Читаю Владимира СОКОЛОВА (часть 1)
.
Стихи читаю Соколова -
Не часто, редко, иногда.
Там незаносчивое слово,
В котором тайная беда.
И хочется, как чару к чаре,
К его плечу подать плечо -
И от родства, и от печали,
Бог знает от чего еще!..
Давид Самойлов
Владимир Соколов. Долина. Стихотворения и поэмы. М., Современник, 1981
Книги Владимира Соколова вы вряд ли найдете в магазинах. После нескольких бесплодных попыток я отправился в букинистический, но и там Соколова не оказалось - пришлось оставить заявку и ждать. Наконец, мое терпение было вознаграждено: мне достался довольно толстый сборник под названием «Долина», 1981 года. Это одна из двадцати с лишним прижизненных книг поэта.
Еще с детства я знал имя Владимира Соколова. В 70-80-х годах он был хорошо известен и даже одно время считался лидером «тихих лириков». Однажды мне довелось увидеть его на коллективном поэтическом вечере в Политехническом музее. Это было году в 85-м. Запомнился очень пожилой, как мне тогда показалось, больной человек, тяжело опиравшийся на большую резную палку (только теперь из воспоминаний людей, окружавших поэта, я узнал, что с этой тростью Соколов не расставался много лет - она была неотъемлемым атрибутом его облика). Увы, стихи, прочитанные тогда со сцены, хотя и понравились, но следа в моей памяти не оставили. Сейчас я понимаю, что это было вполне закономерно: поэзия Соколова - не для семнадцатилетних, оценить ее по достоинству можно только в достаточно зрелом возрасте.
Много воды утекло с тех пор, но, несмотря на возникавшее время от времени желание, мне никак не удавалось изучить творчество Владимира Соколова как следует. За 11 лет, прошедших со дня смерти, его известность, к большому сожалению, сошла на нет, несмотря на все усилия сестры поэта Марины Соколовой и его последней жены Марианны Роговской-Соколовой. Вроде бы, в прошлом году удалось издать сборник избранных стихотворений, но даже в Интернете почти нет упоминаний об этой книге. Тем не менее, знатоки поэзии до сих пор хорошо помнят стихи Владимира Соколова. Его имя входит во все поэтические антологии конца 20 века, да и тот факт, что незадолго до смерти он стал первым лауреатом только-только учрежденной Пушкинской премии, говорит о многом. И все-таки книга «Долина» во многом оказалась для меня открытием, разрушившим стереотипы прежнего восприятия этого большого поэта.
Еще при жизни за Владимиром Соколовым прочно закрепилась слава мастера поэтического пейзажа. Подчеркнуто придерживаясь пришедших еще из 19 века традиций классического стихосложения, подчеркнуто сторонясь любой риторики, патетики и, упаси боже, ура-патриотизма, он всю жизнь стремился уйти в свой внутренний мир - углублялся в леса, в московские дворы и переулки, можно сказать, жил снегопадом, деревьями, вечерними окнами, паровозными гудками… Эти образы пронизывают всю соколовскую поэзию на протяжении полувека. Так вышло, что она очень хорошо уложилась в формат «тихой лирики», куда поэт и был вписан литературными критиками на долгие годы. В какой-то степени это было удобно - с одной стороны, советские идеологи не требовали от представителей этого направления сочинения ярко выраженных гражданских стихов, а с другой - не опасались каких-то диссидентских «демаршей» с их стороны. Видимо, такое положение устраивало и самого поэта - вряд ли сын репрессированного военного инженера Н. С. Соколова и племянник писателя М. Я. Козырева, погубленного в застенках НКВД, стал бы с воодушевлением поддерживать социалистический строй. А с другой стороны, Владимир Соколов всю жизнь настолько был поглощен поэзией и настолько преданно ей служил, что почти не испытывал мотивации к иным сферам человеческой деятельности, будь то противостояние советской системе или элементарное решение собственных бытовых проблем…
Лучшие пейзажные зарисовки Владимира Соколова и впрямь являются жемчужинами нашей поэзии. Наряду с прекрасным чувством слова и знанием языка, которые, скорее всего, передались ему от матери, Антонины Яковлевны, отличительной чертой соколовской лирики является какая-то особенная зоркость, способность увидеть значительное в обыденном, увлекательное в привычном - и несколькими отточенными штрихами обрисовать явление. Я бы сказал, что в своих пейзажных стихах Соколов куда больше график, чем живописец, а этот жанр всегда требовал от своих приверженцев строгости и лаконизма:
О двориков московских синяя,
Таинственная глубина!
В изломах крыш, в их смутных линиях
Доверчивость и тишина.
Когда ж дверьми мальчишки хлопают,
Хохочут, торопясь к звонку,
И валенками глухо топают
По заметенному снежку,
Когда с бидонами молочницы
Грохочут от двора к двору
И пересчитывают трешницы, -
Где эта тайна поутру?
Но лишь сгустится сумрак ласковый,
Двор вновь живет, седым-седой, -
Карнизами, ветвями, красками.
Порогами, самим собой…
В чем секрет этого стихотворения, в котором, на первый взгляд, всё так просто, открыто и недвусмысленно? Поделюсь одним своим детским воспоминанием, которое не раз вставало у меня перед глазами при прочтении книги. В те годы, когда Владимир Соколов писал стихи, мой папа делал фотоснимки и самостоятельно печатал фотографии. До эпохи «Кодака», пришедшей к нам в начале 90-х, сей ритуал совершался в домашних условиях, и тот, кто хоть раз при этом присутствовал, надеюсь, меня поймет. Погасив в доме весь свет, дождавшись разрешения и тихонько нырнув за занавешенную плотной тканью дверь ванной комнаты, я попадал в удивительное царство, где горела красная лампа, тихо журчала вода, и настоящий волшебник - мой папа - колдовал над фотоувеличителем. Выбрав нужный кадр на пленке, положив под зажимы очередной лист фотобумаги, он открывал светофильтр и делал руками магические пассы, затеняя и высветляя отдельные фрагменты и шепотом отсчитывая секунды: «двадцать-два, двадцать-три, двадцать-четыре…» Но главное чудо происходило тогда, когда абсолютно пустой, но уже засвеченный лист помещался в ванночку с проявителем - спустя полминуты он начинал темнеть, и постепенно, очень медленно, на бумаге проступало изображение - люди, дома, деревья… Технология печати предусматривала еще несколько операций, таких как закрепление изображения, промывка и сушка фотографий, но именно проявка казалась мне самым интересным этапом. Так вот, полузабытое детское ощущение вернулось, когда я начал читать стихи Владимира Соколова. Как правило, они немногословны, и недосказано в них больше, чем произнесено. Таким образом, читателю предоставляется возможность мысленно дорисовать набросок - и испытать ощущение удивительной сопричастности к поэтическому замыслу. Мне кажется, есть в этом особая авторская щедрость - ведь это все равно что доверить своему читателю покачивать ванночку с проявителем, даже зная, что он может нечаянно передержать снимок и тем самым загубить его, в то время как проще и надежнее сделать всё самому, без неопытных помощников. Однако Владимир Соколов (также как и мой отец) всегда проявлял великодушие в этом вопросе, что выгодно отличает его от многих других поэтов и того, и нынешнего времени, и вызывает особое доверие и расположение к его стихам.
Пейзаж с дорогой
Интеллигентной милой недотрогой
Сидела б дома возле мамы строгой,
Задумав свой лесной пейзаж с дорогой.
Он целый год туманился во мне.
И в тишине. И в шуме. И во сне.
Я рассказал - ты тут как тут.
С треногой.
Знай, черный ворон каркает в лесу.
Не «никогда», а «навсегда» вопит он.
Поскольку плохо, видимо, воспитан.
Сосну заденет, мглой веков пропитан,
Сосна роняет иглы и росу.
Огромный бор. Он нынче свеж и темен.
Поскольку ливень тоже был огромен,
Как ворон древен и как голубь чист.
А ты, мое любимое созданье,
Уже бежишь, не приходя в сознанье,
Когда к тебе осина тянет лист.
Стой, у рябины - ягоды в горсти.
Возьми. Знакомых дома угости.
Черт надоумил взять тебя с собой.
Да. Я влюблен в свою же ученицу.
И даже - хоть сейчас готов жениться...
Какой, однако, все же разнобой.
Столбы лучей сияют меж стволами.
Взлетает ворон, каркая над нами
Уже по-иностранному почти.
На «невермор» от злости переходит.
От черных крыл вершины так и ходят.
А ты дрожишь. Тебя волненье сводит.
Я понимаю, бог тебя прости.
Ты говоришь: а где пейзаж с дорогой?
Вот это все и есть пейзаж с дорогой.
А впрочем, там, за выселкой убогой,
Есть электричка... Клумбы. И пути.
Я повторяю: вот пейзаж с дорогой.
Гуляй. Но красок масляных не трогай.
Шныряет черный ворон над треногой
В художническом пристальном лесу.
Он чует запах, душами пропитан.
Не «никогда», а «навсегда» вопит он.
Качнет сосной, поскольку так воспитан,
Сосна уронит иглы и росу.
Еще ты будешь счастлива, я знаю.
Смотри, как тянет просека лесная.
Ее считать дорогою - не след.
Вернусь сюда один. На склон пологий.
Под шум вершин. Я не собьюсь с дороги.
Я не скажу тебе, что весь секрет
В том, что дороги не было и нет.
Она пройдет сквозь строй стволов - в итоге.
Просветом. Птицей... Мало ли примет?
1969
Другу
Слушай, Толя*, прочти мне скорее стихи
О твоем возвращенье в родительский дом.
У меня, как я слышал, цветут лопухи
Там, где рос я, не зная, что будет потом.
В мокрых ветлах грачи ошалело орут,
И гремит соловей у высоких запруд.
Прочитай же скорее, прочти мне стихи
О возврате твоем под родительский кров.
У меня в Лихославле поют петухи
И вздымаются нежные очи коров.
Я вернусь, я приду, я подкину сенца,
Я под осень за хлеб выпью ковш до конца,
За платок до бровей, за процветшую высь,
За твою, соловей, сумасшедшую жизнь.
поэт Анатолий Передреев - А.М.
Ночной дождь
Все снаружи в тепле,
Только в доме прохладно…
Ты спишь,
Обеспечив сквозняк.
В занавесках колеблется тишь,
Но идет, нарастая,
Шум ветра,
И, миг погодя,
Задевает подушки
Насыщенный запах дождя.
Сколько разных названий
В уме возникает моем!
Крыша. Клумба. Деревья.
Трава. Паровоз. Чернозем.
Все, что вдуло в окно,
Весь огромный, как туча, пейзаж
Моросит и вздыхает,
И молится на карандаш.
Мороси, мороси.
Хоть всю ночь мороси,
Отпоешься -
Хоть молчком отпоешься,
Глядишь, и в живых остаешься,
Из колечек, подковок,
Крючков
Алфавита родного,
Смотришь, дождик и сложит
Свое моросящее слово
И к утру на дыханье,
На нежном одном морошенье
Паровозы внесет
Вместе с насыпью
В стихотворенье.
Все, что вдуло в окно,
Моросит и вздыхает…
Ты спишь,
Обеспечив сквозняк.
Тишина от заборов до крыш.
Лишь часы моросят,
Да кузнечики,
Да иногда
По невидимым рельсам
Невидимые поезда.
Ее письмо
Так ново все, что поневоле
Не разберу, с чего начать.
(Как у меня мальчишки в школе,
Когда выходят отвечать.)
С того ль, что все вполне обычно
И чем-то необычно тут;
Что все смешно и непривычно
Меня по отчеству зовут;
Что на столе тетради кипой,
И в наши двери вечерком
От сада пахнет желтой липой
И тонко тянет табаком.
…А после пятого урока,
Когда совсем уже темно,
За синевой вечерних окон
Блестит сырое полотно.
Там в сумрак насыпь убегает,
Там вдаль уносятся гудки,
И сильный ветер раздувает
Чуть видных стрелок угольки.
И я одна иду обдумать
Свои дела, свой день - туда,
Где в клубах пара, в море шума
Спешат на Волгу поезда.
Они проходят шквал за шквалом,
И все в твои, твои края,
И мне навстречу даль по шпалам
Идет огромная, своя.
Ты, может, там письмо мне пишешь.
Я жду. Пиши. Хоть в сто листов.
…Уже привозят снег на крышах
Вагоны дальних поездов.
Муравей
Извилист путь и долог.
Легко ли муравью
Сквозь тысячу иголок
Тащить одну свою?
А он, упрямец, тащит
Ее тропой рябой
И, видимо, таращит
Глаза перед собой.
И думает, уставший
Под ношею своей,
Как скажет самый старший,
Мудрейший муравей:
«Тащил, собой рискуя,
А вот, поди ж ты, смог.
Хорошую какую
Иголку приволок».
1960
***
Нужно плотно прижаться лицом к стеклу,
От вагонного света рукой отстраниться,
Чтоб увидеть, как в ночь, не успев появиться,
Исчезает вокзал с фонарем на углу.
Нужно плотно прижаться лицом к стеклу,
Чтоб увидеть в окне не понурые спины
Задремавших людей, не узлы, не корзины,
А дома и деревья, кустарник и мглу.
Нужно плотно прижаться к стеклу лицом,
Сжав дыханье в груди,
чтоб глазам не мешало,
Чтоб волненье твое
на стекло не дышало,
Чтоб увидеть в окне
То, что есть за окном.
© Владимир Соколов
продолжение
Стихи читаю Соколова -
Не часто, редко, иногда.
Там незаносчивое слово,
В котором тайная беда.
И хочется, как чару к чаре,
К его плечу подать плечо -
И от родства, и от печали,
Бог знает от чего еще!..
Давид Самойлов
Владимир Соколов. Долина. Стихотворения и поэмы. М., Современник, 1981
Книги Владимира Соколова вы вряд ли найдете в магазинах. После нескольких бесплодных попыток я отправился в букинистический, но и там Соколова не оказалось - пришлось оставить заявку и ждать. Наконец, мое терпение было вознаграждено: мне достался довольно толстый сборник под названием «Долина», 1981 года. Это одна из двадцати с лишним прижизненных книг поэта.
Еще с детства я знал имя Владимира Соколова. В 70-80-х годах он был хорошо известен и даже одно время считался лидером «тихих лириков». Однажды мне довелось увидеть его на коллективном поэтическом вечере в Политехническом музее. Это было году в 85-м. Запомнился очень пожилой, как мне тогда показалось, больной человек, тяжело опиравшийся на большую резную палку (только теперь из воспоминаний людей, окружавших поэта, я узнал, что с этой тростью Соколов не расставался много лет - она была неотъемлемым атрибутом его облика). Увы, стихи, прочитанные тогда со сцены, хотя и понравились, но следа в моей памяти не оставили. Сейчас я понимаю, что это было вполне закономерно: поэзия Соколова - не для семнадцатилетних, оценить ее по достоинству можно только в достаточно зрелом возрасте.
Много воды утекло с тех пор, но, несмотря на возникавшее время от времени желание, мне никак не удавалось изучить творчество Владимира Соколова как следует. За 11 лет, прошедших со дня смерти, его известность, к большому сожалению, сошла на нет, несмотря на все усилия сестры поэта Марины Соколовой и его последней жены Марианны Роговской-Соколовой. Вроде бы, в прошлом году удалось издать сборник избранных стихотворений, но даже в Интернете почти нет упоминаний об этой книге. Тем не менее, знатоки поэзии до сих пор хорошо помнят стихи Владимира Соколова. Его имя входит во все поэтические антологии конца 20 века, да и тот факт, что незадолго до смерти он стал первым лауреатом только-только учрежденной Пушкинской премии, говорит о многом. И все-таки книга «Долина» во многом оказалась для меня открытием, разрушившим стереотипы прежнего восприятия этого большого поэта.
Еще при жизни за Владимиром Соколовым прочно закрепилась слава мастера поэтического пейзажа. Подчеркнуто придерживаясь пришедших еще из 19 века традиций классического стихосложения, подчеркнуто сторонясь любой риторики, патетики и, упаси боже, ура-патриотизма, он всю жизнь стремился уйти в свой внутренний мир - углублялся в леса, в московские дворы и переулки, можно сказать, жил снегопадом, деревьями, вечерними окнами, паровозными гудками… Эти образы пронизывают всю соколовскую поэзию на протяжении полувека. Так вышло, что она очень хорошо уложилась в формат «тихой лирики», куда поэт и был вписан литературными критиками на долгие годы. В какой-то степени это было удобно - с одной стороны, советские идеологи не требовали от представителей этого направления сочинения ярко выраженных гражданских стихов, а с другой - не опасались каких-то диссидентских «демаршей» с их стороны. Видимо, такое положение устраивало и самого поэта - вряд ли сын репрессированного военного инженера Н. С. Соколова и племянник писателя М. Я. Козырева, погубленного в застенках НКВД, стал бы с воодушевлением поддерживать социалистический строй. А с другой стороны, Владимир Соколов всю жизнь настолько был поглощен поэзией и настолько преданно ей служил, что почти не испытывал мотивации к иным сферам человеческой деятельности, будь то противостояние советской системе или элементарное решение собственных бытовых проблем…
Лучшие пейзажные зарисовки Владимира Соколова и впрямь являются жемчужинами нашей поэзии. Наряду с прекрасным чувством слова и знанием языка, которые, скорее всего, передались ему от матери, Антонины Яковлевны, отличительной чертой соколовской лирики является какая-то особенная зоркость, способность увидеть значительное в обыденном, увлекательное в привычном - и несколькими отточенными штрихами обрисовать явление. Я бы сказал, что в своих пейзажных стихах Соколов куда больше график, чем живописец, а этот жанр всегда требовал от своих приверженцев строгости и лаконизма:
О двориков московских синяя,
Таинственная глубина!
В изломах крыш, в их смутных линиях
Доверчивость и тишина.
Когда ж дверьми мальчишки хлопают,
Хохочут, торопясь к звонку,
И валенками глухо топают
По заметенному снежку,
Когда с бидонами молочницы
Грохочут от двора к двору
И пересчитывают трешницы, -
Где эта тайна поутру?
Но лишь сгустится сумрак ласковый,
Двор вновь живет, седым-седой, -
Карнизами, ветвями, красками.
Порогами, самим собой…
В чем секрет этого стихотворения, в котором, на первый взгляд, всё так просто, открыто и недвусмысленно? Поделюсь одним своим детским воспоминанием, которое не раз вставало у меня перед глазами при прочтении книги. В те годы, когда Владимир Соколов писал стихи, мой папа делал фотоснимки и самостоятельно печатал фотографии. До эпохи «Кодака», пришедшей к нам в начале 90-х, сей ритуал совершался в домашних условиях, и тот, кто хоть раз при этом присутствовал, надеюсь, меня поймет. Погасив в доме весь свет, дождавшись разрешения и тихонько нырнув за занавешенную плотной тканью дверь ванной комнаты, я попадал в удивительное царство, где горела красная лампа, тихо журчала вода, и настоящий волшебник - мой папа - колдовал над фотоувеличителем. Выбрав нужный кадр на пленке, положив под зажимы очередной лист фотобумаги, он открывал светофильтр и делал руками магические пассы, затеняя и высветляя отдельные фрагменты и шепотом отсчитывая секунды: «двадцать-два, двадцать-три, двадцать-четыре…» Но главное чудо происходило тогда, когда абсолютно пустой, но уже засвеченный лист помещался в ванночку с проявителем - спустя полминуты он начинал темнеть, и постепенно, очень медленно, на бумаге проступало изображение - люди, дома, деревья… Технология печати предусматривала еще несколько операций, таких как закрепление изображения, промывка и сушка фотографий, но именно проявка казалась мне самым интересным этапом. Так вот, полузабытое детское ощущение вернулось, когда я начал читать стихи Владимира Соколова. Как правило, они немногословны, и недосказано в них больше, чем произнесено. Таким образом, читателю предоставляется возможность мысленно дорисовать набросок - и испытать ощущение удивительной сопричастности к поэтическому замыслу. Мне кажется, есть в этом особая авторская щедрость - ведь это все равно что доверить своему читателю покачивать ванночку с проявителем, даже зная, что он может нечаянно передержать снимок и тем самым загубить его, в то время как проще и надежнее сделать всё самому, без неопытных помощников. Однако Владимир Соколов (также как и мой отец) всегда проявлял великодушие в этом вопросе, что выгодно отличает его от многих других поэтов и того, и нынешнего времени, и вызывает особое доверие и расположение к его стихам.
Пейзаж с дорогой
Интеллигентной милой недотрогой
Сидела б дома возле мамы строгой,
Задумав свой лесной пейзаж с дорогой.
Он целый год туманился во мне.
И в тишине. И в шуме. И во сне.
Я рассказал - ты тут как тут.
С треногой.
Знай, черный ворон каркает в лесу.
Не «никогда», а «навсегда» вопит он.
Поскольку плохо, видимо, воспитан.
Сосну заденет, мглой веков пропитан,
Сосна роняет иглы и росу.
Огромный бор. Он нынче свеж и темен.
Поскольку ливень тоже был огромен,
Как ворон древен и как голубь чист.
А ты, мое любимое созданье,
Уже бежишь, не приходя в сознанье,
Когда к тебе осина тянет лист.
Стой, у рябины - ягоды в горсти.
Возьми. Знакомых дома угости.
Черт надоумил взять тебя с собой.
Да. Я влюблен в свою же ученицу.
И даже - хоть сейчас готов жениться...
Какой, однако, все же разнобой.
Столбы лучей сияют меж стволами.
Взлетает ворон, каркая над нами
Уже по-иностранному почти.
На «невермор» от злости переходит.
От черных крыл вершины так и ходят.
А ты дрожишь. Тебя волненье сводит.
Я понимаю, бог тебя прости.
Ты говоришь: а где пейзаж с дорогой?
Вот это все и есть пейзаж с дорогой.
А впрочем, там, за выселкой убогой,
Есть электричка... Клумбы. И пути.
Я повторяю: вот пейзаж с дорогой.
Гуляй. Но красок масляных не трогай.
Шныряет черный ворон над треногой
В художническом пристальном лесу.
Он чует запах, душами пропитан.
Не «никогда», а «навсегда» вопит он.
Качнет сосной, поскольку так воспитан,
Сосна уронит иглы и росу.
Еще ты будешь счастлива, я знаю.
Смотри, как тянет просека лесная.
Ее считать дорогою - не след.
Вернусь сюда один. На склон пологий.
Под шум вершин. Я не собьюсь с дороги.
Я не скажу тебе, что весь секрет
В том, что дороги не было и нет.
Она пройдет сквозь строй стволов - в итоге.
Просветом. Птицей... Мало ли примет?
1969
Другу
Слушай, Толя*, прочти мне скорее стихи
О твоем возвращенье в родительский дом.
У меня, как я слышал, цветут лопухи
Там, где рос я, не зная, что будет потом.
В мокрых ветлах грачи ошалело орут,
И гремит соловей у высоких запруд.
Прочитай же скорее, прочти мне стихи
О возврате твоем под родительский кров.
У меня в Лихославле поют петухи
И вздымаются нежные очи коров.
Я вернусь, я приду, я подкину сенца,
Я под осень за хлеб выпью ковш до конца,
За платок до бровей, за процветшую высь,
За твою, соловей, сумасшедшую жизнь.
поэт Анатолий Передреев - А.М.
Ночной дождь
Все снаружи в тепле,
Только в доме прохладно…
Ты спишь,
Обеспечив сквозняк.
В занавесках колеблется тишь,
Но идет, нарастая,
Шум ветра,
И, миг погодя,
Задевает подушки
Насыщенный запах дождя.
Сколько разных названий
В уме возникает моем!
Крыша. Клумба. Деревья.
Трава. Паровоз. Чернозем.
Все, что вдуло в окно,
Весь огромный, как туча, пейзаж
Моросит и вздыхает,
И молится на карандаш.
Мороси, мороси.
Хоть всю ночь мороси,
Отпоешься -
Хоть молчком отпоешься,
Глядишь, и в живых остаешься,
Из колечек, подковок,
Крючков
Алфавита родного,
Смотришь, дождик и сложит
Свое моросящее слово
И к утру на дыханье,
На нежном одном морошенье
Паровозы внесет
Вместе с насыпью
В стихотворенье.
Все, что вдуло в окно,
Моросит и вздыхает…
Ты спишь,
Обеспечив сквозняк.
Тишина от заборов до крыш.
Лишь часы моросят,
Да кузнечики,
Да иногда
По невидимым рельсам
Невидимые поезда.
Ее письмо
Так ново все, что поневоле
Не разберу, с чего начать.
(Как у меня мальчишки в школе,
Когда выходят отвечать.)
С того ль, что все вполне обычно
И чем-то необычно тут;
Что все смешно и непривычно
Меня по отчеству зовут;
Что на столе тетради кипой,
И в наши двери вечерком
От сада пахнет желтой липой
И тонко тянет табаком.
…А после пятого урока,
Когда совсем уже темно,
За синевой вечерних окон
Блестит сырое полотно.
Там в сумрак насыпь убегает,
Там вдаль уносятся гудки,
И сильный ветер раздувает
Чуть видных стрелок угольки.
И я одна иду обдумать
Свои дела, свой день - туда,
Где в клубах пара, в море шума
Спешат на Волгу поезда.
Они проходят шквал за шквалом,
И все в твои, твои края,
И мне навстречу даль по шпалам
Идет огромная, своя.
Ты, может, там письмо мне пишешь.
Я жду. Пиши. Хоть в сто листов.
…Уже привозят снег на крышах
Вагоны дальних поездов.
Муравей
Извилист путь и долог.
Легко ли муравью
Сквозь тысячу иголок
Тащить одну свою?
А он, упрямец, тащит
Ее тропой рябой
И, видимо, таращит
Глаза перед собой.
И думает, уставший
Под ношею своей,
Как скажет самый старший,
Мудрейший муравей:
«Тащил, собой рискуя,
А вот, поди ж ты, смог.
Хорошую какую
Иголку приволок».
1960
***
Нужно плотно прижаться лицом к стеклу,
От вагонного света рукой отстраниться,
Чтоб увидеть, как в ночь, не успев появиться,
Исчезает вокзал с фонарем на углу.
Нужно плотно прижаться лицом к стеклу,
Чтоб увидеть в окне не понурые спины
Задремавших людей, не узлы, не корзины,
А дома и деревья, кустарник и мглу.
Нужно плотно прижаться к стеклу лицом,
Сжав дыханье в груди,
чтоб глазам не мешало,
Чтоб волненье твое
на стекло не дышало,
Чтоб увидеть в окне
То, что есть за окном.
© Владимир Соколов
продолжение