Вот где я теперь работаю
Оригинал взят у distanв Нехорошая квартира
Уж с месяц тому, наверное, как состоялось знакомство с обиталищем Скрябина в Москве, что совсем рядом с богатым мемориальными квартирами Арбатом.. В отличие от мерцающей судьбы особняка Шаляпина на Новинском бульваре, квартира (дом) Скрябина гонениям не подверглась, напротив. Новая власть, расслышавшая в названиях его новаторских произведений слова типа "Прометей" и "Новый мир", поспешила записать умершего от сепсиса (вызванного прыщиком на губе) композитора (как считается, единственного русского символиста) в свои, и Луначарский быстро выдал дому в Николопесковском переулке статус музея. Что, кстати говоря, по тем суровым временам было kruto, ибо вот такой, скажем, скромный списочек об увековечивании висит в архивной гостиной этого самого дома.
В гостиной документы, фотографии и прочие куски и цитаты, ибо вечно находившийся в поисках Солнца поэт Бальмонт (друг семейства Скрябиных), живучи в этом доме и в этом комнате, устроил там пожар, и вот как-то с тех пор интерьер не восстановили. Более того, тогдашняя (вторая) жена Скрябина, вынужденная вернуться домой разбираться с Бальмонтом и пожаром в отсутствие гастролировавшего супруга, оставила в МГР детей, и старшенький (кажется) ушел на Днепр и не вернулся. Вроде бы утонул (нашли его на берегу). Говорят, талантлив был невероятно, чуть ли не большие надежды подавал, чем отец.
Протекция Луначарского и самоотверженность работников музея, впрочем, на мой миопический взгляд, этому довольно среднему московскому дому помогли мало. Нет, нет, музей очень интересный, особенно если разговаривать с хранительницами и действительно читать стенды с цитатами, афишами и фотографиями. Вот атмосфера в нем зато какая-то неприятная. Сказала б слово "энергетика", если б оно давно и упорно не вызывало у меня ассоциации с ГОЭЛРО и только. :) В общем, нехорошая квартира. Дело не в депрессивно коричневых обоях в психоделическую точку, не в странным образом составленной по стенам и углам мебели, отгороженной от людей бархатными сосисками, не в чюрленисоидных (пву) картинах задушевного скрябинского друга по имени Николай и по фамилии, начинающейся с Ш, таинственнейшим образом не оставшейся в памяти, несмотря на многочисленные переспрашивания и поиски в интернете. (Да, господи, Шперлинг же!)
Все интересно. Сделанная любовно-кустарно цветомузыка, программки, оформленные Дельвилем, тяжелый, растоптанный след матушки Блаватской, Заратустра с нездоровым носолбом доисторического извращенца, механическое пианино, сушеные змейки и даже музыка, которую там можно купить на дисках. История вдохновенного мальчика (по матери), дисциплинированного и упертого юноши (по отцу и военным предкам), таланливого пианиста (аж переиграл себе руку, желая быть первым и только первым), великого композитора (а не забирает, нет, не берет). История жен и малочисленных друзей. История тщеславия. История безумной идеи "Мистерии" о выворачивании мира наизнанку при помощи его, скрябинской, музыки. История обсессивно-компульсивного чистюли, которому предсказали смерть от кожной болезни, после этого не снимавшего перчаток и все-таки подхватившего какую-то туберкулоидную заразу на лице (так его, бедного, расковыряли за три операции, что не сделали даже посмертной маски, лишь гипсовый слепок небольшой руки хранится в шкафу за стеклом).
Ну, наполеоновский комплекс. Ну, эгомания, немного не хватает ума (я о Мистерии и пренебрежительной оценке Христа, скажем, как неудачного пророка). Мало ли. Все, наверное, где-нибудь сошлось бы и кликнуло, если бы было что-то, что перевешивает эти царапины. Если б он, как Бальмонт, в этот мир пришел, чтоб видеть солнце. Или если б в его великой музыке я, глупая, услышала хоть одну мелодию, которая отозвалась бы во мне хоть чем-нибудь, помимо сознания того, что рядом звучит стройный музыкальный шум. Не сложилось.
В квартире до сих пор стоит кровать, на которой он умер. Рядом висит снимок картины друга Николая Ш. (погибшего на полях Первой мировой) -- Дева Мария целует рыцаря в лоб, как бы посылая на подвиг. Редкий сюжет. Рядом там, правда, какие-то уж совсем инфернальные черные зомби идут стеной. Вот такая получилась бэль эпок, вывернувшаяся гноем из пузырей земли.
Римский-Корсаков очень возмущался по поводу скрябинских идей всяких Мистерий и Прометеев (не обошлось на афишах без ожидаемой символики, конечно; кто ж в это все не играл). Типа, куда прешь? Не любят на небесах, мол, чтобы деревья врастали кронами в облака. Да полноте, Николай Андреевич. Если из вас двоих кто-то кроной ближе к облакам и устремился, так это Вы, а не бедный Скрябин.
Спасибо хоть, на дискотеках с лазерами его не вспоминают.
Вся небольшая добыча из музея
Уж с месяц тому, наверное, как состоялось знакомство с обиталищем Скрябина в Москве, что совсем рядом с богатым мемориальными квартирами Арбатом.. В отличие от мерцающей судьбы особняка Шаляпина на Новинском бульваре, квартира (дом) Скрябина гонениям не подверглась, напротив. Новая власть, расслышавшая в названиях его новаторских произведений слова типа "Прометей" и "Новый мир", поспешила записать умершего от сепсиса (вызванного прыщиком на губе) композитора (как считается, единственного русского символиста) в свои, и Луначарский быстро выдал дому в Николопесковском переулке статус музея. Что, кстати говоря, по тем суровым временам было kruto, ибо вот такой, скажем, скромный списочек об увековечивании висит в архивной гостиной этого самого дома.
В гостиной документы, фотографии и прочие куски и цитаты, ибо вечно находившийся в поисках Солнца поэт Бальмонт (друг семейства Скрябиных), живучи в этом доме и в этом комнате, устроил там пожар, и вот как-то с тех пор интерьер не восстановили. Более того, тогдашняя (вторая) жена Скрябина, вынужденная вернуться домой разбираться с Бальмонтом и пожаром в отсутствие гастролировавшего супруга, оставила в МГР детей, и старшенький (кажется) ушел на Днепр и не вернулся. Вроде бы утонул (нашли его на берегу). Говорят, талантлив был невероятно, чуть ли не большие надежды подавал, чем отец.
Протекция Луначарского и самоотверженность работников музея, впрочем, на мой миопический взгляд, этому довольно среднему московскому дому помогли мало. Нет, нет, музей очень интересный, особенно если разговаривать с хранительницами и действительно читать стенды с цитатами, афишами и фотографиями. Вот атмосфера в нем зато какая-то неприятная. Сказала б слово "энергетика", если б оно давно и упорно не вызывало у меня ассоциации с ГОЭЛРО и только. :) В общем, нехорошая квартира. Дело не в депрессивно коричневых обоях в психоделическую точку, не в странным образом составленной по стенам и углам мебели, отгороженной от людей бархатными сосисками, не в чюрленисоидных (пву) картинах задушевного скрябинского друга по имени Николай и по фамилии, начинающейся с Ш, таинственнейшим образом не оставшейся в памяти, несмотря на многочисленные переспрашивания и поиски в интернете. (Да, господи, Шперлинг же!)
Все интересно. Сделанная любовно-кустарно цветомузыка, программки, оформленные Дельвилем, тяжелый, растоптанный след матушки Блаватской, Заратустра с нездоровым носолбом доисторического извращенца, механическое пианино, сушеные змейки и даже музыка, которую там можно купить на дисках. История вдохновенного мальчика (по матери), дисциплинированного и упертого юноши (по отцу и военным предкам), таланливого пианиста (аж переиграл себе руку, желая быть первым и только первым), великого композитора (а не забирает, нет, не берет). История жен и малочисленных друзей. История тщеславия. История безумной идеи "Мистерии" о выворачивании мира наизнанку при помощи его, скрябинской, музыки. История обсессивно-компульсивного чистюли, которому предсказали смерть от кожной болезни, после этого не снимавшего перчаток и все-таки подхватившего какую-то туберкулоидную заразу на лице (так его, бедного, расковыряли за три операции, что не сделали даже посмертной маски, лишь гипсовый слепок небольшой руки хранится в шкафу за стеклом).
Ну, наполеоновский комплекс. Ну, эгомания, немного не хватает ума (я о Мистерии и пренебрежительной оценке Христа, скажем, как неудачного пророка). Мало ли. Все, наверное, где-нибудь сошлось бы и кликнуло, если бы было что-то, что перевешивает эти царапины. Если б он, как Бальмонт, в этот мир пришел, чтоб видеть солнце. Или если б в его великой музыке я, глупая, услышала хоть одну мелодию, которая отозвалась бы во мне хоть чем-нибудь, помимо сознания того, что рядом звучит стройный музыкальный шум. Не сложилось.
В квартире до сих пор стоит кровать, на которой он умер. Рядом висит снимок картины друга Николая Ш. (погибшего на полях Первой мировой) -- Дева Мария целует рыцаря в лоб, как бы посылая на подвиг. Редкий сюжет. Рядом там, правда, какие-то уж совсем инфернальные черные зомби идут стеной. Вот такая получилась бэль эпок, вывернувшаяся гноем из пузырей земли.
Римский-Корсаков очень возмущался по поводу скрябинских идей всяких Мистерий и Прометеев (не обошлось на афишах без ожидаемой символики, конечно; кто ж в это все не играл). Типа, куда прешь? Не любят на небесах, мол, чтобы деревья врастали кронами в облака. Да полноте, Николай Андреевич. Если из вас двоих кто-то кроной ближе к облакам и устремился, так это Вы, а не бедный Скрябин.
Спасибо хоть, на дискотеках с лазерами его не вспоминают.
Вся небольшая добыча из музея