы внимательно следили за всеми передвижениями противника и уничтожали солдат, подбиравшихся близко к оврагу. Только поздно ночью, воспользовавшись темнотой, смельчаки двинулись догонять свою часть. Чибисов вернулся к командиру батальона и доложил, что приказ выполнен.

Эти люди дрались честно. Они поняли, что здесь, где все содрогается от скрежета и грохота металла, где все охвачено пламенем, каждый должен доказать свою преданность родине. Чибисову поручили взорвать мост, но у него были в запасе бутылки с зажигательной жидкостью. Он законно считал, что не может уйти, не использовав всех средств борьбы против врага. Но все ли так дрались у них в роте? Нет, не все. Некоторые разбежались, когда раздался сумасшедший грохот боя и брызнула первая кровь. Кое-кого Чибисов встретил на новом рубеже, а других больше не видел.

Теперь немцы подошли к предгорьям Кавказа. Здесь обстановка иная, чем на равнине. Чибисов вырубил в скале окоп. Всю ночь он терпеливо ждал появления врага. К утру показались три немецких мотоциклиста. Двух подбили, и они свалились замертво. Третьему удалось развернуться и удрать. Чибисов знает, что это была разведка. Они еще сюда придут, но их не пропустят. Конец! Больше им не удастся двигаться вперед. Так мыслит и говорит младший лейтенант Чибисов с его товарищами. Жестокие бои научили многому этих людей. Они знают, что война, как буря на море, и человек, который растеряется в таких условиях, - погибнет понапрасну.

Тяжелые испытания выпали на долю наших бойцов, защищающих Северный Кавказ. Нужна стойкость, выдержка, хладнокровие, чтобы остановить врага, не дать ему больше двигаться вперед. Наши люди пережили всю горечь отступления. Больше отходить нельзя, - таково твердое убеждение Чибисова и других обстрелянных, бывалых воинов. Враг должен быть здесь разбит! // 3.Хирен. ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ.

**************************************************************************************************************************************************
Бои на окраинах Ржева

ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 29 августа. (По телеграфу от наш. корр.). Несколько дней подряд ни на час не утихает борьба на северных окраинах Ржева. Она носит исключительно ожесточенный характер. Бои идут всюду, где соприкасаются друг с другом две встретившиеся в городе силы, - упорно наступающие советские бойцы и не менее упорно обороняющиеся немцы. Местами нашим подразделениям удалось врезаться в неприятельскую оборону. Противник понимает, чем это ему грозит, и потому бросает сюда все свои резервы, чтобы не дать наступающим расширить прорыв обороны. Немцам удается пока сдерживать здесь напор наших частей. Город еще в руках противника. Наши подразделения занимают северные окраины Ржева. Они продвигаются вперед упорно, но медленно.

Противник укреплял Ржев более шести месяцев. Еще прошлой осенью, а потом в течение всей зимы немцы сгоняли сюда городских и окрестных жителей и их руками строили укрепления. Город был опоясан двумя весьма сильными оборонительными линиями. В самом Ржеве все здания превращены в дзоты, которые в совокупности составляют небольшие опорные пункты, а из последних созданы оборонительные районы. Улицы перерезаны противотанковыми и противопехотными рвами, завалены разрушенными домами, окутаны проволокой и т.д.

Кроме того, Ржев является сильным узлом сопротивления не только в инженерном отношении. Здесь у немцев сконцентрированы крупные и отборные части. Они располагают большим количеством артиллерии, автоматического оружия, минометов, гранат. Все это дает противнику возможность оказывать наступающим сильное огневое сопротивление. Этими причинами и об’ясняется тот факт, что немцы до сих пор удерживают Ржев.

Однако наши части, несмотря на упорное сопротивление противника, наносят ему в Ржеве чувствительные удары. Они мужественно преодолели крепкую оборону на подступах к городу. Им пришлось уничтожить десятки дзотов на окраинах Ржева. Они ворвались в город, отражая почти непрерывные вражеские контратаки. А сейчас советские бойцы продолжают теснить неприятеля, захватывая с боем буквально каждый дом.

Характерен такой эпизод. В подвале одного разрушенного каменного здания у немцев была оборудована огневая точка. Оттуда вели огонь два миномета, пулемет и группа автоматчиков. В течение двух суток одно наше отделение атаковало этот дзот. Стрелять прямой наводкой из орудий по подвалу бесполезно. Подступы к дзоту немцы непрерывно держали под огнем. Тогда бойцы отделения начали рыть траншею и, укрываясь в ней, приблизились к вражескому дзоту. Наконец, до противника осталось всего метров пятнадцать. Бойцы начали бросать в дзот гранаты. Немцы долго еще сопротивлялись, пока двое бойцов не угодили гранатами прямо в амбразуры. Дзот был взят.

В другой части города позавчера разыгрался рукопашный бой. Немцы, отсиживавшиеся до этого в дзотах и каменных домах, неожиданно перешли в контратаку. Наши бойцы не дрогнули. Они смело бросились навстречу неприятелю. Немцы струсили и начали пятиться назад. Многие из них кинулись к дзотам. Но наступающие постарались отрезать их от дзотов, загнали во дворы домов и окружили. Часть немцев разбежалась. Окруженные вынуждены были обороняться. Завязались рукопашные схватки. Хотя силы были равными, все же побитыми оказались немцы. Многие из них, струсив перед русским штыком, просто поднимали руки, остальные были переколоты. Немцам не удалось заколоть ни одного нашего бойца.

Такие схватки вспыхивают здесь часто.

************************************************************************************************************
64 часа напряженного боя

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ФРОНТ, 29 августа. (По телеграфу от наш. корр.). Подразделение тов. Кукаренко пошло в атаку. Она была дружной, напористой, и гитлеровцы вынуждены были отойти. Бойцы ворвались на окраину села и стали закрепляться здесь. Немцы к этому времени получили подкрепление и перешли в контратаку. Она успеха не имела.

На утро следующего дня немцы шесть раз ходили в контратаку и, встречая сильный отпор, откатывались на исходные позиции. В этих контратаках участвовали танки. Воодушевленные героизмом своего командира, наши бойцы смело встретили танки. Ни одна вражеская машина не дошла до переднего края. Встречая сильный противотанковый огонь, немецкие танкисты поворачивали назад.

На третьи сутки врагу удалось обойти подразделение Кукаренко и отрезать его. Тогда подразделение перешло к круговой обороне и попрежнему неприятельские атаки кончались безуспешно.

К вечеру третьего дня, когда Кукаренко роздал бойцам по три последних патрона, немцы предприняли еще одну атаку. Наши бойцы стреляли только наверняка. И эта атака была отбита.

Враг подтянул артиллерию и минометы, готовя решительный удар. Но в этот момент на выручку подразделению пробились наши автоматчики. Кольцо врага было прорвано.

64 часа мужественно дралось подразделение тов. Кукаренко и отстояло свои позиции от численно превосходящего врага.

________________________________________________
Н.Тихонов: Кровь Ленинграда ("Красная звезда", СССР)**
Н.Тихонов: Ленинград в июле* ("Красная звезда", СССР)**
Н.Тихонов: Ленинград в мае ("Красная звезда", СССР)
Н.Тихонов: Ленинград в сентябре ("Красная звезда", СССР)
Н.Тихонов: Ленинград в октябре 1942 года ("Красная звезда", СССР)
Н.Тихонов: Мы отомстим врагу за кровь ленинградцев! ("Красная звезда", СССР)**

Газета «Красная Звезда» №204 (5268), 30 августа 1942 года

блокада Ленинграда, Николай Тихонов, август 1942, газета «Красная звезда», 1942, лето 1942

Previous post Next post
Up