Стихи о зверствах немецко-фашистских оккупантов

[0gnev]

« Красная звезда», СССР.
« Известия», СССР.
« Правда», СССР.
« Time», США.
« The Times», Великобритания.
« The New York Times», США.




Не забудем, не простим!

Каждый из тех, кого немец убил,
Был нашим братом, - страдал и любил,
Так же, как мы, улыбался весне,
Милые образы видел во сне.
С лаской глядел он на малых детей,
Счастья хотел для себя и людей,
Так же, как я, или так же, как ты,
Песни певал и любил он цветы...

Столько изведал смертельной тоски
Каждый, кто пал от немецкой руки!
Только подумай, как мучился он,
Сколько вложил он в последний свой стон!
Разве мы можем об этом забыть?
Разве мы можем спокойными быть?
Слёзы убитых - напомнит роса,
Ветер повторит нам их голоса.

Слышишь, как стонет от пытки старик?..
Слышишь ребячий заглушенный крик?..
Слышишь, как девушки плачут в ночи?..
Видишь, как корчатся трупы в печи?..
Вспомни, солдат, на немецкой земле
Детские кости и череп в золе,
Вспомни - и крикни всем сердцем своим:
- Нет, не забудем мы! Нет, не простим!

Вас.Лебедев-Қумач.
«Известия», 10 сентября 1944 года*

* * *

Строки гнева

1.

Голубизна небес над полем белым.
Кристаллы льда алмазами горят.
Фельдфебель немец поднял парабеллум
И всю обойму выстрелил подряд.

Подул на пальцы и помедлил малость.
И побежал - тяжел, широк в шагу.
Застреленная женщина осталась
Стыть на морозном, искристом снегу.

И будто день стал строже и суровей.
И, будто снег расплавив до земли,
В февральский полдень пятна русской крови
Багровой розой гнева расцвели.

2.

Плечистый немец, выбритый до лоска,
Вел по деревне русского подростка.
Повизгивая жалобно и тонко,
За мальчиком бежала собачонка.

Они свернули за сугроб проулка.
Два выстрела рванули воздух гулко.
И показался над сугробом смятым
Белесый немец с черным автоматом.

Застыл в сугробе мальчик. А у ног
Уткнулся носом в черствый снег щенок.
Хозяину кудлатый верен был.
За это немец и его убил.

3.

Девочку в канаве, на снегу,
Я забыть до смерти не могу.
Этот чистый лоб и ясный взгляд
Жгучим гневом душу пепелят.

Перекошенный страданьем рот
Мне велит скорей итти вперед,
Позабыть про отдых, сна не знать.
Палача кровавого догнать,
Пулей разнести висок и бровь
За ее святую кровь.

4.

В стеклянном взгляде ветровая даль.
Вцепились пальцы в мерзлую траву.
Ты слышишь, мертвый, мне тебя не жаль.
Не жаль детей твоих, твою вдову.

До самой смерти ты убийцей был.
Себя ты тешил и себя любил.
Ты злобой нашу душу оскорбил.
За это мой земляк тебя убил.

Алексей Сурков. ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ
«Красная звезда», 30 марта 1943 года.

* * *

ВОЗМЕЗДИЕ

Она лежала у моста. Хотели немцы
Ее унизить. Но была та нагота,
Как древней статуи простое совершенство,
Как целомудренной природы красота.
Ее прикрыли, понесли. И мостик шаткий
Как будто трепетал под ношей дорогой.
Бойцы остановились, молча сняли шапки,
И каждый понимал, что он теперь - другой:
На запад шел судья. Была зима, как милость,
Снега в огне и ненависти немота.
Судьба Германии в тот мутный день решилась
Над мертвой девушкой у шаткого моста.

Илья Эренбург.
«Правда», 4 декабря 1942 года*

* * *

НЕМЕЦ

Она погибла, как играла,
С улыбкой детской на лице.
И только ниточка кораллов
Напоминала о конце.
Подходит ночь. Я вижу немца,
Как молча он ее пытал.
Как он хозяйским полотенцем
Большие руки вытирал.
И вижу я в часы ночные,
Когда смолкают голоса,
Его холодные, пустые,
Его стеклянные глаза.
Как он пошел за нею следом,
Как он задвижку повернул,
Как он спокойно пообедал,
И как спокойно он уснул.
И ходит он, дома обходит,
Убьет, покурит и уснет,
Жене напишет о погоде,
Гостинцы дочери пошлет.
И равнодушные, сухие,
Его глаза еще глядят.
И до утра не спит Россия,
И до утра бойцы не спят,
И жадно вглядываясь в темень,
Они ведут свой счет обид,
И не один уж мертвый немец
В земле окаменелой спит.
Но говорят бойцы друг другу,
Что немец тот - еще живой,
С крестом тяжелым за заслугу,
С тяжелой тусклой головой,
В пустой избе, над ржавым тазом
Он руки вытянул свои
И равнодушно рыбьим глазом
Глядит на девушку в крови.
Глаза стеклянные, пустые
Не выражают ничего.
И кажется, что вся Россия
В ночном дозоре ждет его.

Илья Эренбург.
«Красная звезда», 28 ноября 1942 года.

* * *

МАТЬ

«...Еще мы видели, что даже невозможно передать словами: среди этих шагающих смертников шла мать с грудным восьмимесячным ребенком...» (П.Сойнов. Действующая армия, полевая почта № 802).

В такой обыкновенный день -
Июльский голубой -
Вели толпу из деревень
Фашисты на убой.

Безмолвен был последний путь.
Но вот в одном ряду
Отстала женщина - и грудь
Достала на ходу.

Не отрывая скорбных глаз
От сына своего,
Кормила мать последний раз
Родное существо.

В толпе, - как ветер прошуршал, -
Пронесся тихий плач,
И что-то хрипло прокричал
По-своему палач.

И зашагал народ быстрей
По смертному пути…

За кровь детей и матерей
Убийцам отомсти!

С.МАРШАК.
«Правда», 31 июля 1942 года*.

* * *

МСТИТЕЛИ

Уже промчались многие недели,
Но этот день никто забыть не мог...
Здесь даже сосны с горя поседели,
Здесь даже камни плачут у дорог.

Как позабыть, когда пылали хаты,
Когда качались мертвецы в петле,
Когда валялись малые ребята.
Штыками пригвожденные к земле.

Как позабыть, когда слепого деда
В зверином исступлении своем
К двум танкам привязали людоеды
И разорвали надвое живьем.

Забыть нельзя. И мы не позабыли,
Убийцам не простили ничего.
И пусть нам трубы сбора не трубили, -
На сбор пришли мы все до одного.

Мы собирались под столетним дубом -
У стариков совета попросить.
И те сказали: племя душегубов
Земля не может на себе носить.

И под родным, под белорусским небом
Мы поклялись за мертвых и живых
И в ту же ночь в стальную книгу гнева
Огнем вписали вражьих часовых.

С тех пор злодеев полегло немало, -
Навек нашли убежище свое.
Повсюду гибель их подстерегала,
Хотя они не видели ее.

Она ждала их в поле и в дубраве,
Глядела из-за каждого куста,
Она рвала мосты на переправе
И под откос пускала поезда.

Она косила псов из пулемета,
И сколько их покошено - сочти!
Она вела их в топкие болота,
Откуда нет обратного пути.

Она их на ночь в хату приводила.
Поила водкой, клала на кровать.
Когда же солнце поутру всходило,
С кровати было некому вставать.

Мы поклялись: и в летний зной, и в стужу
Им не давать покоя ни на миг;
Мы поклялись - не складывать оружья,
Пока сражается хотя один из них.

И мы своей не уронили чести,
Не позабыли славы боевой, -
И днем, и ночью древо нашей мести
Над вражеской бушует головой.

М.Исаковский.
«Литература и искусство», 1 мая 1942 года*

* * *

Я ВИДЕЛ САМ!

Я видел сам... Но нет, не верю,
Не верю собственным глазам,
Чтоб то, что я увидел сам,
Свершили люди, а не звери!
Не верю, нет! Но тише, тише...
Я видел сам... Я видел их -
Невинных, мертвых и нагих,
Штыками проткнутых детишек!
И, как слепой, руками шаря,
Не веря собственным глазам -
Их матерей в костре пожара,
Товарищи, я видел сам!
Тяжелый сон? Ну нет, едва ли,
Приснятся нам такие сны!
...Пилотки сняв, потрясены,
Безмолвно мы вокруг стояли.
Стояли мы, застыв на месте...
И, как взлетали к небесам
Слова о беспощадной мести,
Товарищи, я слышал сам!

Иосиф Уткин.
«Литература и искусство», 18 апреля 1942 года

* * *

ПАРТИЗАНКА

Убили партизанку на рассвете.
Две ночи длились пытки и допрос.
Прощаясь, трогал подмосковный ветер
На лбу девическую прядь волос.

Исколотую прусскими штыками,
В разрушенном селеньи, на краю,
Мы подняли солдатскими руками,
Россия, дочь любимую твою.

В снежинках всю ее мы положили
В избе просторной посреди села.
Еще о ней мы песен не сложили,
Но жизнь ее - вся песнею была.

Степан Щипачев.
«Правда», 25 марта 1942 года.

* * *

Клятва на могиле замученного красноармейца

Ты боль свою, как славу, гордо нес,
Как саблю, выхваченную из ножен,
Твой сон слезами мы не потревожим,
Мы честью поклялись красноармейских звезд
У праха твоего, - где б ни лежал твой прах,
Каким песком его б ни заносило время:
Оружье грозное не спрячется в ножнах,
Пока твоих убийц вовек не сгинет семя,
Убийц, что боль твою делили меж собой,
Как платье, - жадными царапали когтями.
Найдется ли клочок на всей земле большой,
Что не обрушится на них горящими камнями?

Покрылась пеплом скорбная земля,
Покрылись дали траурною сеткой.
Ты шел на смерть, была тверда нога твоя,
Ты шел на муки, как идут в разведку.
Ты был от мук своих отчизной отделен,
Ты с Родиной в груди и миг последний прожил,
Пред сворой палачей стоял ты обнажен,
Презрением дыша в их мерзостные рожи.

Привязан к дереву, как Прометей к скале,
Стоял ты, взорами грядущее читая,
Но не орел клевал тебя в полночной мгле,
А черных воронов тебя когтила стая.
Набросились костры на твой последний шаг, -
Пред пыткою такой померкнут пытки ада,
Но голос Родины звенел в твоих ушах,
Но ты не зарыдал, ты не молил пощады!
Рыдали за тебя и ветер, и леса,
Текли, как воины, отряды рек ревучих,
Из недр высоких гор гудели голоса,
И солнце спряталось в густых, ненастных тучах.

Сквозь зубы стиснутые звуки шли -
И песнь лилась, как буря, нарастая,
Смятенная земля скорбела. А вдали
Простерла руки мать твоя седая,
С тобой страдания предсмертные деля.
На подвиг младшего благословляла сына:
- Сияньем солнечным клянется вся земля,
Клянется Родина, могуча и едина,
Клянется битвою последнею своей
Боец, принявший смерть с презреньем небывалым
Что будет мрак твоих проколотых очей
Могильной пропастью фашистским каннибалам.
Клянется Родина, суровая в борьбе,
Слезами матери, тоскующей о сыне:
- Пусть кровью звезд, что выжгли на тебе,
Исходит хищная Германия отныне.

Где камни на земле, чтоб охранять твой прах?
Где стала для тебя земля отверстым лоном?
Потомки пронесут тебя в своих сердцах,
Они тебя найдут, они придут с поклоном.
Свободные, пройдут свободною землей.
Они тебя найдут, ты можешь быть спокоен.
Они придут к тебе сквозь холод, ветер, зной,
Замученный врагом, бессмертный красный воин.
Мы нашу боль должны достойно перенесть,
Но сталью мы сверкнем, мы пламенем взметнемся!
Великой будет месть и грозной будет месть, -
Красноармеец! Мы не плачем, мы клянемся!

Перец Маркиш. Перевели С.Липкин и С.Олендер.
«Правда», 21 марта 1942 года*

* * *

Кровь детей

Где мне найти слова, как вынести мне муку,
Какою местью отомстить врагу?
Как мне забыть ту худенькую руку,
В лесах можайских стывшую в снегу?.-
Спи, девочка. Две маленькие ранки.
Пробита грудь. Где твой отец, где мать?
Идут вперед, на запад наши танки.
Слезу танкист не может удержать.
Кто ты, ребенок? Чьей надеждой светлой
Была ты, девочка, убитая врагом?
Шумят снега, встревоженные ветром,
Угрюмые леса раскинулись кругом.
Родная сторона, ты плачешь о ребенке,
Грустят леса в седых снегах, в ночи
О взгляде светлом и о смехе звонком,
О песне, что уже не зазвучит.
Мы школы строили, вокруг сады садили,
Мы для детей громады возводили.
Весь мир спрошу - и кто ответит мне?
Где и когда вот так детей любили,
Как любят их в советской стороне?
Мы города растили на Востоке,
Врубались в глушь, в тайгу, в лесную темь.
И первый свет, и новый дом высокий,
И первые цветы - все было для детей.
Спи, девочка родная. К изголовью
Тебе метель сугробы намела.
Кто скажет мне: Надеждой иль Любовью
Иль просто Машенькою мать тебя звала.
Спи, девочка. Танкист вперед стремится.
Он смерть не сможет позабыть твою,
И трепещите же, детоубийцы,
Когда его вы встретите в бою.
Вы смерть свою в его прочтете взоре.
Безмерен гнев его, и вам спасенья нет.
За смерть детей, за муку и за горе,
За все, за все враги дадут ответ!
Мой сын и дочь моя, вы в городе далеком.
Весенние ветра в том городе звенят.
Так пусть до ваших мирных, светлых окон,
Мои слова сегодня долетят.
Вы протяните маленькие руки,
Ко мне, сюда, сквозь горы и леса,
Пусть грусть моя, печаль моей разлуки
Вдали услышит ваши голоса.
Да! Гнев и месть сверкают в нашем взоре,
Они страшней свинца, грознее лютых гроз.
О, как мы ненавидим тех, кто горе,
Огонь и смерть в наш мирный край принес.
Нет, не забыть мне худенькую руку,
Седой сугроб и лес по сторонам.
За каждую слезу, за каждую разлуку,
За кровь детей враги ответят нам.
Над пеплом городов, над черным горем пашен,
Греми, орудий огненная речь,
Чтобы приблизить день победы нашей,
День смеха детского, день радости, день встреч!

В.Гусев.
«Литература и искусство», 14 марта 1942 года

* * *

ВСТРЕЧА

Хрустит снежок морозный, жесткий,
Взбегают сосны на бугор.
Сквозь лес, минуя перекрестки.
На Запад держит путь дозор.

Таятся лисы в снежных норах,
За тучей «Юнкерс» воет злой.
Дозорный ловит каждый шорох.
Входя в отцовское село.

Здесь с детства все ему знакомо.
Здесь тропка каждая мила.
Был дом родной. Не стало дома.
И детства нет. И нет села.

По пепелищу ветер рыщет.
В холодном пепле черный сруб.
На тополе, над пепелищем.
Качается тяжелый труп.

Качается понурый, синий.
Опоры нет ему нигде.
Сжат черный рот, и белый иней
Застыл в дремучей бороде.

Как над открытою могилой,
Дозорный сгорбился, скорбя.
Он глухо шепчет: - Батя... Милый...
Хороший... Как они тебя...

И пересиливая муку.
Он гладит зипуна обшлаг.
Целует ледяную руку,
Упрямо сжатую в кулак.

А русский снег кругом, как море.
А даль зовет: - Пора итти!
И он идет вперед. И горе
Тому, кто встанет на пути.

Алексей Сурков.
«Красная звезда», 22 февраля 1942 года.

* * *

Красноармейцу

Изнасилованную и убитую девочку немцы выбросили на помойку.
... Заметив детей, собиравших в поле цветы, немецкий летчик расстрелял их на бреющем полете. (По материалам Информбюро).

Я видел девочку убитую.
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала.

И сон ее, казалось, - тонок.
И вся она - напряжена,
Как будто что-то ждал ребенок...
Спроси: чего ждала она?

Она ждала, товарищ, вести,
Тобою вырванной в бою,
О страшной, беспощадной мести
За смерть невинную свою!..

Иосиф Уткин.
«Известия», 14 августа 1941 года.

* * *

Одно слово

Памяти героической комсомолки Ганны Казуба, замученной в плену немецкими фашистами.

Ее допрашивал четвертый день под ряд
Фашистский офицер, увешанный крестами.
Ей руки за спину выкручивал солдат,
Ее хлестала плеть, ее гноили в яме.
Но был упрямо сжат иссохший тонкий рот.
И только иногда страданья человечьи
Невольно выдавал руки слепой полет,
Глубокий тихий вздох да вздрогнувшие плечи.
Угрюмый офицер сказал, что больше нет
Терпенья у него, что это лишь начало
Таких жестоких мук, каких не видел свет...
Но желтая, как воск, она в ответ молчала.
Угрюмый офицер схватил ее ладонь,
Склонился, хохоча, в насмешливом поклоне.
И вдруг, сигару взяв, прижал ее огонь
К бессильной, но тугой девической ладони.
Он знал, что режет нож. Он знал, что пламя жжет.
Он взял сюда огонь и острие металла.
Но был все так же сжат иссохший тонкий рот...
Выплевывая кровь, она в ответ молчала.
Она полумертва. Вокруг нее лежат
Железные тиски... щипцы... оковы...
Но как же он смешон, весь этот жалкий ад.
Бессильный вырвать стон, бессильный вырвать слово!
Она полумертва, но кажется стальной.
Проклятье! Жуткий страх готов рвануться криком...
И он застыл, как вор, растерянный, смешной,
Стоящий пред судьей суровым и великим.
Не в силах отвести дрожащий свет свечи
От глаз ей больших, прожегших тьму подвала,
Фашистский офицер присел на кирпичи
И, в бешенстве дрожа, проговорил устало:
- Все ясно до конца! И ты сейчас умрешь.
Я сам тебя убью. Но повторяю снова,
Что прежде, чем поднять вот этот острый нож,
Я требую: скажи одно хотя бы слово.
Сияньем осветив подвальный черный свод,
Огромные глаза, как солнце, заблистали,
И, в первый раз открыв иссохший тонкий рот.
Всей силою души она сказала:
- Сталин!

М.Безыменский. Действующая армия.
«Комсомольская правда», 11 июля 1941 года*

________________________________________
И.Эренбург: Дело совести || «Правда» №267, 29 октября 1943 года
С.Шатилов. Стон на Дону* || «Красная звезда» №199, 25 августа 1942 года
М.Рыльский: Это сделали немцы* || «Известия» №216, 12 сентября 1943 года
А.Вербицкий: Гнусный враг* || «Красная звезда» №219, 17 сентября 1942 года
Ал.Сурков: По лагерям смерти* || «Красная звезда» №84, 10 апреля 1943 года