7. Южнее Холма. Куземкино. Медово. Гущино. Март-Май 1943 г.
(Военные воспоминания моего дедушки - генерал-лейтенанта Омельянчука Алексея Тихоновича)
(предыдущая глава - 6. Южнее Холма. Зешки. 403-я цель. Орден. Январь-Февраль 1943 г.)
Мы сменили наблюдательные пункты в сторону ближе к Холму. ОП располагались в районе Князево, в излучине реки Малый Тудер, был январь 1943 г. Мы вели борьбу с артиллерией в полосе 218 пд. Мой НП был южнее Куземкино. Прямо передо мной за рекой Ловать в районе бывшей 403 батареи появились еще три новых это цели № 404, 405, 414, 415. Все они были трехорудийные, 105 мм калибра, в окопах полного профиля, за дорогой Холм -Локня, хорошо замаскированы и обнаруживали только вспышками при стрельбе. Они усвоили наш урок с батареей 403 и теперь не высовывались. От моих ОП они были на пределе досягаемости, где то около 12 000 метров. С прежних, в районе Приброд я их легко доставал, но они меня там уже подловили и накрыли огнем 155 мм батареи из района Пронино-Тараканово. Я решил оборудовать временные ОП в том же районе, но только в оврагах протоки реки Кунья, что 500 метров от моей старой позиции. Звуковая разведка здесь меня не возьмет, только авиация, а я их снова буду доставать, так как дальность до батарей в районе Пронино-Тараканово будет уже 10 000 м, а в районе Кузькино, прямо передо мной, 8 000 м. С этой позиции до Медово было всего 3 000 метров! Это была чудо позиция, но очень опасна, пострелял и хода в район Князево. Такая вот сложилась обстановка.
Мне поручили уничтожить ДЗОТ в районе Куземкино. При стрельбе с закрытых ОП это потребовало бы расхода не менее 120-200 снарядов, и я решил разбить ДЗОТ прямой новодкой, поставив орудие на позицию прямо возле своего НП, откуда цель наблюдалась и дальность была не более 1 000 метров. Сказано будет выполнено! Но поставить гаубицу на прямую наводку на виду у противника оказалось не просто. На этой дистанции прекрасно поражали не только крупнокалиберные пулеметы (их огонь эффективен на 3 000 метров), но и просто станковые пулеметы (их огонь эффективен до 1 500 метров). А малокалиберная зенитная артиллерия (25-37 мм) расправилась бы с нами за несколько секунд! Успех зависел от внезапности и быстроты исполнения! Так и было сделано. Гаубицу подвезли ночью, ближе к рассвету, что бы немцы не услышали работу тракторного двигателя, и в этот момент открыли огонь пулеметы в нашем батальоне. Оставалось 300 метров до позиции, которые необходимо было преодолеть с орудием без трактора, то - есть на руках. Снег глубокий, нас человек 20, вес орудия 2 500 кг, но половина людей огневики - казахи, не привыкшие к передовой, которые при очередной пулеметной серии трассирующих пуль поверх голов, бросают орудие (станину) и падают лицом в снег, никакими командами их не поднять - они просто в панике. А время идет, рассвет неумолимо приближается, как только будет виден в панораму ДЗОТ надо открывать огонь, попадать и уничтожать цель, а нам еще немного, еще чуть-чуть, еще 30 - 50 метров. Что бы вдохновить солдат и помочь им преодолеть страх, я сажусь верхом на ствол гаубицы, лицом к солдатам и мы командуя вместе с ними “Эй взяли, еще разик, еще раз!” водворяем орудие на позицию. Успели в самый раз, секунда в секунду! Дальше все как по нотам. Мы выпустили на пристрелку три снаряда и затем получили прямое попадание ниже амбразуры не то 4 не то 6 снарядом и ДЗОТ взлетел на воздух, снаряд попал внутрь. Задача выполнена, теперь спасай жизнь расчета и гаубицу. Вся стрельба заняла не более 1,5-2,0 минуты и немцам не удалось нас уничтожить. Через 5 минут гаубица на крюке у трактора была вне опасности, за лесом и шла полным ходом на ОП в Князево.
На новый год мы решили пойти в баню, которая была уже готова в батальоне. Дорога к ней проходила через лес по узкой просеке на которой, где-то на пол пути росла одинокая сосенка толщиной 15-20 см. Был глубокий снег и тропинка проходила прямо на дерево и дальше вниз к реке, к бане. Мы вышли в сумерках гуськом по этой тропинке, немцы начали свои пулеметные фейерверки из пулеметов трассирующими пулями. Я шел первым, за мной ординарец Одновол и другие из взвода управления. Тихо вокруг только гирлянды из узоров трассирующих пуль. Полная идиллия и красота, а вокруг все же идет война и никакой идиллии. Вдруг у меня на лбу яркая вспышка и треск от разрыва! От неожиданности я падаю на руки подхватившего меня Одновола. Мне показалось что пуля ударила мне в лоб и мне конец. В действительности же при моем подходе к самому дереву разрывная пуля ударила точно по центру в ствол пробила его насквозь и разорвалась на уровне глаз, осыпав мне лицо щепками от дерева. Это конечно было для меня чудо-счастье, что я остался жив! Только все лицо в крови и царапинах, и шок из которого я скоро вышел! В бане мы прожаривали одежду. Я позабыл снять орден и от жары отлетела часть эмали с верхнего луча звезды. Так она до сих пор без эмали, как память о тех днях.
На этом положении на мой КНП ночью наткнулась лыжная разведка противника. Сначала часовому показалось, что идет лось или кабан, но объект часто останавливался и это вызвало подозрение солдата и он разбудил меня. Я поднял всех и мы тихонько заняли круговую оборону, потушили лампадку и стали слушать и ждать. Поскрипывание снега начало удаляться. Мы остались незамеченными и противник тоже прошел скрытно. Нам это было выгодно и противнику тоже. Но мы не сомкнули глаз до утра, а что если на обратном пути они наткнутся на нас? Мы нашли лыжные следы в 50-70 метрах от нашей землянки идущие в сторону наших тылов. Я немедленно доложил в батальон и Шеину, из батальона выслали поисковую группу по лыжному следу но “они” ушли уже далеко и возвращались другим путем, как и положено разведке, и возле нас не проходили, ночь прошла спокойно.
Мой НП был в километре от КНП дивизиона и в обороне я приходил к ребятам от нечего делать, поболтать и поиграть (карты, шахматы, шашки). Тогда уже выдавали по 100 грамм, поэтому могли и выпить. И вот один раз ребята решили подшутить надо мной. Они заметили что я пришел один, без ординарца, только с пистолетом и финкой. На полпути до НП росло двойное дерево, где меня обычно встречал Одновол. Но в этот раз была светлая лунная морозная ночь и я разрешил меня не встречать. Пошел один быстрым шагом держа в правой руке нож лезвием в рукаве. Иду и прислушиваюсь к поскрипыванию снега под сапогами. Заслышал небольшой шумок сзади и не успел повернуться, как две фигуры бросились на меня из кустов. Пистолетом я не успевал и схватил первого за ворот и хотел ударить ножем в область ключицы, но под луной увидел знакомое лицо Саши Горохова - начальника связи дивизиона и обмер от неожиданной радости, что не успел ударить ножем. Его я убил бы неминуемо. Вот это дурацкие пьяные шутки. Я припоминаю много “шуток”, различных уловок при проверке своих постов, секретов которые заканчивались гибелью проверяющих “шутников”. Мы вскоре заметили что Шеин одинаково пьянеет от 100 г и от 500 г и решили проверить его на чистой воде. Каково же было наше удивление что выпив полстакана воды он сильно захмелел на наших глазах. Это было не смешно! Шеин был серьезно болен и нам было не до смеха. Это было наше общее горе.
Под новый год на участке нашего батальона произошел курьезный случай. На левом фланге наши окопы и немецкие отстояли друг от друга всего на 100-150 метров. Боевое охранение сидело прямо на линии первой траншеи в окопчиках выдвинутых в сторону противника на 15-25 метров. Там обычно дежурили два-три человека, из них один сержант. Немцы вели себя спокойно и, тем более под новый год, мы ничего не ждали. Слышно было как они там попивают шнапс и напевают свои песенки. Все было нормально и тихо... Вдруг в середине ночи на одном из левых секретов раздается крик и визг и мат на немецком и казахском языках... И наступает гнетущая тишина. Затем громко, до звона в ушах, как выстрел звучит раскатистый ветвистый русский мат и несколько коротких автоматных очередей, снова мать-перемать и затем немецкая оборона просыпается треском пулеметов и автоматов и через 5-10 минут снова наступает полная тишина. Что же произошло там? Все очень просто, два немецких гренадера (перед нами воевали гренадерские части 218 пд) поспорили, что украдут на новый год “ивана” и сделали это. Но наш старшина наблюдавший за несением службы секретами, увидел, как огромный немец подкрался к нашему секрету и, схватив за воротник нашего солдата, поволок его к своим окопам. Не долго думая, он выпрыгнул из окопа на немца и кулаком свалил его с ног, отобрал своего сонного вояку, перепуганного и оглушенного ударом по голове, и приволок в свою траншею. Вся эта процедура заняла не больше 2-3 минут без единого выстрела. Выстрелы были потом, сначала были наши выстрелы по прикрытию старшины, а потом немецкие. Похищенным оказался солдат-казах, который дежурил и задремал, его напарник отлучился по малой нужде. Его спас крик, когда его тащил немец и он проснулся в ужасе, что его куда-то тянут! Старшина услышал этот его крик и спас “вояку”! Ох, это было еще то воинство! Но среди них было много прекрасных воинов-солдат, например мой заряжающий рядовой Юлдашев!
В зимние короткие дни и глубокие длинные ночи мы часто засиживались у печки и ребята просили меня прочитать стихи Пушкина, Некрасова и конечно же Есенина, которого все очень любили, еще и потому что Есенин был запрещен в школах и мы его знали из зашкольных “уроков”. К моему счастью я стихи Есенина знал почти все, исключая часть его стихов из цикла “Москва кабацкая”, это всем нравилось. Особенно нравились нам стихи: “Письмо матери”, “В хате”, и весь цикл его стихов “Русь уходящая”. Я всегда вслушивался в музыку его знаменитого четверостишия, которое завоевало пальму первенства среди метафор мировой литературы, побив все метафоры Флобера, Гете, Мольера и Тургенева. Вот она:
“Там, где капустные грядки,
Красной росой поливает восход,
Клененочек маленький матке ,
Зеленое вымя сосет.”
Мне также нравились и сейчас нравятся такие стихи, которые я помню наизусть -
“А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам,
И Русь все также будет жить и жить, плясать и плакать под забором.”
и дальше -
“Если скажет рать родная, брось ты Русь, живи в раю,
Я скажу не надо рая дайте Родину мою.”
Кроме Есенина, Пушкина и Некрасова я знал несколько прекрасных стихов Гете, например его стихотворение “Мой портрет”, которое я помню и сейчас наизусть:
“Отцу обязан ростом я,
Серьезной в жизни целью,
От матушки любовь моя,
К веселью и безделью.
Мой дед красавицам был рад,
И я в том грешен, каюсь,
Любила бабушка наряд,
И я не отрекаюсь...”
Дальше не помню, но этот стишок послужил стимулом для Пушкина, когда он писал свое стихотворение “Мой портрет”, вот его фрагменты:
“Вы просили мой портрет,
Верен подлинной натуре?
Он готов, в нем фальши нет,
Здесь я весь в миниатюре.
Я любитель пошалить ,
С самых малых, младших классов,
Но не глуп, чего таить,
Корча постные гримасы.
На проказы сущий бес,
С дерзкой миной обезьяны,
Образец для всех повес,
Вот вам Пушкин без обмана.”
Мы долго не знали об этом стишке, так как его не было в собрании сочинений, там он был приведен в приложениях, на французском языке, без перевода на русский. Конечно мы не могли не припомнить удивительные стихи Лермонтова, написанные под впечатлением поэзии великого Гете, например эти:
“Горные вершины спят во мгле ночной,
Тихие долины полны свежей мглой.
Не пылит дорога, не шумят листы,
Погоди немного, отдохнешь и ты.”
На эти стихи не нужно писать музыку, она сама звучит в каждой их строчке. Прелесть этим вечерам придавала еще музыка скрипки на которой играл наш начальник связи, лейтенант Ш., который играл прекрасные мелодии Грига, великого норвежского композитора.
Наше общее направление стрельбы повернули на западную окраину Холма, на Медово, на южной окраине которого была большая трехэтажная тюрьма, выложенная из красного кирпича. Южнее от тюрьмы были сплошные непроходимые болота. Вот в этих болотах и занял позиции штрафной батальон фронта. Его необходимо было усилить артиллерией, не менее дивизиона. Моя батарея с ОП в районе Князево и с временными ОП в районе Приброд (на старице реки Мал.Тудер) очень подходили для этой задачи и командование решило послать 5 батарею на поддержку штрафного батальона под Медово! Вот так, после получения ордена (первого в полку) я попадаю прямиком в... штрафную роту. Положительным здесь было одно - меня не ограничивали в боеприпасах! А я очень любил писать по немецким рожам боевыми гаубичными снарядами, с каллиграфической ухмылкой. Рота в которой располагался мой ПНП была штрафной. Это значит, что каждый солдат должен искупить свою вину перед Родиной кровью, то есть смертью или ранением (не царапиной по коже, а серьезным ранением), поэтому каждую ночь очередной взвод ходил на штурм немецких позиций. Каждую ночь, каждую ночь очередной взвод уходил в болота на смерть. Только ранение давало право на отчисление из этой роты, из этого ада! Каждый ночной поиск взвода поддерживался огнем батареи, с расходом около 50-60 снарядов. Каждый день мы отдыхали и каждую ночь поддерживали огнем очередной штрафной стрелковый взвод. И так целый месяц, пока не перебили весь батальон! Это была жуткая “работа”. Во взводе было 30-40 штрафников. За ночной поиск на минах, от пуль и осколков снарядов погибало 5-6 человек остальные возвращались с ранениями различной степени тяжести. Обычно взвода “хватало” на 3-4 раза. Интересно, что здесь был почти весь ансамбль песни и пляски фронта! Который проштрафился где-то на гастролях, перепился и дебоширил. Жалко было смотреть, как погибают эти талантливые ребята, но сами виноваты. На войне как на войне!
Напряжение было большое и спасала нас водка, от которой тупеешь и дуреешь. Но сколько б не выпил, пьяным себя не чувствуешь! Обычно перед уходом в роту за завтраком я выпивал железную кружку водки (это 500 г.), за обедом в роте тоже одну кружку. После ночного поиска - тоже одну кружку и уходил на свой КНП, перправлялся через реку Кунью, и ложился спать до утра. Так только после ужина , засыпая, чувствовалось легкое опьянение! Батальйон не имел окопов, вокруг только болото и вода. Для укрытия были выложены из дерна брустверы высотой в 1,5-1,8 метра шириной в 30-45 см которые прикрывали только от легких пуль (9 г.). Тяжелая пуля (12-15 г.) прошивала бруствер насквозь. Каждый снаряд, разорвавшийся вблизи (10-15 м) уничтожал все вокруг, и технику и людей. Постоянно задавался вопросом, ну они то штрафники, а ты за что? Ответ себе был всегда один и тот же - но кто-то же должен их поддерживать огнем!
В это время к нам на участок прибыл из под Сталинграда 270 тяжелогаубичный артполк. Одна батарея (комбат) прибыла взводом управления на мой КНП, чтобы я помог выбрать им НП. Вечерело и я уже вернулся из штрафного б-на. Внезапно ударила батарея - цель № 405, три залпа и один снаряд попал в мой пункт и был смертельно ранен прибывший командир батареи, которого пронесли мимо меня на палатке в медсанбат, но по пути он умер от ранения в живот, я даже не успел с ним познакомиться и расспросить о боях под Сталинградом.
Я воспользовался случаем и выполнил свою давнюю мечту - разбить колокольню в церкви, что стояла на юго-западной окраине Холма, где был НП немецких артиллеристов и с которого они видели как на ладони наши позиции южнее города. Я попросил батарею 270 тгап и легко разрушил колокольню, а заодно и купол церкви, который не имел никакого значения для нас. До сих пор сожалею об этом азарте, об этом мальчишестве. Два снаряда попали в него и откололи половину купола. Снаряд был 152 мм бетонобойный пушечно-гаубичный (орудие МЛ-20, самое точное орудие в нашей артиллерии). Я был рад что расправился с немецким НП, ведь мои снаряды были слабы для этого (всего 23 кг против 50 кг, всего 500 м/с против 800 м/с).
Нас всех поразила смена позиции 122 мм гаубицы (вес 2,5 тонны), когда трактор не смог перевести ее через небольшую горку (250-300м), покрытую мерзлым снегом и наледью, которую мы посекли топорами и кирками. Мы долго мучились с орудийным поездом, но безуспешно - трактор не брал на подъем орудие, гусеницы проварачивались, уже рассветало и нужно было торопиться. Тогда мы отцепили трактор и всей батареей взялись за орудие и громко командуя самим себе “Эй взяли!” как перышко переместили орудие через бугор. Нас было около 40 человек. Затем также перевели за бугор и трактор. Это был величайший опыт мгновенного приложения сил. Потом после войны, в 1955 году, в Одессе мы также сдвинули в море по песку большой корабельный щит, который не смогли сдвинуть с места два тяжелых танковых тягача. Дело было на пляже рядом с Одесским зенитным училищем. Я вызвал по тревоге человек 300-400 курсантов, сам залез на этот огромный плот-щит и дружно командуя самим себе “Эх взяли!” подняли и понесли в море этот щит! Это было невероятно, но факт! Тогда я вспомнил опыт под Холмом в 1943 году.
Здесь на НП под Куземкино чуть не произошла трагедия в моей батарее. Мы раздобыли автомат ППД и конечно он попал в руки моего ординарца рядового Одновола, который его изучал и конечно же “облизывал” со всех сторон. Как-то поздно вечером в землянке за столом я готовил на огневом планшете данные для стрельбы и поправки к ним. Вместо лампы, сделанной из гильзы 45 мм снаряда (фитиль из куска шинели, плюс керосин от трактора) у меня над планшетом горела лампа - телефонный кабель старого образца (с прорезиненной) изоляцией, которая неимоверно коптела и все мы от этого были “усатые”. Почему? Просто не принесли на НП с ОП керосин. Справа от меня сидел Одновол с телефонной трубкой привязанной к уху. Он подменял дежурного, который отдыхал. Помимо этого он чистил автомат. Все шло нормально, все уже спали, была середина ночи. И вдруг раздается очередь, свет тухнет, на голову и на планшет сыпется земля с потолка и наступает гнетущая тишина! Потом дрожащий голос Одновола “Комбата, вы живы?” и теперь я понял, что я жив и, что произошло. Одновол вставил диск с патронами при взведенном затворе и сильно стукнул по затыльнику, от чего затвор соскочил с удержника и произошли несколько выстрелов у моего виска, прямо по “лампе”. Так ординарец чуть не убил меня. Мы еще плохо знали автоматы. Иногда они стреляли при их утыкании прикладом в снег. Так погиб раненный в бедро ст.л-т Базилевич, начальник разведки 2 адн (нашего), его потом заменил Жора Стриженов.
Здесь под Медово мне пришлось стрелять из гаубиц по... самолетам!? Дело в том, что наша “система” ПВО была представлена всего тремя батареями МЗА 37-мм пушками и ничего не могла сделать с эскадрильей пикирующих бомбардировщиков, которые построившись в круг над Холмом, начали дотошно и безнаказанно бомбить позиции наших батальонов, и очень эффективно. Обидно и жалко было смотреть на все это издевательство. От моих ОП до Холма было 3,5 км и самолеты баражировали на высоте не более 2 000 м. Я подошел к решению задачи как в горах и очень просто ее решил через угол места цели - и открыл огонь бризантной гранатой по центру круга баражирования самолетов. Фокус получился и в центре круга, чуть ниже самолетов появились мощные разрывы бризантных 122 мм гранат! Это было здорово, за все войны по самолетам никогда и никто еще не стрелял таким калибром. Самое тяжелое немецкое зенитное орудие имело калибр 105 мм, с весом снаряда 15 кг, а здесь снаряд 23 кг, почти в два раза больше. После 8 бризантных разрывов круг самолетов сломался и они набрав высоту ушли на запад и над Холмом больше не появлялись. “Не сбили, но напугали, и прогнали” - так мы оценили свой вклад в систему ПВО над Холмом. Пехота нас горячо благодарила. Мы были довольны собой!
Ранней весной мы решили помыться и постираться под первыми лучами солнца. Наши пункты были рядом, юго-западнее Медово на крутом обрыве реки Мал. Тудер, где грело яркое весеннее солнце. Песчанный обрыв обеспечивал полный комфорт, а землянки в обрывах берега полную неуязвимость от огня немецкой артиллерии. Мы разделись до трусов, а Кузьменко даже снял трусы. Кагало всегда опаздывал, так как не пристрелял еще репера на своем участке. Мы тихонько разговаривали и наслаждались погодой и покоем. Тишина, войны как бы нет. Полная благодать. Но краем уха мы прислушивались к командам на пункте Кагало, до которого было около 100 м и нам хорошо было слышно все. Он только начал пристреливать репер на переднем крае немецкой обороны. Слышны были выстрелы орудий на его ОП. Он дал первый выстрел и, о ужас, снаряд разрывается прямо у нас внизу под землянками, у самой реки, метров 50-60 от нас! Самое страшное то, что Кагало не видит и не слышит своего разрыва, так как он там наверху, а снаряд разорвался здесь внизу у реки, сзади от него на 150 м. Так как он не видит разрыва в районе репера, то по правилам стрельбы он должен повторить выстрел на тех же установках, и тогда нам не сдобровать! Мы располагаем временем не более 10-15 секунд - то-есть временем на повторную команду “Огонь!” Здесь Кузьменко, как был голышем так и сиганул наверх с громким криком: ”Кагало стой, Кагало стой! Твой снаряд разорвался здесь! Кагало стой!” и выкрикивая это, голый Кузьменко мчался по поляне на НП Кагало, перепрыгивая через траншеи и окопы на виду у сидевших в траншеях наших и немецких солдат, которые не понимали, что происходит? Второго выстрела батарея не успела сделать и мы благодарили бога за эту медлительность, которая спасла наши жизни. Оказалось наводчик орудия ошибся на 100 делений прицела, а командир орудия его не проверил. Хотя первый выстрел обязательно должен проверяется командиром орудия по правилам огневой службы. Вот так разгильдяйство сержанта едва не стоило нам жизни! Но потом было много смеху и шуток, над голым Кузьменко (он всегда ходил в каске, ему было 41 год и дома оставалось двое ребят).
Сидя в обороне под Куземкино мы по разному проводили время. Когда на 6-ю батарею вместо Кагало пришел Гузиенко Роман мы затеяли игры в русскую рулетку. Брали наган и оставляли в нем один патрон, крутили барабан несколько раз и на удачу спускали курок себе в висок! Мы с Романом проделали этакие гадалки раза по три, пока не прошел пяный угар и мы не протрезвели. Какой идиотизм какая дурь! Сейчас сам себе не верю, неужели это были мы? Остолопы! Другой раз проверяли себя на храбрость путем прохождения 100 м от дерева до дерева в полный рост на виду у немецких снайперов по кромке первой траншее! К счастью все это кончилось благополучно, хотя было придумано нами, конечно же по пьянке. Даже сейчас мне стыдно и противно это вспоминать, но увы, это было. Была и стрельба из-под пулеметного щита, подвешенного на дереве, в расчете на то, что снайпер не попадет, но ведь можно было так не рисковать! Можно было это сделать скрытно. Нет, нужна была эта мальчишеская бравада друг перед другом ! Какая легкомысленность и дурь.
Под Куземкино произошел неприятный инцидент но моей ОП. Я прибыл на ОП с НП поздно ночью, чтобы помыться в бане. Подъезжаю на батарею с фланга, где стоит замаскированный часовой, но привычного окрика “Стой, кто идет! Проуск?” нет! Часовой спит на умеренном морозе. Это в то время, когда по нашим тылам шнырит немецкая разведка и вырезает целые батареи! В ярости я подъехал к сонному “часовому “ и, левой рукой перехватив ствол его карабина, правой от всего сердца влепил ему затрещину! Он конечно полетел в сугроб, оставив в моих руках карабин. Иначе я поступить не мог! Ведь он оставил без охраны 60 сонных товарищей. Этого я как командир не мог простить! Он отсидел положенное время под арестом. Больше такого в 5-й батарее не было. Об этом я даже не доложил командиру дивизиона, иначе солдат мог загреметь в штрафную роту.
Здесь под Медово мой НП частенько посещал командир дивизиона майор Шеин. Он почти всегда был навеселе и приходил, чтобы показать свое внимание 5-й батарее, которая была на самом опасном месте, поддерживала штрафную роту, то есть работала за дивизион! Передо мной у противника были батареи №404 и №405. Вечерело и солнце светило прямо со стороны противника так ярко, что я приказал разведчику на сосне свернуть стереотрубу и наблюдать без бинокля. Мой НП немцы еще не обнаружили. Приехал Шеин верхом и объявил, что в этот ответственный момент (?) он лично будет вести разведку с моего НП на дереве. Я пытался его отговорить от этой неразумной затеи, но он был под хмелем и мои попытки привели к тому , что он еще настойчивее полез на сосну по леснице. Я стоял под деревом, где был телефонист и куда слез с дерева разведчик. Шеин уже был в седле и пытался приспособить для наблюдения стереотрубу. Увидев его попытки я быстро поднялся к нему, что бы помешать этому. Но стереотруба уже была развернута на противника и отразила солнечный луч на противника. Я довольно грубо и безцеремонно повернул трубу стеклами вниз. Шеин попросил закурить. Я, стоя на лестнице, взял зажженную папиросу и передавал ему. Он развернулся всем корпусом и протянул руку к папиросе. Как только наши пальцы встретились прогремел мощный взрыв снаряда у нас над головой и стало светло, верх сосны 1,5 м выше наших голов был снесен взрывом снаряда. Была перебита стойка лестницы у меня под руками, обломки веток и сучьев сверху засыпали нас. Мы застыли на мгновение, не веря, что остались живы. Наступила секундная тишина и, подняв вверх глаза на Шеина, вижу его живого с поднятым пальцем выше головы и выкриком - фиксацией происшедшего “Это же волшебство!” и мы все молнией слетели в блиндаж, не приходя в себя попадали на пол, на землю. Конечно это было чудо, это было действительно волшебство. При прямом попадании остались живы Шеин, Я, Жариков, разведчик и телефонист! Била по нас 405 батарея противника. Мой НП был немцами разведан из-за дурацкой выходки Шеина, его пришлось немедленно сменить!
Шел март и вода уже везде выходила поверх снега особенно на болотах и командование решило отойти от Холма на лучшие позиции. В ходе этого отхода я получил задачу уничтожить ДОТ в районе Гущино, несколько западнее. Он не был виден и простреливал кинжальным огнем три просеки. В нем были амбразуры для обычных и крупнокалиберных пулеметов. Наиболее удобной была огневая в районе деревни Зайцы. Мы должны были после уничтожения дота уйти по заданному маршруту на Торопец. ДОТ был виден с 200-300 м при дальности стрельбы около 8 000 м, то есть Ку = 0,03, что создавало исключительные трудности для пристрелки, стрелять, вводя корректуры с помощью коэфициента удаления и шага угломера было невозможно. Другой трудностью была непосредственная близость к цели и прекрасная слышимость команд. Мы слышим разговорную речь немецкого гарнизона внутри ДОТа, а они слышат нас, не говоря уже о командах, которые мы подаем. Поэтому мы накрыли радиста и рацию ватной фуфайкой и полушубком и он еще шепотом командовал в трубку. Первый пристрелочный снаряд разорвался метров 150 правее нас. Мы лежали на болоте, на просеке, в снегу, куда приползли ночью. Приподняв голову увидели прямо перед собой огромную амбразуру огромного ДОТа . Я вел пристрелку, как при стрельбе с самолетом по квадратной сетке и странам света. Наносил на схему точку падения снарядов относительно цели по странам света в метрах, а затем вычислял корректуры для огневой позиции уже по сетке. Это была настоящая пытка. Второй пыткой была передача шепотом команды на огневую. Мы начали стрелять - немцы зашевелились и начали прочесывать пулеметами кромку леса справа и слева от просеки, но мы лежали не в лесу, а прямо на середине просеки, прямо перед амбразурой дота, в 200 м от них. Слава богу была утренняя испарина от земли и они нас не заметили. Мы боялись шевельнуться. Белые рваные и грязные полушубки хорошо нас маскировали на болоте с протаявшими пятнами снега. Целый день я пристреливал ДОТ, что было неимоверно трудно. Наконец мне удалось подтянуть траекторию к самому ДОТу, на что ушло около 20 снарядов и не менее 3 часов времени, после чего я перешел на поражение сериями методического огня в 4-8 снарядов 30 секунд выстрел одним орудием. Под прикрытием этих серий мы начали выползать из болота, которое потекло под нами уже везде. И вдруг мы заметили натянутые проволочки и прутики, которые высвобождались из под снега. Да это же минное поле! Этого только нам не хватало. Мы оцепенели от ужаса и замерли на некоторое время. Осторожно, друг за другом, мы ползли к опушке леса. Нас обливал пот, мы ничего не видели от страха и напряжения. Каждая травка нам казалась элементом спуска мины. Еле еле мы доползли до кромки леса еще засветло и увидели, что ДОТ полностью закрыт разрывами фугасных снарядов, которые набирали статистику хотя-бы одного попадания в цель. Должно быть выпущено по расчетам 120 снарядов после законченной пристрелки. Уже в сумерках, под грохот разрывов, мы покинули зону огня. Задача была выполнена - доложил нам догнавший нас разведчик, который наблюдал за целью с другой точки - сосны, что стояла в самом конце просеки - сектора стрельбы немецкого ДОТа. Мы довольные возвращались к себе на ОП и уже при подходе услышали глухие орудийные залпы немецких батарей и громкие разрывы тяжелых 155 мм немецких орудий, которые били по нашей батарее в районе Зайцы. Огневая имела отличное инженерное оборудование - окопы полного профиля, щели для личного состава, погребки для боеприпасов. Но все таки... 155 мм калибр вещь серьезная. Мы с тревогой подходили к ОП. Подойдя ближе, увидели какие-то белые пятна на темном фоне леса и на кустарнике по береговому обрыву в районе батареи. Снег с земли и с деревьев уже давно сошел и мы были в недоумении, что это такое? Огневая была плотно накрыта фугасными разрывами тяжелых снарядов. Но грунт был тяжелый и для 155 мм калибра! Это был суглинок и чистая глина, местами еще мерзлая. А большая дальность стрельбы и большое рассеивание снарядов уберегли нас от прямых попаданий в блиндажи и орудийные окопы. На деревьях вокруг окопов и землянок висело нательное белье всей батареи, приготовленное к отправке в банно-прачечный комбинат, разбросанное во все стороны разрывами немецких снарядов. Это были, к счастью, все наши потери от налета. Никто не пострадал. Это означало, что мы уже научились воевать и сохранять жизни своих солдат.
Возникло одно курьезное дело из ничего, но потребовало нервов и твердости. При рубке дров один из моих солдат, этакий здоровяк, который рукой и кулаком досылал снаряд до нарезов, отрубил себе фалангу большого пальца на левой руке. Тут же на позиции появились представители КГБ -”Смерш” и хотели его арестовать, как “самострела” и отправить в штрафную роту. Я конечно вмешался и с помощью командира дивизиона и командира полка уберег солдата от расправы этих стервятников!
Батарея построилась по походному и двинулась маршем к точке сбора всего дивизиона, к исходному пункту. В ходе строевого смотра я обнаружил у Шишмарева (разведчик) на правой руке, от кисти до плеча, штук 20 часов, в основном ручных. Это были его трофеи за два года войны под Холмом. После просветительной беседы он оставил себе одни карманные и двое ручных часов, остальные передал товарищам для пользования.
Нам пришлось много потрудиться над ночной светомаскировкой. Это было целое искусство. Передвигались только ночью. Под кузовом машины прикреплялась маленькая лампочка с плафоном свет от которой падал только вниз. На фарах были козырьки позволявшие светить только вперед вниз на 10 м и только синим цветом. При такой маскировке колонна двигалась со скоростью 15-20 км час имея интервалы между машинами не более 10-15 м. Но такая колонна совсем не была видна с воздуха. И мы чувствовали себя хорошо. Опасность представляли стволы орудий, которые могли уткнуться в лобовое стекло водителя следующей машины или тягача. Было несколько утыканий и ранений, но нельзя было спать!
По пути на Торопец произошел комичный случай. Было холодно и ночью мы все жались к теплому двигателю трактора. Я вообще сел на место механика-водителя за рычаги и вел сам батарею, что помогало бороться с дремотой. При малых привалах я один раз залез на двигатель и прикрывшись от дождя плащ-палаткой вздремнул. Проснулся от недовольного окрика моего механика - “Это что еще за х. тут развалился?” Было темно и он не видел, что это сам командир батареи. Когда ему подсказали - он так переполошился, что ушел на пятый тягач и мы долго его искали, что бы продолжить движение. В ходе этого марша Шишмарев ехал на станинах гаубицы, уснул и свалился под колеса, сломал ногу и мы отправили его в госпиталь. Он упирался не хотел уходить из полка и только гарантия, что он как гвардеец по излечении будет направлен в свой полк убедили его и успокоили. Великолепный был разведчик, смелый и выносливый, но воришка. Любил потрошить чужие карманы, правда немецкие.
В период боев в болотах под Гущино нам приходилось вести огонь из гаубиц, имея огневые прямо на болоте, нигде не было клочка твердой земли. Тогда мы мастерили для каждой гаубицы плот из сосновых бревен и с него вели огонь. Так как бревна не были строго подогнаны и между ними были щели, то через эти щели, при выстреле и откате, пробивались солидные фонтаны болотной воды и грязи, особенно при стрельбе на полных зарядах. После такой стрельбы трудно было узнать солдат-огневиков, настолько они были облиты грязью.
Здесь возникла еще одна проблема, связанная с оттепелью и невозможностью тянуть провода связи не по азимуту прямо на позицию, а вдоль просек и проходимых троп, которых оказалось немного и вдоль которых набиралось до 20-30 проводов, при порыве которых нельзя было быстро их распутать, где чей. Пришлось обозначать их ленточками, различными бирочками. К этому времени появился новый кабель с пластмассовой изоляцией, легкий и практичный, который артиллерия получила первой. Началось воровство кабеля пехотой и возникали стычки хозяев с воришками, которые закончились только тогда, когда все войска получили новый кабель.
Под Гущино я получил из батальона, который был впереди, просьбу дать огонь по южным выходам из деревни. Я почему-то заподозрил недоброе, так как знал, что там наши держат оборону. Увеличив прицел на 200 метров дал три батарейных залпа. Оказалось, что командир батальона хотел наказать так ослушавшуюся его приказа роту, и попросил приструнить ее арт-огнем. Мы этот случай разбирали особо и комбат был снят с должности. И такое бывает! А идиотов на фронте немало, ой не мало!
Под конец нашего пребывания под Холмом “отличился” начхим нашего полка. Он отравился противоипритной жидкостью, которую применил как водку, пропустив через противогаз.
(следующая глава - 8. Торопец. Генерал Хлебников. Грошенков - новый командир артполка.)
(предыдущая глава - 6. Южнее Холма. Зешки. 403-я цель. Орден. Январь-Февраль 1943 г.)
Мы сменили наблюдательные пункты в сторону ближе к Холму. ОП располагались в районе Князево, в излучине реки Малый Тудер, был январь 1943 г. Мы вели борьбу с артиллерией в полосе 218 пд. Мой НП был южнее Куземкино. Прямо передо мной за рекой Ловать в районе бывшей 403 батареи появились еще три новых это цели № 404, 405, 414, 415. Все они были трехорудийные, 105 мм калибра, в окопах полного профиля, за дорогой Холм -Локня, хорошо замаскированы и обнаруживали только вспышками при стрельбе. Они усвоили наш урок с батареей 403 и теперь не высовывались. От моих ОП они были на пределе досягаемости, где то около 12 000 метров. С прежних, в районе Приброд я их легко доставал, но они меня там уже подловили и накрыли огнем 155 мм батареи из района Пронино-Тараканово. Я решил оборудовать временные ОП в том же районе, но только в оврагах протоки реки Кунья, что 500 метров от моей старой позиции. Звуковая разведка здесь меня не возьмет, только авиация, а я их снова буду доставать, так как дальность до батарей в районе Пронино-Тараканово будет уже 10 000 м, а в районе Кузькино, прямо передо мной, 8 000 м. С этой позиции до Медово было всего 3 000 метров! Это была чудо позиция, но очень опасна, пострелял и хода в район Князево. Такая вот сложилась обстановка.
Мне поручили уничтожить ДЗОТ в районе Куземкино. При стрельбе с закрытых ОП это потребовало бы расхода не менее 120-200 снарядов, и я решил разбить ДЗОТ прямой новодкой, поставив орудие на позицию прямо возле своего НП, откуда цель наблюдалась и дальность была не более 1 000 метров. Сказано будет выполнено! Но поставить гаубицу на прямую наводку на виду у противника оказалось не просто. На этой дистанции прекрасно поражали не только крупнокалиберные пулеметы (их огонь эффективен на 3 000 метров), но и просто станковые пулеметы (их огонь эффективен до 1 500 метров). А малокалиберная зенитная артиллерия (25-37 мм) расправилась бы с нами за несколько секунд! Успех зависел от внезапности и быстроты исполнения! Так и было сделано. Гаубицу подвезли ночью, ближе к рассвету, что бы немцы не услышали работу тракторного двигателя, и в этот момент открыли огонь пулеметы в нашем батальоне. Оставалось 300 метров до позиции, которые необходимо было преодолеть с орудием без трактора, то - есть на руках. Снег глубокий, нас человек 20, вес орудия 2 500 кг, но половина людей огневики - казахи, не привыкшие к передовой, которые при очередной пулеметной серии трассирующих пуль поверх голов, бросают орудие (станину) и падают лицом в снег, никакими командами их не поднять - они просто в панике. А время идет, рассвет неумолимо приближается, как только будет виден в панораму ДЗОТ надо открывать огонь, попадать и уничтожать цель, а нам еще немного, еще чуть-чуть, еще 30 - 50 метров. Что бы вдохновить солдат и помочь им преодолеть страх, я сажусь верхом на ствол гаубицы, лицом к солдатам и мы командуя вместе с ними “Эй взяли, еще разик, еще раз!” водворяем орудие на позицию. Успели в самый раз, секунда в секунду! Дальше все как по нотам. Мы выпустили на пристрелку три снаряда и затем получили прямое попадание ниже амбразуры не то 4 не то 6 снарядом и ДЗОТ взлетел на воздух, снаряд попал внутрь. Задача выполнена, теперь спасай жизнь расчета и гаубицу. Вся стрельба заняла не более 1,5-2,0 минуты и немцам не удалось нас уничтожить. Через 5 минут гаубица на крюке у трактора была вне опасности, за лесом и шла полным ходом на ОП в Князево.
На новый год мы решили пойти в баню, которая была уже готова в батальоне. Дорога к ней проходила через лес по узкой просеке на которой, где-то на пол пути росла одинокая сосенка толщиной 15-20 см. Был глубокий снег и тропинка проходила прямо на дерево и дальше вниз к реке, к бане. Мы вышли в сумерках гуськом по этой тропинке, немцы начали свои пулеметные фейерверки из пулеметов трассирующими пулями. Я шел первым, за мной ординарец Одновол и другие из взвода управления. Тихо вокруг только гирлянды из узоров трассирующих пуль. Полная идиллия и красота, а вокруг все же идет война и никакой идиллии. Вдруг у меня на лбу яркая вспышка и треск от разрыва! От неожиданности я падаю на руки подхватившего меня Одновола. Мне показалось что пуля ударила мне в лоб и мне конец. В действительности же при моем подходе к самому дереву разрывная пуля ударила точно по центру в ствол пробила его насквозь и разорвалась на уровне глаз, осыпав мне лицо щепками от дерева. Это конечно было для меня чудо-счастье, что я остался жив! Только все лицо в крови и царапинах, и шок из которого я скоро вышел! В бане мы прожаривали одежду. Я позабыл снять орден и от жары отлетела часть эмали с верхнего луча звезды. Так она до сих пор без эмали, как память о тех днях.
На этом положении на мой КНП ночью наткнулась лыжная разведка противника. Сначала часовому показалось, что идет лось или кабан, но объект часто останавливался и это вызвало подозрение солдата и он разбудил меня. Я поднял всех и мы тихонько заняли круговую оборону, потушили лампадку и стали слушать и ждать. Поскрипывание снега начало удаляться. Мы остались незамеченными и противник тоже прошел скрытно. Нам это было выгодно и противнику тоже. Но мы не сомкнули глаз до утра, а что если на обратном пути они наткнутся на нас? Мы нашли лыжные следы в 50-70 метрах от нашей землянки идущие в сторону наших тылов. Я немедленно доложил в батальон и Шеину, из батальона выслали поисковую группу по лыжному следу но “они” ушли уже далеко и возвращались другим путем, как и положено разведке, и возле нас не проходили, ночь прошла спокойно.
Мой НП был в километре от КНП дивизиона и в обороне я приходил к ребятам от нечего делать, поболтать и поиграть (карты, шахматы, шашки). Тогда уже выдавали по 100 грамм, поэтому могли и выпить. И вот один раз ребята решили подшутить надо мной. Они заметили что я пришел один, без ординарца, только с пистолетом и финкой. На полпути до НП росло двойное дерево, где меня обычно встречал Одновол. Но в этот раз была светлая лунная морозная ночь и я разрешил меня не встречать. Пошел один быстрым шагом держа в правой руке нож лезвием в рукаве. Иду и прислушиваюсь к поскрипыванию снега под сапогами. Заслышал небольшой шумок сзади и не успел повернуться, как две фигуры бросились на меня из кустов. Пистолетом я не успевал и схватил первого за ворот и хотел ударить ножем в область ключицы, но под луной увидел знакомое лицо Саши Горохова - начальника связи дивизиона и обмер от неожиданной радости, что не успел ударить ножем. Его я убил бы неминуемо. Вот это дурацкие пьяные шутки. Я припоминаю много “шуток”, различных уловок при проверке своих постов, секретов которые заканчивались гибелью проверяющих “шутников”. Мы вскоре заметили что Шеин одинаково пьянеет от 100 г и от 500 г и решили проверить его на чистой воде. Каково же было наше удивление что выпив полстакана воды он сильно захмелел на наших глазах. Это было не смешно! Шеин был серьезно болен и нам было не до смеха. Это было наше общее горе.
Под новый год на участке нашего батальона произошел курьезный случай. На левом фланге наши окопы и немецкие отстояли друг от друга всего на 100-150 метров. Боевое охранение сидело прямо на линии первой траншеи в окопчиках выдвинутых в сторону противника на 15-25 метров. Там обычно дежурили два-три человека, из них один сержант. Немцы вели себя спокойно и, тем более под новый год, мы ничего не ждали. Слышно было как они там попивают шнапс и напевают свои песенки. Все было нормально и тихо... Вдруг в середине ночи на одном из левых секретов раздается крик и визг и мат на немецком и казахском языках... И наступает гнетущая тишина. Затем громко, до звона в ушах, как выстрел звучит раскатистый ветвистый русский мат и несколько коротких автоматных очередей, снова мать-перемать и затем немецкая оборона просыпается треском пулеметов и автоматов и через 5-10 минут снова наступает полная тишина. Что же произошло там? Все очень просто, два немецких гренадера (перед нами воевали гренадерские части 218 пд) поспорили, что украдут на новый год “ивана” и сделали это. Но наш старшина наблюдавший за несением службы секретами, увидел, как огромный немец подкрался к нашему секрету и, схватив за воротник нашего солдата, поволок его к своим окопам. Не долго думая, он выпрыгнул из окопа на немца и кулаком свалил его с ног, отобрал своего сонного вояку, перепуганного и оглушенного ударом по голове, и приволок в свою траншею. Вся эта процедура заняла не больше 2-3 минут без единого выстрела. Выстрелы были потом, сначала были наши выстрелы по прикрытию старшины, а потом немецкие. Похищенным оказался солдат-казах, который дежурил и задремал, его напарник отлучился по малой нужде. Его спас крик, когда его тащил немец и он проснулся в ужасе, что его куда-то тянут! Старшина услышал этот его крик и спас “вояку”! Ох, это было еще то воинство! Но среди них было много прекрасных воинов-солдат, например мой заряжающий рядовой Юлдашев!
В зимние короткие дни и глубокие длинные ночи мы часто засиживались у печки и ребята просили меня прочитать стихи Пушкина, Некрасова и конечно же Есенина, которого все очень любили, еще и потому что Есенин был запрещен в школах и мы его знали из зашкольных “уроков”. К моему счастью я стихи Есенина знал почти все, исключая часть его стихов из цикла “Москва кабацкая”, это всем нравилось. Особенно нравились нам стихи: “Письмо матери”, “В хате”, и весь цикл его стихов “Русь уходящая”. Я всегда вслушивался в музыку его знаменитого четверостишия, которое завоевало пальму первенства среди метафор мировой литературы, побив все метафоры Флобера, Гете, Мольера и Тургенева. Вот она:
“Там, где капустные грядки,
Красной росой поливает восход,
Клененочек маленький матке ,
Зеленое вымя сосет.”
Мне также нравились и сейчас нравятся такие стихи, которые я помню наизусть -
“А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам,
И Русь все также будет жить и жить, плясать и плакать под забором.”
и дальше -
“Если скажет рать родная, брось ты Русь, живи в раю,
Я скажу не надо рая дайте Родину мою.”
Кроме Есенина, Пушкина и Некрасова я знал несколько прекрасных стихов Гете, например его стихотворение “Мой портрет”, которое я помню и сейчас наизусть:
“Отцу обязан ростом я,
Серьезной в жизни целью,
От матушки любовь моя,
К веселью и безделью.
Мой дед красавицам был рад,
И я в том грешен, каюсь,
Любила бабушка наряд,
И я не отрекаюсь...”
Дальше не помню, но этот стишок послужил стимулом для Пушкина, когда он писал свое стихотворение “Мой портрет”, вот его фрагменты:
“Вы просили мой портрет,
Верен подлинной натуре?
Он готов, в нем фальши нет,
Здесь я весь в миниатюре.
Я любитель пошалить ,
С самых малых, младших классов,
Но не глуп, чего таить,
Корча постные гримасы.
На проказы сущий бес,
С дерзкой миной обезьяны,
Образец для всех повес,
Вот вам Пушкин без обмана.”
Мы долго не знали об этом стишке, так как его не было в собрании сочинений, там он был приведен в приложениях, на французском языке, без перевода на русский. Конечно мы не могли не припомнить удивительные стихи Лермонтова, написанные под впечатлением поэзии великого Гете, например эти:
“Горные вершины спят во мгле ночной,
Тихие долины полны свежей мглой.
Не пылит дорога, не шумят листы,
Погоди немного, отдохнешь и ты.”
На эти стихи не нужно писать музыку, она сама звучит в каждой их строчке. Прелесть этим вечерам придавала еще музыка скрипки на которой играл наш начальник связи, лейтенант Ш., который играл прекрасные мелодии Грига, великого норвежского композитора.
Наше общее направление стрельбы повернули на западную окраину Холма, на Медово, на южной окраине которого была большая трехэтажная тюрьма, выложенная из красного кирпича. Южнее от тюрьмы были сплошные непроходимые болота. Вот в этих болотах и занял позиции штрафной батальон фронта. Его необходимо было усилить артиллерией, не менее дивизиона. Моя батарея с ОП в районе Князево и с временными ОП в районе Приброд (на старице реки Мал.Тудер) очень подходили для этой задачи и командование решило послать 5 батарею на поддержку штрафного батальона под Медово! Вот так, после получения ордена (первого в полку) я попадаю прямиком в... штрафную роту. Положительным здесь было одно - меня не ограничивали в боеприпасах! А я очень любил писать по немецким рожам боевыми гаубичными снарядами, с каллиграфической ухмылкой. Рота в которой располагался мой ПНП была штрафной. Это значит, что каждый солдат должен искупить свою вину перед Родиной кровью, то есть смертью или ранением (не царапиной по коже, а серьезным ранением), поэтому каждую ночь очередной взвод ходил на штурм немецких позиций. Каждую ночь, каждую ночь очередной взвод уходил в болота на смерть. Только ранение давало право на отчисление из этой роты, из этого ада! Каждый ночной поиск взвода поддерживался огнем батареи, с расходом около 50-60 снарядов. Каждый день мы отдыхали и каждую ночь поддерживали огнем очередной штрафной стрелковый взвод. И так целый месяц, пока не перебили весь батальон! Это была жуткая “работа”. Во взводе было 30-40 штрафников. За ночной поиск на минах, от пуль и осколков снарядов погибало 5-6 человек остальные возвращались с ранениями различной степени тяжести. Обычно взвода “хватало” на 3-4 раза. Интересно, что здесь был почти весь ансамбль песни и пляски фронта! Который проштрафился где-то на гастролях, перепился и дебоширил. Жалко было смотреть, как погибают эти талантливые ребята, но сами виноваты. На войне как на войне!
Напряжение было большое и спасала нас водка, от которой тупеешь и дуреешь. Но сколько б не выпил, пьяным себя не чувствуешь! Обычно перед уходом в роту за завтраком я выпивал железную кружку водки (это 500 г.), за обедом в роте тоже одну кружку. После ночного поиска - тоже одну кружку и уходил на свой КНП, перправлялся через реку Кунью, и ложился спать до утра. Так только после ужина , засыпая, чувствовалось легкое опьянение! Батальйон не имел окопов, вокруг только болото и вода. Для укрытия были выложены из дерна брустверы высотой в 1,5-1,8 метра шириной в 30-45 см которые прикрывали только от легких пуль (9 г.). Тяжелая пуля (12-15 г.) прошивала бруствер насквозь. Каждый снаряд, разорвавшийся вблизи (10-15 м) уничтожал все вокруг, и технику и людей. Постоянно задавался вопросом, ну они то штрафники, а ты за что? Ответ себе был всегда один и тот же - но кто-то же должен их поддерживать огнем!
В это время к нам на участок прибыл из под Сталинграда 270 тяжелогаубичный артполк. Одна батарея (комбат) прибыла взводом управления на мой КНП, чтобы я помог выбрать им НП. Вечерело и я уже вернулся из штрафного б-на. Внезапно ударила батарея - цель № 405, три залпа и один снаряд попал в мой пункт и был смертельно ранен прибывший командир батареи, которого пронесли мимо меня на палатке в медсанбат, но по пути он умер от ранения в живот, я даже не успел с ним познакомиться и расспросить о боях под Сталинградом.
Я воспользовался случаем и выполнил свою давнюю мечту - разбить колокольню в церкви, что стояла на юго-западной окраине Холма, где был НП немецких артиллеристов и с которого они видели как на ладони наши позиции южнее города. Я попросил батарею 270 тгап и легко разрушил колокольню, а заодно и купол церкви, который не имел никакого значения для нас. До сих пор сожалею об этом азарте, об этом мальчишестве. Два снаряда попали в него и откололи половину купола. Снаряд был 152 мм бетонобойный пушечно-гаубичный (орудие МЛ-20, самое точное орудие в нашей артиллерии). Я был рад что расправился с немецким НП, ведь мои снаряды были слабы для этого (всего 23 кг против 50 кг, всего 500 м/с против 800 м/с).
Нас всех поразила смена позиции 122 мм гаубицы (вес 2,5 тонны), когда трактор не смог перевести ее через небольшую горку (250-300м), покрытую мерзлым снегом и наледью, которую мы посекли топорами и кирками. Мы долго мучились с орудийным поездом, но безуспешно - трактор не брал на подъем орудие, гусеницы проварачивались, уже рассветало и нужно было торопиться. Тогда мы отцепили трактор и всей батареей взялись за орудие и громко командуя самим себе “Эй взяли!” как перышко переместили орудие через бугор. Нас было около 40 человек. Затем также перевели за бугор и трактор. Это был величайший опыт мгновенного приложения сил. Потом после войны, в 1955 году, в Одессе мы также сдвинули в море по песку большой корабельный щит, который не смогли сдвинуть с места два тяжелых танковых тягача. Дело было на пляже рядом с Одесским зенитным училищем. Я вызвал по тревоге человек 300-400 курсантов, сам залез на этот огромный плот-щит и дружно командуя самим себе “Эх взяли!” подняли и понесли в море этот щит! Это было невероятно, но факт! Тогда я вспомнил опыт под Холмом в 1943 году.
Здесь на НП под Куземкино чуть не произошла трагедия в моей батарее. Мы раздобыли автомат ППД и конечно он попал в руки моего ординарца рядового Одновола, который его изучал и конечно же “облизывал” со всех сторон. Как-то поздно вечером в землянке за столом я готовил на огневом планшете данные для стрельбы и поправки к ним. Вместо лампы, сделанной из гильзы 45 мм снаряда (фитиль из куска шинели, плюс керосин от трактора) у меня над планшетом горела лампа - телефонный кабель старого образца (с прорезиненной) изоляцией, которая неимоверно коптела и все мы от этого были “усатые”. Почему? Просто не принесли на НП с ОП керосин. Справа от меня сидел Одновол с телефонной трубкой привязанной к уху. Он подменял дежурного, который отдыхал. Помимо этого он чистил автомат. Все шло нормально, все уже спали, была середина ночи. И вдруг раздается очередь, свет тухнет, на голову и на планшет сыпется земля с потолка и наступает гнетущая тишина! Потом дрожащий голос Одновола “Комбата, вы живы?” и теперь я понял, что я жив и, что произошло. Одновол вставил диск с патронами при взведенном затворе и сильно стукнул по затыльнику, от чего затвор соскочил с удержника и произошли несколько выстрелов у моего виска, прямо по “лампе”. Так ординарец чуть не убил меня. Мы еще плохо знали автоматы. Иногда они стреляли при их утыкании прикладом в снег. Так погиб раненный в бедро ст.л-т Базилевич, начальник разведки 2 адн (нашего), его потом заменил Жора Стриженов.
Здесь под Медово мне пришлось стрелять из гаубиц по... самолетам!? Дело в том, что наша “система” ПВО была представлена всего тремя батареями МЗА 37-мм пушками и ничего не могла сделать с эскадрильей пикирующих бомбардировщиков, которые построившись в круг над Холмом, начали дотошно и безнаказанно бомбить позиции наших батальонов, и очень эффективно. Обидно и жалко было смотреть на все это издевательство. От моих ОП до Холма было 3,5 км и самолеты баражировали на высоте не более 2 000 м. Я подошел к решению задачи как в горах и очень просто ее решил через угол места цели - и открыл огонь бризантной гранатой по центру круга баражирования самолетов. Фокус получился и в центре круга, чуть ниже самолетов появились мощные разрывы бризантных 122 мм гранат! Это было здорово, за все войны по самолетам никогда и никто еще не стрелял таким калибром. Самое тяжелое немецкое зенитное орудие имело калибр 105 мм, с весом снаряда 15 кг, а здесь снаряд 23 кг, почти в два раза больше. После 8 бризантных разрывов круг самолетов сломался и они набрав высоту ушли на запад и над Холмом больше не появлялись. “Не сбили, но напугали, и прогнали” - так мы оценили свой вклад в систему ПВО над Холмом. Пехота нас горячо благодарила. Мы были довольны собой!
Ранней весной мы решили помыться и постираться под первыми лучами солнца. Наши пункты были рядом, юго-западнее Медово на крутом обрыве реки Мал. Тудер, где грело яркое весеннее солнце. Песчанный обрыв обеспечивал полный комфорт, а землянки в обрывах берега полную неуязвимость от огня немецкой артиллерии. Мы разделись до трусов, а Кузьменко даже снял трусы. Кагало всегда опаздывал, так как не пристрелял еще репера на своем участке. Мы тихонько разговаривали и наслаждались погодой и покоем. Тишина, войны как бы нет. Полная благодать. Но краем уха мы прислушивались к командам на пункте Кагало, до которого было около 100 м и нам хорошо было слышно все. Он только начал пристреливать репер на переднем крае немецкой обороны. Слышны были выстрелы орудий на его ОП. Он дал первый выстрел и, о ужас, снаряд разрывается прямо у нас внизу под землянками, у самой реки, метров 50-60 от нас! Самое страшное то, что Кагало не видит и не слышит своего разрыва, так как он там наверху, а снаряд разорвался здесь внизу у реки, сзади от него на 150 м. Так как он не видит разрыва в районе репера, то по правилам стрельбы он должен повторить выстрел на тех же установках, и тогда нам не сдобровать! Мы располагаем временем не более 10-15 секунд - то-есть временем на повторную команду “Огонь!” Здесь Кузьменко, как был голышем так и сиганул наверх с громким криком: ”Кагало стой, Кагало стой! Твой снаряд разорвался здесь! Кагало стой!” и выкрикивая это, голый Кузьменко мчался по поляне на НП Кагало, перепрыгивая через траншеи и окопы на виду у сидевших в траншеях наших и немецких солдат, которые не понимали, что происходит? Второго выстрела батарея не успела сделать и мы благодарили бога за эту медлительность, которая спасла наши жизни. Оказалось наводчик орудия ошибся на 100 делений прицела, а командир орудия его не проверил. Хотя первый выстрел обязательно должен проверяется командиром орудия по правилам огневой службы. Вот так разгильдяйство сержанта едва не стоило нам жизни! Но потом было много смеху и шуток, над голым Кузьменко (он всегда ходил в каске, ему было 41 год и дома оставалось двое ребят).
Сидя в обороне под Куземкино мы по разному проводили время. Когда на 6-ю батарею вместо Кагало пришел Гузиенко Роман мы затеяли игры в русскую рулетку. Брали наган и оставляли в нем один патрон, крутили барабан несколько раз и на удачу спускали курок себе в висок! Мы с Романом проделали этакие гадалки раза по три, пока не прошел пяный угар и мы не протрезвели. Какой идиотизм какая дурь! Сейчас сам себе не верю, неужели это были мы? Остолопы! Другой раз проверяли себя на храбрость путем прохождения 100 м от дерева до дерева в полный рост на виду у немецких снайперов по кромке первой траншее! К счастью все это кончилось благополучно, хотя было придумано нами, конечно же по пьянке. Даже сейчас мне стыдно и противно это вспоминать, но увы, это было. Была и стрельба из-под пулеметного щита, подвешенного на дереве, в расчете на то, что снайпер не попадет, но ведь можно было так не рисковать! Можно было это сделать скрытно. Нет, нужна была эта мальчишеская бравада друг перед другом ! Какая легкомысленность и дурь.
Под Куземкино произошел неприятный инцидент но моей ОП. Я прибыл на ОП с НП поздно ночью, чтобы помыться в бане. Подъезжаю на батарею с фланга, где стоит замаскированный часовой, но привычного окрика “Стой, кто идет! Проуск?” нет! Часовой спит на умеренном морозе. Это в то время, когда по нашим тылам шнырит немецкая разведка и вырезает целые батареи! В ярости я подъехал к сонному “часовому “ и, левой рукой перехватив ствол его карабина, правой от всего сердца влепил ему затрещину! Он конечно полетел в сугроб, оставив в моих руках карабин. Иначе я поступить не мог! Ведь он оставил без охраны 60 сонных товарищей. Этого я как командир не мог простить! Он отсидел положенное время под арестом. Больше такого в 5-й батарее не было. Об этом я даже не доложил командиру дивизиона, иначе солдат мог загреметь в штрафную роту.
Здесь под Медово мой НП частенько посещал командир дивизиона майор Шеин. Он почти всегда был навеселе и приходил, чтобы показать свое внимание 5-й батарее, которая была на самом опасном месте, поддерживала штрафную роту, то есть работала за дивизион! Передо мной у противника были батареи №404 и №405. Вечерело и солнце светило прямо со стороны противника так ярко, что я приказал разведчику на сосне свернуть стереотрубу и наблюдать без бинокля. Мой НП немцы еще не обнаружили. Приехал Шеин верхом и объявил, что в этот ответственный момент (?) он лично будет вести разведку с моего НП на дереве. Я пытался его отговорить от этой неразумной затеи, но он был под хмелем и мои попытки привели к тому , что он еще настойчивее полез на сосну по леснице. Я стоял под деревом, где был телефонист и куда слез с дерева разведчик. Шеин уже был в седле и пытался приспособить для наблюдения стереотрубу. Увидев его попытки я быстро поднялся к нему, что бы помешать этому. Но стереотруба уже была развернута на противника и отразила солнечный луч на противника. Я довольно грубо и безцеремонно повернул трубу стеклами вниз. Шеин попросил закурить. Я, стоя на лестнице, взял зажженную папиросу и передавал ему. Он развернулся всем корпусом и протянул руку к папиросе. Как только наши пальцы встретились прогремел мощный взрыв снаряда у нас над головой и стало светло, верх сосны 1,5 м выше наших голов был снесен взрывом снаряда. Была перебита стойка лестницы у меня под руками, обломки веток и сучьев сверху засыпали нас. Мы застыли на мгновение, не веря, что остались живы. Наступила секундная тишина и, подняв вверх глаза на Шеина, вижу его живого с поднятым пальцем выше головы и выкриком - фиксацией происшедшего “Это же волшебство!” и мы все молнией слетели в блиндаж, не приходя в себя попадали на пол, на землю. Конечно это было чудо, это было действительно волшебство. При прямом попадании остались живы Шеин, Я, Жариков, разведчик и телефонист! Била по нас 405 батарея противника. Мой НП был немцами разведан из-за дурацкой выходки Шеина, его пришлось немедленно сменить!
Шел март и вода уже везде выходила поверх снега особенно на болотах и командование решило отойти от Холма на лучшие позиции. В ходе этого отхода я получил задачу уничтожить ДОТ в районе Гущино, несколько западнее. Он не был виден и простреливал кинжальным огнем три просеки. В нем были амбразуры для обычных и крупнокалиберных пулеметов. Наиболее удобной была огневая в районе деревни Зайцы. Мы должны были после уничтожения дота уйти по заданному маршруту на Торопец. ДОТ был виден с 200-300 м при дальности стрельбы около 8 000 м, то есть Ку = 0,03, что создавало исключительные трудности для пристрелки, стрелять, вводя корректуры с помощью коэфициента удаления и шага угломера было невозможно. Другой трудностью была непосредственная близость к цели и прекрасная слышимость команд. Мы слышим разговорную речь немецкого гарнизона внутри ДОТа, а они слышат нас, не говоря уже о командах, которые мы подаем. Поэтому мы накрыли радиста и рацию ватной фуфайкой и полушубком и он еще шепотом командовал в трубку. Первый пристрелочный снаряд разорвался метров 150 правее нас. Мы лежали на болоте, на просеке, в снегу, куда приползли ночью. Приподняв голову увидели прямо перед собой огромную амбразуру огромного ДОТа . Я вел пристрелку, как при стрельбе с самолетом по квадратной сетке и странам света. Наносил на схему точку падения снарядов относительно цели по странам света в метрах, а затем вычислял корректуры для огневой позиции уже по сетке. Это была настоящая пытка. Второй пыткой была передача шепотом команды на огневую. Мы начали стрелять - немцы зашевелились и начали прочесывать пулеметами кромку леса справа и слева от просеки, но мы лежали не в лесу, а прямо на середине просеки, прямо перед амбразурой дота, в 200 м от них. Слава богу была утренняя испарина от земли и они нас не заметили. Мы боялись шевельнуться. Белые рваные и грязные полушубки хорошо нас маскировали на болоте с протаявшими пятнами снега. Целый день я пристреливал ДОТ, что было неимоверно трудно. Наконец мне удалось подтянуть траекторию к самому ДОТу, на что ушло около 20 снарядов и не менее 3 часов времени, после чего я перешел на поражение сериями методического огня в 4-8 снарядов 30 секунд выстрел одним орудием. Под прикрытием этих серий мы начали выползать из болота, которое потекло под нами уже везде. И вдруг мы заметили натянутые проволочки и прутики, которые высвобождались из под снега. Да это же минное поле! Этого только нам не хватало. Мы оцепенели от ужаса и замерли на некоторое время. Осторожно, друг за другом, мы ползли к опушке леса. Нас обливал пот, мы ничего не видели от страха и напряжения. Каждая травка нам казалась элементом спуска мины. Еле еле мы доползли до кромки леса еще засветло и увидели, что ДОТ полностью закрыт разрывами фугасных снарядов, которые набирали статистику хотя-бы одного попадания в цель. Должно быть выпущено по расчетам 120 снарядов после законченной пристрелки. Уже в сумерках, под грохот разрывов, мы покинули зону огня. Задача была выполнена - доложил нам догнавший нас разведчик, который наблюдал за целью с другой точки - сосны, что стояла в самом конце просеки - сектора стрельбы немецкого ДОТа. Мы довольные возвращались к себе на ОП и уже при подходе услышали глухие орудийные залпы немецких батарей и громкие разрывы тяжелых 155 мм немецких орудий, которые били по нашей батарее в районе Зайцы. Огневая имела отличное инженерное оборудование - окопы полного профиля, щели для личного состава, погребки для боеприпасов. Но все таки... 155 мм калибр вещь серьезная. Мы с тревогой подходили к ОП. Подойдя ближе, увидели какие-то белые пятна на темном фоне леса и на кустарнике по береговому обрыву в районе батареи. Снег с земли и с деревьев уже давно сошел и мы были в недоумении, что это такое? Огневая была плотно накрыта фугасными разрывами тяжелых снарядов. Но грунт был тяжелый и для 155 мм калибра! Это был суглинок и чистая глина, местами еще мерзлая. А большая дальность стрельбы и большое рассеивание снарядов уберегли нас от прямых попаданий в блиндажи и орудийные окопы. На деревьях вокруг окопов и землянок висело нательное белье всей батареи, приготовленное к отправке в банно-прачечный комбинат, разбросанное во все стороны разрывами немецких снарядов. Это были, к счастью, все наши потери от налета. Никто не пострадал. Это означало, что мы уже научились воевать и сохранять жизни своих солдат.
Возникло одно курьезное дело из ничего, но потребовало нервов и твердости. При рубке дров один из моих солдат, этакий здоровяк, который рукой и кулаком досылал снаряд до нарезов, отрубил себе фалангу большого пальца на левой руке. Тут же на позиции появились представители КГБ -”Смерш” и хотели его арестовать, как “самострела” и отправить в штрафную роту. Я конечно вмешался и с помощью командира дивизиона и командира полка уберег солдата от расправы этих стервятников!
Батарея построилась по походному и двинулась маршем к точке сбора всего дивизиона, к исходному пункту. В ходе строевого смотра я обнаружил у Шишмарева (разведчик) на правой руке, от кисти до плеча, штук 20 часов, в основном ручных. Это были его трофеи за два года войны под Холмом. После просветительной беседы он оставил себе одни карманные и двое ручных часов, остальные передал товарищам для пользования.
Нам пришлось много потрудиться над ночной светомаскировкой. Это было целое искусство. Передвигались только ночью. Под кузовом машины прикреплялась маленькая лампочка с плафоном свет от которой падал только вниз. На фарах были козырьки позволявшие светить только вперед вниз на 10 м и только синим цветом. При такой маскировке колонна двигалась со скоростью 15-20 км час имея интервалы между машинами не более 10-15 м. Но такая колонна совсем не была видна с воздуха. И мы чувствовали себя хорошо. Опасность представляли стволы орудий, которые могли уткнуться в лобовое стекло водителя следующей машины или тягача. Было несколько утыканий и ранений, но нельзя было спать!
По пути на Торопец произошел комичный случай. Было холодно и ночью мы все жались к теплому двигателю трактора. Я вообще сел на место механика-водителя за рычаги и вел сам батарею, что помогало бороться с дремотой. При малых привалах я один раз залез на двигатель и прикрывшись от дождя плащ-палаткой вздремнул. Проснулся от недовольного окрика моего механика - “Это что еще за х. тут развалился?” Было темно и он не видел, что это сам командир батареи. Когда ему подсказали - он так переполошился, что ушел на пятый тягач и мы долго его искали, что бы продолжить движение. В ходе этого марша Шишмарев ехал на станинах гаубицы, уснул и свалился под колеса, сломал ногу и мы отправили его в госпиталь. Он упирался не хотел уходить из полка и только гарантия, что он как гвардеец по излечении будет направлен в свой полк убедили его и успокоили. Великолепный был разведчик, смелый и выносливый, но воришка. Любил потрошить чужие карманы, правда немецкие.
В период боев в болотах под Гущино нам приходилось вести огонь из гаубиц, имея огневые прямо на болоте, нигде не было клочка твердой земли. Тогда мы мастерили для каждой гаубицы плот из сосновых бревен и с него вели огонь. Так как бревна не были строго подогнаны и между ними были щели, то через эти щели, при выстреле и откате, пробивались солидные фонтаны болотной воды и грязи, особенно при стрельбе на полных зарядах. После такой стрельбы трудно было узнать солдат-огневиков, настолько они были облиты грязью.
Здесь возникла еще одна проблема, связанная с оттепелью и невозможностью тянуть провода связи не по азимуту прямо на позицию, а вдоль просек и проходимых троп, которых оказалось немного и вдоль которых набиралось до 20-30 проводов, при порыве которых нельзя было быстро их распутать, где чей. Пришлось обозначать их ленточками, различными бирочками. К этому времени появился новый кабель с пластмассовой изоляцией, легкий и практичный, который артиллерия получила первой. Началось воровство кабеля пехотой и возникали стычки хозяев с воришками, которые закончились только тогда, когда все войска получили новый кабель.
Под Гущино я получил из батальона, который был впереди, просьбу дать огонь по южным выходам из деревни. Я почему-то заподозрил недоброе, так как знал, что там наши держат оборону. Увеличив прицел на 200 метров дал три батарейных залпа. Оказалось, что командир батальона хотел наказать так ослушавшуюся его приказа роту, и попросил приструнить ее арт-огнем. Мы этот случай разбирали особо и комбат был снят с должности. И такое бывает! А идиотов на фронте немало, ой не мало!
Под конец нашего пребывания под Холмом “отличился” начхим нашего полка. Он отравился противоипритной жидкостью, которую применил как водку, пропустив через противогаз.
(следующая глава - 8. Торопец. Генерал Хлебников. Грошенков - новый командир артполка.)