ОСТАНСКАЯ ПРАВДА (ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ/2)
***
Место было осквернено. Грязные солдатские ноги замутили реку. Хохот и сальные шутки, пахнущие костром еретика, наполнили воздух и заглушили птичье пение. Безымянный камень, с которого был виден город, вырвали из донного ила - по-видимому, требовался снаряд для требушета.
Вернувшегося с севера уже после неудачно штурма Стасио де Брюна встретил холод со стороны друзей да обвиннения во всех возможных неудачах. Он пришёл в этом тихий уголк мира в надежде отдохнуть от забот. И вот - убежища не стало. Стасио чувствовал себя оскорблённым. Даже такая малость, как красота Гэлерийских холмов, больше не была ему доступна.
Слишком многое угнетало его: победы, которые ничего не давали; поражения, которые отнимали всё; проклятый город; родная земля, которую он перестал понимать. Останы - вот главная боль, что грызла его разум. Откуда они взялись, ведь их не было ещё вчера? Их не было, не было, не было!.. Стасио был готов поклястся своим именем, своей верой, своей честью, всеми девятью Пророками, что останская правда - это выдумка. Старые свитки летописей - они хранили всю память Гэларийской земли, в них должны были упоминаться эти люди. Но их не было! Он помнил страницы прочитаных книг - он запоминал каждую из них; пожелтевшие, в чёрных чернильных пятнах, с потрескавшимися краями они представали его взору, стоило только того пожелать. Стасио помнил всё - это был его Дар. Он помнил чудесные песни о пустынных скалах Вэ-Гану, куда уходит на покой солнце. Он помнил сказки, поведанные среди суровых скал Орены, где туман молоком собирается в чаши долин, где потеют отвесные скалы, останавливая своей непревзойдённой высью бесконечную череду туч с Океана, где в ключах и озёрах берёт начало быстрая Крона. Он помнил десятки преданий о белых холмах родной Гэлари, о бородатых людях востока в замках из красного камня, о серебряных тропах северных ледников. Он не забывал ничего!
Стасио де Брюн, человек с Даром Памяти, не помнил останов - а значит их не было в истории. Но о них говорил весь мир - и ему следовало встретиться с этой правдой, которой не было в книгах. Он сражался с призраком, который обретал плоть с каждым днём. И Стасио не был уверен, что Бог на его стороне.
Подходил к концу месяц Жамье, скоро пора сенокоса. Пока ещё лагерь аталийцев вполне обеспечен едой и питьём, а граф Аленто кричит о повторном штурме. Войско из Тилле топчется в нерешительности у Майца, Бругг осаждён дэстарцами. Время ещё есть. Жаль, нет Божьей воли, чтобы использовать это время во благо.
***
Гонец зашёл, как обычно, без приветствия и Паоло тихо прикрыл за ним дверь. Гульс торопливо сорвал печать с письма…
- Глупая баба!..
Гульс кинул письмо на стол и добавил:
- Да и сам хорош. Надо было послать подарок, а не призывы к победе во славу останского народа. Учись, Паоло. На торговые соглашения она, конечно же клюнула, но сейчас её больше волнует положение в городском совете и прочность власти. Над мужем. Ох, беда, беда.
Гонец кашлянул, и Диллен обратил на него внимание.
- Мастер Гульс, есть ещё новости, кроме письма. Тиллийцев разбили под Майцем. Не совсем разбили, то есть… Войско осталось, но они стоят…
Гульс схватился за голову.
Окно внезапно озарилось сполохами и одновременно в дверь постучал секретарь:
- В городе бунт. Подожгли монастырь святого Бернда. Грабят двор Рантитта Арсио.
- Дьявольские перья! - выругался Гульс и тут же освятился. - Послать стражу.
- Все на стенах, мастер Гульс.
- Возьмите гвардейцев. Всех туда.
- Куда?
Гульс на миг замешкался:
- В монастырь, болван!
***
Весть о бунте застала Оиля в казармах Цитадели. Не мешкая, он взял всех людей и отправился к дому народного представителя Рантитта Арсио. На нижнем этаже дома только разгорался пожар. Вокруг сновали, весело и безумно хохоча, подпрыгивая и сквернословя, бродяги, нищие и всякое отребье. Хозяин дома лежал на улице: толпа буквально разорвала его на куски, и только остатки одежды позволяли опознать тело. Головы не было (наутро её наши под окнами Дворца Справедливости). В толпе было много ополченцев. Они кричали: "Останы! Останы! Жги аталийскую сволочь!" - и вначале подумали, что Оиль прибыл, чтобы перебить оставшихся родичей Рантитта Арсио. Стон пришёл в ярость. Конечно, убитый был аталийцем, и неизвестно, чьей победе он радовался бы больше, но в его городе такого быть не должно.
Оиль без лишних слов обнажил меч и зарубил невзрачного человечка, который тащил что-то из полуразрушенного дома. Сзади послышались вопли - гвардейцы поняли приказ правильно. Поднялся крик, больше похожий на вой ветра. Голодранцы принялись отбиваться, в Оиля кинули горящей головнёй и едва не обожгли ему лицо. Дальше он помнил себя плохо. Рубил… кричал… приказывал…
Потом дом стал заваливаться… Он ворвался внутрь… В одной из комнат ополченец что силы бил по лицу красивую женщину в изорванном купеческом платье… Оиль зарубил его, а женщину схватил за руку и повёл прочь… За спиной рухнула балка… Гвардейцы тащили из дома всё ценное, что можно было спасти…
На улице Оиль опомнился, сорвал с одного из стражников плащ и укрыл им женщину. Та плакала и не отпускала его руку. Оиль растерялся:
- Кто ты?
Женщина рыдала, и среди её всхлипов Оиль с трудом разобрал:
- …Фио… Арсио… жена…
Тут Оиля окрикнул какой-то всадник в чистой, но никак не верховой одежде, который неуверенно держался в седле:
- Оиль! Чернь штурмует монастырь. Мастер Гульс приказал разогнать толпу и прекратить беспорядки.
Оиль очнулся. Жена покойного депутата висела на его плече, и без этой опоры давно бы упала. Дома у неё теперь не было, слуг тоже, ей нужен был ночлег. Стон осмотрелся, выискивая, кому бы поручить заботы о ней, и внезапно увидел Мэтта. Почему-то его это удивило. Оиль попытался вспомнить, когда в последний раз видел его лицо и не смог. Он рассердился и немного грубо подтолкнул Фио к разбойнику.
- Мэт, отведи её ко мне домой. И проследи… - Оиль не договорил, его поразил преданный блеск в глазах Мэта. Он поспешно отвернулся и вскочил на своего коня.
Когда Оиль с людьми добрались до восточной стороны города, толпа уже рассеялась. Горела северная башня, на улице валялось несколько мёртвых монахов. Большинство нападавших, дорвавшись до монастырского имущества, взялось за грабёж, и гвардейцы принялись хватать на улицах всех, кто тащил что-либо от монастыря. Когда внутри уже не осталось никого из бунтовщиков и люди принялись тушить пожар, Оиль нашёл во дворе монаха, руководившего защитой. Тот оказался молодым и здоровым парнем - в миру быть бы ему мельником или дровосеком. Его лицо украшала свежая ссадина. Стон спросил, как произошло, что толпа ворвалась внутрь. Монах поморщился:
- Было много воинов из ополчения. Они даже притащили небольшой таран и выбили двери в башню. Кричали: "Останы! Свобода! С нами Господь!" Мы пытались увещевать их, но они были глухи. Сначала убили брата Сесквия, за его чернокнижие. Потом ещё нескольких. Разгромили келью. А затем просто начали грабить.
Оиль сжал губы:
- Они за это ответят.
- Оставьте, ваша светлость. Посох пастыря сделан из дерева, а не стали. Железом не пасут стада. А брата Сесквия этим не воротишь.
Оиль нахмурился:
- А этот монах, которого убили… Он действительно был чернокнижником?
- Не знаю, - монах отвёл глаза. - Это может решить только святое следствие.
На улице Стона ждали гвардейцы с трёмя схваченными бунтовщиками. Один из них был в одежде ополченца. Оиль посмотрел в его глаза и вспомнил: железом не пасут стада. Лицо Стона исказилось, он выхватил меч и рубанул дезертира по голове. Кровь полетела во все стороны. Остальные в испуге упали на колени и принялись молить о пощаде.
- Этих повесить, - сказал Оиль и добавил. - На дереве.
***
Больше бунтов не было. Не хватало сил. К тому же после исчезновения Сальдука некому стало подбивать людей на возмущения. В городе стало тихо.
Начинался сартекеш - месяц сенокосов. Вести извне не приходили. Зато было видно, как растёт напротив Фонтины штурмовая башня - новое орудие аталийцев. Пролом в стене заложить не удалось: вражеские арбалетчики простреливали всё пространство за развалом. С юга к Нааленгеру подошёл граф Сетто с остатками своего войска. Штурма теперь следовало опасаться с двух сторон.
В городе начался настоящий голод, на улицах падали ослабевшие, подавленные страхом и тревогой люди. Когда аталийцы прислали парламентёров с предложением - не сдачи, нет - выкупа знатных дворян, пленённых в битве, магистрат выставил цену: десять возов муки за каждого. Послы предложили за каждого по семсот крон. Горожане рассмеялись и ответили, что золото им не съесть, а вот пленных… Парламентёры взглянули в безумные глаза городских представителей и поспешили вернуться в лагерь. Стасио де Брюн хотел согласиться на подвоз хлеба, но граф Аленто пресёк это начинание своей властью. Через десять дней горожане убили одного из пленников - племянника графа де Сетто, и вывесили тело в проломе. Аталийские арбалетчики побоялись стрелять в мёртвого дворянина, и под таким прикрытием горожане за ночь заложили пробоину в стене. Поговаривали, что это была выдумка Оиля. Верили не все.
***
В лагере аталийцев, за последний месяц превратившемся в небольшой городок, острили, что в здешних холмах у королевских солдат есть три развлечения: ночью - наведаться к потаскухам, днём - пострелять в останов (что было рискованно, ведь можно самому получить стрелу), а если совсем жить надоело - прогуляться возле шатра графа Аленто, в любое время суток. И вправду, после глупого ранения в битве предводитель аталийской армии часто впадал в гнев без видимой причины. Пажи между собой шептались, что объяснение этому весьма простое: удача герцога останов оказалась не то что не выдуманной, а даже побольше, чем у многих воинов. Возможно, Оиль действительно был благородным человеком - иначе откуда на нём такая благодать? Жил в лесу? Так мало ли рыцарей бежало в лес, от любви, к примеру, или от мести. Родился в деревне? Возможно, но скорее всего, по другую сторону одеяла. А может потомок Зелёного Рыцаря, Дайена? Точно, он как раз в этих краях, в холмах Гану скрывался от мести короля Бранда. Триста лет прошло? Так ведь кровь благородная… Обычно в этот момент пажи начинали кричать слишком громко, за что и получали взбучку от господина Пьяссо, графского конюшего:
- Распустили языки, сопляки! К графу Стасио идите с этими трубадурскими побасёнками! На горох коленями, бездельники!
***
Фио, вдова Рантитта Арсио теперь жила в доме Оиля. Всё произошедшее за два последних месяца было так непохоже на жизнь - осада, голод, ненависть соседей, погром, пожар, чудесное спасение, Оиль. Фио часто задумывалась, не настала ли последняя пора, когда в ожидании Битвы между Светом и Тьмой весь мир переворачивается вверх дном. Она жила в грехе, но это её уже не волновало. Из дому Фио выйти не могла, поэтому свои молитвы возносила в святом углу. Здесь было тихо и грязно. Оиль ни разу не зашёл сюда с того момента, как исчез Сальдук - так сказал старый слуга.
Рантитт был властен. Стон - тоже. Но кроме того герцог останов был невероятно жесток. Фио могла судить об этом, как дано судить только женщине. В немногие часы, что он проводил дома, Оиль или молча смотрел на неряшливый гобелен, оставшийся от прежнего хозяина, или в непонятном остервенении рубил мечом тюки с сукном, лежащие на заднем дворе. Или приходил к ней. Оиль забыл слова, он говорил действиями, и Фио не понимала этого языка. Слуги боялись её и считали аталийской колдуньей, очаровавшей герцога. Однажды она попыталась обратиться к Мэту, но тот посмотрел сквозь неё и просто сказал: "Смерть близко. Успокойся." У Фио из памяти стало изглаживаться звучание человеческого голоса, и молитвы её перемежались звериным плачем.
***
Темнело. Мэт вспоминал лес, братьев, свою неправедную жизнь. Ещё он вспоминал Расщеплённый Дуб, на котором по-прежнему висели их талисманы. Они отреклись от Леса ради лживого городского Бога, и теперь за стенами их ждёт смерть. Уже погибли все, кроме него и Оиля. Целы ли эти божки? Когда лесной дух разгневается окончательно и собьёт их наземь?
Тихо подошёл Оиль:
- Ночью - вылазка. Все, кто может поднять меч, идут со мной.
Люди смотрели на герцога, и в глазах снова загорался тот огонь, который уже готов был угаснуть. Они хотели жить - только Стон удерживал их от сдачи. И лишь Оиль хранил их от окончательной гибели - это Сырой Мэттью понимал. Но молчал.
- Опасно, - обронил один из горожан.
Оиль обнажил меч и пристально посмотрел на него.
- Я чувствую, что удача со мной. Господь поможет, - повернулся в сторону приятеля. - Ты идёшь, Мэт?
Зачем он спросил?
В предутренний час они выскользнули через щель в заложенном проломе около Фонтины и тихо двинулись к валам, где аталийцы проложили путь для осадной башни. Их было девятнадцать, как спутников святого Аната. Они спрятались за обгоревшими остатками осадного моста и, убедившись в отсутствии тревоги, молча бросились на охрану.
Мэт сразу потерял из виду Оиля. Он не стал вмешиваться в драку: сел в стороне и притаился. Меч жёг руку, и Мэт отбросил его. Сегодня они перешли через вал. Оилю нельзя было переходить вал. Сердце сдавило и рыболовным крючком прошлось до самой глотки. У подножья башни загорелся и погас огонь. Послышался шум - к аталийцам спешила подмога. Мэт опрокинулся навзничь, забарахтался, перелез через вал, свалился в воду и в этот момент услышал клич Оиля:
- Останы! За Господа, за город!
За валом звенело и кричало, тяжёлый топот не давал успокоиться сердцу. Вокруг ожили тени и бросились на Мэта, визжа и причитая. А там, за валом… Раздался крик… Оиль… Мэт бросился назад.
Все останы были перебиты, кроме одного. Внезапно вспыхнул огонь, охватил разлитую вокруг смолу, и башня занялась пламенем. На её фоне стал чётко виден силуэт последнего из нападавших. Засвистели стрелы. Мэт завыл и бросился к башне. Слёзы текли из его глаз, и он был благодарен городскому Богу за эти потоки святой воды, скрывшей мёртвое тело, потому что он не хотел видеть, кого именно пронзили эти стрелы. Он больше не хотел видеть ничего…
О том, что произошло дальше, испуганные аталийцы рассказывали путано, со страхом освящая себя после каждого слова.
С горящей башни вниз, на головы солдатам, посыпались хлопья, на лету превращаясь в демонов с плётками и крючьями, которыми они принялись тыкать в глаза солдатам. Вой разрывал воздух. Затем башня рухнула, и всё исчезло. Аталийцы долго и заворожено смотрели на то место, где только что лежал убитым их страшный враг. Когда осела пыль, там не оказалось никого. Не было даже крови. Только выл и плакал воздух. Осеняя себя троезначиями, они поспешили уйти с этой проклятой земли.
***
Утром Мэта нашли сидящим у фонтана Божественного Явления на площади Справедливости. Никто не видел, как он попал туда. Глаза его были слепы, он молчал и ничего не слышал. У ног его лежал Оиль Стон, так и не выпустивший меч из рук.
***
Диллен Гульс смотрел на эту сцену с балкона дворца Справедливости. Он устал настолько, что уже не радовался. Ему даже стало жалко, что они так и не помирились. Вместе им было бы легче. Бургомистр смотрел на мёртвого герцога. Отсюда Оиля нельзя было отличить от святого Бранда: те же благородные черты, то же умиротворение.
Гульс никому не говорил, что его мучают страшные сны. В них бургомистр становился Нааленгером. Алебарды оренцев рубили ему пальцы на стенах города, камни требушетов крушили кости, огонь пожаров глодал внутренности. А в небесах над ним стояла фигура в сером плаще вечного странника, обитателя дорог, и грозно молчала. Гульс не видел его лица - только плащ. А потом плащ падал, и Диллену становилось ясно, что Господа давно убили, и плащ его носит другой, тот, чьё лицо - многоликое безличье.
Эти сны начались после гибели Сесквия, и Гульс верил, что это месть мёртвого монаха. Диллену хотелось попросить прощения, но им уже было не встретиться, кроме как на Последнем Суде. И пути их после этого расходились. Гульсу было страшно.
Но сдаваться было нельзя. Без толку… и нельзя.
Горожане готовились к похоронам своего герцога. Иреи читали молитвы, был слышен плач. Гульс повернулся и вышел с балкона.
- Вот жизнь, достойная человека, - сказал он Паоло. - Рождён оборванцем, вырос разбойником, стал герцогом черни, одержал одну победу, упустил другую, взял чужую жену и погиб в глупой вылазке. Учись, Паоло.
Помощник секретаря молча поклонился. Что-то мелькнуло в его взгляде, и Гульс испугался, что тот понял больше, чем было сказано. Но лицо Паоло оставалось беспристрастным.
Вечером бургомистр произнёс над телом покойного герцога прощальную речь. Он заклеймил позором предателей, которые стали причиной гибели Стона, и поклялся на его мече до конца дней служить народу останов. На поминках каждому раздали по куску хлеба, и для многих это был самый большой праздник за всю жизнь.
Мэт находился рядом с мёртвым Оилем, пока того не отнесли в монастырский склеп к останкам благородных герцогов Гэлари. Потом он исчез, и никто не мог сказать, куда он девался.
***
- Капитан, ты присягал служить останам.
- Я присягал герцогу останов, бургомистр, а он мёртв.
- Ты веришь, что он действительно был герцогом? - ухмыльнулся Гульс.
Вильнера заколебался:
- В это верят мои воины. Я был бы плохим капитаном, если бы не верил в это вместе с ними.
- Сейчас это уже не столь важно. Оиль умер, наследника у него пока что нет, - Диллен нахмурился, - но может и будет. Если город не падёт.
Капитан удивлённо посмотрел на бургомистра.
- Ты, Густав Вильнера, присягал на Останской Хоргуви, присягал Господу, который, избрал наш народ для служения, - Гульс слегка улыбался, но капитан предпочитал этого не замечать. - Город должен выстоять.
- Пока был жив Оиль, я в это верил, но теперь нам остаётся только ждать штурма. Последнего.
- Возможно. А если мы получим помощь?
- От кого? Тиллийцы разбиты, Бругг осаждён. Нам только остаётся продать свои души…
- Молчи! - оборвал его бургомистр.
Вильнера удивлённо отметил, что тот откровенно наспуган.
- С этим можно ободождать. Если будет другая помощь.
- От кого?
- Будет… Господь по-прежнему с нами, а аталийцев оставил разум. Вчера я получил письмо от Стива, Рыцаря из Тилле. Да и граф Аленто не перекрыл ещё мелкие тропы в холмах…
***
Эту неделю Стасио провёл в крепости Юр-тон-Сьель. Оставил бешенного и самоуверенного Аленто гнать на убой солдат под стены упрямого Нааленгера, а сам уехал. Не выдержал. Что-то давило на него, тяжёлое и непонятное. Думал было, что его угнетает присутствие напыщенного соперника, но и здесь, в одиночестве, за крепкими глухими камнями королевской крепости облегчение не наступало. На него давили перемены.
Он не мог понять, что именно произошло. Почему белые холмы Гэлари, родные холмы стали к нему неприветливы и жестоки? Почему этот город, поправший справедливость и рассудок, всё ещё бунтует против законной власти и порядка? Как призрак мог победить разум? Что-то случилось с этим миром, и Стасио не находил себе места.
У подножья шлемоподобной Монте-Сьель, Горы-Неба, было тихо. Казалось, что только здесь мир остался прежним, что эта крепость - потемневшая и иссечённая солнцем льдина, которую несёт по течению весенний поток. Вода объедает края, и скоро океанская глубина поглотит её, бывшую когда-то яркой и блестящей в шубе из пушистого снега. Пришло жаркое лето. Что думает о лете лёд?
Заканчивалась вторая неделя сартекеша, когда из лагеря прибыл гонец. Взбунтовались оренцы, и графа де Брюн немедленно вызывали к Нааленгеру. Аленто больше не слушали, откровенно называя безумцем.
Стасио застал наёмников в лагере. Они требовали платы за отслуженный срок и собирались идти домой. Стасио начал говорить, призывать к порядку, напоминать о столетиях верной службы королям Аталии, о священных узах договора. В ответ предводитель оренцев заявил, что их нанимали для войны с Альмом и нааленгерцами: с гэларийцами, а не этими безумными останами, которых нельзя убить честной сталью. Стасио сказал, что останов нет, что это выдумка. Оренцы рассмеялись и сказали, что со сказками они не воюют - это занятие как раз для аталийцев.
Оренцы ушли на следующее утро. По пути, в счёт невыплаченного жалования, они разграбили несколько поместий. Вскоре в холмах Гану появились отряды народных мстителей, они называли себя останами.
Через два дня королевским указом маршал Стасио де Брюн был отозван из армии за провал военной кампании и подозрения в сочувствии к останам. Перед его отъездом в лагерь пришла новость: союзники-дэстарцы захватили и сожгли Бругг. Стасио только и смог, что горько усмехнуться.
***
Главное - улыбаться.
Леди Кати учтиво кивнула господину Торгалу, который только что поднял кубок в её честь. Простые рыцари огласили банкетный шатёр восторженными криками. Им нравилось пировать в компании с благородными дамами. Им льстило, что сама леди Панкрент, жена Рыцаря из Тилле, говорит с ними. Может отправиться поход к Нааленгеру под началом Стива и было более славно, но и здесь всё складывалось неплохо.
Не забывать о смирении.
Леди Кати опустила глаза и сделала вид, будто молится. Жёны прочих рыцарей принялись осенять себя троезначиями, и их примеру последовали мужчины.
Стойкость, показать стойкость.
Леди Кати гордо подняла голову и обвела всех присутствующих испытывающим взглядом. Противостоять ему могли немногие. Все признавали, что опустевший лагерь тиллийцев держиться именно на её железной воле. Никаких сомнений быть не могло.
Три дня тому назад всё было иначе. Три дня тому назад леди Кати в бешенстве рвала шёлковые накидки и вспарывала подушки кинжалом. Больше всего досталось служанке, которая ранним утром разбудила её и рассказала весть: господин Стив ночью увёл почти всех всадников на юг. Кати поняла всё сразу. Не сдержавшись, она ударила служанку по лицу и ещё долго кидала в неё всякую утварь, вымещая злость. Та плакала, но не убегала: знала, что стоит ей опозорить свою госпожу - и наказание будет куда худшим.
Постепенно леди Кати успокоилась и принялась расспрашивать служанку о подробностях. Выяснилось, что Стив ещё день назад получил какое-то письмо от Диллена Гульса, а последним вечером, дождавшись, пока жена отойдёт ко сну, собрал лучших людей и поскакал к Нааленгеру. Это было неожиданностью для всех. Никто не думал, что… ну, Вы понимаете…
«Что Стив может сбежать от меня», - закончила про себя Кати. Ну да, теперь у всех есть повод для сплетен. Как же, всем интересно, что произойдёт, когда он вернётся.
Внезапно Кати стало страшно. Ей пришло в голову, что Стив может и не вернуться. Ведь война - не турнир, а аталийцы жестоки к врагам… Да нет, глупость! Стив всегда возвращался, это не первая его битва. Глупость… Но всё же…
Леди Кати привела себя в порядок, вышла из шатра и широко улыбнулась жене мастера Старнсена, случайно проходившей мимо. Вместе с ней прогуливалась и жена господина Торгала, а также жёны господ Хильбрета, Ноолена и Герта. Все они оказались здесь совершенно случайно и пристально смотрели на её лицо. Леди Кати улыбнулась и им.
- Надеюсь, господин Герт не забыл взять в поход к Нааленгеру вышитый вами платок? - мило поинтересовалась она у леди Герт после надлежащих приветствий и пожеланий доброго утра.
На лицах у благородных дам проступило разочарование: леди Панкрент уже знала главную новость дня.
- Я понимаю, вас сейчас гнетёт волнение за ваших мужей, - продолжала тем временем леди Кати. - Но не стоит беспокоиться, при каждом из них есть реликвия, освящённая в храме праведной Исолы. А перед битвой они должны получить благословение в часовне Святого Варэ, что в полулиге от Нааленгера - тамошний ирей будет ждать их. Это было предусмотрено.
Дамы заволновались. Предусмотрено? Как?
- Наши мужья сейчас идут на битву с врагом. Но нам не стоит впадать в печаль, - голос Кати стал строгим. - У нас есть своя цель - укрепить сердца тех, кто остался в лагере. Они - наша единственная защита от аталийцев, и мы должны выразить им свою благодарность.
Первый вечер был самым сложным. Ещё не все поверили словам Кати. Многие ждали, что она не выдержит и проявит своё истинное лицо - купеческой дочки без капли благородства. Но леди Панкрент была благородней всех, успевала сказать приветливое слово каждому, хвалила храбрость юнцов, с выражением безграничного уважения давала господину Торгалу советы по лагерному хозяйству - и один за другим рыцари поверили ей. Их жёны были не столь доверчивы, но и к ним не было такого доверия. Кати улыбалась и внимательно выслушивала похвальбу захмелевших мужчин, хотя внутри её по-прежнему терзало беспокойство.
Перед сном она возносила только одну молитву: «Господи, только бы он вернулся!» С ним вернулась бы прежняя жизнь, покой, уважение, уверенность и что-то ещё, чему леди Кати никак не могла найти подходящего слова. Давно её молитвы не были столь горячи.
Только бы он вернулся…
***
Гульс приказал подать боевые латы - были у него и такие, и слуги с удивлением и страхом отправились искать их в дальних углах гардероба. Бургомистр улыбался. Этот день обещал быть самым приятным в его жизни. Нет, ни страх, ни сомнения его не оставили, от волнения руки не попадали в рукава дублета, но ничего не могло омрачить самого большого события. Сегодня в полдень должна прибыть покупка, цена которой - несколько слов, а стоимость - власть над городом. Сегодня или никогда.
Паоло, как всегда, был рядом.
- Помни, дитя, этот день. Учись у старого Диллена.
Сын мастера Карло тихо улыбнулся, не поднимая глаз, и бургомистр мельком подумал: "Интересно, а какой его Дар?"
На площади стояли все, кто мог держать оружие, исключая немногочисленную охрану на стенах. Людей было так мало. И сами они были малы - половина от себя прежних.
Гульс смотрел на толпу, как смотрят на красивую женщину - жадно, страстно и горячо. Он вышел на площадь перед людьми и начал:
- Граждане. Тавасины. Останы, - люди подняли головы и внезапно почувствовали, что воздух свеж, а души их полны рвения. - Сегодня день Господней милости. Сегодня отвешено будет каждому, и грешник обретёт кару, а праведник - свой путь в Рай. Сожмите оружие и забудьте себя. Сегодня вы - мечи в длани Господней, посох в его деснице, молния в его перстах. Идите и покарайте врага за всё! И верьте - Бог не оставит вас. Капитан Вильнера, обнажите клинок и станьте рядом со мной, ибо сегодня я поведу вас в битву. Бейте в колокола!
«Интересно, а то что происходит - это чудо?» - внезапно подумал Гульс.
Воины заколотили в щиты, и под праздничный бой колоколов двинулись к воротам.
Продолжение здесь