после Потопа. . .
9. Тереза (Доктор Ришарде)
Бедная женщина! Сколько ей пришлось пережить за эти дни - а тут еще комитетские ищейки интересуются. Неужели после всего, что там случилось, нельзя оставить ее в покое! Чем она может быть опасна... - размышлял доктор Ришарде, поднимаясь на второй этаж своего дома. Уже второй раз агент Комитета общественного спасения, проезжающий через Ла-Шапель-ан-Серваль, расспрашивал про молодую женщину, у которой в первую ночь наводнения по пути из Парижа начались преждевременные роды - ее оставили в доме врача в одной из деревень не доезжая Санли. Сегодняшний агент был очень настойчив, и доктору большого труда стоило уверить его, что он эту женщину не видел.
Бедняжка! Потерять возлюбленного, потерять ребенка, а теперь еще скрываться от вездесущего Комитета... Надо бы увезти ее куда-нибудь подальше, она уже достаточно оправилась для путешествия...
Доктор был немало удивлен, когда женщина, едва не лишившаяся чувств от известиях об утреннем визите, затем начала чуть ли не с радостью выспрашивать во всех подробностях, что именно интересовало агента, как он представился, и даже как он выглядел.
- Это Дюваль!
- Он тебе знаком, гражданка? И ты радуешься, что тебя ищут?!
- О, да! Ведь это значит... - Ее глаза светились, на бледное осунувшееся лицо возвращались краски жизни. И вдруг, заметив обеспокоенность доктора, она замолчала.
Несколько месяцев, проведенные в Париже, приучили ее быть осмотрительной. За собственным своим отчаянием и только что возрожденной надеждой она вдруг уловила жуткую двусмысленность того положения, в каком оказался спасший ее доктор: думая, что защищает ее, он уже дважды ввел в заблуждение правительственных агентов... Что же теперь делать, каким образом дать знать о себе и при этом не скомпрометировать хорошего человека...
- Доктор, расскажите, что сейчас происходит, что в Париже. Я помню, как началось наводнение, как мы уезжали оттуда - меня убедил уехать... друг. А потом все как в тумане. Мне кажется, мы не очень далеко отъехали - ведь так? И новости из Парижа сюда приходят в тот же день? Что там?
Она впервые проявила интерес к окружающему миру... И доктор стал рассказывать, как несколько дней из Парижа шли и ехали люди, разбредаясь по всем окрестным деревням. - «Вы были в числе первых, у вас был экипаж...» - «Да, у Гато было поручение в северные департаменты». - Доктор скептически пожал плечами - гостинец с поручением...
Потом пришли вести, что вода сошла, но оставила немало разрушений, что много народу погибло, в том числе некоторые члены правительства и муниципалитета, и вообще известные люди. Но те кто остался, кажется, неплохо справляются с снабжением города, с его очисткой и восстановлением. По слухам, сами парижане работают так, как трудились четыре года назад на Марсовом поле. И уже заметно меньше беженцев осталось даже в нашем городке - люди возвращаются. Говорят, на верхних этажах, да и вообще в местах повыше вполне можно жить. А мародерство пресекают самым жестоким образом. Нет, не расстреливают, мы не на войне, а среди них ведь есть совсем бедняки, кто все потерял. Их отправляют чистить выгребные ямы, так вот! И граждане сами следят.
Кто всем заправляет? О, это удивительно! В первые дни многие у нас думали, что главным теперь будет Дантон. Почему он? А кто же еще, когда Робеспьер при смерти! Нет, он выжил каким-то чудом, и, кажется, идет на поправку. Так вот, мы думали, что Дантон, но на тех постановлениях, которые поступали к нам в мэрию, его подпись стояла нечасто, а потом и вовсе исчезла; говорят, он вообще уехал из Парижа. И заправляет всем тот мальчишка, Сен-Жюст, кто бы мог подумать... Чего только о нем не рассказывают - что в любое время дня и ночи его можно увидеть едва ли не в один и тот же час и в Тюильри, и где-нибудь у Нового моста на ремонтных работах; что он вникает во все мелочи и помнит, сколько подвод с хлебом в какую секцию направлено и откуда каждая из них доставлена, и сколько скоб и гвоздей должен поставить кузнец Рубо для ремонта домов на улице Пуассоньер; что он помнит каждого человека, с которым ему пришлось иметь дело, и встретив второй раз, непременно потребует отчета…
Увлекшись рассказом, Ришарде не заметил, как плечи женщины расправились, лицо еще больше засветилось, а затем приобрело выражение спокойной заинтересованности. Вдруг он осекся, вспомнил, что когда-то давно, более семи лет назад, - он был тогда полковым врачом в Со, - к нему обратился юноша, сбежавший из дома: плохо или хорошо он сделал, когда, обеспокоенный здоровьем и планами юноши, написал, вопреки просьбам, его матери...
- Доктор, мне нужно вернуться в Париж! - женщина поднялась было, но от слабости вынуждена была снова сесть.
- Не спеши, дитя мое! Тебе есть куда вернуться? Ты думаешь, твой дом не пострадал, квартира цела? Тебя там ждут?
- Не знаю. Но… Доктор, вы столько для меня сделали, я так вам благодарна! Но мне следует оставить ваш дом, вы ведь понимаете! Вы многих здесь знаете, не могли бы вы помочь мне устроиться на время у кого-нибудь в соседней деревне?
10. Миссия (Анна)
- Я пойду с вами! - решительно сказала Анна. Она не доверяла никому и воображала, что Пьеру и Рене может угрожать нечто. На такой случай ее вмешательство будет совершенно бесполезно, но вслух Ривароль не съязвил, лишь успокоил ее и Ретифа: его собственное присутствие поможет избежать недоразумений - он часто сталкивается с Сен-Жюстом по делам муниципалитета. Рене не испытывала, казалось, ни малейшего страха и опасений, по крайней мере, за себя, а Пьер, только что возвращенный в родственные объятия дедушки, тети Рози и матери, тем не менее отправился вручать письмо лично, как и обещал, и был преисполнен гордости, предвкушая встречу с самым главным человеком Франции…
В тени под аркой Национальной библиотеки тянуло холодком. Каждый звук отдавался звонко и резко, и услышав торопливые шаги, Пьер невольно прижался к сестре.
Элеонора Дюпле едва успевала за ним. Сен-Жюст - он был в форме представителя при армии - шел быстро, коротко поздоровался и наклонился к Пьеру.
- У тебя письмо?
- У меня… - Пьер окинул его взглядом снизу вверх. - Ты правда Сен-Жюст? Тогда это тебе, - он достал слегка помявшийся конверт из-за пазухи.
Сен-Жюст нетерпеливо распечатал письмо. Рене мягко подтолкнула Пьера вперед, сама отошла в сторону. Элеонора, прислонившись к стене, поправила косынку на груди; она тоже боялась смутить друга Максимилиана, но сквозь ресницы напряженно следила за ним.
Ривароль обратился к ней:
- Выполните одно поручение, пожалуйста: вашего отца приглашают завтра утром в комитет общественных работ. Дело идет о подряде строительных работ на Ситэ. Нужны каменщики и плотники…
Элеонора кивнула.
Сен-Жюст словно проглотил письмо одним взглядом. Трудно сказать, что оно содержало - то, чего он опасался, или самое страшное миновало. Он спрятал листок и буквально впился глазами в Пьера.
- Как это было, как она выглядела… эта гражданка? Что она говорила, ты помнишь?..
Если б мог, он бы вытряс из мальчишки немедленный ответ. Пьер сосредоточенно наморщил лоб.
- Конечно, помню! Она…
Рене, Ривароль и Элеонора, точно сговорившись, отошли еще дальше, вглубь арки, и об ответах и вопросах могли судить лишь по жестам и выражению лица Сен-Жюста.
Впрочем, расспросы не затянулись. Потрепав по плечу Пьера, он круто повернулся и сделал несколько шагов, но возвратился и подошел к невольным свидетелям личного дела первого человека в правительстве.
- Спасибо, - сказал он, и отрывистость эта стоила самых горячих слов.
- Ты нашел родных? - обратился он к Пьеру.
- Да, - ответил за мальчика Ривароль. - Они со стариком уедут обратно в Перонну.
Сен-Жюст кивнул, задержал мимолетный, но внимательный взгляд на Рене и простился.
- Я пойду… - неловко сказала Элеонора. - Прощайте… Я тоже вам благодарна…
- Будем надеяться, - заметил Антуан вполголоса, - для нас все тем и кончится.
- Я и не сомневаюсь в этом, - ответила Рене.
***
Как хорошо за городом! Зеленеющие поля радуют глаз, и так вольно дышится. Ничто не напоминает о ежедневных трудностях… Солнце. Здесь его так много, больше, чем в Париже. И Анна, путавшаяся в новом календаре, думает: “жерминаль” красивее звучит, чем апрель.
- Правда же?
Рене склонилась к земле и осторожно срывает молодые стебли первоцвета, пушистые едва развернувшиеся листья мать-и-мачехи; с усилием поддевает дерн коротким ножом и вытаскивает белые корни лопуха. Она бережно складывает травы в холщовые мешочки.
- Ты училась ботанике… в монастыре? - спрашивает Анна, с интересом наблюдая за ней.
- Да… в юности, - рассеянно отвечает та. Она всегда отвечает точно на вопрос, но при этом кажется, собственные мысли занимают ее куда больше, чем окружающее.
Анна вытягивается на земле, загородившись локтем от солнца. Тишина, нарушаемая только птицами. Никола так хотелось пойти с ними, проводить Пьера и его дедушку до заставы и прогуляться, но беднягу совсем покинули силы, он и до библиотеки добирается с трудом. А Ривароль и Колло - слишком много оба говорят. Когда долго живешь с кем-то в вынужденной близости, даже самый замечательный человек в конце концов начинает раздражать. Но вот Рене не раздражает. Она умеет молчать.
Нет, Анне хотелось поговорить. Но не о делах и не о планах на будущее, которым вряд ли суждено сбыться.
Она приподнимается на локте и смотрит вокруг.
- Как хорошо было бы молиться здесь! Кажется, здесь мы ближе к Богу, - неожиданно срывается у нее.
Рене отзывается не сразу.
- Я верю, - продолжает Анна, - Как Жан-Жак, в Бога, а не в догму… Тебе, наверное, это странно?
- Отчего же…
- Я жила так, что оскорбляла Бога… Не думай, что я этого не чувствовала! Но могла ли я быть другой и жить иначе?..
Ее увлекает потребность высказаться. Не покаяться, не исповедаться и получить прощение, а поделиться с таким же одиноким существом, и, может, найти сочувствие… Она говорит то быстро и горячо, то с трудом подыскивает слова, останавливаясь на мелочах, представляющихся ей важными, и втискивая в одну фразу целые периоды своей жизни… Она щурится, как будто пытается что-то разглядеть вдали, смотрит на аккуратные мешочки с травами, на руки Рене, сложенные на коленях, иногда - ей в лицо, а та опустила глаза, словно не желая мешать Анне.
- Ведь так несправедливо, - пылко говорит Анна. - Почему мы должны зависеть от них? Сейчас волей-неволей нам разрешают работать и платят хоть какое-то жалованье, а что потом?.. Почему так устроено, что без мужчин мы никуда? Это неправильно!..
У Рене глаза серые, но сейчас кажутся зелеными - от весенней зелени, должно быть, от неба, тоже напоминающего аквамарин. Анна продолжает:
- Вот я, например. Я не хочу зависеть от Антуана… и не хочу быть ему обузой. Он считает, его долг - обо мне заботиться и меня не оставлять, но он меня не любит. Он любит тебя.
Рене качает головой, слабо усмехнувшись.
- Ты знаешь! - настаивает Анна. - Но и я его не люблю. Мы нашли друг друга в Потопе и спаслись благодаря друг другу, но дальше… дальше мы можем оставаться друзьями… хорошими друзьями, как мужчина с мужчиной, но ничего не должны один другому… Ведь я права?
- Разве все в наших отношениях определяет любовь… - полувопросительно произносит Рене.
- Конечно! - Анна придвигается ближе и берет ее за руку, сжимает исхудавшие, прохладные пальцы. - Ведь ты только думаешь, что тебя привязывает к твоему мужу долг. Если б ты не любила, давно бы выбросила его из головы!
Рене поправляет свободной рукой косынку сестры милосердия. Она так и не снимает ее.
- Он умер. - В ее голосе нет отчаяния и горечи. - Я думаю… То, о чем вы говорите, Анна, часть моих мыслей…
- Не говори мне “вы”! - вспыхивает Анна требовательно-умоляюще. - Ну, так о чем? Скажи мне!
- Вокруг много несправедливого… не только наше положение и зависимость… Но есть ли это несправедливость кажущаяся, недоступная нашему уму, или же настоящая, которую… можно изменить?.. - она обращает взгляд к Анне. - Когда я готовлю и даю лекарство, чтоб облегчить страдания больного, я помогаю Природе и Богу - или иду против них?..
- Надо поверить, - подхватывает Анна, - что этот мир - наш, и мы должны его делать лучше! Иначе зачем тогда наше сердце, наша воля?!..
- А Потоп? - помолчав, говорит Рене.
- Потоп? - переспрашивает Анна.
- Мы - мы все взялись изменить слишком много… сразу все. Но не был ли Потоп отрицанием нашей воли? Не предупредил ли нас Господь, что мы неверно толкуем свое предназначение и превысили свои обязанности?..
На этот вопрос у Анны нет ответа.
То есть в душе она считает Потоп предупреждением, но не всем, а лишь тому, кто присвоил себе право вершить суд над другими людьми… А может, Потоп - это шанс оглянуться и начать заново - для них четверых, для Робеспьера и Дантона, для Парижа и Франции?..
Ответить с умом она пока не может, просто горячо целует руку Рене. Та высвобождается, но не сразу.
- Я не верю, чтоб Бог послал нас в мир на страдания! И если мы живы, мы должны жить!
Рене, чуть касаясь, проводит ладонью по волосам Анны.
- Да, конечно, - она серьезно улыбается, но говорит это, чтоб не огорчать. - Пойдем, нас давно уже потеряли… - Она берет свои травы и маленький букетик незабудок. - Никола будет рад…
- Ты добрая! - восклицает Анна. И больше ничего не может сказать, боясь своих слез.
***
- В Коммуну? Объясни же!..
Ривароль знаком попросил Анну говорить тише, чтоб их не слышал Ретиф за своей ширмой.
- Ее вызвали на совместное заседание муниципалитета и Комитетов.
- Как ты мог ее отпустить! - Анна в бессильной ярости топнула ногой.
- Это произошло днем… а я узнал только сейчас.
- Тогда почему ты здесь, а не там!
- Чтобы предупредить тебя…
- Наплевать на меня!.. - она заметалась по узкой комнате. - Неужели опять начинается?! Что им нужно от нее?.. Неужели это письмо… Сен-Жюст избавляется от нее как от ненужного свидетеля?!.. О господи… - Анна сжала виски. - Не может быть. Но что им надо?.. Она ведь ничего не скрывала, ни своего происхождения, ни имени, и ей разрешили работать в больнице, и… - она вцепилась в рукав Антуана. - Идем!
Ривароль осторожно разжал ее пальцы.
- Анна, милая, успокойся… останься дома и жди. Пожалуйста… Так лучше, - заметил он, когда Анна забилась в кресло. - И не тревожь Никола… раньше времени.
Все обстояло не так просто, как он старался уверить Анну. В парижской Коммуне значительную силу представляли Леклерк и его единомышленники, а уж они не забыли об аристократах и не забудут, не преминув воспользоваться любым предлогом для возобновления репрессий, думал Ривароль, идя по лестницам и коридорам Тюильри, и понимал, что сам он, со своим роялистским - по мнению большинства - прошлым, возможно, к вечеру окажется в Тампле…
Это действительно напоминало Трибунал: члены правительства и муниципалитета за длинным столом; вместо торжественной тишины стоял постоянный сдержанный, деловой гул, как в рабочем улье. Входили курьеры и секретари, приносили документы, брали для переписки только что утвержденные декреты. Эрман поздоровался и указал Рене на жесткое кресло на небольшом возвышении напротив.
- Гражданка Вилар?.. Ваше прежнее имя…
- Монтрёй, в замужестве - де Сад, - ответила Рене негромко, но отчетливо.
- Вы разведены?
- Мое заявление о разводе было отклонено судом департамента Сены.
- Почему? - спросил Эрман.
- Из-за несогласия моего мужа.
- Но ведь после изменения законодательства осенью прошлого года вы имели право обжаловать это решение? - в тоне судьи звучало недоумение.
- Да. Но тогда мне было все равно.
Леклерк, сидевший с краю, глядел на нее испытующе, как будто мог проникнуть в ее мысли. Робеспьер, также присутствовавший на этом заседании, молчал, время от времени поднимая глаза от бумаг, лежавших перед ним, и, казалось, слушал внимательно.
- Вы знаете, где сейчас ваш муж? - задал вопрос Эрман.
- У меня нет известий о нем два месяца, - по-прежнему спокойно сказала Рене.
- Вы работаете с ** вантоза сего года сестрой милосердия в лазарете Манежа? - продолжал Эрман, и прервал сам себя. - Простите эти формальности, но… - он достал из груды документов несколько страниц. - Вот отзывы о вашей работе докторов и сестер…
- И больных, что самое главное! - нетерпеливо вставил Карно. - Скажите, гражданка Вилар, вы и дальше хотели бы продолжать работу в больнице?
Рене отвечала без торопливости:
- Я хочу заниматься тем, что может принести пользу, любой работой, которую сумею выполнять… Для меня это еще и источник существования, - добавила она, посмотрев на Карно.
- Конечно, гражданка, - подтвердил Эрман, чем-то смущенный. - Доктора отмечают, что вы весьма сведущи в медицине и хорошо организовали работу сестер.
Рене молча, без улыбки, наклонила голову. Она отвечала без всякой задней мысли, не понимая, к чему все эти расспросы, но готовая к любому исходу.
Робеспьер сдвинул очки; видимо, ему было очень тяжело подолгу напрягать зрение, и заговорил он, тоже превозмогая себя.
- Гражданка… (имени он не назвал) Нам предстоит создать прифронтовой госпиталь в Северной армии. Нужны знающие, опытные добровольцы, которые бы могли взять на себя эту ответственность.
Он умолк, но тут Леклерк, подавшись вперед, заговорил быстро:
- Вы можете отказаться, вы сначала хорошенько взвесьте все, гражданка. (Он чуть было не сказал - мы найдем людей более достойных доверия.) Это тяжелая работа, там раненые, операции, перевязки в полевых условиях, там нужна огромная преданность Республике и вера в правое дело и победу!
У нее невольно участилось дыхание, Рене сжала губы и опустила ресницы. Потом вновь подняла глаза на сидевших за
столом.
- Если я стала бы расточать сейчас клятвы, гражданин Леклерк, это вызвало бы у вас естественное недоверие… Что касается трудностей… - Рене не договорила: пусть думают как им угодно. - Но вы правы, я должна взвесить свои силы.
- Спасибо, гражданка, - поспешил закончить Эрман. - Вы должны дать ответ через три дня. Если у вас нет вопросов, коллеги…
Рене встала, и Эрман проводил ее из зала заседаний.
- Вы, наверное, очень удивлены, - скороговоркой говорил он, открывая перед ней двери. - Не хватает врачей, не хватает бойцов. Отсюда такие не совсем обычные меры…
Рене повернула голову.
- Вы хотели сказать - меры не вполне законные?.. Простите мое замечание, но вы намного облегчили бы и положение Республики, и положение женщин, если бы внесли изменения в законы и допустили гражданок занимать некоторые общественные должности.
В эту минуту подошел Ривароль. На виду у десятков служащих и посетителей дворца правительства он не задал никаких вопросов - ведь, по крайней мере, Рене была свободна. Он лишь раскланялся с Эрманом. Полина, поднимавшаяся по лестнице, посмотрела им вслед.
- … А я не верю бывшим! - услышала она слова Тео, приоткрыв дверь. Ему возразил глуховатый голос Робеспьера:
- Гражданин Леклерк, у нас есть надежные свидетельства лояльности и образцового исполнения общественного долга, и этого достаточно.
Заметив Полину, просунувшую голову в зал, Леклерк вышел.
- Вот отчет о расходовании средств, - Полина протянула бумаги. - За декаду. Проверьте и подпишите нам счета, не то дети останутся без молока… Да, и жалованье учителям!
- Да разве… - начал было Тео.
- Уж я тебе говорю! - перебила Полина. - Им тоже жить надо на что-то, а пока я с ними рассчиталась мукой… Это и есть бывшая маркиза? - кивнув вслед Рене, задала она вопрос, терзавший ее любопытство.
- Да, - коротко выдохнул Леклерк, - и монахиня к тому же. Я не понимаю, как ей можно поручать… А знаешь, кто ее рекомендовал? Сен-Жюст! Там подобралась странная компания, - продолжал Леклерк. - Маркиза, Ривароль, известная личность, Теруань, помнишь, она защищала жирондистов, и еще один писатель Старого порядка… Подозрительное дело.
Полина задумалась, опустив руки в карманы передника.
- Хм… Может и так, Тео… Но я тебе скажу, у этой женщины нет на уме предательства.
- Почем ты знаешь? - воскликнул Леклерк.
- Просто это у нее в глазах написано, - уверенно сказала Полина. - Она ничего не замышляет и поэтому никого не боится.
Чем ближе к дому, тем медленней они шли и, наконец, остановились. Остановился Ривароль.
- Это из-за письма?
Рене очнулась от задумчивости.
- Из-за письма?.. Нет, письмо совершенно здесь ни при чем…
- Рене, Рене!.. Вы сводите с ума своим безразличием!..
Она отстранилась.
- Пожалуйста, не начинайте снова.
- Скажите хотя бы, из-за чего вас вызывали? Вас допрашивали?..
- Я расскажу, только - войдем в дом.
Увидев их из окна, Анна выбежала навстречу. По счастью, Колло, оказавшийся в тот вечер дома, немного успокоил ее, но Анна была очень возбуждена и встревожена; она обняла обоих, Ривароля и Рене.
- Когда же наконец нас оставят в покое!.. Идемте, я приготовила ужин. Никола отказался есть без вас.
В немногих словах Рене передала предложение, сделанное Комитетами и Коммуной. Анна обрадовалась.
- Значит, они тебе доверяют! Еще бы, сколько ты сделала для больницы в такой короткий срок!.. - и внезапно, поняв, что эта командировка означает для них неизбежную разлуку, помрачнела и закусила губы. Видимо, та же мысль мучила и Антуана, и Ретифа, один Колло, как ни в чем ни бывало, стучал вилкой и говорил:
- Соглашайтесь, Рене. Вы справитесь, больше чем уверен! И потом, отказываться от поручений правительства…
- Но вы еще не дали ответ, дитя мое? - в беспокойстве спросил Ретиф. - Вы подумаете, не так ли?..
Она улыбнулась тепло, как ребенку, и заботливо ухаживала за ним, но рано ушла спать, сославшись на усталость.
- Может, они хотят удалить ее из Парижа?.. - В темноте глаза Анны казались еще больше, черные и бездонные. - Это и правда опасно - отказываться?.. Но ведь она такая хрупкая, ей не вынести этой адской работы!.. - Угадав его невысказанную мысль, Анна резко тряхнула Ривароля за плечо. - Что ты молчишь? Смеешься?
- Нет… Хотя и забавно…
- Ну, я-то знаю, что мне делать! - Анна отошла к окну, в столб яркого лунного света. - Вступлю в батальон амазонок.
- Их запретили, - напомнил Антуан, - еще зимой. И то сказать, я удивлен, как Комитеты согласились допустить сестер в военные госпитали.
- Конечно! - подхватила Анна. - Убедить Робеспьера, что женщинам нечего делать в армии, что это мешает дисциплине…
Ривароль тоже подошел к окну.
- Ты говоришь правильно, моя дорогая. Но есть самое главное - ни ты, ни я, ни даже Ретиф не можем повлиять на ее собственное решение.........................................................................................
Глава 6 написана Мари-Анж, главы 4 и 9 - Eleonore, глава 7 - Оксаной и Алексеем; главы 1-3 - Натали Красной Розой и В.Веденеевым; главы 5, 6, 8 - Э.Пашковским, А.Алексеевой, В.В., Натали, И.Стешенко. Общая редакция - Люсиль и В.В.
Вантоз CCXII (февраль 2003 г.)
