Зверства гестаповцев
М.Мержанов || « Правда» №10, 10 января 1942 года
Комсомольцы и комсомолки, молодежь нашей Советской Родины! Шире развертывайте социалистическое соревнование, ознаменуйте XXIV годовщину Красной Армии новыми производственными достижениями! Молодые патриоты! Все силы - на помощь фронту, все силы - на разгром немецких оккупантов!
# Все статьи за 10 января 1942 года.
ФЕОДОСИЯ, 9 января. (Спец. воен. корр. «Правды»). Когда части старшего лейтенанта Айдинова после тяжелого боя овладели портом и улицами Феодосии, группа краснофлотцев вошла в здание гестапо. Оно было пусто. В кабинетах на столах валялись обрывки каких-то бумаг, брошенные папиросы, недопитые бутылки вина.
Краснофлотцы открыли заднюю темную комнату. Они увидели там нескольких человек, арестованных и избитых гестаповцами. Среди них была девушка, спина которой почернела от побоев. Старик с поднятыми руками бросился на шею краснофлотцу Петрову и плакал, как ребенок, от радости.
Гестаповцы с первого же дня появления в Феодосии установили в городе режим насилия, убийств и издевательств над мирным населением. Аресты, обыски, виселицы на Главной улице, издевательства, расстрелы коммунистов и партизан - вот программа действий немецкой тайной полиции.
Пленные красноармейцы, которых загнали во двор бывшего монастыря и держали под открытым небом, по нескольку дней ничего не ели. В 7 часов утра ежедневно во дворе монастыря появлялся немецкий унтер-офицер и приказывал всем итти на работу в горы и порт. Подгоняя людей резиновой дубинкой, унтер требовал более проворной работы от измученных и голодных людей. Вокруг пленных собирались женщины. Они выбирали удобный момент и бросали им мешочки с хлебом и яблоками. Солдаты отбирали эти подарки, вынимали хлеб и яблоки, а в мешочки клали камни.
- Для рус хорошо будет и камни, - улыбаясь в рыжие усы, говорил унтер-офицер германской армии. Иногда пленных приводили на горку, к Институту физических методов лечения, и приказывали: сейчас здесь будут расстреляны комиссары и партизаны. Ройте им яму! Тех, кто отказывался рыть, убивали на месте. На этой горке погибли партизаны Сундиев, Фирсов, Лукин.
Click to viewРежим, установленный для жителей города, был невыносим. Детям запрещалось катание на санках, взрослым запрещалось входить в пустые дворы, категорически не разрешалось ловить рыбу, громко говорить, собираться в группы. С наступлением темноты под угрозой смерти запрещалось хождение по улицам города.
Страх перед мирными жителями, в каждом из которых гестапо и немецкое командование видели партизана, дошел до того, что капитан Эбергард 12 декабря издал специальный приказ №431/41 об охране безопасности города Феодосии. В седьмом параграфе говорилось: «Во время тревоги каждый гражданин, появившийся на улице, должен быть застрелен. Большие количества граждан должны быть окружены и безжалостно расстреляны. Вожаки и подстрекатели публично повешены».
Так капитан Эбергард устанавливал норму поведения для граждан города Феодосии. Недолго пришлось командовать немецкому капитану советскими людьми. 29 декабря Эбергард, едва успев натянуть брюки, бежал из Феодосии, куда глаза глядят. // М.Мержанов.
**************************************************************************************************************************************************
Проклятие
О фашистских зверствах давно знали ткачихи московской фабрики «Приводной ремень». И все-таки только сейчас остро поняли ткачихи, молодые и старые, что такое немец-фашист, с которым мы воюем. С уст женщин сорвались проклятия по адресу немецких скотов.
Перед ткачихами стояли две женщины - Анна Торопова и Елизавета Владимирова. Обе они были в лапах немцев и сейчас пришли рассказать все, что пережили, все, что наболело на душе.
Было очень тихо, когда Анна Торопова начала говорить. Губы ее дрожали от недавно пережитых обид, молодые глаза потемнели, как только она произнесла первое слово:
- Женщины!..
И она опустила голову. В голосе клокотали слезы, горечь, стыд, злоба. Злоба к черной фашистской гадине, стыд за то, что пришлось дышать одним воздухом с ними, подавать им жратву, стирать их завшивленное белье, смотреть на их гнусные рожи. Хоть и не виновата в том Анна Торопова, дочь колхозницы, жена красноармейца-фронтовика, хоть и попала она в немецкую кабалу, желая избавиться от нее (она бежала из Истры с маленьким ребенком к матери, в деревню Ефимоново, и тут ее настигли фашисты), но такое сейчас состояние у Анны Тороповой, словно наплевали ей в душу, словно была она в каком-то грязном болоте...
Ткачихи взглянули в побледневшее от волнения лицо молодой женщины и сразу заплакали.
- Ах, сволочи!.. Ну, дай срок, припомнится им все это, - слышался шопот.
И казалось, все уже сказано Анной Тороповой, больше не надо произносить ни слова. Но Анне Тороповой хотелось говорить. Пусть все слышат, пусть все советские женщины знают, что такое немец. Торопясь, она стала рассказывать. И перед всеми нами прошли, как на экране, первые дни истринских женщин, девушек, детей.
Когда немцы ворвалась в Ефимоново, Анна Торопова, прижав к груди сынишку, сидела в убежище. Сюда спрятались многие женщины. Немцы заставили всех выйти из убежищ.
- Они велели нам прислуживать им... Когда мы вошли в избы, мы увидели - немцы, грязные, краснорожие, снимают с себя одежду, бьют вшей... Некоторые из них сразу же стали резать овец, коров, уже растопили печи, даже развели костры у домов и жарили колхозную скотину. И вот велели женщинам стирать на морозе их белье. От грудных ребят уводили... Обливаясь слезами, мы стирали их вонючее белье... Утром они на наших глазах расстреляли трех пленных красноармейцев, а одного раненого бойца закололи штыками. Мы все это видели. Тоска на сердце и злоба, и страх… Что будет с нами? Что будет с ребятами? А они, проклятые, отошли, отогрелись, отмылись и хохочут: Рус! Рус!... - насмехаются.
Анна Торопова замолчала. Трудно было ей рассказывать о пережитом.
А дальше было вот что: немцы на ночь согнали всех колхозников в пожарный сарай, сняли со всех теплую одежду, валенки, отобрали даже ватные одеяла, в которые были завернуты грудные ребята. Утром снова погнали женщин на мороз стирать белье.
- Одну из женщин изнасиловали на глазах у старухи-матери. Товарищи, трудно это рассказывать... Не могу я. Нас заперли в одну избу, а соседнюю избу подожгли. Стон стоял. Женщины рвались к дверям, думали, и нас сожгут. И слышим мы хохот их, издеваются они над нашими страданиями...
Часть женщин, в том числе Анна Торопова, спрятались в лесу.
Восемь дней жили в лесу, на холоде. Многие ребятишки умерли. Две женщины здесь же, в лесу, родили, но младенцы их погибли.
- Я согревала сынишку своим телом... Мы голодали. У нас было немного ржи, я парила ее в котелке... Сынок мой заболел, это счастье, что я его сберегла, все-таки он остался жив...
Елизавета Владимирова, работница истринской артели швейников, продолжала тяжелый рассказ Анны Тороповой. На глазах Елизаветы Владимировой немцы впрягли двух подростков, Григорьева и Старостина, в тяжелые сани, сколоченные из бревен, и заставили везти эти сани. Подростки выбивались из сил. Немцы смеялись и били их плетью. За санями бежала, плача, швейница Григорьева, мать одного из мальчиков...
Ночью в дом, где жила Елизавета Владимирова, явились немецкие офицеры и изнасиловали двух женщин. Одна из женщин уже спала со своими двумя малолетними дочками.
«Матка, подвинься», - заявил офицер. Женщина стала умолять: «Застрелите меня и моих девочек, но я не буду вашей полюбовницей». Офицер усмехнулся. Мерзавец изнасиловал женщину, тут же, при девочках, на этой же кровати...
Ткачихи в тяжелом молчании слушали рассказ женщин.
- А потом пришли наши бойцы, - продолжала Анна Торопова, - мы бросились к ним навстречу. К нам в лес пришла сначала наша красноармейская разведка. Дети наши озябли, замерзли. Красноармейцы шинели свои снимали, детей наших отогревали, укутывали...
Анна Торопова больше не могла говорить. Слезы ручьями полились из ее глаз. Она села, отвернулась. Ее плечи вздрагивали. Ткачихи тоже плакали. А потом стали говорить. Говорил рабочий Никитин, говорила работница Поличкина.
- Мерзавцы! Отольются им слезы наших женщин! Товарищи, да как же можно терпеть такое! Смерть этим гадам!.. Все, что угодно перенесем, только бы не быть под проклятым немцем!
- Женщины, - говорила Поличкина, - я все слушаю и думаю: да ведь лучше не жить, чем видеть этих мерзавцев. Женщины, всеми силами будем помогать Красной Армии. Подумать только, что все то, что они нам рассказывали, могло быть с каждой из нас. Да не бывать этому!
Старая ткачиха Бочарова подняла руку, проглотила слезы и глухо сказала:
- Хочу, но не могу говорить... Не могу. Вот скажу, смотрю на эту гражданку (она указала на Анну Торопову), сидит молодая, плачет... Да разве забудется им такое? Да будь они прокляты! Образованная нация... Скоты! // Елена Кононенко.
______________________________________________
Наша победа в Крыму* ("Правда", СССР)**
К.Симонов: Предатель* ("Красная звезда", СССР)
К.Симонов: Последняя ночь ("Красная звезда", СССР)*
М.Мержанов: В освобожденной Феодосии ("Правда", СССР)
И.Сельвинский: Девушка из Крыма ("Красная звезда", СССР)
Газета «Правда» №10 (8781), 10 января 1942 года