Затерянные локусы детского божества
Продолжаем изложение материалов в рамках проекта "Три Парки".
Полгода назад, по ходу обсуждения "Марсианина-1979", мы обнаружили столь неожиданное и важное, что сейчас решили выложить часть разговора отдельным постом здесь, и только затем переходить к дальнейшему, что у нас там запланировано.
Поиски следов детской альтерры
Тата:
Стали размышлять (в одиночку и с Германом) про это самое "до-историческое" (в данном тексте реющее за спинами седых локс: "пахнуло сказкой, древностью, болью, былой мощью, безумием, сном!.. - чуть ли не увитый шиповником замок предстал предо мной…"), и про то, почему меня-то снова и снова в альтерре тянуло в ту сторону, и в какую именно "ту". В ходе расплетания этой сложной темы у нас появился целый веер догадок.
Самое важное: эти образы для меня - выходы на мою детскую альтерру!
Некоторое время назад мы, изучая соответствующую литературу, пришли к мысли, что вообще у _каждого_ не совсем убитого ребёнка есть свой паракосм ("детская альтерра"). В связи с этим уже некоторое время я задаюсь вопросом: а что было у меня? во что я погружалась, играя в раннем детстве, от чего не сохранилось почти ни следа?
Не сохранилось, думаю, потому что не было первореальной стабильности и преемственности: я жила то в яслях, то в санатории, то в круглосуточном детсаду, то в обычном (однако же полный рабочий день шесть дней в неделю). Там у меня не было ничего своего: ни своих игрушек, ни своего уголка, ни своего стола. Своих взрослых тоже там не было. Воспитательницы то и дело менялись, никого из них я не помнила ни в лицо ни по имени. Отношения со сверстниками были эфемерными. Так что не странно, что я не помню "своего паракосма" даже если он был.
Но вот я начала (как протирают стёклышко "секретика" в земле) вглядываться в образы, которые вызывают у меня характерный резонанс. И вот…
Затерянность и _я_
Тата:
Что же за картина всплывает из самых глубин и так волнует? Древность, но не любая. "До-" или даже точнее "пра-": то есть не просто "эпоха, которая была и кончилась до некой черты", а "эпоха, где нечто берёт начало, в которой зародилось то, что стало потом огромным и значительным…" До-историческая в самом прямом смысле, сплошной пролог историй чего бы то ни было. До-человеческая, и даже - до-жизненная.
Образ первобытного океана. Мелкие - по колено - тёплые моря и тёплые дожди из низких туч. Нескончаемый Дождь. Миры дождевого леса. Полумрак и ковёр растений. Болота…
("Этот утренний сумрачный мир, не очерченный набело.
Словно клумба календул на заднем осеннем дворе.
Запустение там, где пока ничего ещё не было…")
Неожиданно для меня в этот клубок смутных образов оказываются завязаны цветочные запахи. Клумба календул на пустом дворе. Настурция с ароматом её листьев: тревога, угроза и вместе с тем покой, забвение. Душистая герань - запах затерянности. (Как тут не вспомнить зачарованный сад старушки-волшебницы из "Снежной Королевы", где каждый цветок рассказывает свою коротенькую сказку-грёзу без начала и конца, практически без сюжета, чистое настроение.)
Передо мной проступают контуры "пространства, в котором я была наиболее жива" в том эоне, в том детстве. Полусумрак, простор, одиночество - затерянность, в которой сочетаются печаль и свобода. Я думаю, это либо цветущие задворки казённых дач и больничных территорий, либо пустые комнаты детских садов с геранью на окнах. Здесь меня не доставали ни другие дети, ни воспитательницы, здесь я могла поднимать из глубин памяти лес, любимый и знакомый с первых месяцев жизни.
Этот локус свободно дышит, но предельно статичен. Здесь не происходит событий, потому что в то время, когда я впитала этот лес, мне было слишком мало лет. Я просто здесь нахожусь, дышу и смотрю, я - не гость, я - часть и даже хост этого крохотного мира.
Вместе с тем в этом покое присутствует момент предожидания: "Но вот-вот…" Что?
Удалось сформулировать так: погружаясь в эти образы древности, я рисую себе НЕ "временной срез" реального прошлого нашего мира (как бы фиксирующий мгновение до того, как нечто начало происходить, разворачиваться, и так в итоге произошла наблюдаемая мной современность), а именно сколь угодно ДЛЯЩЕЕСЯ состояние, не нарушаемое ничем, не ведущее никуда, закуток мирового процесса. "Здесь время свернулось, как спящий зверёк" - эта свёрнутость может существовать сама по себе, как некая альтернатива тому ходу событий, при котором нечто вторглось в этот локус и поколебало его круговращение. И это "но вот-вот" очень амбивалентно, в нём и радость, и печаль, чтобы не сказать трагизм.
Мы, подумав, предположили, что так впечатались в моё восприятие редкие приезды родителей: круг одинокого пребывания в грёзах оказывается разорван восторгом краткой, очень краткой встречи, за которым неотвратимо следует прощание, для маленького ребёнка - каждый раз всё равно что навсегда. Но через бесконечно долгое время оказывается, что никто не умер, и вот они появляются снова, беспечальные, как будто не было и не будет очередного прощания. И это явление эфемерного счастья повторяется снова и снова, ничего не меняя в моей жизни, в её круговращении. Это и есть "вот-вот" которое так и остаётся вечно на пороге. Травма затапливающего горя и есть та причина, которая отрезала эти локусы от основной жизни психики, превратила в запечатанные ячейки, в которых в свою очередь запечатан ещё более ранний, базовый, доречевой образ Леса-Праматери, колыбели и утешительницы.
Вот оно же: "…забудь печаль свою // уйди туда где ветра поют // в диком лесном краю" -
"И что характерно, тут всё построено на замкнутой траектории, это некий локус, вписанный в линейное время: я нахожусь "до" и "после" счастливой жизни в тайге, но и одновременно в ней, потому что именно она - вместе с возвращением в города, тоже отрадным - дают облегчение и силу, которые я из этой песни извлекала для себя." (из разговора в комментах)
Затерянность и _мы_
Тата:
Мне кажется, что на раннем этапе в моём "затерянном локусе" не предполагается, не просматривается драматических историй с живыми существами (потребность в экшне в тот период детства я добирала в другом месте, см.ниже) - но вообще настрой закольцованного, зачарованного места вполне соответствует образам, о которых говорит Герман:
"… она была полностью в себе, в своих воспоминаниях, грезила наяву… Перед её глазами были её умершие возлюбленные - то ли недавно жившие, то ли давным-давно, то ли обычные люди, то ли лесные духи; ярче всего мне запомнился образ фавна, игравшего на свирели … Она говорила, и я видел всё о чём слышал, погружался, тонул, всё глубже тонул."
Насколько помню, я не искала тесного эмпатического контакта с этой безумной локсой, но я ощущала резонанс: это начинала звучать моя неосознанная жажда воссоединения со своими запечатанными локусами.
А для Германа здесь была боль отторгнутости его человеческого я от его я-божества:
"меня тогда вообще очень ранили подобные вещи - всё это сказочное, древнее, до-человеческое, мир болота, мир леших, мир местных эис - ранило до слёз, потому что было связано с недостижимостью, с запретом прикасаться, и недостижимость/ воспрещённость эта относилась к моему миру-до-Зеркала - миру до-катастрофному, блаженному… "
Более того, эта боль усугублялась ощущением подмены:
"мне показывают как бы подлинную живую праматерь во плоти - но по сути это, наоборот, клевета на праматерь:
…настоящая праматерь, то есть Бабушка - не жадная, а щедрая, не сожрать меня хочет, не горем своим затопить - она мой лес и моя дорога … она питает и спасает меня, а не требует чтобы я питал и спасал её..."
И вот где-то тут в ходе обсуждения с Германом нас осенила догадка о том, что через этих локс, таким вот ужасающим образом -
"ощущал сильнейший наезд, который тогда не мог определить словами, а теперь назвал бы наездом на младшего со стороны значимой старшей женщины - матери / бабушки.
… _от меня_ явно требовалось нечто, представлявшееся мне глубоко противоестественным: временно занять место в ряду её возлюбленных, став для неё на сегодня носителем образа кого-то из них / кого-нибудь вроде их всех" -
тянется за поддержкой моё запечатанное божество: по статусу "божественное-родительское", а по сути младенческое, оно не готово давать помощь приходящему извне, а само жаждет его помощи - чтобы он вошёл и распечатал зачарованность, воссоединил с актуальным временным потоком через себя, "вывел за руку" (куда? к себе!)
С одной стороны, это классика психоанализа детской травмы "мама должна прийти наконец и тогда всё будет хорошо". С другой стороны, с учётом моей личной специфики (мама не раз приходила в те места, где я жила неделями и месяцами - и вновь уходила, углубляя травму расставания) следует ожидать, что того кто рискнёт войти в зачарованный локус и протянуть руку к грезящему божеству, ждут трудности и испытания, подобные не столько ловушкам человеческого лукавства, сколько опасностям пути через болото.
Очевидно, это совсем не то, что нужно (и посильно!) было Герману на том этапе: перед ним стояли совершенно другие насущные задачи, и в плане прокачивания себя как самтела, и в области поисков доступа к _своему_ божеству.
И как решился это неосознанный конфликт интересов? - продолжу ниже.
(ниже - а именно после коммента с уточнением, где Тата добирала экшн)
Экшн в другом месте
Тата:
" потребность в экшне в тот период детства я добирала в другом месте" -
это про то, что в 3-4 года у меня уже была потребность в движухе в виртуале, чтобы там происходили волнующие события, чтобы был тарарам, опасности, столкновения! И всё это я, находясь в круглосуточном детском садике, могла получить лишь у мальчишек-сверстников, которые бесконечно рисовали сражения (самолёты, танки, артиллерию), сопровождая творчество звуками взрывов, стрельбы, командами, криками атакующих и раненых. Ребята не имели возможности в тех условиях нормально играть собой-целиком, бегать, орать, драться, стрелять и падать - так что вся экспрессия шла в рисунки, точнее, в рисование как процесс, который и был созданием и проживанием их паракосмов. Я от всего этого заходилась и всячески стремилась если не соучаствовать (видимо, гендерные барьеры уже работали в сознании моих товарищей по детской тюрьме, и меня отстраняли), то хотя бы соприсутствовать, смотреть как они это делают.
Вполне закономерно, что первым моим альтерритом был Раненый Солдат, а первым приключением с его участием - что я его лечу в потайном, недоступном для окружающих месте, которое сверхъестественным образом размещается среди обыденного быта нашей новой квартиры. Так состыковались (в мои 5 лет) две линии моего детского альтерризма: базовая - держание зачарованного локуса, и новая, соответственная более старшему возрасту - приключения и отношения.
И, что характерно, отсюда - с того, что меня наконец забрали домой, на новую квартиру, из загородных санаториев и лагерей - и начинается этап некоторой стабильности и континуальности в моём детском альтерризме, который я уже худо-бедно фиксирую в памяти.
Затерянность заброшена
Тата:
Мы в тот период не имели достаточно тонких понятийных инструментов, чтобы обсуждать такие материи: что здесь нужно мне, что нужно Герману, почему я не могу справиться сама, почему Герман не хочет в это соваться, возможно ли сделать так, чтобы каждый из нас получил искомое… Но судя по всему, я на интуитивном уровне сделала вывод по итогам столкновений Германа с подобными явлениями: "эх, ему это не нравится!" (не умея различать "неинтересно" / "неприятно" / "неподъёмно" это для партнёра) - главное, что он не поддерживает разворота моего внимания в этом направлении и не развивает вектора своего активного движения в эту сторону.
Это значило для меня, что эта область останется в стороне от проживания (и присвоения стало быть) нами-вместе; а сама я могу во всякое такое погружаться, если захочу и если хватит драйва - но только в свободное время от наших общих погружений.
Похоже, где-то на этапе между летом 1979 и летом 1980 пролёг водораздел: в 1979 я (против своей воли разлучённая с Германом) погрузилась в стихию леса, зачерпнула сил и вынесла оттуда целую гроздь стихов, а весной 1980 я, будучи на студенческой практике в лесу, уже томилась и не позволяла себе (а может и правда ресурса не было) этого свободного плавания, уже привычно скупясь: "нет, не надо поддаваться соблазнам, надо экономить чувства и силы для важного, для служения нашей-жизни-там".
И это, увы, из разряда "причудливые представления о "правильном процессе строительства", о зловещей роли в нём бабочек" (из разговора в комментах)
Нет, на самом деле я и дальше нет-нет да окуналась в доисторические воды, но делала это с оглядкой, со стыдом, с ощущением, что позволяю себе лишнее и ох, не подвело бы это нас!
Образ Алестры - до встречи с ней
Тата:
Размышляя над образами "локуса затерянного в прошлом", остро волновавшими меня, сообразила, что лик Матери-Болота, как "колыбели живых и мёртвых", явно просвечивает во многих моих стихах задолго до встречи с Алестрой.
Стихи про некрополь Южного кладбища:
Как всякий город, на костях он.
Как Питер - на болотах он.
Но пеленает дух не страхом,
А сонным отдыхом.
Бредём не поднимая глаз мы,
С печальною истомою,
Сквозь колыбели протоплазмы,
Извечный дом её.
Она вернулася в болота
Дорогами неблизкими.
И, словно птицы - самолёты
Над обелисками.
Стала раскапывать волнующий меня образ "на костях и болотах" и поняла ещё более занятную вещь: в стихах аж ещё школьной поры я свой-любимый-город-Ленинград (имя "Ленинград" меня никогда не раздражало, так как ещё в детском садике я слышала, что это про "град", явление природы, да и звукосочетание "Ингра"(ижора) звучало отрадно для слуха) рисую аналогичным образом! -
"Незыблемый на водах // И чистый - из болот"
а вообще-то ещё точней было бы "Незыблемый - на топях // И чистый - из могил", просто не дошлифовала тогда вербальную формулу до нужной точности.
И поняла заодно, что воспринимала всегда Мой Город как Зачарованный Лес! - не только как дающий среди лоскутков городской зелени место порталам, уводящим в спасительные иномирные леса, но и как "каменный лес", заколдованный но дружественный ко мне, к беглецам, к партизанам. (Из последнего на эту тему - в стихах почитай что современных, когда нутро как в юности враз перевернуло сочувствием и надеждами: "…Лес камня и стали: там наши // Насквозь продолжают идти…")
То есть с такого давнего времени проблёскивает этот синкретный образ Старшего, тут тебе и Алестра и глобы, образ совершенно неантропоморфный и даже не "животный", но живой и включающий в свою жизнь жизни и смерти своих детей, спасающий и возрождающий...
Запечатанный младенец-божество
Герман:
Самое для меня важное (и неожиданное!) обретение сего обсуждения - это открытие про отсечённую травмой и запечатанную часть твоего младенческого божества.
Мы ведь уже давно говорим про твоё обездоленное младенческое существо в противовес твоему всемогущему материнскому божеству, открывавшему нам просторы для жизни на ЗА - однако мысль о том, что часть твоего младенческого божества оставалась вне-бытия, вне-исцеления, вне-жизни (хотя и вне-смерти) - эта мысль, по всей видимости, была для меня настолько непереносима, что оставалась вообще вне какого бы то ни было рассмотрения.
(Я помню встречавшиеся уже на позднем этапе образы "маленьких Хозяек" - существ, о к-рых говорилось "могла бы стать новой Алестрой, если бы с Алестрой что-нибудь случилось" - они меня уже не пугали, даже когда возникала прямая ассоциация с тобой - "Тата это такая маленькая Алестра, вроде Кубышки" - но я понимаю, что тогда уже они были для меня в области безопасного: это существо не сиротливое, не брошенное, у него есть те кто о нём заботится - короче, оно даже если и младенец, то вполне обихоженный, можно никак не ассоциировать его с темой "божество-сирота зовёт на помощь".)
Сейчас - испытываю море сострадания, но понимаю, что тогда - нет, не понёс бы я этого!
Ты верно говоришь: "с учётом моей личной специфики (мама не раз приходила в те места, где я жила неделями и месяцами - и вновь уходила, углубляя травму расставания) следует ожидать, что того кто рискнёт войти в зачарованный локус и протянуть руку к грезящему божеству, ждут трудности и испытания, подобные не столько ловушкам человеческого лукавства, сколько опасностям пути через болото" -
Да, я не смог бы оказать тебе помощь, я бы просто утонул там в этих топях, вот и всё!
В устном разговоре ты сказала "заморожено чтоб не стало хуже" - это важный момент, это значит что при размораживании может выйти наружу такое море боли и сопротивления, к-рое ни в каком разе не понести было мне в моём тогдашнем состоянии. Сопротивление брошенного младенца - полагаю, намного сильнее сопротивления подростка, а если вспомнить, какие я выдавал волны протеста, когда подозревал "обман родительства" и начинал испытывать на прочность - охохо...
Собсно, одна из мыслей поста, если в этом ракурсе посмотреть - о том что на том этапе до меня доходит, что _нельзя_ идти помогать туда, где _нет_ того, кто готов _сам себе помогать_ как взрослое-самостоятельное существо, готов нести за себя ответственность, быть самому себе родителем, по сути.
Понимаю теперь, что тот долгий путь вкругаля пешком - путь построения лона принятия старших-и-младших _вручную_ - которым нам пришлось двигаться после того как не срослось насчёт прыжка "от божества к божеству" - только этот путь и был реально для нас осуществим, с опорой каждому на себя - уж как умели, так и опирались...
И отдельная тема - чего искал и не находил во всём этом я, тема "ощущения подмены", связанного с тем что сходство образов, которое так волновало - сопрягалось с радикальным не-сходством содержания. Ниже об этом чуть подробнее.
Сходство и различие образов
Герман:
Тата поминает зачарованный сад из "Снежной Королевы", и это важный момент - я писал про это в теме "Наш Цветущий Сад":
"Несмотря на прямую противоположность смысла, образ состоял как бы из тех же элементов, что и мой, наподобие чужого слова, переставленные буквы коего могут сложить мой пароль (...) Там и тут - осень-и-весна (Герда вошла в сад весной, вышла осенью), бытие вне времён года / времена года рядом; там и тут - путь, река, поиски близкого, тема забвения / воспоминания... Зачарованный сад из сказки удерживал героиню, невольно заставляя забыть о её поисках, о её пути - правда, он же сам и помог всё вспомнить, когда Герда сумела подать запрос; мой зачарованный сад, напротив, постоянно питал мою память, поддерживал мой путь - можно сказать, сам был моей дорогой, моей рекой."
Если бы меня спросили "без подглядывания", про что для меня-ребёнка был этот образ? - я без сомнения сказал бы, что Герда встретила на пути волшебный сад, который дал ей возможность отдыха перед наиболее трудным участком пути - что она там немного подзастряла, конечно, но вышла ещё более чем раньше полная сил и решимости. Тема обмана, удержания путём лукавства - нет, эта тема не осталась в моей детской памяти! - я без сомнений истолковывал сочетание значимых для меня элементов как совпадение с моей внутренней картиной, а что тут имелось что-то нескладное, не совпадающее - то я безмятежно элиминировал.
Это я привожу в качестве примера на тему "сходство образов при не-сходстве внутреннего содержания" - в том смысле, что у нас с Татой юных такое сходство-несходство имелось весьма.
Например, у меня "затерянность" - это заокраинный свет, блаженство свободы и полноты мощи бытия перед лицом / в объятиях / на ладони Родителя;
а у Таты затерянность - это одиночество, бесприютность, сиротство, хотя (так же как у меня) и свобода, и могущество - могущество полностью одинокого младенца-божества сколько угодно "замораживать" свою боль.
И даже тот образ, о котором в посте - образ древности-забвения-бессилия божества, который я ассоциирую с бессилием Бабушки в себе самом - выглядит для нас с Татой принципиально по-разному, потому что в Татином ракурсе это бессильное-бессловесное божество - по сути младенец, _ещё_ не развившийся и ждущий помощи от меня, даже если с виду призыв о помощи выглядит как приглашение погостить - а в моём ракурсе это Родитель, к-рый _уже_ беспомощен и даже тоже уже бессловесен, однако не бессознателен, и те силы, к-рые у него ещё есть - он готов передать мне, если _я_ смогу дотянуться и принять необходимое из его руки.
И в этом смысле те топи, с к-рыми ассоциируется осмысляемый образ божества, у нас разные - у Таты это бездонные младенческие пра-топи, где ещё нету структур, на к-рые можно опереться чтобы не утонуть - а у меня это ушедшие под воду горные кряжи, способные выдержать любую тяжесть - лишь бы только хватило сил донырнуть до них, ступить ногой, ухватиться рукой.
(Хочу вскоре, ну или хотя бы рано или поздно, выложить пост про "К ловле жемчуга" - как раз в тему "достичь затонувшего в глубинах Родителя".)
На данный момент констатирую, что, хотя и не мог всю жизнь оказать Татиному запечатанному божеству-младенцу никакой прямой помощи - сейчас ощущаю себя тем самым "затонувшим Родителем", которого Тата уже в принципе может достигать сама - и, при соприкосновении пальцев, получать для себя желаемое сокровище-наследство полноты сил.
Вынесение вовне образа беспомощного божества-младенца
Тата:
Оба мы в этот период расширяли своё поле деятельности, стремясь с одной стороны интегрировать отделённые травмами части себя, с другой стороны - обустроить мир вокруг себя сообразно своим понятиям. И то и другое могло происходит в форме "оказываем поддержку тем, кто в ней нуждается".
Для Германа практический вопрос, есть ли смысл вкладывать силы, отдавать часть себя другому, решался так: "на том этапе до меня доходит, что _нельзя_ идти помогать туда, где _нет_ того, кто готов _сам себе помогать_ как взрослое-самостоятельное существо, готов нести за себя ответственность, быть самому себе родителем, по сути."
То есть смысл помогать есть, если тут имеется Взрослый - то есть субъект, осознающий свои потребности, способный строить целеполагание, сознательно распорядиться дарованным ресурсом.
Если такой субъект присутствует - то можно ожидать, что он способен видеть и Другого с его потребностями (тебя и других существ), а отсюда растёт и благодарность, и готовность поделиться с другим нуждающимся, в том числе с тем, кто от него критично зависим (то есть в наличии то, что для _меня_ было критерием "помогать или не помогать"), а главное - из этого следует, что дарованный ресурс пойдёт, грубо говоря, целевым образом на строительство личного счастья субъекта (а значит станет элементом того мира, который мы строим для себя), а не будет бессмысленно разбазарен.
Если там, откуда слышится призыв о помощи, не присутствует такого Взрослого - помогать бессмысленно, это просто красивое самоубийство. Нет никакого смысла (потому что не с кем) договариваться, вместе продумывать оптимальную стратегию действий, стыдить, взывать к здравому смыслу или угрожать, когда ничего из договорённого не будет делаться. По большому счёту, бесполезно ожидать от такого существа, что оно тебя заметит и ответит на твой порыв - оно и себя-то толком не видит, не может собрать воедино свои вектора и поэтому пребывает в постоянной нужде, в неутолимой потребности чтобы о нём позаботились, согрели его и напитали (даже если на физическом уровне сводит концы с концами). Недаром в стихотворении те, кто так жадно ждёт прихода лирического героя, нарисованы во-первых как пребывающие в печальном бездействии (...), а во-вторых игнорирующие жизнь и интересы самого героя. Вот казалось бы - нужно тебе удержать человека около себя, так ты интересуйся, чем он живёт! - но нет, они как раз на это и не способны.
И я вижу, что всё сказанное, увы, прямо приложимо и к моим "затерянным локусам". Та часть меня, которая в них заключена, не то что не является взрослой, а категорически не способна сама осознать себя, свои потребности и пути их удовлетворения. Она бессознательно тянется к визави как к источнику спасения, но не знает что он должен сделать, не видит как ему помочь себя спасти (хуже того: те действия, которые отпечатаны в его бессознательном опыте как естественные и единственно возможные - это накатанная колея травмы, ведущая к очередной "локальной гибели"), так что, если герой не будет действовать в духе и силе Взрослого Божества, то "Божество-грезящий младенец" с гарантией утопит спасателя в своих пучина, выпьет его соки, похоронит все его планы.
Ну вот и получается - правильно, что Герман не поддался на зов моих спящих частей.
А я?
Что касается меня с моими критериями "кому помогать", то тут получается такая картина: я закономерно в этот круг включала тех кто мне подобен в смысле проблем интеграции (поскольку, стремясь спасать их, на самом деле желала спасти себя), то есть заведомо ставила себя в безнадёжную ситуацию. Реально мы много с кем общались (в обеих ре) и способы взаимодействия строили на живую нитку вдвоём с Германом.
При этом чем дальше тем больше я приходила к уверенности, что первый кто нуждается в моей помощи (и рассчитывает на неё, что для меня было критично в смысле выбора приоритетного направления усилий!) - это и есть сам Герман: я поступлю наиболее правильно для себя, если все мои силы и возможности отдам нашей альтерре, а по быту - заботе о Германе, который мне всё более представлялся в тот период существом не просто "ну очень юным, во многих отношениях сущим ребёнком", а даже не вполне дееспособным, асоциальным, беспомощным без моего служения.
Не следует ли думать, что это было такое явление, из области изучаемых психоаналитикой - перенос или проекция моей, пробуждающейся, беспомощной и ищущей помощи, замороженной "ну очень юной" части?
Итоги размышлений
Герман:
В связи с Татиной догадкой о переносе ею-тогдашней на меня-тогдашнего "пробуждающейся, беспомощной и ищущей помощи, замороженной "ну очень юной" части" самой себя - довольно много пообсуждали устно, хочу зафиксировать здесь хотя бы некоторые аспекты наших выводов.
Итак, Тата словила инсайт, что вот это её восприятие меня как больного ребёнка, ради к-рого она в лепёшку расшибётся - это на самом деле изведение вовне того самого образа запечатанного божества-младенца:
существо-божество хрупкое-беспомощное, безумное-неотмирное, маленькое сокровище! -
к-рое абсолютно неспособно само себя защитить-обеспечить, к-рое надо опекать -
но пребывать в объятиях с к-рым это счастье (хотя и конечно непосильный тяжкий труд).
Общими усилиями предположили, что Тата смогла увидеть картину "я мать-одиночка с больным ребёнком, за к-рого я горой" (заменив ею картину "Мама Нина и Мама Кира меня рвут на части, я ничего не могу с этим сделать") примерно на уровне зимы 1978-79 - когда, как полагает Тата, для неё открылось, что она может опереться на бурно цветущую студенческую жизнь вокруг нас, к-рая нас тогда захватила - вот это постоянное ощущение праздника, открытых настежь дверей и пр. - что раньше Тата из этого имела только кружок (а ведь заметим в кружок мы стали ходить куда реже с момента когда Татины стали принимать меня законно, у них дома) и ещё посиделки в кругу друзей семьи. Всё это-праздничное могло дать Тате ощущение, что она на это сейчас обопрётся и получит поддержку - а значит картина "я мать одиночка" тут могла нарисоваться зримо.
Очевидно, что сама потребность в вот таком изведении вовне этого образа и приложении его к партнёру, то есть ко мне, была крайне глубокой и важной - тем более что (как мы это тут уже обсудили) не получалось вывести этот образ вовне иным образом, т.е. сделать так, чтобы _я_ мог с ним взаимодействовать спасительным (как Тате бессознательно виделось-желалось) для него (и для Таты) образом. Логично! - если не получается сделать так, чтобы "безумное сокровище, божество-младенец" оказалось _моим_ визави - неизбежно приходится сделать его _Татиным_ визави (наложив этот образ на меня), чтобы уже Тата со своей стороны могла с ним взаимодействовать так, как ей представлялось оптимальным.
Очень важный момент состоит в том, что я ни сном и ни духом об этом всём не подозревал! - я не замечал ни Татиной "спасательской деятельности" по защите меня от жестокого холодного мира, т.к. я по сути на этот мир смотрел прагматично-цинично-равнодушно, ни Татиных переживаний на тему "лучше быть безумной вместе с безумным близким, чтобы спасаться любовью, чем лишиться любви" - точнее даже, я такие переживания игнорировал под воздействием моих охранных прог, для которых подача "лучше безумие чем" была сигналом тревоги. Для меня безумие (не красивая поза в качестве вызова перед обществом, а реальное безумие, т.е. диссоциация) всегда было путём в гибель (...)
Был момент, который я уже на том этапе отметил как важный: после проведённого вместе летнего месяца (лето 1979) мы с Татой вынужденно расстались, родители увезли её в поездку в лес, а я уехал в экспедицию - и из этой поездки Тата привезла море креатива. Для меня это было закономерным итогом того, что мы сперва напитались вполне общением с ЗА - а потом ещё и лес, который сам по себе офигенно много значит.
Среди стихов этой "лесной грозди" были те, где как раз внятно проговаривалась тема "лучше быть безумным / лучше быть вместе с безумным близким" - но я этот посыл проигнорировал, как бы "не поняв про что тут вообще" и сочтя за благо не выяснять. (Мы только много лет спустя разобрали, что Тата сюда вкладывала - и как показали мне это мои охранные проги.)
А на самом деле всё было глубоко закономерно: Тата отдохнула-напиталась, погрузилась в своё-детское в лесу - и смогла для себя доформулировать вынесение своего внутреннего сокровища вовне, в образе партнёра-меня.
Напомним, что вкратце на тему "Существо-Божество-Альтерризм" - вот здесь (там же и ряд ссылок по сабжу).
Полгода назад, по ходу обсуждения "Марсианина-1979", мы обнаружили столь неожиданное и важное, что сейчас решили выложить часть разговора отдельным постом здесь, и только затем переходить к дальнейшему, что у нас там запланировано.
Поиски следов детской альтерры
Тата:
Стали размышлять (в одиночку и с Германом) про это самое "до-историческое" (в данном тексте реющее за спинами седых локс: "пахнуло сказкой, древностью, болью, былой мощью, безумием, сном!.. - чуть ли не увитый шиповником замок предстал предо мной…"), и про то, почему меня-то снова и снова в альтерре тянуло в ту сторону, и в какую именно "ту". В ходе расплетания этой сложной темы у нас появился целый веер догадок.
Самое важное: эти образы для меня - выходы на мою детскую альтерру!
Некоторое время назад мы, изучая соответствующую литературу, пришли к мысли, что вообще у _каждого_ не совсем убитого ребёнка есть свой паракосм ("детская альтерра"). В связи с этим уже некоторое время я задаюсь вопросом: а что было у меня? во что я погружалась, играя в раннем детстве, от чего не сохранилось почти ни следа?
Не сохранилось, думаю, потому что не было первореальной стабильности и преемственности: я жила то в яслях, то в санатории, то в круглосуточном детсаду, то в обычном (однако же полный рабочий день шесть дней в неделю). Там у меня не было ничего своего: ни своих игрушек, ни своего уголка, ни своего стола. Своих взрослых тоже там не было. Воспитательницы то и дело менялись, никого из них я не помнила ни в лицо ни по имени. Отношения со сверстниками были эфемерными. Так что не странно, что я не помню "своего паракосма" даже если он был.
Но вот я начала (как протирают стёклышко "секретика" в земле) вглядываться в образы, которые вызывают у меня характерный резонанс. И вот…
Затерянность и _я_
Тата:
Что же за картина всплывает из самых глубин и так волнует? Древность, но не любая. "До-" или даже точнее "пра-": то есть не просто "эпоха, которая была и кончилась до некой черты", а "эпоха, где нечто берёт начало, в которой зародилось то, что стало потом огромным и значительным…" До-историческая в самом прямом смысле, сплошной пролог историй чего бы то ни было. До-человеческая, и даже - до-жизненная.
Образ первобытного океана. Мелкие - по колено - тёплые моря и тёплые дожди из низких туч. Нескончаемый Дождь. Миры дождевого леса. Полумрак и ковёр растений. Болота…
("Этот утренний сумрачный мир, не очерченный набело.
Словно клумба календул на заднем осеннем дворе.
Запустение там, где пока ничего ещё не было…")
Неожиданно для меня в этот клубок смутных образов оказываются завязаны цветочные запахи. Клумба календул на пустом дворе. Настурция с ароматом её листьев: тревога, угроза и вместе с тем покой, забвение. Душистая герань - запах затерянности. (Как тут не вспомнить зачарованный сад старушки-волшебницы из "Снежной Королевы", где каждый цветок рассказывает свою коротенькую сказку-грёзу без начала и конца, практически без сюжета, чистое настроение.)
Передо мной проступают контуры "пространства, в котором я была наиболее жива" в том эоне, в том детстве. Полусумрак, простор, одиночество - затерянность, в которой сочетаются печаль и свобода. Я думаю, это либо цветущие задворки казённых дач и больничных территорий, либо пустые комнаты детских садов с геранью на окнах. Здесь меня не доставали ни другие дети, ни воспитательницы, здесь я могла поднимать из глубин памяти лес, любимый и знакомый с первых месяцев жизни.
Этот локус свободно дышит, но предельно статичен. Здесь не происходит событий, потому что в то время, когда я впитала этот лес, мне было слишком мало лет. Я просто здесь нахожусь, дышу и смотрю, я - не гость, я - часть и даже хост этого крохотного мира.
Вместе с тем в этом покое присутствует момент предожидания: "Но вот-вот…" Что?
Удалось сформулировать так: погружаясь в эти образы древности, я рисую себе НЕ "временной срез" реального прошлого нашего мира (как бы фиксирующий мгновение до того, как нечто начало происходить, разворачиваться, и так в итоге произошла наблюдаемая мной современность), а именно сколь угодно ДЛЯЩЕЕСЯ состояние, не нарушаемое ничем, не ведущее никуда, закуток мирового процесса. "Здесь время свернулось, как спящий зверёк" - эта свёрнутость может существовать сама по себе, как некая альтернатива тому ходу событий, при котором нечто вторглось в этот локус и поколебало его круговращение. И это "но вот-вот" очень амбивалентно, в нём и радость, и печаль, чтобы не сказать трагизм.
Мы, подумав, предположили, что так впечатались в моё восприятие редкие приезды родителей: круг одинокого пребывания в грёзах оказывается разорван восторгом краткой, очень краткой встречи, за которым неотвратимо следует прощание, для маленького ребёнка - каждый раз всё равно что навсегда. Но через бесконечно долгое время оказывается, что никто не умер, и вот они появляются снова, беспечальные, как будто не было и не будет очередного прощания. И это явление эфемерного счастья повторяется снова и снова, ничего не меняя в моей жизни, в её круговращении. Это и есть "вот-вот" которое так и остаётся вечно на пороге. Травма затапливающего горя и есть та причина, которая отрезала эти локусы от основной жизни психики, превратила в запечатанные ячейки, в которых в свою очередь запечатан ещё более ранний, базовый, доречевой образ Леса-Праматери, колыбели и утешительницы.
Вот оно же: "…забудь печаль свою // уйди туда где ветра поют // в диком лесном краю" -
"И что характерно, тут всё построено на замкнутой траектории, это некий локус, вписанный в линейное время: я нахожусь "до" и "после" счастливой жизни в тайге, но и одновременно в ней, потому что именно она - вместе с возвращением в города, тоже отрадным - дают облегчение и силу, которые я из этой песни извлекала для себя." (из разговора в комментах)
Затерянность и _мы_
Тата:
Мне кажется, что на раннем этапе в моём "затерянном локусе" не предполагается, не просматривается драматических историй с живыми существами (потребность в экшне в тот период детства я добирала в другом месте, см.ниже) - но вообще настрой закольцованного, зачарованного места вполне соответствует образам, о которых говорит Герман:
"… она была полностью в себе, в своих воспоминаниях, грезила наяву… Перед её глазами были её умершие возлюбленные - то ли недавно жившие, то ли давным-давно, то ли обычные люди, то ли лесные духи; ярче всего мне запомнился образ фавна, игравшего на свирели … Она говорила, и я видел всё о чём слышал, погружался, тонул, всё глубже тонул."
Насколько помню, я не искала тесного эмпатического контакта с этой безумной локсой, но я ощущала резонанс: это начинала звучать моя неосознанная жажда воссоединения со своими запечатанными локусами.
А для Германа здесь была боль отторгнутости его человеческого я от его я-божества:
"меня тогда вообще очень ранили подобные вещи - всё это сказочное, древнее, до-человеческое, мир болота, мир леших, мир местных эис - ранило до слёз, потому что было связано с недостижимостью, с запретом прикасаться, и недостижимость/ воспрещённость эта относилась к моему миру-до-Зеркала - миру до-катастрофному, блаженному… "
Более того, эта боль усугублялась ощущением подмены:
"мне показывают как бы подлинную живую праматерь во плоти - но по сути это, наоборот, клевета на праматерь:
…настоящая праматерь, то есть Бабушка - не жадная, а щедрая, не сожрать меня хочет, не горем своим затопить - она мой лес и моя дорога … она питает и спасает меня, а не требует чтобы я питал и спасал её..."
И вот где-то тут в ходе обсуждения с Германом нас осенила догадка о том, что через этих локс, таким вот ужасающим образом -
"ощущал сильнейший наезд, который тогда не мог определить словами, а теперь назвал бы наездом на младшего со стороны значимой старшей женщины - матери / бабушки.
… _от меня_ явно требовалось нечто, представлявшееся мне глубоко противоестественным: временно занять место в ряду её возлюбленных, став для неё на сегодня носителем образа кого-то из них / кого-нибудь вроде их всех" -
тянется за поддержкой моё запечатанное божество: по статусу "божественное-родительское", а по сути младенческое, оно не готово давать помощь приходящему извне, а само жаждет его помощи - чтобы он вошёл и распечатал зачарованность, воссоединил с актуальным временным потоком через себя, "вывел за руку" (куда? к себе!)
С одной стороны, это классика психоанализа детской травмы "мама должна прийти наконец и тогда всё будет хорошо". С другой стороны, с учётом моей личной специфики (мама не раз приходила в те места, где я жила неделями и месяцами - и вновь уходила, углубляя травму расставания) следует ожидать, что того кто рискнёт войти в зачарованный локус и протянуть руку к грезящему божеству, ждут трудности и испытания, подобные не столько ловушкам человеческого лукавства, сколько опасностям пути через болото.
Очевидно, это совсем не то, что нужно (и посильно!) было Герману на том этапе: перед ним стояли совершенно другие насущные задачи, и в плане прокачивания себя как самтела, и в области поисков доступа к _своему_ божеству.
И как решился это неосознанный конфликт интересов? - продолжу ниже.
(ниже - а именно после коммента с уточнением, где Тата добирала экшн)
Экшн в другом месте
Тата:
" потребность в экшне в тот период детства я добирала в другом месте" -
это про то, что в 3-4 года у меня уже была потребность в движухе в виртуале, чтобы там происходили волнующие события, чтобы был тарарам, опасности, столкновения! И всё это я, находясь в круглосуточном детском садике, могла получить лишь у мальчишек-сверстников, которые бесконечно рисовали сражения (самолёты, танки, артиллерию), сопровождая творчество звуками взрывов, стрельбы, командами, криками атакующих и раненых. Ребята не имели возможности в тех условиях нормально играть собой-целиком, бегать, орать, драться, стрелять и падать - так что вся экспрессия шла в рисунки, точнее, в рисование как процесс, который и был созданием и проживанием их паракосмов. Я от всего этого заходилась и всячески стремилась если не соучаствовать (видимо, гендерные барьеры уже работали в сознании моих товарищей по детской тюрьме, и меня отстраняли), то хотя бы соприсутствовать, смотреть как они это делают.
Вполне закономерно, что первым моим альтерритом был Раненый Солдат, а первым приключением с его участием - что я его лечу в потайном, недоступном для окружающих месте, которое сверхъестественным образом размещается среди обыденного быта нашей новой квартиры. Так состыковались (в мои 5 лет) две линии моего детского альтерризма: базовая - держание зачарованного локуса, и новая, соответственная более старшему возрасту - приключения и отношения.
И, что характерно, отсюда - с того, что меня наконец забрали домой, на новую квартиру, из загородных санаториев и лагерей - и начинается этап некоторой стабильности и континуальности в моём детском альтерризме, который я уже худо-бедно фиксирую в памяти.
Затерянность заброшена
Тата:
Мы в тот период не имели достаточно тонких понятийных инструментов, чтобы обсуждать такие материи: что здесь нужно мне, что нужно Герману, почему я не могу справиться сама, почему Герман не хочет в это соваться, возможно ли сделать так, чтобы каждый из нас получил искомое… Но судя по всему, я на интуитивном уровне сделала вывод по итогам столкновений Германа с подобными явлениями: "эх, ему это не нравится!" (не умея различать "неинтересно" / "неприятно" / "неподъёмно" это для партнёра) - главное, что он не поддерживает разворота моего внимания в этом направлении и не развивает вектора своего активного движения в эту сторону.
Это значило для меня, что эта область останется в стороне от проживания (и присвоения стало быть) нами-вместе; а сама я могу во всякое такое погружаться, если захочу и если хватит драйва - но только в свободное время от наших общих погружений.
Похоже, где-то на этапе между летом 1979 и летом 1980 пролёг водораздел: в 1979 я (против своей воли разлучённая с Германом) погрузилась в стихию леса, зачерпнула сил и вынесла оттуда целую гроздь стихов, а весной 1980 я, будучи на студенческой практике в лесу, уже томилась и не позволяла себе (а может и правда ресурса не было) этого свободного плавания, уже привычно скупясь: "нет, не надо поддаваться соблазнам, надо экономить чувства и силы для важного, для служения нашей-жизни-там".
И это, увы, из разряда "причудливые представления о "правильном процессе строительства", о зловещей роли в нём бабочек" (из разговора в комментах)
Нет, на самом деле я и дальше нет-нет да окуналась в доисторические воды, но делала это с оглядкой, со стыдом, с ощущением, что позволяю себе лишнее и ох, не подвело бы это нас!
Образ Алестры - до встречи с ней
Тата:
Размышляя над образами "локуса затерянного в прошлом", остро волновавшими меня, сообразила, что лик Матери-Болота, как "колыбели живых и мёртвых", явно просвечивает во многих моих стихах задолго до встречи с Алестрой.
Стихи про некрополь Южного кладбища:
Как всякий город, на костях он.
Как Питер - на болотах он.
Но пеленает дух не страхом,
А сонным отдыхом.
Бредём не поднимая глаз мы,
С печальною истомою,
Сквозь колыбели протоплазмы,
Извечный дом её.
Она вернулася в болота
Дорогами неблизкими.
И, словно птицы - самолёты
Над обелисками.
Стала раскапывать волнующий меня образ "на костях и болотах" и поняла ещё более занятную вещь: в стихах аж ещё школьной поры я свой-любимый-город-Ленинград (имя "Ленинград" меня никогда не раздражало, так как ещё в детском садике я слышала, что это про "град", явление природы, да и звукосочетание "Ингра"(ижора) звучало отрадно для слуха) рисую аналогичным образом! -
"Незыблемый на водах // И чистый - из болот"
а вообще-то ещё точней было бы "Незыблемый - на топях // И чистый - из могил", просто не дошлифовала тогда вербальную формулу до нужной точности.
И поняла заодно, что воспринимала всегда Мой Город как Зачарованный Лес! - не только как дающий среди лоскутков городской зелени место порталам, уводящим в спасительные иномирные леса, но и как "каменный лес", заколдованный но дружественный ко мне, к беглецам, к партизанам. (Из последнего на эту тему - в стихах почитай что современных, когда нутро как в юности враз перевернуло сочувствием и надеждами: "…Лес камня и стали: там наши // Насквозь продолжают идти…")
То есть с такого давнего времени проблёскивает этот синкретный образ Старшего, тут тебе и Алестра и глобы, образ совершенно неантропоморфный и даже не "животный", но живой и включающий в свою жизнь жизни и смерти своих детей, спасающий и возрождающий...
Запечатанный младенец-божество
Герман:
Самое для меня важное (и неожиданное!) обретение сего обсуждения - это открытие про отсечённую травмой и запечатанную часть твоего младенческого божества.
Мы ведь уже давно говорим про твоё обездоленное младенческое существо в противовес твоему всемогущему материнскому божеству, открывавшему нам просторы для жизни на ЗА - однако мысль о том, что часть твоего младенческого божества оставалась вне-бытия, вне-исцеления, вне-жизни (хотя и вне-смерти) - эта мысль, по всей видимости, была для меня настолько непереносима, что оставалась вообще вне какого бы то ни было рассмотрения.
(Я помню встречавшиеся уже на позднем этапе образы "маленьких Хозяек" - существ, о к-рых говорилось "могла бы стать новой Алестрой, если бы с Алестрой что-нибудь случилось" - они меня уже не пугали, даже когда возникала прямая ассоциация с тобой - "Тата это такая маленькая Алестра, вроде Кубышки" - но я понимаю, что тогда уже они были для меня в области безопасного: это существо не сиротливое, не брошенное, у него есть те кто о нём заботится - короче, оно даже если и младенец, то вполне обихоженный, можно никак не ассоциировать его с темой "божество-сирота зовёт на помощь".)
Сейчас - испытываю море сострадания, но понимаю, что тогда - нет, не понёс бы я этого!
Ты верно говоришь: "с учётом моей личной специфики (мама не раз приходила в те места, где я жила неделями и месяцами - и вновь уходила, углубляя травму расставания) следует ожидать, что того кто рискнёт войти в зачарованный локус и протянуть руку к грезящему божеству, ждут трудности и испытания, подобные не столько ловушкам человеческого лукавства, сколько опасностям пути через болото" -
Да, я не смог бы оказать тебе помощь, я бы просто утонул там в этих топях, вот и всё!
В устном разговоре ты сказала "заморожено чтоб не стало хуже" - это важный момент, это значит что при размораживании может выйти наружу такое море боли и сопротивления, к-рое ни в каком разе не понести было мне в моём тогдашнем состоянии. Сопротивление брошенного младенца - полагаю, намного сильнее сопротивления подростка, а если вспомнить, какие я выдавал волны протеста, когда подозревал "обман родительства" и начинал испытывать на прочность - охохо...
Собсно, одна из мыслей поста, если в этом ракурсе посмотреть - о том что на том этапе до меня доходит, что _нельзя_ идти помогать туда, где _нет_ того, кто готов _сам себе помогать_ как взрослое-самостоятельное существо, готов нести за себя ответственность, быть самому себе родителем, по сути.
Понимаю теперь, что тот долгий путь вкругаля пешком - путь построения лона принятия старших-и-младших _вручную_ - которым нам пришлось двигаться после того как не срослось насчёт прыжка "от божества к божеству" - только этот путь и был реально для нас осуществим, с опорой каждому на себя - уж как умели, так и опирались...
И отдельная тема - чего искал и не находил во всём этом я, тема "ощущения подмены", связанного с тем что сходство образов, которое так волновало - сопрягалось с радикальным не-сходством содержания. Ниже об этом чуть подробнее.
Сходство и различие образов
Герман:
Тата поминает зачарованный сад из "Снежной Королевы", и это важный момент - я писал про это в теме "Наш Цветущий Сад":
"Несмотря на прямую противоположность смысла, образ состоял как бы из тех же элементов, что и мой, наподобие чужого слова, переставленные буквы коего могут сложить мой пароль (...) Там и тут - осень-и-весна (Герда вошла в сад весной, вышла осенью), бытие вне времён года / времена года рядом; там и тут - путь, река, поиски близкого, тема забвения / воспоминания... Зачарованный сад из сказки удерживал героиню, невольно заставляя забыть о её поисках, о её пути - правда, он же сам и помог всё вспомнить, когда Герда сумела подать запрос; мой зачарованный сад, напротив, постоянно питал мою память, поддерживал мой путь - можно сказать, сам был моей дорогой, моей рекой."
Если бы меня спросили "без подглядывания", про что для меня-ребёнка был этот образ? - я без сомнения сказал бы, что Герда встретила на пути волшебный сад, который дал ей возможность отдыха перед наиболее трудным участком пути - что она там немного подзастряла, конечно, но вышла ещё более чем раньше полная сил и решимости. Тема обмана, удержания путём лукавства - нет, эта тема не осталась в моей детской памяти! - я без сомнений истолковывал сочетание значимых для меня элементов как совпадение с моей внутренней картиной, а что тут имелось что-то нескладное, не совпадающее - то я безмятежно элиминировал.
Это я привожу в качестве примера на тему "сходство образов при не-сходстве внутреннего содержания" - в том смысле, что у нас с Татой юных такое сходство-несходство имелось весьма.
Например, у меня "затерянность" - это заокраинный свет, блаженство свободы и полноты мощи бытия перед лицом / в объятиях / на ладони Родителя;
а у Таты затерянность - это одиночество, бесприютность, сиротство, хотя (так же как у меня) и свобода, и могущество - могущество полностью одинокого младенца-божества сколько угодно "замораживать" свою боль.
И даже тот образ, о котором в посте - образ древности-забвения-бессилия божества, который я ассоциирую с бессилием Бабушки в себе самом - выглядит для нас с Татой принципиально по-разному, потому что в Татином ракурсе это бессильное-бессловесное божество - по сути младенец, _ещё_ не развившийся и ждущий помощи от меня, даже если с виду призыв о помощи выглядит как приглашение погостить - а в моём ракурсе это Родитель, к-рый _уже_ беспомощен и даже тоже уже бессловесен, однако не бессознателен, и те силы, к-рые у него ещё есть - он готов передать мне, если _я_ смогу дотянуться и принять необходимое из его руки.
И в этом смысле те топи, с к-рыми ассоциируется осмысляемый образ божества, у нас разные - у Таты это бездонные младенческие пра-топи, где ещё нету структур, на к-рые можно опереться чтобы не утонуть - а у меня это ушедшие под воду горные кряжи, способные выдержать любую тяжесть - лишь бы только хватило сил донырнуть до них, ступить ногой, ухватиться рукой.
(Хочу вскоре, ну или хотя бы рано или поздно, выложить пост про "К ловле жемчуга" - как раз в тему "достичь затонувшего в глубинах Родителя".)
На данный момент констатирую, что, хотя и не мог всю жизнь оказать Татиному запечатанному божеству-младенцу никакой прямой помощи - сейчас ощущаю себя тем самым "затонувшим Родителем", которого Тата уже в принципе может достигать сама - и, при соприкосновении пальцев, получать для себя желаемое сокровище-наследство полноты сил.
Вынесение вовне образа беспомощного божества-младенца
Тата:
Оба мы в этот период расширяли своё поле деятельности, стремясь с одной стороны интегрировать отделённые травмами части себя, с другой стороны - обустроить мир вокруг себя сообразно своим понятиям. И то и другое могло происходит в форме "оказываем поддержку тем, кто в ней нуждается".
Для Германа практический вопрос, есть ли смысл вкладывать силы, отдавать часть себя другому, решался так: "на том этапе до меня доходит, что _нельзя_ идти помогать туда, где _нет_ того, кто готов _сам себе помогать_ как взрослое-самостоятельное существо, готов нести за себя ответственность, быть самому себе родителем, по сути."
То есть смысл помогать есть, если тут имеется Взрослый - то есть субъект, осознающий свои потребности, способный строить целеполагание, сознательно распорядиться дарованным ресурсом.
Если такой субъект присутствует - то можно ожидать, что он способен видеть и Другого с его потребностями (тебя и других существ), а отсюда растёт и благодарность, и готовность поделиться с другим нуждающимся, в том числе с тем, кто от него критично зависим (то есть в наличии то, что для _меня_ было критерием "помогать или не помогать"), а главное - из этого следует, что дарованный ресурс пойдёт, грубо говоря, целевым образом на строительство личного счастья субъекта (а значит станет элементом того мира, который мы строим для себя), а не будет бессмысленно разбазарен.
Если там, откуда слышится призыв о помощи, не присутствует такого Взрослого - помогать бессмысленно, это просто красивое самоубийство. Нет никакого смысла (потому что не с кем) договариваться, вместе продумывать оптимальную стратегию действий, стыдить, взывать к здравому смыслу или угрожать, когда ничего из договорённого не будет делаться. По большому счёту, бесполезно ожидать от такого существа, что оно тебя заметит и ответит на твой порыв - оно и себя-то толком не видит, не может собрать воедино свои вектора и поэтому пребывает в постоянной нужде, в неутолимой потребности чтобы о нём позаботились, согрели его и напитали (даже если на физическом уровне сводит концы с концами). Недаром в стихотворении те, кто так жадно ждёт прихода лирического героя, нарисованы во-первых как пребывающие в печальном бездействии (...), а во-вторых игнорирующие жизнь и интересы самого героя. Вот казалось бы - нужно тебе удержать человека около себя, так ты интересуйся, чем он живёт! - но нет, они как раз на это и не способны.
И я вижу, что всё сказанное, увы, прямо приложимо и к моим "затерянным локусам". Та часть меня, которая в них заключена, не то что не является взрослой, а категорически не способна сама осознать себя, свои потребности и пути их удовлетворения. Она бессознательно тянется к визави как к источнику спасения, но не знает что он должен сделать, не видит как ему помочь себя спасти (хуже того: те действия, которые отпечатаны в его бессознательном опыте как естественные и единственно возможные - это накатанная колея травмы, ведущая к очередной "локальной гибели"), так что, если герой не будет действовать в духе и силе Взрослого Божества, то "Божество-грезящий младенец" с гарантией утопит спасателя в своих пучина, выпьет его соки, похоронит все его планы.
Ну вот и получается - правильно, что Герман не поддался на зов моих спящих частей.
А я?
Что касается меня с моими критериями "кому помогать", то тут получается такая картина: я закономерно в этот круг включала тех кто мне подобен в смысле проблем интеграции (поскольку, стремясь спасать их, на самом деле желала спасти себя), то есть заведомо ставила себя в безнадёжную ситуацию. Реально мы много с кем общались (в обеих ре) и способы взаимодействия строили на живую нитку вдвоём с Германом.
При этом чем дальше тем больше я приходила к уверенности, что первый кто нуждается в моей помощи (и рассчитывает на неё, что для меня было критично в смысле выбора приоритетного направления усилий!) - это и есть сам Герман: я поступлю наиболее правильно для себя, если все мои силы и возможности отдам нашей альтерре, а по быту - заботе о Германе, который мне всё более представлялся в тот период существом не просто "ну очень юным, во многих отношениях сущим ребёнком", а даже не вполне дееспособным, асоциальным, беспомощным без моего служения.
Не следует ли думать, что это было такое явление, из области изучаемых психоаналитикой - перенос или проекция моей, пробуждающейся, беспомощной и ищущей помощи, замороженной "ну очень юной" части?
Итоги размышлений
Герман:
В связи с Татиной догадкой о переносе ею-тогдашней на меня-тогдашнего "пробуждающейся, беспомощной и ищущей помощи, замороженной "ну очень юной" части" самой себя - довольно много пообсуждали устно, хочу зафиксировать здесь хотя бы некоторые аспекты наших выводов.
Итак, Тата словила инсайт, что вот это её восприятие меня как больного ребёнка, ради к-рого она в лепёшку расшибётся - это на самом деле изведение вовне того самого образа запечатанного божества-младенца:
существо-божество хрупкое-беспомощное, безумное-неотмирное, маленькое сокровище! -
к-рое абсолютно неспособно само себя защитить-обеспечить, к-рое надо опекать -
но пребывать в объятиях с к-рым это счастье (хотя и конечно непосильный тяжкий труд).
Общими усилиями предположили, что Тата смогла увидеть картину "я мать-одиночка с больным ребёнком, за к-рого я горой" (заменив ею картину "Мама Нина и Мама Кира меня рвут на части, я ничего не могу с этим сделать") примерно на уровне зимы 1978-79 - когда, как полагает Тата, для неё открылось, что она может опереться на бурно цветущую студенческую жизнь вокруг нас, к-рая нас тогда захватила - вот это постоянное ощущение праздника, открытых настежь дверей и пр. - что раньше Тата из этого имела только кружок (а ведь заметим в кружок мы стали ходить куда реже с момента когда Татины стали принимать меня законно, у них дома) и ещё посиделки в кругу друзей семьи. Всё это-праздничное могло дать Тате ощущение, что она на это сейчас обопрётся и получит поддержку - а значит картина "я мать одиночка" тут могла нарисоваться зримо.
Очевидно, что сама потребность в вот таком изведении вовне этого образа и приложении его к партнёру, то есть ко мне, была крайне глубокой и важной - тем более что (как мы это тут уже обсудили) не получалось вывести этот образ вовне иным образом, т.е. сделать так, чтобы _я_ мог с ним взаимодействовать спасительным (как Тате бессознательно виделось-желалось) для него (и для Таты) образом. Логично! - если не получается сделать так, чтобы "безумное сокровище, божество-младенец" оказалось _моим_ визави - неизбежно приходится сделать его _Татиным_ визави (наложив этот образ на меня), чтобы уже Тата со своей стороны могла с ним взаимодействовать так, как ей представлялось оптимальным.
Очень важный момент состоит в том, что я ни сном и ни духом об этом всём не подозревал! - я не замечал ни Татиной "спасательской деятельности" по защите меня от жестокого холодного мира, т.к. я по сути на этот мир смотрел прагматично-цинично-равнодушно, ни Татиных переживаний на тему "лучше быть безумной вместе с безумным близким, чтобы спасаться любовью, чем лишиться любви" - точнее даже, я такие переживания игнорировал под воздействием моих охранных прог, для которых подача "лучше безумие чем" была сигналом тревоги. Для меня безумие (не красивая поза в качестве вызова перед обществом, а реальное безумие, т.е. диссоциация) всегда было путём в гибель (...)
Был момент, который я уже на том этапе отметил как важный: после проведённого вместе летнего месяца (лето 1979) мы с Татой вынужденно расстались, родители увезли её в поездку в лес, а я уехал в экспедицию - и из этой поездки Тата привезла море креатива. Для меня это было закономерным итогом того, что мы сперва напитались вполне общением с ЗА - а потом ещё и лес, который сам по себе офигенно много значит.
Среди стихов этой "лесной грозди" были те, где как раз внятно проговаривалась тема "лучше быть безумным / лучше быть вместе с безумным близким" - но я этот посыл проигнорировал, как бы "не поняв про что тут вообще" и сочтя за благо не выяснять. (Мы только много лет спустя разобрали, что Тата сюда вкладывала - и как показали мне это мои охранные проги.)
А на самом деле всё было глубоко закономерно: Тата отдохнула-напиталась, погрузилась в своё-детское в лесу - и смогла для себя доформулировать вынесение своего внутреннего сокровища вовне, в образе партнёра-меня.
Напомним, что вкратце на тему "Существо-Божество-Альтерризм" - вот здесь (там же и ряд ссылок по сабжу).