Три Парки (12): Стрижено - брито. Пробужденье в руинах. Строить лишь из себя
Продолжение.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
А вот теперь о том, каким пришёл к эпохе разрушения Дома лично я.
Итак, Ланка родилась когда эон Бабушки клонился к закату, эон Папы Юры не спеша разгорался всё ярче, эон Мамы Зои то вспыхивал то пригасал, взаимная нежность и доверие перемежались холодом обид - но в целом жизнь кипела, очаг полыхал, корабль стремительно мчался в объятиях бурь. Я был счастлив, и с рождением Ланки моё счастье лишь возросло - ведь я обрёл товарища, во всём подобного мне, вдобавок без риска разлуки.
Жить с Ланкой вместе оказалось до того клёво, что я далеко не сразу заметил изменение общего настроя; ни детсад, ни прочие трудности моего счастья не омрачали. Мои Три Парки постоянно конфликтовали, как прежде, однако если раньше это ничем не грозило, ибо их схватка безоговорочного взаимного приятия не отменяла - наоборот, базировалась на нём, помогая выстроить гибкий консенсус - то теперь всё стало иначе, но мне долгое время было этого не осознать. Дома всё чаще поминалась байка про "брито и стрижено", которую я воспринимал как смешное фиглярство, не веря, что герои и впрямь ссорятся насмерть; полагаю, эта отсылка означала, что у моих истощились надежды и силы на конструктивный спор, и теперь они обвиняют друг друга в голом упрямстве. Это происходило так часто, что даже моих кукол, носивших имена Бритта и Ружена, Папа Юра дразнил "Брита и Стрижéна", особенно когда мы с Ланкой присоединялись к общей катавасии - поначалу вовлекаться нравилось нам обоим, мы всё принимали за весёлую игру.
Мы с Ланкой вообще часто спорили, и в шутку и всерьёз, иной раз в охотку, а иной раз доходили до ручки, не умея вовремя выйти из поединка; с некоторых пор мама стала раздражаться и требовать чтоб мы прекратили, мол, кто умнее, пусть остановится первым! - не разбираясь, дурачимся мы или решаем важный вопрос, и это приводило меня в замешательство: не видит она, что ли, что у нас дело (либо, наоборот, что мы шутим)?.. Потом привык, и когда они с папой в очередной раз начали препираться, встречным образом выдал: "кто умнее, пусть остановится первым!" - папа развеселился, а мама взъярилась: "как можно сравнивать, одно дело ваши глупости, другое наши взрослые выяснения!" - и я опять оказался озадачен: так они хотят продолжать спор или не хотят? что ли, мне ошибочно показалось, что они уже и сами не рады, сами хотели бы остановиться, да не могут?.. раньше такого не было! - и вот это смутное ощущение, что раньше всё было не так, оно постепенно нарастало - но оценить его адекватно, в масштабе, я не мог.
Я очень долго не замечал процесса разрушения Дома, потому что в принципе не мог вообразить, что такое может случиться: мои Три Парки, такие разные, такие не согласные - соединялись пламенем любви ко мне, и наш Дом был внутренне цельным, живым, непреложным. Я доверял себе, доверял им и вселенной; нарастающие затруднения приносили всё больше недоумений, однако до "Зеркала" эти недоумения не складывались в целостную картину отречения от себя - того самого отречения, которое по сути дела произвёл каждый из них, поставив крест на своих надеждах, на своих представлениях о бытии. Только когда Мама Зоя вынудила меня на самоотречение, превратившее мой мир в осколки, только после того как я себя из этих осколков снова собрал - все фрагменты недоумений сложились по-новому: вокруг меня - мир взрослых, которые сами себя предали, всё что я вижу есть не что иное как руины, постапок! - страшный инсайт относился и к разрушению нашего Дома, которое сделалось мне явным, и к внешнему миру. Горькая догадка была ответом на много вопросов сразу.
Я не буду здесь пересказывать событий "Зеркала" - это достаточно сложный и важный узел, кто не помнит, лучше перечитать всё целиком - изложу лишь выводы применительно к нынешней теме. Самое главное, что я хочу подчеркнуть жирной чертой (а также по необходимости болдом, курсивом и капслоком:)) - беда была не в том, что меня предала Мама Зоя: для меня, конечно, была новостью _степень_ её отречения от меня ("отдам врачам на переделку личности", по сути), но не сам факт отречения, с которым я всю жизнь так или иначе имел дело (и "отдам в детдом", и "не люблю плохую дочь", и прочие бесконечные отказы и обидки); трагедия состояла в том, что это _я_ предал сам себя, _я_ произнёс сокрушившие мою реальность слова! - пусть не в полноте понимания последствий, однако это сделал _я_, и принимать последствия пришлось тоже мне, притом вот прямо тут же и немедля. Отречение - даже формальное, "со скрещёнными пальцами" - отняло у меня возможность сопротивления, а в ситуации нажима извне сопротивление есть единственный способ держать внутренние структуры - так что мои структуры тут же хрустнули, тем более - только-только растущие, самые нежные, самые на тот момент важные для меня.
Собрав себя заново, я понял, что мои Три Парки перестали отстаивать каждый свою правоту - поэтому потеряли возможность быть вместе: отрекшись от себя, они уже не могут ни искренне давать друг другу приятие, ни сражаться - а вынуждены либо игнорировать друг друга посредством вежливости, либо устанавливать некоторые внешние схемы отношений, по большому счёту никому не нужные - просто чтоб заполнить или хотя бы замаскировать возникшую пустоту. Оглядевшись вокруг, я осознал, что снаружи Дома происходит то же самое.
До "Зеркала" я смотрел на внешний, "снаружный" мир с интересом и симпатией, хоть и критически - наподобие того как смотрели на него Пеппи или Карлсон из книг Астрид Линдгрен. Это была эпоха активного дружества в школе и на даче, эпоха Гаи и Маярны, о которых я рассказывал в "Боярышниковой аллее"; характерно, что мои девочки успешно осваивали большой мир, выйдя на его просторы из лесного уюта маленького племени. У меня была Ланка, у меня была уверенность, что вскорости я найду путь домой, в мою "Волшебную Страну", и тогда будет ваще зашибись; у меня было море книг и всевозможное Пограничье - россыпь игровых и виртуальных локусов, порождаемых в одиночку и с друзьями, сны с приключениями в чужих необыкновенных местах... А ещё было озеро Долгое, моё Долгое! - за год до начала событий "Зеркала" Дедушка внезапно увёз меня на пару недель в "посёлок старых большевиков" на Карельском перешейке - и там я в потрясении увидел плотскими очами мой внутренний лес, царство Алестры, с которым до того встречался лишь урывками или во снах. Это было нежданным продолжением тех странствий, когда Дедушка вытаскивал меня из провала посохом, словно Тартар-и-Авось: степь да степь, ковыли, будто на краю земли... - ноющее ощущение близости дверей, опять, опять!..
Короче говоря, до "Зеркала" внешний мир представлялся мне вполне годным для жизни - и я не сомневался, что когда найду путь домой, здешняя моя жизнь будет ОК.
А когда оглянулся после "Зеркала" - увидел постапок. Мир, в котором взрослые предали сами себя, трусят и лгут, оценивают себя лишь извне, чужими глазами - и закономерно губят всё вокруг, не умея защитить ни своё достояние, ни друг друга.
Важный момент. В марте 1972, полгода спустя моей драмы, по телеку показали сериал "Капитан Тенкеш", о том как маленькая страна отстаивает свободу в схватке с империей; я испытал внезапный толчок к жизни, задышал! - хоть этот импульс шёл снаружи, а не изнутри, хоть фильм был прост и даже полупародиен, хоть к моим делам это всё касательства не имело - но отдалённый горн к подъёму для меня прозвучал. "Даже если ты с кнутом против ружей, не унывай: припади к земле твоей, напитайся её силой, омой свои раны и вставай вновь." Прикасаться к обломкам я пока не мог, но припасть к земле - ещё как!.. Наступила весна, потом лето, потом осень - и Мать Алестра воздвигла меня из глубин. У меня появился лес-на-водах и Лилья из рода Блейков.
Вместе с Лильей я проживал постепенное, горькое осознание утраты Дома. Потеряв путь на родину, Лилья приросла было там, куда зашвырнула судьба - но империя рушилась, социальные содрогания не давали забыться и отдохнуть; на сквозняке бездомья люди закладывали новое основание, чтобы жить, строили буквально из самих себя - ни на что другое рассчитывать было невозможно. Строили, и у них получалось.
Какое сходство и какой контраст в смысле встречи Гаи и Маярны с Востоком, а.
Мир снаружи, каким он открылся мне после "Зеркала", не был годным местом для жизни - почти всё было разорено. Не то чтобы совсем не оставалось живого, но и живое, и живые держались из последних сил. Можно было строить и даже с шансами построить - но лишь вручную, лишь из себя самого, лишь обдираясь в лохмотья, лишь в постоянной готовности к обороне. Лучшим из существующего в этом мире был наш Дом - однако и он разваливался на глазах, превращаясь в осколки, ошмётки - скорлупки треснувшего яйца, из которого я вылупился слишком рано.
Одним из ключевых ранящих символов стала для меня повесть Эптона Синклера "Гномобиль" - наверно потому что в ней сочетались темы Маленького Народа и начисто бессмысленного большого мира. Главные герои были почти призраками-"пережитками", условный хэппи-энд - карикатурно-приляпанным, отчаяние - реальным до дрожи. Мой собственный Дом, наш Дом был уже практически тенью, гнездом пережитков! - и никто не мог стать для нас "друзьями и помощниками гномов", кроме нас же самих.
А вот с этим было не ах - и я тосковал.
Белые мундиры имперцев-единомирников Лильи до боли напоминали имперскую форму врагов Тенкеша - но австрийцы сверкали надменной парадной белизной, а единомирники Лильи тушили пожары и прокладывали гати, их белое сроднялось с коричневым, жёлтым, зелёным строивших бок-о-бок с ними - ради нового "вместе", нового Дома. Как хотелось мне, чтобы и мои вновь захотели разжечь очаг, простили друг друга, сделались бы опять нелицемерно вместе!.. Самое обидное, что это не было напрочь пустой мечтой: они все и сами время от времени начинали дёргаться, что так нельзя, что надо иначе... - но эти попытки редко складывались, чаще вызывали взаимное утомление и раздражение. Нет, мои Три Парки не забывали, что такое Дом, не отрекались, не говорили "наша вера тщетна, так не бывает!" - однако всё чаще вздыхали: "увы, не вышло!"
Разница между "махнуть друг на друга рукой" и "дать друг другу свободу" состоит в приятии друг друга, в доверии к этому самому "вместе", которое не разрушается ни независимостью, ни конфликтом. Если бы они уже тогда дали друг другу свободу, а не замкнулись каждый в себе, махнув на других рукой - я уверен, уже тогда потихоньку пошёл бы процесс исцеления. В конце концов, случилось же это потом, хотя и почти слишком поздно! - несколько критических лет спустя, когда я уже отстоял свободу и выжил, когда Ланка тоже отстояла свою свободу - на первом этапе она таки отстояла её, да! - тогда у нас был исключительно светлый период, наш Дом потихоньку снова обрёл плоть. Была дивная квартира на Конной-двадцать, купленная из расчёта чтоб всем было просторно - мы разбредались там как в лесу, издали аукаясь, собираясь неспешно за общий стол кто когда хочет. Мы с Татой тогда уже обзавелись собственным жильём, однако нам отрадно было приходить к обновлённому очагу, приходить вольно, от щедрот, с нежностью и весельем; даже споры и схватки возобновились, безнадёжность начала отступать - мы снова принимали друг друга с нашими несовпадающими картинами мира, принимали вполне, упорно пытаясь убедить, но не пытаясь давить на нервы. Однако всё это было потом, потом, едва ли не пятнадцать лет спустя эпохи разрушения Дома; почему, отчего не нашли в себе сил сделать вовремя?..
Ланка не застала владычества Бабушки и практически не помнила периода, когда "схватка = ура, летим сквозь бурю!" - так что в эпоху разрушения (и чем дальше, тем больше) вместе с Папой Юрой считала, что выяснять отношения бессмысленно - а мы с Мамой Зоей и Бабушкой то отчаивались, то брались за выяснения с новой силой. Папа Юра и Ланка держали общий фронт, полагая, что вокруг дурдом, в котором они одни сохраняют спокойствие, типа как в песне: "кто сберёг свои нервы - тот и спас свою честь". Много лет спустя папа говорил, что был на грани того чтоб уйти, не ушёл ради нас с Ланкой; моё счастье, что он поступил так - не факт, что я бы дожил до освобождения, если б не его поддержка. "Стисни зубы и выживи!" - таков был посыл, который я устойчиво ощущал от Папы Юры, чаще молчаливо, реже во внятных, коротких разговорах наедине; можно сказать, что он тоже переносил на меня свои несбывшиеся мечты - только, в отличие от маминых, они совпадали с моими: выжить - освободиться - вырастить собственный Дом, разжечь свой очаг.
Бабушка в буквальном смысле съёжилась, из лесной владычицы превратившись в ежиху (образ Ухти-Тухти, волшебной хозяюшки, на исходе сказки превращающейся в бессловесного зверька, болезненно значим для меня) - съёжилась, но хранила стойкость: всё уже прожито, всё успела. Моё общение с ней было неравномерным, вот именно что порой как с маршалом в отставке, порой как со старым деревом, черепахой, птицей. Самый страшный наш с ней конфликт произошёл не в период, когда она возненавидела Тату, а существенно раньше - когда мы все вместе жили на даче, на одном хуторе, и Татины, и мои. Бабушка была оставлена следить за мелкотой (Тата-Лана-я), и когда мы с Татой собрались ночью гулять - не в степи, тут же около дома! - не пустила ни за что: "не велено!" Обещала Маме Зое, что не пустит - и всё, точка. Для нас с Татой эта прогулка была очень важна, так что я объяснял и умолял, Бабушка вздыхала и хмурила брови, но была непреклонна: "была бы моя воля - пустила бы, но воля не моя!" Помню как в одиночестве рыдал, выкрикивая дикую, чудовищную обиду уже не Бабушке, а в потолок - "зачем ты отдала свою власть, царица, зачем пошла в тюремщики, зачем подставила нас с тобой?!" Я кричал тогда "не прощу, не прощу, не прощу!.." - понимая уже, что прощу, что на самом деле мы с ней уже в равном статусе, что _она_ не может здесь выйти из идентичности стражника, в то время как _я_ пойти на восстание и на побег свободно могу - и если не делаю этого, то лишь потому, что не готов брать на себя ответственность, а не потому, что беспомощен и целиком завишу от моей бывшей жизнеподательницы, бывшей вселенной. Она не виновата - хотя не виноват и я.
Закономерным образом, сложнее всего было с Мамой Зоей. С одной стороны, никакого доверия к ней у меня не было, постоянная готовность к обороне сложилась намного раньше, чем грянуло "Зеркало"; с другой - была взаимная нежность родства, были внезапно жгучие темы для разговоров, была порывами вспыхивавшая жажда восстановить очаг. Волнующий разговор мог быть затеян и ею, и мной, мог неожиданно привести к созвучию - особенно если дело касалось природы или искусства, притом с искусством обстояло куда хуже чем с природой - однако чаще приводил к раздражению, меня бесила её любимая романтика-для-ради-фантика, её доставали мои любимые персонажи-одиночки. Под влиянием волны умиления я даже мог написать в дневнике "нет, всё-таки у меня лучшая на свете мама!" - держа в голове, что вообще мамы явление неизбежное, хотя и очень-очень-очень страшное - но наиболее устойчивым, привычным чувством по отношению к Маме Зое была безнадёжная усталость.
...Последние классы школы, весна, у меня полно дел, но мама настаивает, что мне нужно поехать с ней к портнихе. Нет, _мне_ это не нужно, это нужно ей: я считаю, что у меня и так есть в чём ходить "в приличные места", она жаждет сшить для меня "какой надо костюм". Я вообще ненавижу всё это - примерки, булавки, стой смирно, гррррр - но сопротивляться смысла нет, ясно что по этому пункту она дожмёт, окей, едем. Сели в метро, злюсь, хочу успокоиться, утыкаюсь в книжку, Мама Зоя пытается меня отвлечь раз, другой, наконец возмущённо выдаёт: "тебе что, интереснее читать, чем разговаривать со мной?!" - "ну разумеется, а ты как думала?!" - "а... э... то есть как это, почему?!" - "ну посуди сама, ты-то много ли разговариваешь со своей матерью, Бабушкой то есть, а?!" - "а... э... ну это же совсем другое дело!" - "это ещё почему другое дело?!" - охает, всхлипывает, начинает безутешно рыдать. Бессвязные жалобы и стоны, всё как всегда: "а я-то думала, а я-то надеялась, а я-то ждала!" - мне, как всегда, нестерпимо горько это слышать; смерть тёти Инны ещё далеко впереди - но крах мечтаний, воплощение которых не в руках мечтающего, а в руках того, кому оно сто лет упало!.. - дико, зашкаливающе нестерпимо, сколько я себя помню, да.
Другое воспоминание, ассоциативно связанное с этим - эпизод сильно позже: я уже закончил Универ, Ланка поступила на тот же истфак, учится (в отличие от меня:)) вполне благополучно. Явившись поздно, падаю спать в гостиной; Мама Зоя заходит за каким-то интересом, перебрасываемся словами, по ходу оказывается рядом. Приподнявшись, протягиваю руки: "посиди со мной!" - садится, обнимаемся, начинает рыдать. "Мам, ты чего?!.." - "Доченька, доча! отрезанный ломоть!.." - нестерпимо, до скрежета зубовного нестерпимо!.. Обнимаю крепко, аж вскрикивает. "Мама Зоя! - говорю как можно более серьёзно, даже сурово. - Глупая женщина, слушай сюда! У тебя одна дочь закончила Универ. Другая поступила. Обе не пьют, не колются, не водят мужиков. Обе хорошо к тебе относятся - вот, обнимают перед сном. ТЫ ЧЕГО?!!!" - заглянул в лицо: вроде слёзы литься перестали. - Утешься, женщина, у тебя всё хорошо!" - "Правда? - с сомнением. - Ты правда так думаешь?" - "Ясное дело!" Выдохнула, ещё всхлипнула, пообнимались, поговорили про другое, ушла. Утешенная ушла, я точно видел.
А ведь я сказал ей ровно то, что в своё время сказали ей коллеги: "утешься, женщина, вон у тебя две дочери - это две твои диссертации и есть!" А что у неё другие планы были на жизнь - так кого это волнует, чёрт побери, кого?!..
Обнимая её, я не думал, что говорю о том же и даже практически теми словами, так что это может оказаться не утешением, а напоминанием о крахе. Уверен, что и она не связала тогда одно с другим - а если связала, так только в хорошем смысле, не в плохом: две дочери, проходящие путь Универа - это годный способ перепрожить научную жизнь заново. Так что я сыграл тогда, получается, в те же ворота, хотя имел в виду иное: не учёную карьеру, а благополучие и надёжность имеющихся близких. Я не думал о её несбывшихся мечтах, пытаясь утешить - думал лишь о реальных нас с Ланкой; но ведь и она не думала о моих надеждах, когда принуждала меня к отречению - лишь о своём неудобстве перед обществом, о том что у неё фриковатая дочь, проживать через которую несбывшиеся мечты так неловко, так нелегко!..
Перепрожить через нас не вышло. Мне научная карьера зафигом не сдалась, Ланка сделала было диссертацию и всё такое, но заболела и умерла. После Ланки осталась маленькая Вера - увы, Мама Зоя не бросила попыток возложить своё недополученное на дитя: бедняжку Веру запихивали в Универ, без преувеличений скручивая в бараний рог. Разумеется, ничем хорошим это не кончилось. Кончилось плохо, просто очень плохо, но распространяться на эту тему здесь я не буду. Даже не скажу "все умерли", потому что умерли не все - но и только.
Самое горькое, что ведь до этого периода, завершившегося тем, что умерли (не) все, была пора, когда Мама Зоя смогла наконец реализовать себя по полной, как хотела - и это время длилось не мало, тринадцать лет. Она обзавелась давным-давно вымечтанной отдельной квартирой, принимала учеников, причём не кого попало, а интеллектуалов с оригинальными запросами, зарабатывала кучу денег, ездила по заграницам, счастливая возвращалась вся в рассказах и слайдах, сменяла квартиру ещё раз, на лучшую - казалось бы, старые боли-обиды должны были исцелиться. Да в общем-то и ощущалось, что жажда наезжать на родных у неё малость поутихла; конечно, как раз в начале того периода мы все оказались травмированы Ланиной болезнью и смертью - и мамина подавленность отчасти тоже заставляла её присмиреть, то есть, образно говоря, горе и радость сообща сработали на умиротворение. Это было довольно-таки светлое время, мы в очередной раз ощущали близость, поочерёдно проводили время друг у друга в гостях; думалось, вот наконец застарелая проблема решена! - однако нет, когда Вера закончила школу - Мама Зоя таки не выдержала, эх.
Однако всё это было потом, потом.
* * *
Примечание:
"Главные герои были почти призраками-"пережитками"... наш Дом был уже практически тенью, гнездом пережитков" -
"пережитком" на ЗА именуется последний оставшийся от своего дома, рода, гнезда - тот, кто пережил всех и пребывает уже почти не в реале - в суперсистеме своего наследия, своего прошлого.
* * *
Продолжение текста книги - в ближайшем посте, изо-пост будет позже, один к трём главам сразу.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
А вот теперь о том, каким пришёл к эпохе разрушения Дома лично я.
Итак, Ланка родилась когда эон Бабушки клонился к закату, эон Папы Юры не спеша разгорался всё ярче, эон Мамы Зои то вспыхивал то пригасал, взаимная нежность и доверие перемежались холодом обид - но в целом жизнь кипела, очаг полыхал, корабль стремительно мчался в объятиях бурь. Я был счастлив, и с рождением Ланки моё счастье лишь возросло - ведь я обрёл товарища, во всём подобного мне, вдобавок без риска разлуки.
Жить с Ланкой вместе оказалось до того клёво, что я далеко не сразу заметил изменение общего настроя; ни детсад, ни прочие трудности моего счастья не омрачали. Мои Три Парки постоянно конфликтовали, как прежде, однако если раньше это ничем не грозило, ибо их схватка безоговорочного взаимного приятия не отменяла - наоборот, базировалась на нём, помогая выстроить гибкий консенсус - то теперь всё стало иначе, но мне долгое время было этого не осознать. Дома всё чаще поминалась байка про "брито и стрижено", которую я воспринимал как смешное фиглярство, не веря, что герои и впрямь ссорятся насмерть; полагаю, эта отсылка означала, что у моих истощились надежды и силы на конструктивный спор, и теперь они обвиняют друг друга в голом упрямстве. Это происходило так часто, что даже моих кукол, носивших имена Бритта и Ружена, Папа Юра дразнил "Брита и Стрижéна", особенно когда мы с Ланкой присоединялись к общей катавасии - поначалу вовлекаться нравилось нам обоим, мы всё принимали за весёлую игру.
Мы с Ланкой вообще часто спорили, и в шутку и всерьёз, иной раз в охотку, а иной раз доходили до ручки, не умея вовремя выйти из поединка; с некоторых пор мама стала раздражаться и требовать чтоб мы прекратили, мол, кто умнее, пусть остановится первым! - не разбираясь, дурачимся мы или решаем важный вопрос, и это приводило меня в замешательство: не видит она, что ли, что у нас дело (либо, наоборот, что мы шутим)?.. Потом привык, и когда они с папой в очередной раз начали препираться, встречным образом выдал: "кто умнее, пусть остановится первым!" - папа развеселился, а мама взъярилась: "как можно сравнивать, одно дело ваши глупости, другое наши взрослые выяснения!" - и я опять оказался озадачен: так они хотят продолжать спор или не хотят? что ли, мне ошибочно показалось, что они уже и сами не рады, сами хотели бы остановиться, да не могут?.. раньше такого не было! - и вот это смутное ощущение, что раньше всё было не так, оно постепенно нарастало - но оценить его адекватно, в масштабе, я не мог.
Я очень долго не замечал процесса разрушения Дома, потому что в принципе не мог вообразить, что такое может случиться: мои Три Парки, такие разные, такие не согласные - соединялись пламенем любви ко мне, и наш Дом был внутренне цельным, живым, непреложным. Я доверял себе, доверял им и вселенной; нарастающие затруднения приносили всё больше недоумений, однако до "Зеркала" эти недоумения не складывались в целостную картину отречения от себя - того самого отречения, которое по сути дела произвёл каждый из них, поставив крест на своих надеждах, на своих представлениях о бытии. Только когда Мама Зоя вынудила меня на самоотречение, превратившее мой мир в осколки, только после того как я себя из этих осколков снова собрал - все фрагменты недоумений сложились по-новому: вокруг меня - мир взрослых, которые сами себя предали, всё что я вижу есть не что иное как руины, постапок! - страшный инсайт относился и к разрушению нашего Дома, которое сделалось мне явным, и к внешнему миру. Горькая догадка была ответом на много вопросов сразу.
Я не буду здесь пересказывать событий "Зеркала" - это достаточно сложный и важный узел, кто не помнит, лучше перечитать всё целиком - изложу лишь выводы применительно к нынешней теме. Самое главное, что я хочу подчеркнуть жирной чертой (а также по необходимости болдом, курсивом и капслоком:)) - беда была не в том, что меня предала Мама Зоя: для меня, конечно, была новостью _степень_ её отречения от меня ("отдам врачам на переделку личности", по сути), но не сам факт отречения, с которым я всю жизнь так или иначе имел дело (и "отдам в детдом", и "не люблю плохую дочь", и прочие бесконечные отказы и обидки); трагедия состояла в том, что это _я_ предал сам себя, _я_ произнёс сокрушившие мою реальность слова! - пусть не в полноте понимания последствий, однако это сделал _я_, и принимать последствия пришлось тоже мне, притом вот прямо тут же и немедля. Отречение - даже формальное, "со скрещёнными пальцами" - отняло у меня возможность сопротивления, а в ситуации нажима извне сопротивление есть единственный способ держать внутренние структуры - так что мои структуры тут же хрустнули, тем более - только-только растущие, самые нежные, самые на тот момент важные для меня.
Собрав себя заново, я понял, что мои Три Парки перестали отстаивать каждый свою правоту - поэтому потеряли возможность быть вместе: отрекшись от себя, они уже не могут ни искренне давать друг другу приятие, ни сражаться - а вынуждены либо игнорировать друг друга посредством вежливости, либо устанавливать некоторые внешние схемы отношений, по большому счёту никому не нужные - просто чтоб заполнить или хотя бы замаскировать возникшую пустоту. Оглядевшись вокруг, я осознал, что снаружи Дома происходит то же самое.
До "Зеркала" я смотрел на внешний, "снаружный" мир с интересом и симпатией, хоть и критически - наподобие того как смотрели на него Пеппи или Карлсон из книг Астрид Линдгрен. Это была эпоха активного дружества в школе и на даче, эпоха Гаи и Маярны, о которых я рассказывал в "Боярышниковой аллее"; характерно, что мои девочки успешно осваивали большой мир, выйдя на его просторы из лесного уюта маленького племени. У меня была Ланка, у меня была уверенность, что вскорости я найду путь домой, в мою "Волшебную Страну", и тогда будет ваще зашибись; у меня было море книг и всевозможное Пограничье - россыпь игровых и виртуальных локусов, порождаемых в одиночку и с друзьями, сны с приключениями в чужих необыкновенных местах... А ещё было озеро Долгое, моё Долгое! - за год до начала событий "Зеркала" Дедушка внезапно увёз меня на пару недель в "посёлок старых большевиков" на Карельском перешейке - и там я в потрясении увидел плотскими очами мой внутренний лес, царство Алестры, с которым до того встречался лишь урывками или во снах. Это было нежданным продолжением тех странствий, когда Дедушка вытаскивал меня из провала посохом, словно Тартар-и-Авось: степь да степь, ковыли, будто на краю земли... - ноющее ощущение близости дверей, опять, опять!..
Короче говоря, до "Зеркала" внешний мир представлялся мне вполне годным для жизни - и я не сомневался, что когда найду путь домой, здешняя моя жизнь будет ОК.
А когда оглянулся после "Зеркала" - увидел постапок. Мир, в котором взрослые предали сами себя, трусят и лгут, оценивают себя лишь извне, чужими глазами - и закономерно губят всё вокруг, не умея защитить ни своё достояние, ни друг друга.
Важный момент. В марте 1972, полгода спустя моей драмы, по телеку показали сериал "Капитан Тенкеш", о том как маленькая страна отстаивает свободу в схватке с империей; я испытал внезапный толчок к жизни, задышал! - хоть этот импульс шёл снаружи, а не изнутри, хоть фильм был прост и даже полупародиен, хоть к моим делам это всё касательства не имело - но отдалённый горн к подъёму для меня прозвучал. "Даже если ты с кнутом против ружей, не унывай: припади к земле твоей, напитайся её силой, омой свои раны и вставай вновь." Прикасаться к обломкам я пока не мог, но припасть к земле - ещё как!.. Наступила весна, потом лето, потом осень - и Мать Алестра воздвигла меня из глубин. У меня появился лес-на-водах и Лилья из рода Блейков.
Вместе с Лильей я проживал постепенное, горькое осознание утраты Дома. Потеряв путь на родину, Лилья приросла было там, куда зашвырнула судьба - но империя рушилась, социальные содрогания не давали забыться и отдохнуть; на сквозняке бездомья люди закладывали новое основание, чтобы жить, строили буквально из самих себя - ни на что другое рассчитывать было невозможно. Строили, и у них получалось.
Какое сходство и какой контраст в смысле встречи Гаи и Маярны с Востоком, а.
Мир снаружи, каким он открылся мне после "Зеркала", не был годным местом для жизни - почти всё было разорено. Не то чтобы совсем не оставалось живого, но и живое, и живые держались из последних сил. Можно было строить и даже с шансами построить - но лишь вручную, лишь из себя самого, лишь обдираясь в лохмотья, лишь в постоянной готовности к обороне. Лучшим из существующего в этом мире был наш Дом - однако и он разваливался на глазах, превращаясь в осколки, ошмётки - скорлупки треснувшего яйца, из которого я вылупился слишком рано.
Одним из ключевых ранящих символов стала для меня повесть Эптона Синклера "Гномобиль" - наверно потому что в ней сочетались темы Маленького Народа и начисто бессмысленного большого мира. Главные герои были почти призраками-"пережитками", условный хэппи-энд - карикатурно-приляпанным, отчаяние - реальным до дрожи. Мой собственный Дом, наш Дом был уже практически тенью, гнездом пережитков! - и никто не мог стать для нас "друзьями и помощниками гномов", кроме нас же самих.
А вот с этим было не ах - и я тосковал.
Белые мундиры имперцев-единомирников Лильи до боли напоминали имперскую форму врагов Тенкеша - но австрийцы сверкали надменной парадной белизной, а единомирники Лильи тушили пожары и прокладывали гати, их белое сроднялось с коричневым, жёлтым, зелёным строивших бок-о-бок с ними - ради нового "вместе", нового Дома. Как хотелось мне, чтобы и мои вновь захотели разжечь очаг, простили друг друга, сделались бы опять нелицемерно вместе!.. Самое обидное, что это не было напрочь пустой мечтой: они все и сами время от времени начинали дёргаться, что так нельзя, что надо иначе... - но эти попытки редко складывались, чаще вызывали взаимное утомление и раздражение. Нет, мои Три Парки не забывали, что такое Дом, не отрекались, не говорили "наша вера тщетна, так не бывает!" - однако всё чаще вздыхали: "увы, не вышло!"
Разница между "махнуть друг на друга рукой" и "дать друг другу свободу" состоит в приятии друг друга, в доверии к этому самому "вместе", которое не разрушается ни независимостью, ни конфликтом. Если бы они уже тогда дали друг другу свободу, а не замкнулись каждый в себе, махнув на других рукой - я уверен, уже тогда потихоньку пошёл бы процесс исцеления. В конце концов, случилось же это потом, хотя и почти слишком поздно! - несколько критических лет спустя, когда я уже отстоял свободу и выжил, когда Ланка тоже отстояла свою свободу - на первом этапе она таки отстояла её, да! - тогда у нас был исключительно светлый период, наш Дом потихоньку снова обрёл плоть. Была дивная квартира на Конной-двадцать, купленная из расчёта чтоб всем было просторно - мы разбредались там как в лесу, издали аукаясь, собираясь неспешно за общий стол кто когда хочет. Мы с Татой тогда уже обзавелись собственным жильём, однако нам отрадно было приходить к обновлённому очагу, приходить вольно, от щедрот, с нежностью и весельем; даже споры и схватки возобновились, безнадёжность начала отступать - мы снова принимали друг друга с нашими несовпадающими картинами мира, принимали вполне, упорно пытаясь убедить, но не пытаясь давить на нервы. Однако всё это было потом, потом, едва ли не пятнадцать лет спустя эпохи разрушения Дома; почему, отчего не нашли в себе сил сделать вовремя?..
Ланка не застала владычества Бабушки и практически не помнила периода, когда "схватка = ура, летим сквозь бурю!" - так что в эпоху разрушения (и чем дальше, тем больше) вместе с Папой Юрой считала, что выяснять отношения бессмысленно - а мы с Мамой Зоей и Бабушкой то отчаивались, то брались за выяснения с новой силой. Папа Юра и Ланка держали общий фронт, полагая, что вокруг дурдом, в котором они одни сохраняют спокойствие, типа как в песне: "кто сберёг свои нервы - тот и спас свою честь". Много лет спустя папа говорил, что был на грани того чтоб уйти, не ушёл ради нас с Ланкой; моё счастье, что он поступил так - не факт, что я бы дожил до освобождения, если б не его поддержка. "Стисни зубы и выживи!" - таков был посыл, который я устойчиво ощущал от Папы Юры, чаще молчаливо, реже во внятных, коротких разговорах наедине; можно сказать, что он тоже переносил на меня свои несбывшиеся мечты - только, в отличие от маминых, они совпадали с моими: выжить - освободиться - вырастить собственный Дом, разжечь свой очаг.
Бабушка в буквальном смысле съёжилась, из лесной владычицы превратившись в ежиху (образ Ухти-Тухти, волшебной хозяюшки, на исходе сказки превращающейся в бессловесного зверька, болезненно значим для меня) - съёжилась, но хранила стойкость: всё уже прожито, всё успела. Моё общение с ней было неравномерным, вот именно что порой как с маршалом в отставке, порой как со старым деревом, черепахой, птицей. Самый страшный наш с ней конфликт произошёл не в период, когда она возненавидела Тату, а существенно раньше - когда мы все вместе жили на даче, на одном хуторе, и Татины, и мои. Бабушка была оставлена следить за мелкотой (Тата-Лана-я), и когда мы с Татой собрались ночью гулять - не в степи, тут же около дома! - не пустила ни за что: "не велено!" Обещала Маме Зое, что не пустит - и всё, точка. Для нас с Татой эта прогулка была очень важна, так что я объяснял и умолял, Бабушка вздыхала и хмурила брови, но была непреклонна: "была бы моя воля - пустила бы, но воля не моя!" Помню как в одиночестве рыдал, выкрикивая дикую, чудовищную обиду уже не Бабушке, а в потолок - "зачем ты отдала свою власть, царица, зачем пошла в тюремщики, зачем подставила нас с тобой?!" Я кричал тогда "не прощу, не прощу, не прощу!.." - понимая уже, что прощу, что на самом деле мы с ней уже в равном статусе, что _она_ не может здесь выйти из идентичности стражника, в то время как _я_ пойти на восстание и на побег свободно могу - и если не делаю этого, то лишь потому, что не готов брать на себя ответственность, а не потому, что беспомощен и целиком завишу от моей бывшей жизнеподательницы, бывшей вселенной. Она не виновата - хотя не виноват и я.
Закономерным образом, сложнее всего было с Мамой Зоей. С одной стороны, никакого доверия к ней у меня не было, постоянная готовность к обороне сложилась намного раньше, чем грянуло "Зеркало"; с другой - была взаимная нежность родства, были внезапно жгучие темы для разговоров, была порывами вспыхивавшая жажда восстановить очаг. Волнующий разговор мог быть затеян и ею, и мной, мог неожиданно привести к созвучию - особенно если дело касалось природы или искусства, притом с искусством обстояло куда хуже чем с природой - однако чаще приводил к раздражению, меня бесила её любимая романтика-для-ради-фантика, её доставали мои любимые персонажи-одиночки. Под влиянием волны умиления я даже мог написать в дневнике "нет, всё-таки у меня лучшая на свете мама!" - держа в голове, что вообще мамы явление неизбежное, хотя и очень-очень-очень страшное - но наиболее устойчивым, привычным чувством по отношению к Маме Зое была безнадёжная усталость.
...Последние классы школы, весна, у меня полно дел, но мама настаивает, что мне нужно поехать с ней к портнихе. Нет, _мне_ это не нужно, это нужно ей: я считаю, что у меня и так есть в чём ходить "в приличные места", она жаждет сшить для меня "какой надо костюм". Я вообще ненавижу всё это - примерки, булавки, стой смирно, гррррр - но сопротивляться смысла нет, ясно что по этому пункту она дожмёт, окей, едем. Сели в метро, злюсь, хочу успокоиться, утыкаюсь в книжку, Мама Зоя пытается меня отвлечь раз, другой, наконец возмущённо выдаёт: "тебе что, интереснее читать, чем разговаривать со мной?!" - "ну разумеется, а ты как думала?!" - "а... э... то есть как это, почему?!" - "ну посуди сама, ты-то много ли разговариваешь со своей матерью, Бабушкой то есть, а?!" - "а... э... ну это же совсем другое дело!" - "это ещё почему другое дело?!" - охает, всхлипывает, начинает безутешно рыдать. Бессвязные жалобы и стоны, всё как всегда: "а я-то думала, а я-то надеялась, а я-то ждала!" - мне, как всегда, нестерпимо горько это слышать; смерть тёти Инны ещё далеко впереди - но крах мечтаний, воплощение которых не в руках мечтающего, а в руках того, кому оно сто лет упало!.. - дико, зашкаливающе нестерпимо, сколько я себя помню, да.
Другое воспоминание, ассоциативно связанное с этим - эпизод сильно позже: я уже закончил Универ, Ланка поступила на тот же истфак, учится (в отличие от меня:)) вполне благополучно. Явившись поздно, падаю спать в гостиной; Мама Зоя заходит за каким-то интересом, перебрасываемся словами, по ходу оказывается рядом. Приподнявшись, протягиваю руки: "посиди со мной!" - садится, обнимаемся, начинает рыдать. "Мам, ты чего?!.." - "Доченька, доча! отрезанный ломоть!.." - нестерпимо, до скрежета зубовного нестерпимо!.. Обнимаю крепко, аж вскрикивает. "Мама Зоя! - говорю как можно более серьёзно, даже сурово. - Глупая женщина, слушай сюда! У тебя одна дочь закончила Универ. Другая поступила. Обе не пьют, не колются, не водят мужиков. Обе хорошо к тебе относятся - вот, обнимают перед сном. ТЫ ЧЕГО?!!!" - заглянул в лицо: вроде слёзы литься перестали. - Утешься, женщина, у тебя всё хорошо!" - "Правда? - с сомнением. - Ты правда так думаешь?" - "Ясное дело!" Выдохнула, ещё всхлипнула, пообнимались, поговорили про другое, ушла. Утешенная ушла, я точно видел.
А ведь я сказал ей ровно то, что в своё время сказали ей коллеги: "утешься, женщина, вон у тебя две дочери - это две твои диссертации и есть!" А что у неё другие планы были на жизнь - так кого это волнует, чёрт побери, кого?!..
Обнимая её, я не думал, что говорю о том же и даже практически теми словами, так что это может оказаться не утешением, а напоминанием о крахе. Уверен, что и она не связала тогда одно с другим - а если связала, так только в хорошем смысле, не в плохом: две дочери, проходящие путь Универа - это годный способ перепрожить научную жизнь заново. Так что я сыграл тогда, получается, в те же ворота, хотя имел в виду иное: не учёную карьеру, а благополучие и надёжность имеющихся близких. Я не думал о её несбывшихся мечтах, пытаясь утешить - думал лишь о реальных нас с Ланкой; но ведь и она не думала о моих надеждах, когда принуждала меня к отречению - лишь о своём неудобстве перед обществом, о том что у неё фриковатая дочь, проживать через которую несбывшиеся мечты так неловко, так нелегко!..
Перепрожить через нас не вышло. Мне научная карьера зафигом не сдалась, Ланка сделала было диссертацию и всё такое, но заболела и умерла. После Ланки осталась маленькая Вера - увы, Мама Зоя не бросила попыток возложить своё недополученное на дитя: бедняжку Веру запихивали в Универ, без преувеличений скручивая в бараний рог. Разумеется, ничем хорошим это не кончилось. Кончилось плохо, просто очень плохо, но распространяться на эту тему здесь я не буду. Даже не скажу "все умерли", потому что умерли не все - но и только.
Самое горькое, что ведь до этого периода, завершившегося тем, что умерли (не) все, была пора, когда Мама Зоя смогла наконец реализовать себя по полной, как хотела - и это время длилось не мало, тринадцать лет. Она обзавелась давным-давно вымечтанной отдельной квартирой, принимала учеников, причём не кого попало, а интеллектуалов с оригинальными запросами, зарабатывала кучу денег, ездила по заграницам, счастливая возвращалась вся в рассказах и слайдах, сменяла квартиру ещё раз, на лучшую - казалось бы, старые боли-обиды должны были исцелиться. Да в общем-то и ощущалось, что жажда наезжать на родных у неё малость поутихла; конечно, как раз в начале того периода мы все оказались травмированы Ланиной болезнью и смертью - и мамина подавленность отчасти тоже заставляла её присмиреть, то есть, образно говоря, горе и радость сообща сработали на умиротворение. Это было довольно-таки светлое время, мы в очередной раз ощущали близость, поочерёдно проводили время друг у друга в гостях; думалось, вот наконец застарелая проблема решена! - однако нет, когда Вера закончила школу - Мама Зоя таки не выдержала, эх.
Однако всё это было потом, потом.
* * *
Примечание:
"Главные герои были почти призраками-"пережитками"... наш Дом был уже практически тенью, гнездом пережитков" -
"пережитком" на ЗА именуется последний оставшийся от своего дома, рода, гнезда - тот, кто пережил всех и пребывает уже почти не в реале - в суперсистеме своего наследия, своего прошлого.
* * *
Продолжение текста книги - в ближайшем посте, изо-пост будет позже, один к трём главам сразу.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.