Волна за волной - продолжение
Начало тут: https://agape-maat.livejournal.com/274105.html
Брынчала гитара, смеялись и перекрикивались голоса, трещал костер, шумели сосны и рокотало море - такие привычные и родные звуки убаюкивали и успокаивали. Она присела у костра, взяла чаю. И тут Славик начал играть ее любимую песню - Пикника, все вдруг притихли, начали подпевать, и она тоже - тихонько так
у шамана три руки... ого-го
мир вокруг как тронный зал а-аа
на ладонях золотых о-го-гооо
разгорается свеча а-ага
мантрами железными... огооо
как простыми лезвиями
как простыми лезвиями
выправляют мир...
Она подпевала, песня завораживала и уносила в небо искрами костра, закручивала вихрем и давала то чувство полета и единения, которым так сладко и полно был пронизан тот полуденный сон и о котором она всегда так тосковала, сама не понимая этого. И внутри теперь зашевелилась робкая и трепетная надежда - а вдруг и тут так тоже бывает, а вдруг как-то можно выстроить жизнь так, чтобы окружить себя этим таким естественным и сладким дурманом, без которого она день ото дня только черствеет и чахнет...
А потом Славик сыграл Калугина...
радость моя… вот и все
боли больше не будет
золотом вспыхнули горы...
плачь...
слышишь небо зовет нас, - так плачь
с гулом рушатся времени своды
от свободы неистовой плачь
бесконечной и страшной свободы...
По коже табунами бежали мурашки и что-то внутри больно и ярко ворочалось и наворачивались слезы - так глубоко и пронзительно, так невыносимо...
А потом уже по дороге к палатке услышала она тихий разговор Сабира с Семенычем (колоритным местным вечнопьяным йогом, от которого весной ушла ранее и не сильно-то любимая жена, и чью утрату он неожиданно даже для самого себя теперь изо дня в день старательно заливал зеленым змием, перемежая это хитро-узелковыми асанами и изречениями высшей мудрости):
- Ты куда девку-то водил?
- К Летящему, а что?
- А ты видел что она с собой принесла? Дух, конечно, светлый, но все же... Висит теперь плотно в ее ауре, думаешь справится?
Ответа она не услышала, как шла, так и застыла, затаив дыхание... а сердце предательски бухнуло пару раз и ухнуло трепетать куда-то в пятки. Ноги же подло подкашивались...
Дух... что за дух? И что он теперь с ней? Съест что-ли...
Было жутко и очень-очень, бесконечно одиноко и беззащитно, счас бы обратно туда к костру, или к Сабиру - он древний и мудрый, прижаться к нему, как когда-то в далеком безоблачном детстве к дедушке и ничего не бояться... Но нельзя... почему-то нельзя...
И уже упаковываясь в спальник и пугаясь каждого шороха, проскочила мысль, тихая и простая, как привычное узнавание: "Дух... дух... Маакс??"
А утро было теплым, светлым и радостным. Будто и не было вчерашнего ужаса, вчерашней бури чувств, того смятения и бессильного страха - от них остались только слабенькие полузабытые около-похмельные искорки, быстро и надежно тающие в этом солнечном утре. И снилось что-то бесконечно ласковое и доброе.
Пока она сладко потягивалась и раздумывала не поспать ли еще, вскарабкавшееся на вершину горы солнце решило все - оно так резко и сильно припекло на палатку, что та за считанные секунды превратилась в баню-душегубку, из которой можно было только спасаться бегством. Прихватив зубную щетку, она вынырнула из пасти уже ставшего родным тряпочного дома-ложа и тут же озябла под прохладным ветром. Вот уж незадача в этой жизни - то жар то холод, и нигде середины не сыщешь, ни в чем...
Море все так же штормило, рыже-грязные остервенелые волны все не могли никак успокоиться и гневно нападали на бесстрастный ни в чем не повинный берег, но это все только вот тут у самой кромочки, в самом начале морской безбрежности, а всего десяток-другой метров вглубь - там лишь легонько колыхались лазурно-синие волны, с легкими белыми барашками, ничего не знающие в своем безоблачном существовании о той буре и той войне, что разыгралась на грани миров и стихий... И хотелось взлететь с этой скалы и нырнуть туда в эту тишь, в этот глубинный покой и раствориться там, став русалкой или дельфином, или на худой конец простой прозрачной безмозглой медузой, и пусть ее выбросит через день в эту пену, в эту бурю, но тогда она уже станет просто морем, соленой водой, сплошной слезой, не знающей боли и никогда не узнающей смерти...
В лагере было непривычно пусто. В дальней палатке посапывал Мишка (и как его не припекало?), у обрыва дрых йог, полуприкрывшись ковриком-пледом, и ничего ему не страшно - ни холод, ни стометровый обрыв... Совершив всяко утренний список обязательных процедур, она достала плед и книжку, но та почему-то не шла. И вертелись в голове вчерашние песни у костра и сон у дольмена, сегодняшний же утренний все надежнее таял и исчезал под наплывом дня и вчерашних более сильных переживаний, царапающихся на душе острыми коготками.
Ребята появились через полчаса - оказывается, они ездили в город за едой. Рык грозного древнего Дефендера, как обычно, слышно было издалека и это был единственный транспорт, кроме пеших двух, способный сюда пробраться.
Сразу стало шумно, ярко, людно и по-домашнему защищенно. Куда-то рассеялась зияющая бездна пугающей одинокой пустоты и все стало просто и по плечу, как в детстве, когда в жуткую ночную спальню, полную неизвестности и страшных чудищ, заходит мама и все рассеивается и становится родным, таким тепло-обычным и знакомым.
Привезли в том числе и Юлькины любимые арбузы, один был сразу разделан и благополучно приговорен всей толпой, разползшейся потом по тенькам отлеживать раздавшееся пузо, да по кустам утилизировать излишки переработки священного продукта.
А потом она набралась смелости и пошла к Семенычу выяснять про каких таких духов он вчера вещал, но, как оказалось, с похмельного просонья тот ничего не помнил, был грустен и ворчлив. Сабир же, попавшийся следом под горячую руку и вовсе играл в молчанку и непонималки.
Дух? Не знаю какой дух, тебе что-то послышалось.
Он нагло лгал, и это было так явно видно, что она лишь секунду смерив его укоризненным взглядом, молча кивнула и пошла обратно к ребятам, как Сабир окликнул ее:
Эй, мы сегодня к вечеру на разведку к Кромлеху, ты с нами?
Да! - радостно вырвалось у нее. Сейчас любая даже самая безумная затея (в жару да в гору да к комарам…) была намного лучше бездумного и тоскливого сидения в лагере. Ибо вот оно издевательство чистой (ой ли?) воды - море под носом, а не тронь и даже не подойди… Да и возможность отвлечься от всех этих мыслей-чувств так пленивших ее душу не могла не радовать.
Выходим в пять, будь готова.
Да я хоть счас…
Часы тянулись долго. Она успела все-таки дочитать книгу и от этого тоже стало как-то жаль. Словно что-то безвозвратно закончилось в ее жизни, что-то умерло и вернуться туда уже невозможно, как ни старайся. Послонялась немного, собрала наконец кое-какие вещи, фотоаппарат, да перекус в небольшой рюкзак и ждала их там, у столика.
Сабир да Руслан (ура, он с нами!) даже чуть припоздали, а еще с ними был йог. Неожиданно. Семеныч смерил ее пронзительным, хоть при этом все же вечно-туманным взглядом, но ничего не сказал. Она все хотела по второму кругу прицепиться да порасспрашивать о каком таком духе он там вещал вчера, но… только открывала рот - и, как заколдованная, не могла произнести ни звука. Ну что за чертова нерешительность? Ну какого фига она вот такая… Одному небу ведомо. Мало того, никогда не поймешь в какой момент на что ее переклинит - то наглое и беззаботное и все по плечу, то вдруг умолкнуть диким зверем и всего шарахаться…
Сначала они шли тем же буреломом, что и вчера, но потом подъем на гору был оставлен в стороне, что очень жаль, так как запечатлеть восхитительные виды очень и очень хотелось. На чем она оставила себе зарок вернуться туда в какой-нибудь следующий день. Вместо горы они свернули в овраг, перешли изрядно подсохшую горную реку (хоть попрыгать по камням все же пришлось хорошенько), а потом внезапно вышли в заброшенный, но вполне плодоносящий яблочный сад (ну вот откуда он в этой глуши??), правда, яблоки на пробу оказались кислые и незрелые, а вот несколько найденных меж ними груш - вполне достойны поедания, а еще ежевика, родная, как же она хороша.
Впрочем, всякая зеленина хоть и еда, но достаточно бестолковая, поэтому припасенные бутерброды были счастливо заточены всей толпой, приютившейся прямо на траве в тени раскидистой старинной яблони, и ребята даже всячески благодарили Юлю за такой верный и продуманный шаг. А она только стеснялась, краснелась ну и радовалась еще очень. Приятно, как ни крути.
А потом снова дорога, точнее опять совершенно незаметная ниточка-тропа среди чащи, и такой резкий подъем в гору, что идти, или точнее лезть и продираться, можно только хватаясь за деревья. Все время казалось, что через два метра она прямо тут повиснет на ближайшей ветке и умрет от бессилия, еще и темнело, зараза, как вот те на - внезапно резкий подъем закончился, они взгромоздились на плато, где…
Тонкие-тонкие звуки флейты, так красиво вплетенные в шум ветра и листвы, в щебетание птиц и кивок Сабира - нам туда. Юле было безумно любопытно, что же там, кто же там?
Любопытство было вознаграждено сполна. Пройдя еще пару сотен метров по уже такому привычному, но хоть наконец ровному бурелому, да испив и набрав про запас вкуснейшей водицы в горном роднике, они вдруг вышли на ту самую поляну, откуда доносились звуки флейты. Только теперь они еще были дополнены гомоном людей.
Ого, - невольно вырвалось у нее - человек пятнадцать, ряженых в старинные народные костюмы, молодцы да девицы, сидели вокруг костра, увенчанные кто венками из полевых цветов, а кто шляпами с перьями, перешептывались, да слушали ту самую флейту, на которой играл колоритный бородатый дяденька. Ей аж стало неловко в этом всем - таком красивом, но чужом и диком действе, где она чувствовала себя нелепой и чуждой, как соринка в глазу. Но ребята заметили гостей и тут же радостно пригласили к ним. Вокруг костра были выложены букетики полевых (лесных?) цветов, фрукты и вот странность - свечи. Еще один длинноволосый парень иногда подкидывал дрова, а второй, тихонько что-то приговаривая себе в бороду, периодически поливал огонь чем-то из бутылки, такой неожиданно обычной и пластиковой.
А вот стоунхенджа никакого ею замечено не было. Сгущались сумерки, и все, что осталось за гранью освещенного костром круга уже было почти не разглядеть.
Праздник какой-то? - шепнула она на ухо Сабиру, чтобы не перебивать творившееся вокруг чудо.
Ага - улыбнулся тот. Так хотелось порасспрашивать еще, но она стала мешать. Лучше потом. А пока наслаждаться действом вперемешку со странным чувством неуместности собственного присутствия здесь. Впрочем, последнее потихоньку таяло, растворяясь в музыке, теплоте этого дня, костра и людях. Они были очень красивые. Каждый по-своему, но какие-то… чистые и настоящие, что-ли.
А потом к флейте добавились варганы и голоса, которые так красиво перекликались. И ей вдруг тоже так сильно захотелось однажды научится так, но… увы, медведи не спрашивают прежде, чем топтаться по ушам, поэтому только слушать, вникать и радоваться. Через время пустили по кругу странный и бесконечно вкусный напиток, что-то слегка хмельное, теплое и медовое, с пряным запахом трав - такое по-домашнему теплое и родное. Алкоголь и Юля были абсолютно несовместимы, но это было что-то совершенно иное. Глоток, и словно само тепло огня заполняет изнутри каждую клеточку. Она улыбалась и мысленно подпевала этому магическому действу.
Совсем стемнело, и кто-то из девушек предложил водить хороводы. Она стали в круг и только теперь Юлька заметила камни - ровно по кругу, небольшие почти белые валуны сияли, подсвеченные трепетом огня в этой темной-темной ночи. Как она их сразу не заметила?
Девушка объясняла движения и мотив, те, кто уже знал этот танец, помогали и подсказывали оказавшимся здесь впервые, остальные же неловко стесняясь, старались повторять и так понемножку все перешли в танец, а еще минут через пять, завороженные плавностью движений и мелодичностью песни, совсем растанцевались и расслабились. Что-то было в этом магическое. Ритм-звук-мелодия, руки, которые тебя держат, соединенность с целым… Юлька закрыла глаза и… провалилась куда-то в пустоту. Звуки отдалились, песня стала воздухом, которым она дышала и небом, заполнившим все. Мерное покачивание, пульсация самой жизни, и руки, которые так крепко ее держат, словно они неразрывное целое.
Вдруг она почувствовала себя огромное волной, несущейся сквозь пространство и время. Точнее, она была только маленькой частью этой волны - их было много-много, держащихся за руки, накрепко связанных-сплетенных, идущих теми же путями, несущих ту же суть, звучащих одним аккордом, и… не видящих друг друга. Она пыталась посмотреть по сторонам - кто там с ней рядом, кто такой родной и близкий, но не могла даже повернуть голову. Она могла только видеть тех, кто впереди, бесконечно к ним тянуться и никогда не успевать, чувствовать себя неуклюжей и все время недостаточно хорошей, стремиться, тянуться и никогда не дотягиваться, ведь немудрено - они были следующая волна. Не лучше и не хуже, просто на шаг впереди. И их тоже было много, таких похожих и таких разных, а перед ними еще и еще - уходящие в бесконечность и также много бесконечно там сзади. Пульсация жизни, дыхание самого бытия в виде таких разных и таких одинаковых простых человечков. А еще они все были так похожи… до дрожи.
В какой-то момент ей удалось вырваться из этой изнанки бытия и увидеть как оно есть - просто и обычно - все, кто составляли одну волну теперь были разбросаны по миру, каждый из них жил своей жизнью, такой сложной и простой одновременно. Такие похожие, такие настоящие и несущие одну… миссию? Сложно было даже правильно определить это. Своей обыкновенной и банальной жизнью они все меняли мир в какое-то русло и… не пересекались друг с другом. Они просто не могли встретиться, словно прозрачные, проходили мимо и бесконечно тосковали по таким же родным и близким, но не могли встретиться. Одинокие, мчащиеся по жизни, как кометы в бесконечном холодном космосе, никто из них не знал, насколько их много, встречая только тех, кто впереди и кто потянет за собой и ведя тех, кто за ними, где-то глубинно чувствуя поддержку, но не имея никакой возможности в полной мере ее осознать и ощутить. Что за шутка безумного бога?
Бога не было. Был безграничный океан и пульсация жизни, которая сама и была Все, были все они - такие бесконечно разные и одновременно одинаковые и была музыка. Какая-то сумасшедшая и безгранично красивая симфония, которая складывалась из этой пульсации - непостижимо сложная, при этом абсолютно точная и захватывающе красивая. Создавалось впечатление, словно сам мир начался в тот момент, когда каким-то диковинным образом весь хаос, весь белый шум бытия вдруг обрел ритм и гармонию и начал звучать, пульсировать, расти и страстно стремиться к своей кульминации, увлекаемый жаждой, предчувствием кульминации и… любовью?
Предощущение сладости катарсиса пронизывало все и придавало всему движение и смысл и эта же сладость стучала кровью у нее в жилах, звала к жизни, к подвигам и она же поднимала волну за волной, вот только была ли достижима? Сама жажда была целью и движением и самой сутью и не было ничего больше, что можно было бы обрести. Это уже была жизнь во всей ее полноте, это уже была святость, даже на самом дне, это уже был танец и уже… счастье? Еще одна шутка совершенно обезумевшего господа - всю вечность стремиться к чему-то, чего-то заведомо нет, но в процессе получать наслаждение от стремления, которое превыше всего, что можно было бы обрести. Вот только ощущение чего-то грядущего создавало еще и непреодолимую тоску, только усиленную интуитивным знанием невозможности. Эта тоска была адской болью и она же экстазом. О Господи, что ты натворил?
Они танцевали, сплетенные накрепко, неслись сквозь пространство и время, создавая его и меняя, творя историю и растворяясь в ней…
Они танцевали… простая и тонкая песня лилась лесной поляной, ноги иногда наступали на ветки и шишки, легкие вдыхали терпкий запах костра. Она открыла глаза. Люди, движение, блики костра, и… спина Руслана прямо перед ней. Когда они успели разделиться на два круга? По чьей-то команде передний круг повернулся лицом к ним. Руслан улыбался той самой лукавой и сводящий с ума улыбкой. А она как никогда спокойно смотрела на него. Почему-то он впервые перестал быть для нее чем-то заоблачно далеким и божественно великим. Он был просто человек, живой и ранимый, а еще чертовски красивый и притягательный. И она больше не чувствовала себя мелкой нелепой букашкой рядом с ним. Она улыбалась ему в ответ, наверное, впервые - открыто и радостно, также лукаво отражая его хитринку в глазах.
Сигнал, шаг в сторону, другие глаза, такие же глубокие и живые, еще и еще и сама бездонность и яркость жизни светит сквозь них и это так красиво… Они обратно стали одним кругом. Следующий танец был чем-то вроде колыбельной, успокаивающий, тихий. Трепетал костер, бросая острые тени, но что-то неуловимо изменилось в этом мире. И только подняв голову к небу она поняла, что уже светает. Неужели ночь пролетела вот так? Удивительно…
Но мир и правда стал другим, не только от приближающегося рассвета. Что-то изменилось в ней самой - окончательно и бесповоротно.
Танец замедлился и утих, но никто не произносил ни слова. Казалось, все были зачарованы случившимся действом. Ребята переглянулись и дали знак следовать за ними. Снова по незаметным тропинкам через лес до опушки, и… еще одной лысой вершины.
Она ахнула - кажется, такой красоты она еще в жизни не видела. Облака были раскрашены во все самые немыслимые цвета - переливами розового, фиолетового, оранжевого над дымчатыми горами. Часть облаков только собиралась с гор и поднималась с них, также сияя. И сами горы… невероятное волшебство, от которого слезы наворачивались на глаза.
У самого старшего (и тут Юля вдруг поняла, что к стыду своему, до сих пор не знает их имена) нашелся термос с чаем. Они расселись на камнях, восторженно наблюдая за действом, передавая друг другу дымящийся источник тепла и радости - крышку термоса, полную чая. Ну… полу-полную. И вдруг Юля начала рассказывать все, что видела, несмотря на то, что ей и самой уже все это начинало казаться полуночным бредом. Ранее она бы точно решила, что за этот рассказ ее обязательно должны осмеять и смолчала бы, но теперь решила отдать право решения и реакции им самим. На удивление все слушали с неподдельным интересом, а потом бросились обсуждать что нечто подобное они и сами чувствовали когда-либо, но не настолько ярко и детализировано. Такие приятие несказанно и тепло удивило.
И только Руслан задумчиво молчал, изредка внимательно поглядывая на нее.
Вставало солнце. Огненно-рыжий диск, трепыхаясь и дрожа, словно преодолевая немыслимую тяжесть, выползал из-за горизонта. Красота завораживала. Танцевали облака, волнами-рядами расползшиеся по небу, гряды хребтов гор застыли в обманчиво неподвижности, но она знала, они также танцуют и где-то на горизонте танцевали волны моря, посылая игривые блики во все стороны мира. И также все люди мира танцевали сквозь пространство и время. Все они жили, были, дышали и каждым своим шагом, каждым взглядом и звуком меняли этот мир.
Все вместе.
Волна за волной.
Анушка
2012-2016 гг
Брынчала гитара, смеялись и перекрикивались голоса, трещал костер, шумели сосны и рокотало море - такие привычные и родные звуки убаюкивали и успокаивали. Она присела у костра, взяла чаю. И тут Славик начал играть ее любимую песню - Пикника, все вдруг притихли, начали подпевать, и она тоже - тихонько так
у шамана три руки... ого-го
мир вокруг как тронный зал а-аа
на ладонях золотых о-го-гооо
разгорается свеча а-ага
мантрами железными... огооо
как простыми лезвиями
как простыми лезвиями
выправляют мир...
Она подпевала, песня завораживала и уносила в небо искрами костра, закручивала вихрем и давала то чувство полета и единения, которым так сладко и полно был пронизан тот полуденный сон и о котором она всегда так тосковала, сама не понимая этого. И внутри теперь зашевелилась робкая и трепетная надежда - а вдруг и тут так тоже бывает, а вдруг как-то можно выстроить жизнь так, чтобы окружить себя этим таким естественным и сладким дурманом, без которого она день ото дня только черствеет и чахнет...
А потом Славик сыграл Калугина...
радость моя… вот и все
боли больше не будет
золотом вспыхнули горы...
плачь...
слышишь небо зовет нас, - так плачь
с гулом рушатся времени своды
от свободы неистовой плачь
бесконечной и страшной свободы...
По коже табунами бежали мурашки и что-то внутри больно и ярко ворочалось и наворачивались слезы - так глубоко и пронзительно, так невыносимо...
А потом уже по дороге к палатке услышала она тихий разговор Сабира с Семенычем (колоритным местным вечнопьяным йогом, от которого весной ушла ранее и не сильно-то любимая жена, и чью утрату он неожиданно даже для самого себя теперь изо дня в день старательно заливал зеленым змием, перемежая это хитро-узелковыми асанами и изречениями высшей мудрости):
- Ты куда девку-то водил?
- К Летящему, а что?
- А ты видел что она с собой принесла? Дух, конечно, светлый, но все же... Висит теперь плотно в ее ауре, думаешь справится?
Ответа она не услышала, как шла, так и застыла, затаив дыхание... а сердце предательски бухнуло пару раз и ухнуло трепетать куда-то в пятки. Ноги же подло подкашивались...
Дух... что за дух? И что он теперь с ней? Съест что-ли...
Было жутко и очень-очень, бесконечно одиноко и беззащитно, счас бы обратно туда к костру, или к Сабиру - он древний и мудрый, прижаться к нему, как когда-то в далеком безоблачном детстве к дедушке и ничего не бояться... Но нельзя... почему-то нельзя...
И уже упаковываясь в спальник и пугаясь каждого шороха, проскочила мысль, тихая и простая, как привычное узнавание: "Дух... дух... Маакс??"
А утро было теплым, светлым и радостным. Будто и не было вчерашнего ужаса, вчерашней бури чувств, того смятения и бессильного страха - от них остались только слабенькие полузабытые около-похмельные искорки, быстро и надежно тающие в этом солнечном утре. И снилось что-то бесконечно ласковое и доброе.
Пока она сладко потягивалась и раздумывала не поспать ли еще, вскарабкавшееся на вершину горы солнце решило все - оно так резко и сильно припекло на палатку, что та за считанные секунды превратилась в баню-душегубку, из которой можно было только спасаться бегством. Прихватив зубную щетку, она вынырнула из пасти уже ставшего родным тряпочного дома-ложа и тут же озябла под прохладным ветром. Вот уж незадача в этой жизни - то жар то холод, и нигде середины не сыщешь, ни в чем...
Море все так же штормило, рыже-грязные остервенелые волны все не могли никак успокоиться и гневно нападали на бесстрастный ни в чем не повинный берег, но это все только вот тут у самой кромочки, в самом начале морской безбрежности, а всего десяток-другой метров вглубь - там лишь легонько колыхались лазурно-синие волны, с легкими белыми барашками, ничего не знающие в своем безоблачном существовании о той буре и той войне, что разыгралась на грани миров и стихий... И хотелось взлететь с этой скалы и нырнуть туда в эту тишь, в этот глубинный покой и раствориться там, став русалкой или дельфином, или на худой конец простой прозрачной безмозглой медузой, и пусть ее выбросит через день в эту пену, в эту бурю, но тогда она уже станет просто морем, соленой водой, сплошной слезой, не знающей боли и никогда не узнающей смерти...
В лагере было непривычно пусто. В дальней палатке посапывал Мишка (и как его не припекало?), у обрыва дрых йог, полуприкрывшись ковриком-пледом, и ничего ему не страшно - ни холод, ни стометровый обрыв... Совершив всяко утренний список обязательных процедур, она достала плед и книжку, но та почему-то не шла. И вертелись в голове вчерашние песни у костра и сон у дольмена, сегодняшний же утренний все надежнее таял и исчезал под наплывом дня и вчерашних более сильных переживаний, царапающихся на душе острыми коготками.
Ребята появились через полчаса - оказывается, они ездили в город за едой. Рык грозного древнего Дефендера, как обычно, слышно было издалека и это был единственный транспорт, кроме пеших двух, способный сюда пробраться.
Сразу стало шумно, ярко, людно и по-домашнему защищенно. Куда-то рассеялась зияющая бездна пугающей одинокой пустоты и все стало просто и по плечу, как в детстве, когда в жуткую ночную спальню, полную неизвестности и страшных чудищ, заходит мама и все рассеивается и становится родным, таким тепло-обычным и знакомым.
Привезли в том числе и Юлькины любимые арбузы, один был сразу разделан и благополучно приговорен всей толпой, разползшейся потом по тенькам отлеживать раздавшееся пузо, да по кустам утилизировать излишки переработки священного продукта.
А потом она набралась смелости и пошла к Семенычу выяснять про каких таких духов он вчера вещал, но, как оказалось, с похмельного просонья тот ничего не помнил, был грустен и ворчлив. Сабир же, попавшийся следом под горячую руку и вовсе играл в молчанку и непонималки.
Дух? Не знаю какой дух, тебе что-то послышалось.
Он нагло лгал, и это было так явно видно, что она лишь секунду смерив его укоризненным взглядом, молча кивнула и пошла обратно к ребятам, как Сабир окликнул ее:
Эй, мы сегодня к вечеру на разведку к Кромлеху, ты с нами?
Да! - радостно вырвалось у нее. Сейчас любая даже самая безумная затея (в жару да в гору да к комарам…) была намного лучше бездумного и тоскливого сидения в лагере. Ибо вот оно издевательство чистой (ой ли?) воды - море под носом, а не тронь и даже не подойди… Да и возможность отвлечься от всех этих мыслей-чувств так пленивших ее душу не могла не радовать.
Выходим в пять, будь готова.
Да я хоть счас…
Часы тянулись долго. Она успела все-таки дочитать книгу и от этого тоже стало как-то жаль. Словно что-то безвозвратно закончилось в ее жизни, что-то умерло и вернуться туда уже невозможно, как ни старайся. Послонялась немного, собрала наконец кое-какие вещи, фотоаппарат, да перекус в небольшой рюкзак и ждала их там, у столика.
Сабир да Руслан (ура, он с нами!) даже чуть припоздали, а еще с ними был йог. Неожиданно. Семеныч смерил ее пронзительным, хоть при этом все же вечно-туманным взглядом, но ничего не сказал. Она все хотела по второму кругу прицепиться да порасспрашивать о каком таком духе он там вещал вчера, но… только открывала рот - и, как заколдованная, не могла произнести ни звука. Ну что за чертова нерешительность? Ну какого фига она вот такая… Одному небу ведомо. Мало того, никогда не поймешь в какой момент на что ее переклинит - то наглое и беззаботное и все по плечу, то вдруг умолкнуть диким зверем и всего шарахаться…
Сначала они шли тем же буреломом, что и вчера, но потом подъем на гору был оставлен в стороне, что очень жаль, так как запечатлеть восхитительные виды очень и очень хотелось. На чем она оставила себе зарок вернуться туда в какой-нибудь следующий день. Вместо горы они свернули в овраг, перешли изрядно подсохшую горную реку (хоть попрыгать по камням все же пришлось хорошенько), а потом внезапно вышли в заброшенный, но вполне плодоносящий яблочный сад (ну вот откуда он в этой глуши??), правда, яблоки на пробу оказались кислые и незрелые, а вот несколько найденных меж ними груш - вполне достойны поедания, а еще ежевика, родная, как же она хороша.
Впрочем, всякая зеленина хоть и еда, но достаточно бестолковая, поэтому припасенные бутерброды были счастливо заточены всей толпой, приютившейся прямо на траве в тени раскидистой старинной яблони, и ребята даже всячески благодарили Юлю за такой верный и продуманный шаг. А она только стеснялась, краснелась ну и радовалась еще очень. Приятно, как ни крути.
А потом снова дорога, точнее опять совершенно незаметная ниточка-тропа среди чащи, и такой резкий подъем в гору, что идти, или точнее лезть и продираться, можно только хватаясь за деревья. Все время казалось, что через два метра она прямо тут повиснет на ближайшей ветке и умрет от бессилия, еще и темнело, зараза, как вот те на - внезапно резкий подъем закончился, они взгромоздились на плато, где…
Тонкие-тонкие звуки флейты, так красиво вплетенные в шум ветра и листвы, в щебетание птиц и кивок Сабира - нам туда. Юле было безумно любопытно, что же там, кто же там?
Любопытство было вознаграждено сполна. Пройдя еще пару сотен метров по уже такому привычному, но хоть наконец ровному бурелому, да испив и набрав про запас вкуснейшей водицы в горном роднике, они вдруг вышли на ту самую поляну, откуда доносились звуки флейты. Только теперь они еще были дополнены гомоном людей.
Ого, - невольно вырвалось у нее - человек пятнадцать, ряженых в старинные народные костюмы, молодцы да девицы, сидели вокруг костра, увенчанные кто венками из полевых цветов, а кто шляпами с перьями, перешептывались, да слушали ту самую флейту, на которой играл колоритный бородатый дяденька. Ей аж стало неловко в этом всем - таком красивом, но чужом и диком действе, где она чувствовала себя нелепой и чуждой, как соринка в глазу. Но ребята заметили гостей и тут же радостно пригласили к ним. Вокруг костра были выложены букетики полевых (лесных?) цветов, фрукты и вот странность - свечи. Еще один длинноволосый парень иногда подкидывал дрова, а второй, тихонько что-то приговаривая себе в бороду, периодически поливал огонь чем-то из бутылки, такой неожиданно обычной и пластиковой.
А вот стоунхенджа никакого ею замечено не было. Сгущались сумерки, и все, что осталось за гранью освещенного костром круга уже было почти не разглядеть.
Праздник какой-то? - шепнула она на ухо Сабиру, чтобы не перебивать творившееся вокруг чудо.
Ага - улыбнулся тот. Так хотелось порасспрашивать еще, но она стала мешать. Лучше потом. А пока наслаждаться действом вперемешку со странным чувством неуместности собственного присутствия здесь. Впрочем, последнее потихоньку таяло, растворяясь в музыке, теплоте этого дня, костра и людях. Они были очень красивые. Каждый по-своему, но какие-то… чистые и настоящие, что-ли.
А потом к флейте добавились варганы и голоса, которые так красиво перекликались. И ей вдруг тоже так сильно захотелось однажды научится так, но… увы, медведи не спрашивают прежде, чем топтаться по ушам, поэтому только слушать, вникать и радоваться. Через время пустили по кругу странный и бесконечно вкусный напиток, что-то слегка хмельное, теплое и медовое, с пряным запахом трав - такое по-домашнему теплое и родное. Алкоголь и Юля были абсолютно несовместимы, но это было что-то совершенно иное. Глоток, и словно само тепло огня заполняет изнутри каждую клеточку. Она улыбалась и мысленно подпевала этому магическому действу.
Совсем стемнело, и кто-то из девушек предложил водить хороводы. Она стали в круг и только теперь Юлька заметила камни - ровно по кругу, небольшие почти белые валуны сияли, подсвеченные трепетом огня в этой темной-темной ночи. Как она их сразу не заметила?
Девушка объясняла движения и мотив, те, кто уже знал этот танец, помогали и подсказывали оказавшимся здесь впервые, остальные же неловко стесняясь, старались повторять и так понемножку все перешли в танец, а еще минут через пять, завороженные плавностью движений и мелодичностью песни, совсем растанцевались и расслабились. Что-то было в этом магическое. Ритм-звук-мелодия, руки, которые тебя держат, соединенность с целым… Юлька закрыла глаза и… провалилась куда-то в пустоту. Звуки отдалились, песня стала воздухом, которым она дышала и небом, заполнившим все. Мерное покачивание, пульсация самой жизни, и руки, которые так крепко ее держат, словно они неразрывное целое.
Вдруг она почувствовала себя огромное волной, несущейся сквозь пространство и время. Точнее, она была только маленькой частью этой волны - их было много-много, держащихся за руки, накрепко связанных-сплетенных, идущих теми же путями, несущих ту же суть, звучащих одним аккордом, и… не видящих друг друга. Она пыталась посмотреть по сторонам - кто там с ней рядом, кто такой родной и близкий, но не могла даже повернуть голову. Она могла только видеть тех, кто впереди, бесконечно к ним тянуться и никогда не успевать, чувствовать себя неуклюжей и все время недостаточно хорошей, стремиться, тянуться и никогда не дотягиваться, ведь немудрено - они были следующая волна. Не лучше и не хуже, просто на шаг впереди. И их тоже было много, таких похожих и таких разных, а перед ними еще и еще - уходящие в бесконечность и также много бесконечно там сзади. Пульсация жизни, дыхание самого бытия в виде таких разных и таких одинаковых простых человечков. А еще они все были так похожи… до дрожи.
В какой-то момент ей удалось вырваться из этой изнанки бытия и увидеть как оно есть - просто и обычно - все, кто составляли одну волну теперь были разбросаны по миру, каждый из них жил своей жизнью, такой сложной и простой одновременно. Такие похожие, такие настоящие и несущие одну… миссию? Сложно было даже правильно определить это. Своей обыкновенной и банальной жизнью они все меняли мир в какое-то русло и… не пересекались друг с другом. Они просто не могли встретиться, словно прозрачные, проходили мимо и бесконечно тосковали по таким же родным и близким, но не могли встретиться. Одинокие, мчащиеся по жизни, как кометы в бесконечном холодном космосе, никто из них не знал, насколько их много, встречая только тех, кто впереди и кто потянет за собой и ведя тех, кто за ними, где-то глубинно чувствуя поддержку, но не имея никакой возможности в полной мере ее осознать и ощутить. Что за шутка безумного бога?
Бога не было. Был безграничный океан и пульсация жизни, которая сама и была Все, были все они - такие бесконечно разные и одновременно одинаковые и была музыка. Какая-то сумасшедшая и безгранично красивая симфония, которая складывалась из этой пульсации - непостижимо сложная, при этом абсолютно точная и захватывающе красивая. Создавалось впечатление, словно сам мир начался в тот момент, когда каким-то диковинным образом весь хаос, весь белый шум бытия вдруг обрел ритм и гармонию и начал звучать, пульсировать, расти и страстно стремиться к своей кульминации, увлекаемый жаждой, предчувствием кульминации и… любовью?
Предощущение сладости катарсиса пронизывало все и придавало всему движение и смысл и эта же сладость стучала кровью у нее в жилах, звала к жизни, к подвигам и она же поднимала волну за волной, вот только была ли достижима? Сама жажда была целью и движением и самой сутью и не было ничего больше, что можно было бы обрести. Это уже была жизнь во всей ее полноте, это уже была святость, даже на самом дне, это уже был танец и уже… счастье? Еще одна шутка совершенно обезумевшего господа - всю вечность стремиться к чему-то, чего-то заведомо нет, но в процессе получать наслаждение от стремления, которое превыше всего, что можно было бы обрести. Вот только ощущение чего-то грядущего создавало еще и непреодолимую тоску, только усиленную интуитивным знанием невозможности. Эта тоска была адской болью и она же экстазом. О Господи, что ты натворил?
Они танцевали, сплетенные накрепко, неслись сквозь пространство и время, создавая его и меняя, творя историю и растворяясь в ней…
Они танцевали… простая и тонкая песня лилась лесной поляной, ноги иногда наступали на ветки и шишки, легкие вдыхали терпкий запах костра. Она открыла глаза. Люди, движение, блики костра, и… спина Руслана прямо перед ней. Когда они успели разделиться на два круга? По чьей-то команде передний круг повернулся лицом к ним. Руслан улыбался той самой лукавой и сводящий с ума улыбкой. А она как никогда спокойно смотрела на него. Почему-то он впервые перестал быть для нее чем-то заоблачно далеким и божественно великим. Он был просто человек, живой и ранимый, а еще чертовски красивый и притягательный. И она больше не чувствовала себя мелкой нелепой букашкой рядом с ним. Она улыбалась ему в ответ, наверное, впервые - открыто и радостно, также лукаво отражая его хитринку в глазах.
Сигнал, шаг в сторону, другие глаза, такие же глубокие и живые, еще и еще и сама бездонность и яркость жизни светит сквозь них и это так красиво… Они обратно стали одним кругом. Следующий танец был чем-то вроде колыбельной, успокаивающий, тихий. Трепетал костер, бросая острые тени, но что-то неуловимо изменилось в этом мире. И только подняв голову к небу она поняла, что уже светает. Неужели ночь пролетела вот так? Удивительно…
Но мир и правда стал другим, не только от приближающегося рассвета. Что-то изменилось в ней самой - окончательно и бесповоротно.
Танец замедлился и утих, но никто не произносил ни слова. Казалось, все были зачарованы случившимся действом. Ребята переглянулись и дали знак следовать за ними. Снова по незаметным тропинкам через лес до опушки, и… еще одной лысой вершины.
Она ахнула - кажется, такой красоты она еще в жизни не видела. Облака были раскрашены во все самые немыслимые цвета - переливами розового, фиолетового, оранжевого над дымчатыми горами. Часть облаков только собиралась с гор и поднималась с них, также сияя. И сами горы… невероятное волшебство, от которого слезы наворачивались на глаза.
У самого старшего (и тут Юля вдруг поняла, что к стыду своему, до сих пор не знает их имена) нашелся термос с чаем. Они расселись на камнях, восторженно наблюдая за действом, передавая друг другу дымящийся источник тепла и радости - крышку термоса, полную чая. Ну… полу-полную. И вдруг Юля начала рассказывать все, что видела, несмотря на то, что ей и самой уже все это начинало казаться полуночным бредом. Ранее она бы точно решила, что за этот рассказ ее обязательно должны осмеять и смолчала бы, но теперь решила отдать право решения и реакции им самим. На удивление все слушали с неподдельным интересом, а потом бросились обсуждать что нечто подобное они и сами чувствовали когда-либо, но не настолько ярко и детализировано. Такие приятие несказанно и тепло удивило.
И только Руслан задумчиво молчал, изредка внимательно поглядывая на нее.
Вставало солнце. Огненно-рыжий диск, трепыхаясь и дрожа, словно преодолевая немыслимую тяжесть, выползал из-за горизонта. Красота завораживала. Танцевали облака, волнами-рядами расползшиеся по небу, гряды хребтов гор застыли в обманчиво неподвижности, но она знала, они также танцуют и где-то на горизонте танцевали волны моря, посылая игривые блики во все стороны мира. И также все люди мира танцевали сквозь пространство и время. Все они жили, были, дышали и каждым своим шагом, каждым взглядом и звуком меняли этот мир.
Все вместе.
Волна за волной.
Анушка
2012-2016 гг