Вслед "Истории одной компании". Желанье складывать слова
Начало "Истории одной компании" - вот здесь.
Завершение - вот здесь.
Вслед "Истории одной компании". Несколько слов про ту щедрую на обретения осень: вот здесь.
Ну а теперь - обещанные забавные моменты совместного времяпрепровождения с Эммануилом и Шелом.
Вслед "Истории одной компании". Желанье складывать слова
От кофе - крỷгом голова! -
Волной накатывает снова
Желанье складывать слова
Под сенью дружеского крова…
Всё серьёзное, важное и патетическое уже было сказано выше - поэтому здесь я хочу вспомнить кое-что максимально несерьёзное, эфемерное, случайное; по сути дела ведь это и есть то самое, что составляет плоть дружеского общения - шутки, необязательные соприкосновения (плесни мне чаю… ты уронил, лови... который час, часы опять стоят… - и прочее), игры и всевозможное дураковаляние - всё это являет собою живое, гибкое, неистребимое и могучее тело, храм духа дружеской любви.
В "Истории одной компании" я привожу несколько Шеловских стихов, и всё это стихи серьёзные. Разумеется, у Шела есть много шуточных, но сейчас я хочу поговорить даже и не про них. Скорее уж про всякую ерунду, про то самое дураковаляние - и то, что Шел по правде самый что ни на есть настоящий поэт, является здесь деталью милой, однако ничуть не обязательной, ничем не обусловленной и ничего не обусловливающей.
Играть словами и составлять прикольные стишки самого разного пошиба - забава на Арийском Западе весьма принятая; в кругах людей читающих и в кругах людей тяжёлого физического труда различаться могут излюбленные темы, но не сама степень любви к хулиганству в рифмах. Собственно, даже и без рифмы - каламбур, меткое сравнение, удачный "выворот наизнанку" - всё это ценно и уместно в любых обстоятельствах. В повествовании о свежих приключениях едва ли не самой лакомой частью будет изложение шуток, рождённых по ходу перебранки - "а что ты на это ему сказал? а он тебе на это что сказал?.." - после чего наиболее стόящие находки сразу же обретают отдельную жизнь и отправляются в странствие.
Впрочем, всё это вновь теория, довольно её сейчас - расскажу-ка я лучше про наше с Шелом и Эммануилом нескучное времяпрепровождение.
В ближайшие по оживлении дни Начштаба с Поэтом малость хворали; Эммануил, как водится, поначалу переносил всю хворь на ногах (замечена она оказалась лишь после того как он рухнул на улице с температурой), Поэт же разболелся вполне легитимно, позволил сразу уложить себя в постель и против лечения нимало не возражал. Стоял исключительно мокрый, промозглый сентябрь, везде торжествовала простудная слякоть - так что когда охреневшие от переживаний новооживлённые и их разведчики выбегали из дома вон и метались по улице, желая охладить душевный пыл, дело через раз кончалось пневмонией. Не избежал общей участи и я; до настоящей пневмонии, правда, не дошло, но поваляться в горячке я успел как раз-таки на пару с Шелом (когда свалился Эммануил, мы с Шелом оба уже были более-менее). В преддверии заболевания Начштаба вёл жаркую (малость излишне жаркую), непримиримую дискуссию с нашим приятелем Робином, заявившимся нас с Поэтом навестить. Означенный Робин - студент по кличке Террорист, называемый также Тэр - товарищ весьма боевой, бывший участник разудалых эксов и прочая и прочая. Мы с ним сдружились по ходу недавно отгремевшего судебного процесса, в котором Тэр и небезызвестный господин Лидер являли собою пример "главных злодеев" от студенческого сословия, а я и мой друг Анъé (прославленный под именем Господин Майор или Чёрный Майор) - "главных злодеев" от сословия военного. Придя посетить нас болящих, Тэр, стало быть, до одури спорил с Эммануилом, из чистого упрямства доказывая ему, что несравненно достойнее быть последним уборщиком нечистот, нежели носить воинские погоны. Кульминацией диспута явилась лёгкая потасовка, по ходу которой Начштаба умудрился ненароком разбить Тэру нос, чем Тэр был страшно горд и заявил, что может теперь доказывать свою правоту до последней капли крови (из носа); дурацкие дебаты о погонах они наконец закончили - и перешли к обсуждению животрепещущего вопроса о лечении простудных заболеваний, в котором, естественно, тоже никак не могли сойтись. Апогей дискуссии оказался не менее феерическим, чем предшествующее носоразбитие: Начштаба заявил, что самое лучшее средство от пневмонии - это примочки из высушенной травы мокрицы, а Робин возразил, что совсем наоборот - присушки из вымоченной травы сушицы. Для пребывающих в полубреду нас с Шелом это было уже малость чересчур - крышесносная поэтика захлёстывала, грозя увлечь беспризорные души в полный астрал.
Всё это вспомнилось пару дней спустя, когда вышеупомянутые лица были уже почти здоровы. Разговор зашёл о поэзии и затянулся заполночь; Робина с нами не было, зато был мой побратим и бессменный напарник по имени Старший. Поэт и Старший то засыпали, то просыпались, а мы с Начштаба вели неспешную беседу под упоительный кофе с ромом. Эммануил проводил ту мысль, что в смысле поэзии он, разумеется, полный и абсолютно ни к чему не способный профан, однако существуют же вещи, доступные пониманию любого профана… - я был отчасти с ним согласен, отчасти - нет; постепенно мне пришли на ум не только дикие травы мокрица и сушица, но и ещё кое-какие дикие образы, порождённые в эти дни Эммануиловым бредом, в том числе фантастические фиолетовые грибы (много лет спустя я узнал, что подобные грибы действительно произрастают на Востоке, в горах океанского побережья, и грибы эти действительно называются "уши" - впрочем, про уши кажется, было потом, однако в данном случае восточные грибы-уши вряд ли были причём, так что это даже как бы и всё равно) - и вдохновение накатило на меня вновь, уже безоговорочно и беспощадно.
Я декламировал экспромты, я весьма вольно цитировал известную мне классику; что именно хотел я доказать или показать, бесследно кануло во мрак. Возможно, рома в кофе было и правда чуть многовато - в соответствии с любимым рецептом Поэта ("кофе по-центровски: чашечка рома с ложечкой кофе"), а может быть, причину неадекватности следует усматривать в тлетворном влиянии сетей Суперсистемы (о глубине сего влияния, правда, мы узнали лишь несколько лет спустя). Я вспомнил странные стихи, известные мне по жизни в другом мире - не понимая значения загадочных строчек, я процитировал их очень приблизительно:
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Так примерно чертят звуки
В офигенной тишине…
Эммануил ужасно возмутился; Эммануил заявил, что если это - поэзия, то он тоже так может! что он тоже так может, притом прямо сейчас! - вот, например, так:
Ярко-бежевые уши
На эмалевом полу
Словно бабочки ночные
Притаилися в углу!
Я задохнулся было от многоэтажности образа - но тут пробудился Поэт и сказал, что "полу-углу" плохая рифма, а хорошая рифма - "полу-полью". Например, предложил Шел, вот хорошая строчка: "Пожалею их, полью!" - после чего незамедлительно отбыл обратно в объятия морфея. А у меня во мгновение ока родился стих, где в единый сияющий образ слилось всё о чём мы давеча говорили. Я нарёк этот стих гордым именем "Стихосложение", с подзаголовком "Посвящается Поэту":
Стихосложение. Посвящается Поэту
Место выберу посуше,
Прокопаю, прополю,
А когда завянут уши -
Пожалею их, полью!
Для полноты картины остаётся лишь добавить, что Эммануил сделал из всего этого неожиданный вывод: он заявил, что юмор у меня конечно, странный (это после своих-то собственных фиолетовых грибов с бежевыми ушами!), но зато великолепное чувство меры - в том плане, что пропорции кофе с ромом я подбираю исключительно правильно.
Вышеописанные поэтические штудии вскорости принесли ту несомненную пользу, что Начштаба постепенно расковался, перестал считать себя неспособным к стихосложению - и начал время от времени выдавать весьма живые экспромты. Так, не позднее 10-го октября Эммануил обратился к Шелу с лаконичным, но пламенным стихотворным призывом:
Не пиши ты мне сонет,
А пожарь-ка мне котлет!
В другое время, сильно спустя, Начштаба сочинил для Поэта нечто вроде эпиграммы, основанное на многовариантности Поэтовского имени. Детское имя Поэта - Шел или Шер; позже его звали и Хел, на южный манер, и Чер - это тоже принятая огласовка; друзья любили кликать Поэта "Мон Шер" -имя же "Шел" было наиболее официальным (под этим именем он теперь и публикуется). Происхождение этого имени не вполне понятно, однако по законам "народной этимологии" его можно связывать со старым-престарым словечком "шелл", ныне чаще всего означающим ракушку, в древности же охватывавшим огромный пул значений, в том числе весьма высоко-философского характера - от "первичного рукотворного инструмента" до "сосуда, хранящего информацию". От этого же словечка произрастает понятие "шелест (филист / целест)" - "капитан морского корабля, возлюбленный небес". Так что материал для реконструкций в имени Поэта кроется заведомо богатый. Эпиграмма, сочинённая для Шела Эммануилом, после ряда совместных с Поэтом переделок стала выглядеть примерно так:
То ли слизень, то ли вишня… -
Непонятно как-то вышло:
Так внутри или снаружи
Кость его мы обнаружим?
Эммануил - как и я - вообще-то не очень дружит с рифмой, поэтому впихнуть нужное слово в нужный размер для него обычно проблема. Скорее всего, они с Поэтом малость перепутали - решили, что "шелл" может называться любая улитка, именно потому что "шелл" это вообще любая раковина-сосуд-твёрдая оболочка и т.п. А "слизень", наверное, показалось им самым смешным вариантом - кроме того, я не уверен, что наши друзья уж так уж хорошо разбираются в том, какие улитки бывают с домиком, а какие - без домика. Не исключено, что они рассмотрели вариант:
То ль улитка, то ли вишня… -
но он показался им недостаточно мужественным.
В начале следующего по их оживлении года, 23 января 02 по ЧМ, дома у Начштаба с Поэтом состоялась замечательная вечеринка, прошедшая под знаком образа макарон и надолго всем запомнившаяся. Поэт о ту пору пробавлялся между делом сочинением стихотворной рекламы: продуктов питания в Центре было тогда не так уж мало, и продавцы были заинтересованы в яркой и прикольной агитации. С чего всё началось, вспомнить уже невозможно - представляется, что Поэт пожаловался на внезапную отлучку вдохновения, и гости тут же выразили бурное желание ему помочь. Народу присутствовало человек чуть менее десяти, фантазия повлекла участников кого куда - в итоге получилось долгое развлечение на манер игры в ассоциации. Все безумно ржали, предлагая всё более и более абсурдные варианты; кое-что из этого мне удалось на следующий день, протрезвев, записать. Бόльшая часть вариантов почему-то носила воинственный и даже несколько угрожающий характер, типа:
Одной лишь пачкой макарон
Мы отравили сто ворон! -
или же:
Отведав пачку макарон,
Ты нанесёшь врагу урон! -
ну или хотя бы:
Сварив лишь пачку макарон,
Укрой себя со всех сторон! -
а также:
Пойми, что пачка макарон
Вкусней, чем синхрофазотрон! -
в последнем двустишии несомненно ощущается влияние нового времени, возрастание значения теоретической науки.
Кто купит этих <пачку> макарон -
Тот настоящий идиот! -
такой энергичный, хотя и не совсем рифмованный вариант предложил Кот Христиан, воспитанник Приморского Лешего - обаяха-котище размером с небольшого тигра, известный озорник, донжуан и задира.
"Поешьте этих макарон"! -
Рекомендует вам Барон, -
сии строчки, по мысли их сочинившего (уж не я ли сам это был?..), должны были сопровождаться изображением весьма демонического господина по имени Номер Первый, называемого также Барон. Авторская фантазия породила картинку, на которой Номер Первый брезгливо тычет своей знаменитой тростью в нечто извивающееся на мостовой и вызывающее скорее священный ужас, нежели желание это поесть. Не удивительно, что кульминацией макаронной темы явилось чьё-то лаконично-жизнеутверждающее двустишие:
Хотите пышных похорон? -
Поешьте наших макарон!
Подразумевалась ли наряду с рекламой макарон реклама также и вермишели, или же производство вермишели принадлежало конкурентам заказчика, я совершенно не помню - но про вермишель несколько стихов тоже появилось, хотя гораздо менее ударных. Самый добротно обоснованный вариант был предложен Эммануилом:
Ты разведёшь больших мышей,
Под стол забросив вермишель! -
что вполне естественно: в деле наведения порядка (а главное - в деле предвидения последствий беспорядка) Эммануил был и остаётся настоящим докой.
Засим я своё повествование о поэтическом хулиганстве наконец закрываю, чтобы не утомлять читателя сверх всякой меры, потому что рассказывать о шутовских виршах можно бесконечно. Помнится, мы со Старшим, с вышеупомянутым Анъе и с ещё одним близким другом, также вышеупомянутым Ивэ, целые сутки напролёт сочиняли стишки-дразнилки в тюрьме, где мы с Анъе ждали суда, а Старший с Ивэ приходили нас навестить… - впрочем, это уже совсем другая история, так что на этом я и правда пока что прощаюсь.
Конец сентября 08 по Черте Мира -
декабрь 2011
И опять-таки, если кому вдруг понадобится оглавление "Черты Мира" - то оно по-прежнему вот здесь:)
Завершение - вот здесь.
Вслед "Истории одной компании". Несколько слов про ту щедрую на обретения осень: вот здесь.
Ну а теперь - обещанные забавные моменты совместного времяпрепровождения с Эммануилом и Шелом.
Вслед "Истории одной компании". Желанье складывать слова
От кофе - крỷгом голова! -
Волной накатывает снова
Желанье складывать слова
Под сенью дружеского крова…
Всё серьёзное, важное и патетическое уже было сказано выше - поэтому здесь я хочу вспомнить кое-что максимально несерьёзное, эфемерное, случайное; по сути дела ведь это и есть то самое, что составляет плоть дружеского общения - шутки, необязательные соприкосновения (плесни мне чаю… ты уронил, лови... который час, часы опять стоят… - и прочее), игры и всевозможное дураковаляние - всё это являет собою живое, гибкое, неистребимое и могучее тело, храм духа дружеской любви.
В "Истории одной компании" я привожу несколько Шеловских стихов, и всё это стихи серьёзные. Разумеется, у Шела есть много шуточных, но сейчас я хочу поговорить даже и не про них. Скорее уж про всякую ерунду, про то самое дураковаляние - и то, что Шел по правде самый что ни на есть настоящий поэт, является здесь деталью милой, однако ничуть не обязательной, ничем не обусловленной и ничего не обусловливающей.
Играть словами и составлять прикольные стишки самого разного пошиба - забава на Арийском Западе весьма принятая; в кругах людей читающих и в кругах людей тяжёлого физического труда различаться могут излюбленные темы, но не сама степень любви к хулиганству в рифмах. Собственно, даже и без рифмы - каламбур, меткое сравнение, удачный "выворот наизнанку" - всё это ценно и уместно в любых обстоятельствах. В повествовании о свежих приключениях едва ли не самой лакомой частью будет изложение шуток, рождённых по ходу перебранки - "а что ты на это ему сказал? а он тебе на это что сказал?.." - после чего наиболее стόящие находки сразу же обретают отдельную жизнь и отправляются в странствие.
Впрочем, всё это вновь теория, довольно её сейчас - расскажу-ка я лучше про наше с Шелом и Эммануилом нескучное времяпрепровождение.
В ближайшие по оживлении дни Начштаба с Поэтом малость хворали; Эммануил, как водится, поначалу переносил всю хворь на ногах (замечена она оказалась лишь после того как он рухнул на улице с температурой), Поэт же разболелся вполне легитимно, позволил сразу уложить себя в постель и против лечения нимало не возражал. Стоял исключительно мокрый, промозглый сентябрь, везде торжествовала простудная слякоть - так что когда охреневшие от переживаний новооживлённые и их разведчики выбегали из дома вон и метались по улице, желая охладить душевный пыл, дело через раз кончалось пневмонией. Не избежал общей участи и я; до настоящей пневмонии, правда, не дошло, но поваляться в горячке я успел как раз-таки на пару с Шелом (когда свалился Эммануил, мы с Шелом оба уже были более-менее). В преддверии заболевания Начштаба вёл жаркую (малость излишне жаркую), непримиримую дискуссию с нашим приятелем Робином, заявившимся нас с Поэтом навестить. Означенный Робин - студент по кличке Террорист, называемый также Тэр - товарищ весьма боевой, бывший участник разудалых эксов и прочая и прочая. Мы с ним сдружились по ходу недавно отгремевшего судебного процесса, в котором Тэр и небезызвестный господин Лидер являли собою пример "главных злодеев" от студенческого сословия, а я и мой друг Анъé (прославленный под именем Господин Майор или Чёрный Майор) - "главных злодеев" от сословия военного. Придя посетить нас болящих, Тэр, стало быть, до одури спорил с Эммануилом, из чистого упрямства доказывая ему, что несравненно достойнее быть последним уборщиком нечистот, нежели носить воинские погоны. Кульминацией диспута явилась лёгкая потасовка, по ходу которой Начштаба умудрился ненароком разбить Тэру нос, чем Тэр был страшно горд и заявил, что может теперь доказывать свою правоту до последней капли крови (из носа); дурацкие дебаты о погонах они наконец закончили - и перешли к обсуждению животрепещущего вопроса о лечении простудных заболеваний, в котором, естественно, тоже никак не могли сойтись. Апогей дискуссии оказался не менее феерическим, чем предшествующее носоразбитие: Начштаба заявил, что самое лучшее средство от пневмонии - это примочки из высушенной травы мокрицы, а Робин возразил, что совсем наоборот - присушки из вымоченной травы сушицы. Для пребывающих в полубреду нас с Шелом это было уже малость чересчур - крышесносная поэтика захлёстывала, грозя увлечь беспризорные души в полный астрал.
Всё это вспомнилось пару дней спустя, когда вышеупомянутые лица были уже почти здоровы. Разговор зашёл о поэзии и затянулся заполночь; Робина с нами не было, зато был мой побратим и бессменный напарник по имени Старший. Поэт и Старший то засыпали, то просыпались, а мы с Начштаба вели неспешную беседу под упоительный кофе с ромом. Эммануил проводил ту мысль, что в смысле поэзии он, разумеется, полный и абсолютно ни к чему не способный профан, однако существуют же вещи, доступные пониманию любого профана… - я был отчасти с ним согласен, отчасти - нет; постепенно мне пришли на ум не только дикие травы мокрица и сушица, но и ещё кое-какие дикие образы, порождённые в эти дни Эммануиловым бредом, в том числе фантастические фиолетовые грибы (много лет спустя я узнал, что подобные грибы действительно произрастают на Востоке, в горах океанского побережья, и грибы эти действительно называются "уши" - впрочем, про уши кажется, было потом, однако в данном случае восточные грибы-уши вряд ли были причём, так что это даже как бы и всё равно) - и вдохновение накатило на меня вновь, уже безоговорочно и беспощадно.
Я декламировал экспромты, я весьма вольно цитировал известную мне классику; что именно хотел я доказать или показать, бесследно кануло во мрак. Возможно, рома в кофе было и правда чуть многовато - в соответствии с любимым рецептом Поэта ("кофе по-центровски: чашечка рома с ложечкой кофе"), а может быть, причину неадекватности следует усматривать в тлетворном влиянии сетей Суперсистемы (о глубине сего влияния, правда, мы узнали лишь несколько лет спустя). Я вспомнил странные стихи, известные мне по жизни в другом мире - не понимая значения загадочных строчек, я процитировал их очень приблизительно:
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Так примерно чертят звуки
В офигенной тишине…
Эммануил ужасно возмутился; Эммануил заявил, что если это - поэзия, то он тоже так может! что он тоже так может, притом прямо сейчас! - вот, например, так:
Ярко-бежевые уши
На эмалевом полу
Словно бабочки ночные
Притаилися в углу!
Я задохнулся было от многоэтажности образа - но тут пробудился Поэт и сказал, что "полу-углу" плохая рифма, а хорошая рифма - "полу-полью". Например, предложил Шел, вот хорошая строчка: "Пожалею их, полью!" - после чего незамедлительно отбыл обратно в объятия морфея. А у меня во мгновение ока родился стих, где в единый сияющий образ слилось всё о чём мы давеча говорили. Я нарёк этот стих гордым именем "Стихосложение", с подзаголовком "Посвящается Поэту":
Стихосложение. Посвящается Поэту
Место выберу посуше,
Прокопаю, прополю,
А когда завянут уши -
Пожалею их, полью!
Для полноты картины остаётся лишь добавить, что Эммануил сделал из всего этого неожиданный вывод: он заявил, что юмор у меня конечно, странный (это после своих-то собственных фиолетовых грибов с бежевыми ушами!), но зато великолепное чувство меры - в том плане, что пропорции кофе с ромом я подбираю исключительно правильно.
Вышеописанные поэтические штудии вскорости принесли ту несомненную пользу, что Начштаба постепенно расковался, перестал считать себя неспособным к стихосложению - и начал время от времени выдавать весьма живые экспромты. Так, не позднее 10-го октября Эммануил обратился к Шелу с лаконичным, но пламенным стихотворным призывом:
Не пиши ты мне сонет,
А пожарь-ка мне котлет!
В другое время, сильно спустя, Начштаба сочинил для Поэта нечто вроде эпиграммы, основанное на многовариантности Поэтовского имени. Детское имя Поэта - Шел или Шер; позже его звали и Хел, на южный манер, и Чер - это тоже принятая огласовка; друзья любили кликать Поэта "Мон Шер" -имя же "Шел" было наиболее официальным (под этим именем он теперь и публикуется). Происхождение этого имени не вполне понятно, однако по законам "народной этимологии" его можно связывать со старым-престарым словечком "шелл", ныне чаще всего означающим ракушку, в древности же охватывавшим огромный пул значений, в том числе весьма высоко-философского характера - от "первичного рукотворного инструмента" до "сосуда, хранящего информацию". От этого же словечка произрастает понятие "шелест (филист / целест)" - "капитан морского корабля, возлюбленный небес". Так что материал для реконструкций в имени Поэта кроется заведомо богатый. Эпиграмма, сочинённая для Шела Эммануилом, после ряда совместных с Поэтом переделок стала выглядеть примерно так:
То ли слизень, то ли вишня… -
Непонятно как-то вышло:
Так внутри или снаружи
Кость его мы обнаружим?
Эммануил - как и я - вообще-то не очень дружит с рифмой, поэтому впихнуть нужное слово в нужный размер для него обычно проблема. Скорее всего, они с Поэтом малость перепутали - решили, что "шелл" может называться любая улитка, именно потому что "шелл" это вообще любая раковина-сосуд-твёрдая оболочка и т.п. А "слизень", наверное, показалось им самым смешным вариантом - кроме того, я не уверен, что наши друзья уж так уж хорошо разбираются в том, какие улитки бывают с домиком, а какие - без домика. Не исключено, что они рассмотрели вариант:
То ль улитка, то ли вишня… -
но он показался им недостаточно мужественным.
В начале следующего по их оживлении года, 23 января 02 по ЧМ, дома у Начштаба с Поэтом состоялась замечательная вечеринка, прошедшая под знаком образа макарон и надолго всем запомнившаяся. Поэт о ту пору пробавлялся между делом сочинением стихотворной рекламы: продуктов питания в Центре было тогда не так уж мало, и продавцы были заинтересованы в яркой и прикольной агитации. С чего всё началось, вспомнить уже невозможно - представляется, что Поэт пожаловался на внезапную отлучку вдохновения, и гости тут же выразили бурное желание ему помочь. Народу присутствовало человек чуть менее десяти, фантазия повлекла участников кого куда - в итоге получилось долгое развлечение на манер игры в ассоциации. Все безумно ржали, предлагая всё более и более абсурдные варианты; кое-что из этого мне удалось на следующий день, протрезвев, записать. Бόльшая часть вариантов почему-то носила воинственный и даже несколько угрожающий характер, типа:
Одной лишь пачкой макарон
Мы отравили сто ворон! -
или же:
Отведав пачку макарон,
Ты нанесёшь врагу урон! -
ну или хотя бы:
Сварив лишь пачку макарон,
Укрой себя со всех сторон! -
а также:
Пойми, что пачка макарон
Вкусней, чем синхрофазотрон! -
в последнем двустишии несомненно ощущается влияние нового времени, возрастание значения теоретической науки.
Кто купит этих <пачку> макарон -
Тот настоящий идиот! -
такой энергичный, хотя и не совсем рифмованный вариант предложил Кот Христиан, воспитанник Приморского Лешего - обаяха-котище размером с небольшого тигра, известный озорник, донжуан и задира.
"Поешьте этих макарон"! -
Рекомендует вам Барон, -
сии строчки, по мысли их сочинившего (уж не я ли сам это был?..), должны были сопровождаться изображением весьма демонического господина по имени Номер Первый, называемого также Барон. Авторская фантазия породила картинку, на которой Номер Первый брезгливо тычет своей знаменитой тростью в нечто извивающееся на мостовой и вызывающее скорее священный ужас, нежели желание это поесть. Не удивительно, что кульминацией макаронной темы явилось чьё-то лаконично-жизнеутверждающее двустишие:
Хотите пышных похорон? -
Поешьте наших макарон!
Подразумевалась ли наряду с рекламой макарон реклама также и вермишели, или же производство вермишели принадлежало конкурентам заказчика, я совершенно не помню - но про вермишель несколько стихов тоже появилось, хотя гораздо менее ударных. Самый добротно обоснованный вариант был предложен Эммануилом:
Ты разведёшь больших мышей,
Под стол забросив вермишель! -
что вполне естественно: в деле наведения порядка (а главное - в деле предвидения последствий беспорядка) Эммануил был и остаётся настоящим докой.
Засим я своё повествование о поэтическом хулиганстве наконец закрываю, чтобы не утомлять читателя сверх всякой меры, потому что рассказывать о шутовских виршах можно бесконечно. Помнится, мы со Старшим, с вышеупомянутым Анъе и с ещё одним близким другом, также вышеупомянутым Ивэ, целые сутки напролёт сочиняли стишки-дразнилки в тюрьме, где мы с Анъе ждали суда, а Старший с Ивэ приходили нас навестить… - впрочем, это уже совсем другая история, так что на этом я и правда пока что прощаюсь.
Конец сентября 08 по Черте Мира -
декабрь 2011
И опять-таки, если кому вдруг понадобится оглавление "Черты Мира" - то оно по-прежнему вот здесь:)