Три Парки (19): Ложь и война. Чёрное Лето и новая осень. Умирание-убивание-вина
Продолжение.
Предыдущая часть - вот здесь.
Напомню также, что тему лжи и её места в семейных дефолтах, моих и Татиных, мы рассматривали вот здесь.
* * *
И вот тут я хочу отдельно поговорить о лжи.
Ещё на самом раннем этапе общения мы с Татой придумали две категории персонажей, о которых не учили в советской школе: "отрицательный, но положительный" и "положительный, но отрицательный". "Отрицательный, но положительный" - это тот, кто действует вопреки социуму, но при этом способен пойти навстречу кому-то лично и вообще способен к свободным бескорыстным поступкам; это тот, кто умеет жить собой - а значит, может давать жить собой и другим. "Положительный, но отрицательный" - это тот, чьими действиями руководит внешний закон, тот кто вместе с социумом давит неугодных; это или прямой лицемер, прекрасно понимающий, что лжёт - или (что хуже) тот, кто сам боится жить собой - и закономерно воспрещает это делать другим, уверяя самого себя при этом, что не лжёт. Я говорю про этих персонажей к тому, что даже для Таты, которая таки делила героев на "хороших" и "плохих", определение "хорошести" опиралось не на "правильность", не на соответствие каким-то внешним законам - а на способность к приятию, способность увидеть Другого, сделать шаг навстречу - по сути дела, на способность преодолеть могучий барьер собственной лжи.
О том, что у меня с детства отношение ко лжи крайне болезненное, я поминал уже не раз. На горьком опыте - даже ещё до "Зеркала", тем более после - я знал, что ложь разрушает внутренние структуры, что её всеми силами следует избегать, хотя она бывает неизбежна в качестве военной хитрости, при самозащите слабого-младшего от сильного-старшего; знал, что имеет смысл наращивать силу, параллельно активно освобождаясь от привыкания ко лжи - иначе она сожрёт тебя, лишит обретённую силу действия. Самой изнурительной в этом смысле эпохой были 1976-77, когда мы с Мамой Зоей оказались в длительном, перманентном противостоянии.
Весной 1976 мы с Татой, как уже было сказано, пережили Тихвин, по ходу чего стало ясно, что для полноценного погружения в жизнь ЗА нам необходимо много времени вместе - намного больше, чем было до того! - что это реально жизненная потребность, так что мы приложим все усилия, чтобы таким временем себя обеспечить. Той же весной нам удалось отхватить ещё пару годных кусков, события в Северном Городе неслись вскачь, землездешние экзамены им нимало не помешали ("помнишь, как мы пельмени варили // и попутно злодейства творили // не спуская учебника с рук...") - однако на лето нас всё-таки разлучили. Я умолял отпустить меня на дачу с Татой, Татины родные не возражали - но Мама Зоя встала насмерть. Было объявлено, что без моей помощи ей будет в Евпатории не справиться, что она чувствует себя плохо, а Ланка ещё мала... - словом, развели как котят. Теперь уже не помню, когда мне открыли, что мама вполне сознательно решила отнять у нас с Татой лето; может быть, прямо там в Евпатории, а может, позже. В любом случае, там я довольно быстро понял, что никакой необходимости в моём присутствии нет, и стал тосковать; Папа Юра жалел меня, поддерживал чем мог (историю с "портретом Ивэ" я уже рассказывал, она вполне характерна) - и в итоге сильно помог в решающий момент. Дело было вот как.
...Томный южный закат, деревянный стол открытой веранды, на блюде персики, на макушки свешивается виноград; Мама Зоя в разнеженном, романтичном настроении: "Ах, как хорошо!.. как хорошо, Киринька, что ты поехала с нами, а ты ещё не хотела!.." - "Хорошо было б, если б тут была Таня!" - бурчу; неохота портить вечер, но наезжать не позволю. "Ну вот как мы могли взять сюда Таню?" - примирительно вздыхает Мама Зоя. - "Тут же места только на нас..." - "А вот папа же щас уедет!" - осеняет меня, и Папа Юра, зевая, невозмутимо подхватывает: "Вот именно, мы же всё равно оплачиваем комнату до конца лета!" Мама замирает, отмирает, лицо вновь делается благостным, помечтать ведь всегда приятно и вдобавок ни к чему не обязывает: "Да, пожалуй, это идея... если так подумать, это было бы неплохо, да!" Перехватывает дыхание, стараюсь не закричать - как можно более спокойно, уточняюще: "Ну то есть если бы Танины родители её отпустили, можно было бы ей сюда приехать?" - "Да, пожалуй..." - мама поэтически смотрит вдаль, мы с папой встречаемся взглядами, без слов кивает: "действуй!" Мама прикладывается отдохнуть, лечу на почту, в межгортелефон: "Мои приглашают тебя к нам до конца лета, проси своих!" - Тата, не отпуская трубки, своим: "мур, мур! мурмурмур? урррраааааа!!!" - через пару дней телеграмма: "прибываю тогда-то, поезд такой-то, вагон такой-то". Вприпрыжку к маме, размахиваю листком: "Таня приезжает, ура!" - "Ааааа?!" - "Ты же разрешила, помнишь?!.." - "Ааааа..."
Так мы получили целый месяц, крайне важный - наше Чёрное Лето Северного; Мама Зоя понимала, что её накололи, но практически не отрицала, что до того накололи меня: счёт один-один, всё путём. Нашим поведением в Евпатории она была отчасти раздражена, отчасти умиротворена (всё-таки две оживлённо шепчущиеся пацанки смотрятся нормальнее, чем одна, круглые сутки с унылым видом строчащая письма), так что маятник двинулся не в нашу пользу уже в городе, осенью.
Вновь начались наезды и запреты, да только мы были уже на год старше - и, главное, куда лучше понимали, что нам нужно. Не хочешь отпускать по выходным, всякий раз скандал? - окей, посижу дома, один раз в неделю всё равно зафигом, нам каждый день надо, хоть по полчаса! - и вот я бестрепетно вру, что задерживают в школе, а сам после уроков, а то и вместо последних, лечу встречать из школы Тату - гуляем вокруг её дома, а если повезёт - её посылают в магазин, идём вместе туда и назад. Каждый день, каждый день, каждый день бывать на ЗА! - полчаса, а то и целый час, этого всё равно мало, но можно жить. Хватает на одно приключение, иной раз даже на задушевный разговор, хотя бы на половину разговора: беседы требуют гораздо больше времени, чем приключения, беседы важней! - всё важней и важней. Новые знакомства, поиск взаимопонимания с теми, кого раньше вообще не воспринимал; сколько, оказывается, в Северном разных кругов, сколько нитей тянется во все концы страны - да какая она, оказывается, большая, страна-то, а мы и не знали!..
В конце мая 1977 Мама Зоя таки сподобилась попасть на родительское собрание, на котором с возмущением спросила, почему девятиклассников каждый день задерживают в школе, да ещё так сильно? Учителя хладнокровно возразили, что не они задерживают, а Кира врёт, а уж где она проводит время - с неё и спросите!.. Мама Зоя ворвалась домой багровая: "как ты смела заставить меня перенести такой стыд?!" - но моя встречная ярость была не меньше: "а какого хрена ты заставляешь меня лгать?! нефиг было мешать нам встречаться - мне не пришлось бы врать, ты же знаешь, я врать ненавижу!.." Чуть не до утра длившаяся битва завершилась моей победой: мне шестнадцать, и я буду делать то, что считаю нужным - только непременно ставить моих в известность, чтоб не попадали в неудобное положение. В скором времени это решение, тоже после серьёзной схватки, было распространено на две важных сферы, которых не коснулось поначалу: ночёвки вне дома и поездки по другим городам. С этого момента было признано, что никто не вправе меня принуждать, я взрослый; оставалась, правда, одна закавыка, которую я сумел верно понять лишь очень нескоро - говоря современным языком, эмоциональный шантаж.
Я уже рассказывал, что с детства привык выворачиваться наизнанку, образуя собой межмировой мост и скафандр, чтобы мама могла вернуться ко мне из космических глубин своей обиды, что я заведомо исходил из позиции "если кто-то обижен - значит, его обидели", и был готов просить прощения, признавая, что обидел, хотя бы даже невольно, был готов прояснять и договариваться, пока не будет достигнут консенсус; подчеркну ещё раз, я привык не настаивать на немедленном празднике примирения, был готов ждать, пока мама успокоит свои чувства - мне вполне хватало её согласия, что мы договорились, её согласие было порукой, что уж дальше она дочинит и долечит себя сама. Несмотря на бури-грозы 1975-80, сия схема работала, а потом постепенно перестала; это выявилось по ходу кризиса 80-81, точнее вслед ему - горячие события не давали возможности оценить неблагополучие, потому что больно было всем и постоянно, а вот когда поуспокоилось - стало видно новое, хроническое.
Мама Зоя стала всё более и более внятно показывать мне, что не собирается чинить-лечить себя, а собирается трагически погибать - потому что я убиваю её, убиваю её тем самым, какой я есть. Плохая дочь, не оправдавшая ожиданий, позор почтенной матери, вообще фрик - невыносимо тяжкий крест!.. Я так и сяк пытался с этим бороться, пока наконец не принял, что мне придётся с этим жить, точнее, умирать: я не хочу убивать свою мать, но убиваю тем, что живу - понимаю, что это несправедливо и нечестно, ведь и она и я имеем право жить, наши жизни не должны теснить и душить друг друга! - но не могу провести разграничительную черту, и её умирание убивает меня.
Я хочу жить. Я хочу, чтоб жила она.
Я не умираю от того, кто она есть - а она умирает от того, кто я есть.
Я не виноват, что живу - но моя жизнь убивает её, а значит, во мне есть вина - вина-как-причина, вина-как-толчок - и, стало быть, я имею власть нечто изменить, нечто исправить, найти путь к исцелению.
Я не хочу лгать ей о том, кто я есть - эта ложь убьёт меня ещё мучительней, чем убивает вина.
Я не хочу лгать себе, будто не убиваю её тем, кто я есть - эта ложь убьёт меня ещё быстрей, чем убивает вина.
Это несправедливо и нечестно, что она не принимает меня, разрушая наш Дом, доламывая то что от него осталось - я не хочу разрушения Дома, хочу чтобы он исцелился, поэтому хочу принимать её - а стало быть, принимаю вину, которую она возлагает на меня.
А эта вина убивает меня - поэтому у меня не хватает сил исправлять и исцелять!
Вот такой вот порочный круг образовался тогда.
Говоря языком психологии, сформулирую так: и у Мамы Зои, и у меня были проблемы с контейнированием, с само-контейнированием и контейнированием другого, а также проблемы с границами - оно и логично, умение принимать и умение отпускать предельно тесно взаимосвязаны; и ей, и мне нужно было не только осваивать навыки, но и отращивать необходимые инструменты внутри себя. Мне было легче, чем ей, ведь за мной был исходный опыт безусловного приятия праматерями ЗА и подтверждение этого опыта со стороны бабушки и папы - но всё равно меня не хватало на то чтобы сконтейнировать её горе, что я не такой как ей надо, и моё собственное горе, что мне не удаётся исцелить её горе, потому что она отказывается мне помогать. База для отращивания соответствующего инструмента у меня была, но самого инструмента ещё не было - и я умирал не один год, прежде чем вырастил внутри себя образ Родителя, способного принять в объятия и моё, и мамино горе одновременно.
И вот тут настаёт пора поговорить о христианстве.
Продолжение - в следующем посте.
Оглавление проекта "Три Парки" - вот здесь.
Предыдущая часть - вот здесь.
Напомню также, что тему лжи и её места в семейных дефолтах, моих и Татиных, мы рассматривали вот здесь.
* * *
И вот тут я хочу отдельно поговорить о лжи.
Ещё на самом раннем этапе общения мы с Татой придумали две категории персонажей, о которых не учили в советской школе: "отрицательный, но положительный" и "положительный, но отрицательный". "Отрицательный, но положительный" - это тот, кто действует вопреки социуму, но при этом способен пойти навстречу кому-то лично и вообще способен к свободным бескорыстным поступкам; это тот, кто умеет жить собой - а значит, может давать жить собой и другим. "Положительный, но отрицательный" - это тот, чьими действиями руководит внешний закон, тот кто вместе с социумом давит неугодных; это или прямой лицемер, прекрасно понимающий, что лжёт - или (что хуже) тот, кто сам боится жить собой - и закономерно воспрещает это делать другим, уверяя самого себя при этом, что не лжёт. Я говорю про этих персонажей к тому, что даже для Таты, которая таки делила героев на "хороших" и "плохих", определение "хорошести" опиралось не на "правильность", не на соответствие каким-то внешним законам - а на способность к приятию, способность увидеть Другого, сделать шаг навстречу - по сути дела, на способность преодолеть могучий барьер собственной лжи.
О том, что у меня с детства отношение ко лжи крайне болезненное, я поминал уже не раз. На горьком опыте - даже ещё до "Зеркала", тем более после - я знал, что ложь разрушает внутренние структуры, что её всеми силами следует избегать, хотя она бывает неизбежна в качестве военной хитрости, при самозащите слабого-младшего от сильного-старшего; знал, что имеет смысл наращивать силу, параллельно активно освобождаясь от привыкания ко лжи - иначе она сожрёт тебя, лишит обретённую силу действия. Самой изнурительной в этом смысле эпохой были 1976-77, когда мы с Мамой Зоей оказались в длительном, перманентном противостоянии.
Весной 1976 мы с Татой, как уже было сказано, пережили Тихвин, по ходу чего стало ясно, что для полноценного погружения в жизнь ЗА нам необходимо много времени вместе - намного больше, чем было до того! - что это реально жизненная потребность, так что мы приложим все усилия, чтобы таким временем себя обеспечить. Той же весной нам удалось отхватить ещё пару годных кусков, события в Северном Городе неслись вскачь, землездешние экзамены им нимало не помешали ("помнишь, как мы пельмени варили // и попутно злодейства творили // не спуская учебника с рук...") - однако на лето нас всё-таки разлучили. Я умолял отпустить меня на дачу с Татой, Татины родные не возражали - но Мама Зоя встала насмерть. Было объявлено, что без моей помощи ей будет в Евпатории не справиться, что она чувствует себя плохо, а Ланка ещё мала... - словом, развели как котят. Теперь уже не помню, когда мне открыли, что мама вполне сознательно решила отнять у нас с Татой лето; может быть, прямо там в Евпатории, а может, позже. В любом случае, там я довольно быстро понял, что никакой необходимости в моём присутствии нет, и стал тосковать; Папа Юра жалел меня, поддерживал чем мог (историю с "портретом Ивэ" я уже рассказывал, она вполне характерна) - и в итоге сильно помог в решающий момент. Дело было вот как.
...Томный южный закат, деревянный стол открытой веранды, на блюде персики, на макушки свешивается виноград; Мама Зоя в разнеженном, романтичном настроении: "Ах, как хорошо!.. как хорошо, Киринька, что ты поехала с нами, а ты ещё не хотела!.." - "Хорошо было б, если б тут была Таня!" - бурчу; неохота портить вечер, но наезжать не позволю. "Ну вот как мы могли взять сюда Таню?" - примирительно вздыхает Мама Зоя. - "Тут же места только на нас..." - "А вот папа же щас уедет!" - осеняет меня, и Папа Юра, зевая, невозмутимо подхватывает: "Вот именно, мы же всё равно оплачиваем комнату до конца лета!" Мама замирает, отмирает, лицо вновь делается благостным, помечтать ведь всегда приятно и вдобавок ни к чему не обязывает: "Да, пожалуй, это идея... если так подумать, это было бы неплохо, да!" Перехватывает дыхание, стараюсь не закричать - как можно более спокойно, уточняюще: "Ну то есть если бы Танины родители её отпустили, можно было бы ей сюда приехать?" - "Да, пожалуй..." - мама поэтически смотрит вдаль, мы с папой встречаемся взглядами, без слов кивает: "действуй!" Мама прикладывается отдохнуть, лечу на почту, в межгортелефон: "Мои приглашают тебя к нам до конца лета, проси своих!" - Тата, не отпуская трубки, своим: "мур, мур! мурмурмур? урррраааааа!!!" - через пару дней телеграмма: "прибываю тогда-то, поезд такой-то, вагон такой-то". Вприпрыжку к маме, размахиваю листком: "Таня приезжает, ура!" - "Ааааа?!" - "Ты же разрешила, помнишь?!.." - "Ааааа..."
Так мы получили целый месяц, крайне важный - наше Чёрное Лето Северного; Мама Зоя понимала, что её накололи, но практически не отрицала, что до того накололи меня: счёт один-один, всё путём. Нашим поведением в Евпатории она была отчасти раздражена, отчасти умиротворена (всё-таки две оживлённо шепчущиеся пацанки смотрятся нормальнее, чем одна, круглые сутки с унылым видом строчащая письма), так что маятник двинулся не в нашу пользу уже в городе, осенью.
Вновь начались наезды и запреты, да только мы были уже на год старше - и, главное, куда лучше понимали, что нам нужно. Не хочешь отпускать по выходным, всякий раз скандал? - окей, посижу дома, один раз в неделю всё равно зафигом, нам каждый день надо, хоть по полчаса! - и вот я бестрепетно вру, что задерживают в школе, а сам после уроков, а то и вместо последних, лечу встречать из школы Тату - гуляем вокруг её дома, а если повезёт - её посылают в магазин, идём вместе туда и назад. Каждый день, каждый день, каждый день бывать на ЗА! - полчаса, а то и целый час, этого всё равно мало, но можно жить. Хватает на одно приключение, иной раз даже на задушевный разговор, хотя бы на половину разговора: беседы требуют гораздо больше времени, чем приключения, беседы важней! - всё важней и важней. Новые знакомства, поиск взаимопонимания с теми, кого раньше вообще не воспринимал; сколько, оказывается, в Северном разных кругов, сколько нитей тянется во все концы страны - да какая она, оказывается, большая, страна-то, а мы и не знали!..
В конце мая 1977 Мама Зоя таки сподобилась попасть на родительское собрание, на котором с возмущением спросила, почему девятиклассников каждый день задерживают в школе, да ещё так сильно? Учителя хладнокровно возразили, что не они задерживают, а Кира врёт, а уж где она проводит время - с неё и спросите!.. Мама Зоя ворвалась домой багровая: "как ты смела заставить меня перенести такой стыд?!" - но моя встречная ярость была не меньше: "а какого хрена ты заставляешь меня лгать?! нефиг было мешать нам встречаться - мне не пришлось бы врать, ты же знаешь, я врать ненавижу!.." Чуть не до утра длившаяся битва завершилась моей победой: мне шестнадцать, и я буду делать то, что считаю нужным - только непременно ставить моих в известность, чтоб не попадали в неудобное положение. В скором времени это решение, тоже после серьёзной схватки, было распространено на две важных сферы, которых не коснулось поначалу: ночёвки вне дома и поездки по другим городам. С этого момента было признано, что никто не вправе меня принуждать, я взрослый; оставалась, правда, одна закавыка, которую я сумел верно понять лишь очень нескоро - говоря современным языком, эмоциональный шантаж.
Я уже рассказывал, что с детства привык выворачиваться наизнанку, образуя собой межмировой мост и скафандр, чтобы мама могла вернуться ко мне из космических глубин своей обиды, что я заведомо исходил из позиции "если кто-то обижен - значит, его обидели", и был готов просить прощения, признавая, что обидел, хотя бы даже невольно, был готов прояснять и договариваться, пока не будет достигнут консенсус; подчеркну ещё раз, я привык не настаивать на немедленном празднике примирения, был готов ждать, пока мама успокоит свои чувства - мне вполне хватало её согласия, что мы договорились, её согласие было порукой, что уж дальше она дочинит и долечит себя сама. Несмотря на бури-грозы 1975-80, сия схема работала, а потом постепенно перестала; это выявилось по ходу кризиса 80-81, точнее вслед ему - горячие события не давали возможности оценить неблагополучие, потому что больно было всем и постоянно, а вот когда поуспокоилось - стало видно новое, хроническое.
Мама Зоя стала всё более и более внятно показывать мне, что не собирается чинить-лечить себя, а собирается трагически погибать - потому что я убиваю её, убиваю её тем самым, какой я есть. Плохая дочь, не оправдавшая ожиданий, позор почтенной матери, вообще фрик - невыносимо тяжкий крест!.. Я так и сяк пытался с этим бороться, пока наконец не принял, что мне придётся с этим жить, точнее, умирать: я не хочу убивать свою мать, но убиваю тем, что живу - понимаю, что это несправедливо и нечестно, ведь и она и я имеем право жить, наши жизни не должны теснить и душить друг друга! - но не могу провести разграничительную черту, и её умирание убивает меня.
Я хочу жить. Я хочу, чтоб жила она.
Я не умираю от того, кто она есть - а она умирает от того, кто я есть.
Я не виноват, что живу - но моя жизнь убивает её, а значит, во мне есть вина - вина-как-причина, вина-как-толчок - и, стало быть, я имею власть нечто изменить, нечто исправить, найти путь к исцелению.
Я не хочу лгать ей о том, кто я есть - эта ложь убьёт меня ещё мучительней, чем убивает вина.
Я не хочу лгать себе, будто не убиваю её тем, кто я есть - эта ложь убьёт меня ещё быстрей, чем убивает вина.
Это несправедливо и нечестно, что она не принимает меня, разрушая наш Дом, доламывая то что от него осталось - я не хочу разрушения Дома, хочу чтобы он исцелился, поэтому хочу принимать её - а стало быть, принимаю вину, которую она возлагает на меня.
А эта вина убивает меня - поэтому у меня не хватает сил исправлять и исцелять!
Вот такой вот порочный круг образовался тогда.
Говоря языком психологии, сформулирую так: и у Мамы Зои, и у меня были проблемы с контейнированием, с само-контейнированием и контейнированием другого, а также проблемы с границами - оно и логично, умение принимать и умение отпускать предельно тесно взаимосвязаны; и ей, и мне нужно было не только осваивать навыки, но и отращивать необходимые инструменты внутри себя. Мне было легче, чем ей, ведь за мной был исходный опыт безусловного приятия праматерями ЗА и подтверждение этого опыта со стороны бабушки и папы - но всё равно меня не хватало на то чтобы сконтейнировать её горе, что я не такой как ей надо, и моё собственное горе, что мне не удаётся исцелить её горе, потому что она отказывается мне помогать. База для отращивания соответствующего инструмента у меня была, но самого инструмента ещё не было - и я умирал не один год, прежде чем вырастил внутри себя образ Родителя, способного принять в объятия и моё, и мамино горе одновременно.
И вот тут настаёт пора поговорить о христианстве.
Продолжение - в следующем посте.
Оглавление проекта "Три Парки" - вот здесь.