Историческая справка: Парижская коммуна и католическая церковь
Почти все деятели Коммуны принадлежали к поколению, испытавшему на себе сильное влияние научного прогресса и различных школ рационалистической философии. У некоторых сохранялись остатки туманного деизма, большинство же было индифферентно в вопросах религии, а многие являлись убежденными (порой и воинствующими) атеистами. Рост антиклерикальных и атеистических настроений (не только среди радикальных революционеров и социалистов, но и шире в республиканской, либеральной среде) являлся, в свою очередь, в значительной степени ответной реакцией на усиление роли церкви в годы режима Второй империи и срастания ее с государством. Если в годы Июльской монархии верхи общества были настроены в религиозных вопросах скорее свободомысляще, то после, напуганные «красным призраком» революции 1848 года, вскоре решили, что религия является важнейшей опорой «порядка и собственности». «Поразительная вещь, - писал Карл Маркс, - орлеанисты, либеральные буржуа, эти старые апостолы вольтерьянства и эклектической философии, вверяют управление французским духом своим прирожденным врагам-иезуитам». Католическая церковь приветствовала переворот 2 декабря 1851 года и призвала всех католиков признать новую власть, «чтобы избежать гибели страны». В течение нескольких последующих лет был принят ряд законов, давших церкви серьезные преференции. Будучи по личным убеждениям человеком, довольно далеким от религии, Наполеон III в своих речах неизменно подчеркивал, что «церковь является святилищем, сохраняющим в полной неприкосновенности величайшие принципы христианской морали, возвышающие душу над материальными интересами». «Никогда еще, - говорит об эпохе Второй империи церковный историк де Ля Горс, - церкви не получали столь значительного количества подношений; никогда еще не обращали столько внимания на восстановление церковных зданий; никогда еще не обогащалась в такой мере церковная утварь». «В награду за свое поведение, - пишет другой консервативный историк, - духовенство было осыпано милостями. …Разрушенные кресты были восстановлены; чиновники приглашались присутствовать на религиозных процессах; католическим миссиям выдавались разрешения и оказывалась помощь в надежде, что их деятельность составит серьезное препятствие для революционной пропаганды и для развития демагогических сообществ».
Известный закон Фаллу отдавал практически все начальное и отчасти среднее образование в стране в руки церкви (см.подробнее статью об образовании во Франции: http://commune1871.livejournal.com/4700.html)
Каковы же были результаты такой политики? Вот как оценивает ситуацию историк Вейль: «Как это часто бывает, тесный союз между властью и церковью приносил не столько пользы первой, сколько вреда последней. Если крестьянство к концу 1860-х годов было еще сплошь религиозно, то городские средние слои становились все более индифферентными - не столько религиозными, сколько исполняющими обряды по привычке, а среди рабочих и интеллигенции росли антиклерикальные и антирелигиозные настроения. … Духовенство, примкнув к деятелям декабрьского переворота, породило ненависть не только к церкви, но и к религии. … среди рабочих крупных городов медленно, но неуклонно создавалась непримиримая антикатолическая тенденция; хозяева, обязывавшие своих рабочих исполнять религиозные требования, лишь обострили эту тенденцию».
Среди группировок, входивших в Коммуну, наиболее воинствующие антиклерикальные позиции занимали, как правило, бланкисты. Сам Бланки, намечая программу деятельности будущего революционного правительства, писал, что оно «должно раздавить все построенные на откровении религии, как прирожденных убийц человеческой природы…» А в программу-минимум, которая должна быть осуществлена немедленно после победы революции, Бланки включает такой пункт: «изгнание всей армии чернорясников, как мужчин, так и женщин. Конфискация в пользу государства всех движимых и недвижимых имуществ церквей, общин и конгрегаций обоего пола, а также и учреждений, служащих для них ширмой». Интересно, что вульгарная позиция бланкистов, в том числе во время их деятельности в Парижской коммуне, вызвала критику Энгельса (которого никак нельзя заподозрить в сочувствии к церкви), который писал: «Чтобы показать, что они (бланкисты) всех радикальнее, они - по примеру революционеров 1793 года - отменяют бога декретом: «Пусть Коммуна навсегда освободит человечество от этого призрака бедствий прошлого (т.е.бога), от этой причины (не существующий бог - причина!) всех бедствий настоящего… И это требование - о превращении людей par ordre (по приказу) в атеистов - подписано двумя членами Коммуны, которые имели, кажется, случай убедиться, во-первых, в том, что на бумаге можно приказать очень многое, но этого еще недостаточно для того, чтобы приказание было исполнено, а во-вторых, в том, что преследования являются лучшим средством к укреплению нежелательных убеждений»
Несколько иную позицию занимали последователи Прудона. Сам Прудон считал себя христианином, однако был далек от церковной ортодоксии и осуждал действия клерикальной партии; еще в 1855 году он писал одному из своих друзей: «… Тирания попов в настоящее время хуже, чем в 1815-1825 годах, их план, откровенно ими признанный, состоит в том, чтобы убить науку, задушить всякое проявление свободы и света. Поэтому гнев увеличивается вместе с их могуществом и - не могу от тебя скрыть - в земных вещах есть какое-то тайное возмездие». При этом последователи Прудона гораздо больше интересовались практическими социально-экономическими вопросами, нежели борьбой с религией. Например, еще в 1865 году прудонист Лонге (впоследствии член Коммуны) полемизировал с бланкистами, упрекая последних, что они «больше интересуются религиозно-метафизическими вопросами, которым мы отводим второе место или, лучше сказать, разрешить которые мы считаем возможным отменой бюджета культов, рациональной организацией народного образования… и в особенности путем экономических преобразований». В записке, представленной французскими прудонистами конгрессу Интернационала, авторы требовали от сторонников различных религий только одного: не вмешивать «своего бога» в социальные отношения и «держаться в жизни начал справедливости и морали». В этой же записке встречается такой пункт: «Религия есть проявление человеческой совести, которое как таковое заслуживает уважения, поскольку оно является делом внутреннего, личного, интимного мира. Мы полагаем, что религиозные идеи, подобно всем априорным идеям, не могут быть предметом продуктивного спора».
После провозглашения Коммуны революционная и радикальная пресса стали требовать отделения церкви от государства и конфискации церковных имуществ. Например, леворадикальный публицист Анри Рошфор в своей газете писал 1 апреля о том, что Парижская коммуна должна взять на себя уплату 5 миллиардов франков контрибуции, обещанных Германии согласно мирному договору. Указывая на средства для уплаты контрибуции, Рошфор писал: «И даже если бы нам пришлось коснуться святотатственной рукой имуществ духовенства и богатств религиозных конгрегаций, - признаюсь, что я бы не остановился перед распродажей в пользу нации четырех миллиардов и несколько миллионов, составляющих ценность наших славных монахов и милейших отцов-иезуитов». Бланкистская газета «Папаша Дюшен» со свойственным ей грубоватым юмором писала: «Еще недостаточно отобрать содержание у этих мерзавцев! Нет, чорт побери, этого еще недостаточно! Нация - проклятие! - нуждается в деньгах. И раз здания церквей принадлежат государству, то эти здания могут отдаваться в наем для совершения в них богослужения. Но не даром, чорт побери!... Отдадим же церкви в аренду этим прохвостам! Ибо, в конце концов, не нужно ограничивать чьей бы то ни было свободы, и раз есть люди, которым доставляет удовольствие слушать поповские проповеди, им не следует в этом препятствовать. Да здравствует радость и веселие для всех! Ведь ходит же летом Папаша Дюшен навестить время от времени представления циркачей на площади Обсерватории. … Но раз они являются лавочниками, заставьте их платить за тент и пусть они при этом не будут в лучшем положении, чем мелкие лавочники и торговцы!»
Одним из первых декретов Парижской коммуны стал декрет об отделении церкви от государства. Вот его текст:
«Парижская коммуна,
Принимая во внимание,что первым принципом Французской республики является свобода;
Что важнейшею из свобод является свобода совести;
Что бюджет культов противоречит этому принципу, так как насилует убеждения граждан;
Что, как показывают факты, духовенство было соучастником монархии в ее преступлениях против свободы
Постановляет:
Ст.1. Церковь отделяется от государства.
Ст.2. Бюджет культов упраздняется
Ст.3. Так называемые неотчуждаемые имущества, принадлежащие религиозным конгрегациям, как движимые, так и недвижимые, объявляются национальной собственностью.
Ст.4. Будет произведено немедленно обследование этих имуществ с целью выяснить их характер и передать их в распоряжение нации»
Хотя декрет в итоге был принят, однако его обсуждение вызвало определенное противодействие со стороны в основном фракции прудонистов. Например, член Коммуны, прудонист Артюр Арну в своих мемуарах писал об этом так: «Парижская коммуна не имела права объявлять отделение церкви от государства по той простой причине, что Парижская коммуна вовсе не являлась представительницей государства и должна была тщательно избегать всего, что могло бы дать повод думать, что у нее есть какие-либо намерения заменить правительство и управлять всей Францией…
Было бы достаточно сказать: «Парижская коммуна не признает никакой веры и ни одну из них не желает поддерживать платой». … Так называемые духовные имущества, принадлежащие религиозным конгрегациям… объявляются коммунальной собственностью, а не национальной, как сказано в декрете».
Другое возражение выдвинула независимая прудонистская газета «La Commune”. Она писала: «Что за глупость, в самом деле, осквернять столь великую идею, чтобы иметь всего на всего возможность превратить в пятифранковые монеты посуду и кухонную утварь нескольких парижских церквей… до 1789 года духовенство из всех способов вложения капиталов предпочитало землю. Таким образом, его собственность была у всех на виду. В настоящее время оно стало более подозрительным и боится новой реквизиции. Из недвижимых имуществ оно владеет только строго необходимым: помещениями, огородами, садами, местами для прогулок и т.д. Церковные здания… представляют ценность лишь при использовании их по их прямому назначению. Подлинные же богатства церкви заключаются в ценностях на предъявителя, железнодорожных акциях и облигациях… ренте, бумагах Финансового кредита и т.д. Угроза Коммуны заставила церковь припрятать все эти богатства…»
Действительно, на практике выполнение декрета столкнулось с большими трудностями. Оно приводило либо к необоснованным репрессиям, либо наоборот оставалось только на бумаге.
При этом церковные службы не были запрещены, а в некоторых церквях, которые оставались действующими, одновременно расположились рабочие клубы. Вот как рисует деятельность этих клубов статья в газете «Крик народа»: «С 5 часов утра до 5 часов вечера церкви принадлежат духовенству. В 5 часов сторож убирает молитвенники, прячет в шкаф священные сосуды, запирает алтарь и приглашает верующих разойтись. В 8 часов появляется народ. В первые дни бывали неприятные столкновения… Коммуна и католицизм сталкивались на лестницах. Возникали раздоры… Оратор, чтобы добраться до кафедры, нередко был вынужден взломать дверь, которую находил на замке. Священник, придя на другой день в церковь, находил на полу окурки сигары и, возмущенный, жаловался в газету… Но вот установилось обоюдное согласие; обе стороны довольны пока своим положением, а небо, как водится, примирилось с земными владыками». Не всегда, однако, устанавливалось такое согласие, некоторые священники уступали только после длительного сопротивления и вмешательства членов Коммуны. Например, когда члены комитета по организации клуба явились в ризницу церкви Св.Маргариты для переговоров, священники заявили, что не допустят, чтобы церковь «была осквернена каким-то клубом пролетариев», на что был дан ответ, что «пролетарии отнюдь не грязнее ханжей обоего полка». Версальская пресса активно использовала тему «святотатства». И действительно, в самих клубах звучали порой весьма решительные антиклерикальные и антирелигиозные речи. Например, Клуб революции, заседавший в церкви Сен-Сюльпис, принял резолюцию про «уничтожение всех культов и немедленный арест священников, как сообщников монархистов, вызвавших нынешнюю войну». А в клубе церкви Сен-Лямбер собрание «встретило аплодисментами гражданку, которая заявила, что укокошит свою дочку, если увидит, что она ходит в церковь».
Заседание «Коммунального клуба» III округа в церкви Святого Николая
Некоторые церкви закрывались из-за отсутствия священников: одни бежали в Версаль из страха, другие саботировали новый порядок, третьи были арестованы.
В то же время известны случаи, когда молодые священники становились на сторону Коммуны, выступали против консервативного церковного начальства, за «очищение церкви и возвращение к настоящей вере первых христиан» и вовлекались в работу революционных муниципалитетов. По-разному вели себя и члены Коммуны. Например, Режер (бланкист) в начале мая присутствовал в церкви Сен-Жак на церемонии первого причастия своего сына, опоясанный красным шарфов члена Коммуны. Другой член Коммуны, В.Клеман (близкий к прудонистам) открыто покровительствовал духовенству своего XV округа.
Еще один декрет, об отделении школы от церкви и введении светского образования, рассмотрен подробнее в статье о системе образования
В связи с декретом об отделении церкви от государства Коммуна начала проводить в церквях и монастырях обыски для нахождения спрятанных ценностей. При этом встречались и другие находки. Например, возник скандал из-за обнаруженных в церкви Св.Лаврентия (при бывшем мужском монастыре) костей, часть из которых были идентифицированы как женские скелеты, причем недавнего времени. Были высказаны предположения, что женщин похищали из соседнего женского монастыря и укрывали для тайного разврата, а затем избавлялись от них. Газеты эмоционально описывали ситуацию: «Пусть парижане спустятся в находящееся позади алтаря подземелье - они увидят там ужасную картину и услышат душераздирающие вопли. Слушайте их: «Священники, наши безжалостные палачи, заманив нас сюда посредством насилия и обмана и вдоволь удовлетворивши свою гнусную чувственность, скоро насытились. Тогда нам пришлось уступить место более красивым или более молодым. После ужасов последней оргии действие сильного наркотика отдало нас, без всякой возможности сопротивления, в руки этих чудовищ, которые сняли с нас наши одежды и связали нас так крепко, что на наших костях до сих пор сохраняются следы трения одна о другую…». Находка в церкви Св.Лаврентия оказалась не единственной. Почти одновременно в монастыре Пикпюс были обнаружены не только скелеты (как взрослых, так и новорожденных детей), но и три живые, тайно содержавшиеся там женщины, которых монастырское начальство объявило умалишенными. Там же были найдены какие-то странные инструменты: монастырское начальство объявило, что это приборы для медицинской ортопедии, а общественное мнение увидело в них орудия пыток для воздействия на непокорных монахинь. Следствие по этим случаям велось до самого конца Коммуны и не привело ни к чему определенному.
Почти одновременно с декретом об отделении церкви от государства Коммуна произвела предупредительные аресты ряда видных священнослужителей - парижского архиепископа Дарбуа и его главного викария Лагарда. Арестами руководила Комиссия общественной безопасности во главе с бланкистами Раулем Риго и Теофилем Ферре. Арест Дарбуа, возможно, остался бы изолированным случаем, если бы в тот же день в Париже не было получено известие о беззаконном расстреле пленных в Версале, в том числе членов Коммуны популярных военачальников Дюваля и Флуранса. Это вызвало возмущение коммунаров. В ответ был принят так называемый Декрет о заложниках, который гласил в числе прочего: «всякая казнь военнопленного или сторонника законного правительства Парижской коммуны будет иметь своим немедленным следствием казнь тройного числа заложников, задержанных… и избранных по жребию». В соответствии с декретом о заложниках было арестовано около 260 человек, в том числе большое количество священнослужителей и монахов; однако, поскольку Версаль временно прекратил расстрелы пленных, угроза со стороны Коммуны также длительное время оставалась на бумаге. Тем не менее среди арестованных оказалось множество случайных людей. Фракция прудонистов обвиняла Риго и Ферре в необоснованных арестах, медленном рассмотрении дел, отсутствии возможности посещать заключенных: в итоге они были сняты с постов руководителей Общественной безопасности, но почти сразу же назначены на должности прокурора и помощника прокурора. Тем временем были начаты переговоры об обмене архиепископа Дарбуа и еще нескольких высокопоставленных церковных деятелей на арестованного ранее Огюста Бланки, который находился в одной из версальских тюрем.
Жорж Дарбуа, архиепископ парижский (1813-1871), расстрелян коммунарами 24 мая
Переговоры производились по инициативе Флотта - старого товарища Бланки, которому Рауль Риго позволил лично увидеться с Дарбуа в камере. Было решено, что письма о возможном обмене заложниками должен доставить в Версаль викарий Лагард, который специально для этого был освобожден из тюрьмы под его честное слово об обязательном возвращении. Лагард повез Тьеру в Версаль такое письмо от Дарбуа: «Влиятельный человек, тесно связанный с Бланки общностью политических взглядов и питающий к нему чувство старой и прочной дружбы, усиленно хлопочет о возвращении ему свободы. С этой целью он сделал соответствующим комиссарам следующее предложение: если г.Бланки выпустят из тюрьмы, то будут освобождены парижский архиепископ и его сестра (… следует перечисление других заложников - РД) и главный парижский викарий г.Лагард, тот самый, что вручит вам настоящее письмо. Предложение это было принято и меня просили поддержать его перед вами. … Мотивы, по которым я это делаю, покажутся вам, я надеюсь, вполне благовидными. Среди нас накопилось слишком много причин для раздоров и раздражения, и раз представляется случай для соглашения… то не будет ли благоразумным воспользоваться им и способствовать, таким образом, успокоению умов?... Среди переживаемого нами острого кризиса, репрессии и экзекуции за мятежные деяния, даже если им подвергаются два или три человека, усиливают ужас одних и гнев других и осложняют положение. … Наконец, господин президент, разрешите мне привести вам мой последний довод. Тронутый тем рвением, с каким лицо, о котором я говорю, проявляло свою столь искреннюю дружбу к г.Бланки, мое сердце человека и священнослужителя не могло устоять против его трогательных просьб и я обещал ходатайствовать перед вами об освобождении г.Бланки в самый ближайший срок, что я и делаю.
Я буду счастлив, господин президент, если то, о чем я вас прошу, не покажется вам невозможным; я оказал бы тем самым услугу многим людям и даже всей моей родине».
Лагард отправился в Версаль 12 апреля. В течение следующих пяти дней от него не было никаких известий, затем он написал письмо о том, что Тьер отложил решение вопроса. Сам Лагард не возвращался. «Архиепископ выразил свое удивление по поводу опоздания Лагарда, - писал очевидец в своих мемуарах. «Не может быть, - заявил он Флоттту, - чтобы он остался в Версале. Он вернется, он мне в этом поклялся». Но Лагард так и не вернулся, а Тьер затягивал переговоры (несмотря на то, что в роли посредников в дальнейшем выступали иностранные посольства США, Англии и Австрии). Наконец, в середине мая Тьер ответил окончательным отказом. В английской дипломатической переписке можно прочитать следующее: «Со времени своего ареста монсиньор Дарбуа послал два письма Тьеру. В первом… архиепископ говорит о дурном обращении с пленными повстанцами, на которое жалуются члены Коммуны. Во втором письме… прелат просит, чтобы освободили Бланки, что этой ценой можно добиться его собственного освобождения. Эти два письма, написанные, очевидно, под давлением повстанческих главарей, произвели тяжелое впечатление на Правительство, которое, хотя и принимает во внимание опасности, которым подвергается монсиньор Дарбуа, обвиняет его все-таки в слабости характера. В освобождении Бланки было отказано».
Интересно отметить, что в правительственных и высших церковных кругах Дарбуа имел репутацию вольнодумного священнослужителя, что приводило к конфликтам. Он был «галликанцем»: сторонником независимости епископа в своей епархии; пытался ограничить в своей юрисдикции деятельность монашеских орденов, подчинявшихся напрямую папе, в первую очередь иезуитов. Эти привело к тому, что папа Пий IX не назначил его кардиналом и в письмах упрекал в либерализме. Многие современники отмечали, что Тьеру, по-видимому, было бы выгодно устранить неугодного Дарбуа чужими руками.
Между тем к середине мая версальцы возобновили расправы над пленными коммунарами. В ответ в городе стали все активнее требовать расправы с заложниками, вопрос дебатировался в Коммуне 17 мая и от расправы в тот момент заложников уберегло противодействие группы прудонистов. Однако напряжение нарастало, 21 мая версальцы прорвались в город и сразу же начали расправы, в том числе с гражданским населением. 24 мая толпа озлобленных людей, у многих из которых на их глазах только что убили родных и близких, направилась к тюрьме Ла Рокетт, куда накануне были переведены Дарбуа и другие заложники, и потребовала казней. Теофиль Ферре, к которому обратились за решением вопроса, лично санкционировал расстрел 5 священнослужителей, в том числе Дарбуа. На этом расправы не закончились. 25 мая были расстреляны пятеро доминиканских монахов, арестованных несколько дней назад по обвинению в сотрудничестве с Версалем. Наконец, самая крупная расправа последовала 26 мая на улице Аксо: здесь было расстреляно около 50 человек, в том числе 10 иезуитов и монахов монастыря Пикпюс; при этом группа прудонистов - членов Коммуны - оказавшаяся на месте расправы - до последнего момента пыталась противодействовать казни, но была буквально отброшена обезумевшей толпой.
Расстрел заложников на улице Аксо. Постановочное фото
Известный закон Фаллу отдавал практически все начальное и отчасти среднее образование в стране в руки церкви (см.подробнее статью об образовании во Франции: http://commune1871.livejournal.com/4700.html)
Каковы же были результаты такой политики? Вот как оценивает ситуацию историк Вейль: «Как это часто бывает, тесный союз между властью и церковью приносил не столько пользы первой, сколько вреда последней. Если крестьянство к концу 1860-х годов было еще сплошь религиозно, то городские средние слои становились все более индифферентными - не столько религиозными, сколько исполняющими обряды по привычке, а среди рабочих и интеллигенции росли антиклерикальные и антирелигиозные настроения. … Духовенство, примкнув к деятелям декабрьского переворота, породило ненависть не только к церкви, но и к религии. … среди рабочих крупных городов медленно, но неуклонно создавалась непримиримая антикатолическая тенденция; хозяева, обязывавшие своих рабочих исполнять религиозные требования, лишь обострили эту тенденцию».
Среди группировок, входивших в Коммуну, наиболее воинствующие антиклерикальные позиции занимали, как правило, бланкисты. Сам Бланки, намечая программу деятельности будущего революционного правительства, писал, что оно «должно раздавить все построенные на откровении религии, как прирожденных убийц человеческой природы…» А в программу-минимум, которая должна быть осуществлена немедленно после победы революции, Бланки включает такой пункт: «изгнание всей армии чернорясников, как мужчин, так и женщин. Конфискация в пользу государства всех движимых и недвижимых имуществ церквей, общин и конгрегаций обоего пола, а также и учреждений, служащих для них ширмой». Интересно, что вульгарная позиция бланкистов, в том числе во время их деятельности в Парижской коммуне, вызвала критику Энгельса (которого никак нельзя заподозрить в сочувствии к церкви), который писал: «Чтобы показать, что они (бланкисты) всех радикальнее, они - по примеру революционеров 1793 года - отменяют бога декретом: «Пусть Коммуна навсегда освободит человечество от этого призрака бедствий прошлого (т.е.бога), от этой причины (не существующий бог - причина!) всех бедствий настоящего… И это требование - о превращении людей par ordre (по приказу) в атеистов - подписано двумя членами Коммуны, которые имели, кажется, случай убедиться, во-первых, в том, что на бумаге можно приказать очень многое, но этого еще недостаточно для того, чтобы приказание было исполнено, а во-вторых, в том, что преследования являются лучшим средством к укреплению нежелательных убеждений»
Несколько иную позицию занимали последователи Прудона. Сам Прудон считал себя христианином, однако был далек от церковной ортодоксии и осуждал действия клерикальной партии; еще в 1855 году он писал одному из своих друзей: «… Тирания попов в настоящее время хуже, чем в 1815-1825 годах, их план, откровенно ими признанный, состоит в том, чтобы убить науку, задушить всякое проявление свободы и света. Поэтому гнев увеличивается вместе с их могуществом и - не могу от тебя скрыть - в земных вещах есть какое-то тайное возмездие». При этом последователи Прудона гораздо больше интересовались практическими социально-экономическими вопросами, нежели борьбой с религией. Например, еще в 1865 году прудонист Лонге (впоследствии член Коммуны) полемизировал с бланкистами, упрекая последних, что они «больше интересуются религиозно-метафизическими вопросами, которым мы отводим второе место или, лучше сказать, разрешить которые мы считаем возможным отменой бюджета культов, рациональной организацией народного образования… и в особенности путем экономических преобразований». В записке, представленной французскими прудонистами конгрессу Интернационала, авторы требовали от сторонников различных религий только одного: не вмешивать «своего бога» в социальные отношения и «держаться в жизни начал справедливости и морали». В этой же записке встречается такой пункт: «Религия есть проявление человеческой совести, которое как таковое заслуживает уважения, поскольку оно является делом внутреннего, личного, интимного мира. Мы полагаем, что религиозные идеи, подобно всем априорным идеям, не могут быть предметом продуктивного спора».
После провозглашения Коммуны революционная и радикальная пресса стали требовать отделения церкви от государства и конфискации церковных имуществ. Например, леворадикальный публицист Анри Рошфор в своей газете писал 1 апреля о том, что Парижская коммуна должна взять на себя уплату 5 миллиардов франков контрибуции, обещанных Германии согласно мирному договору. Указывая на средства для уплаты контрибуции, Рошфор писал: «И даже если бы нам пришлось коснуться святотатственной рукой имуществ духовенства и богатств религиозных конгрегаций, - признаюсь, что я бы не остановился перед распродажей в пользу нации четырех миллиардов и несколько миллионов, составляющих ценность наших славных монахов и милейших отцов-иезуитов». Бланкистская газета «Папаша Дюшен» со свойственным ей грубоватым юмором писала: «Еще недостаточно отобрать содержание у этих мерзавцев! Нет, чорт побери, этого еще недостаточно! Нация - проклятие! - нуждается в деньгах. И раз здания церквей принадлежат государству, то эти здания могут отдаваться в наем для совершения в них богослужения. Но не даром, чорт побери!... Отдадим же церкви в аренду этим прохвостам! Ибо, в конце концов, не нужно ограничивать чьей бы то ни было свободы, и раз есть люди, которым доставляет удовольствие слушать поповские проповеди, им не следует в этом препятствовать. Да здравствует радость и веселие для всех! Ведь ходит же летом Папаша Дюшен навестить время от времени представления циркачей на площади Обсерватории. … Но раз они являются лавочниками, заставьте их платить за тент и пусть они при этом не будут в лучшем положении, чем мелкие лавочники и торговцы!»
Одним из первых декретов Парижской коммуны стал декрет об отделении церкви от государства. Вот его текст:
«Парижская коммуна,
Принимая во внимание,что первым принципом Французской республики является свобода;
Что важнейшею из свобод является свобода совести;
Что бюджет культов противоречит этому принципу, так как насилует убеждения граждан;
Что, как показывают факты, духовенство было соучастником монархии в ее преступлениях против свободы
Постановляет:
Ст.1. Церковь отделяется от государства.
Ст.2. Бюджет культов упраздняется
Ст.3. Так называемые неотчуждаемые имущества, принадлежащие религиозным конгрегациям, как движимые, так и недвижимые, объявляются национальной собственностью.
Ст.4. Будет произведено немедленно обследование этих имуществ с целью выяснить их характер и передать их в распоряжение нации»
Хотя декрет в итоге был принят, однако его обсуждение вызвало определенное противодействие со стороны в основном фракции прудонистов. Например, член Коммуны, прудонист Артюр Арну в своих мемуарах писал об этом так: «Парижская коммуна не имела права объявлять отделение церкви от государства по той простой причине, что Парижская коммуна вовсе не являлась представительницей государства и должна была тщательно избегать всего, что могло бы дать повод думать, что у нее есть какие-либо намерения заменить правительство и управлять всей Францией…
Было бы достаточно сказать: «Парижская коммуна не признает никакой веры и ни одну из них не желает поддерживать платой». … Так называемые духовные имущества, принадлежащие религиозным конгрегациям… объявляются коммунальной собственностью, а не национальной, как сказано в декрете».
Другое возражение выдвинула независимая прудонистская газета «La Commune”. Она писала: «Что за глупость, в самом деле, осквернять столь великую идею, чтобы иметь всего на всего возможность превратить в пятифранковые монеты посуду и кухонную утварь нескольких парижских церквей… до 1789 года духовенство из всех способов вложения капиталов предпочитало землю. Таким образом, его собственность была у всех на виду. В настоящее время оно стало более подозрительным и боится новой реквизиции. Из недвижимых имуществ оно владеет только строго необходимым: помещениями, огородами, садами, местами для прогулок и т.д. Церковные здания… представляют ценность лишь при использовании их по их прямому назначению. Подлинные же богатства церкви заключаются в ценностях на предъявителя, железнодорожных акциях и облигациях… ренте, бумагах Финансового кредита и т.д. Угроза Коммуны заставила церковь припрятать все эти богатства…»
Действительно, на практике выполнение декрета столкнулось с большими трудностями. Оно приводило либо к необоснованным репрессиям, либо наоборот оставалось только на бумаге.
При этом церковные службы не были запрещены, а в некоторых церквях, которые оставались действующими, одновременно расположились рабочие клубы. Вот как рисует деятельность этих клубов статья в газете «Крик народа»: «С 5 часов утра до 5 часов вечера церкви принадлежат духовенству. В 5 часов сторож убирает молитвенники, прячет в шкаф священные сосуды, запирает алтарь и приглашает верующих разойтись. В 8 часов появляется народ. В первые дни бывали неприятные столкновения… Коммуна и католицизм сталкивались на лестницах. Возникали раздоры… Оратор, чтобы добраться до кафедры, нередко был вынужден взломать дверь, которую находил на замке. Священник, придя на другой день в церковь, находил на полу окурки сигары и, возмущенный, жаловался в газету… Но вот установилось обоюдное согласие; обе стороны довольны пока своим положением, а небо, как водится, примирилось с земными владыками». Не всегда, однако, устанавливалось такое согласие, некоторые священники уступали только после длительного сопротивления и вмешательства членов Коммуны. Например, когда члены комитета по организации клуба явились в ризницу церкви Св.Маргариты для переговоров, священники заявили, что не допустят, чтобы церковь «была осквернена каким-то клубом пролетариев», на что был дан ответ, что «пролетарии отнюдь не грязнее ханжей обоего полка». Версальская пресса активно использовала тему «святотатства». И действительно, в самих клубах звучали порой весьма решительные антиклерикальные и антирелигиозные речи. Например, Клуб революции, заседавший в церкви Сен-Сюльпис, принял резолюцию про «уничтожение всех культов и немедленный арест священников, как сообщников монархистов, вызвавших нынешнюю войну». А в клубе церкви Сен-Лямбер собрание «встретило аплодисментами гражданку, которая заявила, что укокошит свою дочку, если увидит, что она ходит в церковь».
Заседание «Коммунального клуба» III округа в церкви Святого Николая
Некоторые церкви закрывались из-за отсутствия священников: одни бежали в Версаль из страха, другие саботировали новый порядок, третьи были арестованы.
В то же время известны случаи, когда молодые священники становились на сторону Коммуны, выступали против консервативного церковного начальства, за «очищение церкви и возвращение к настоящей вере первых христиан» и вовлекались в работу революционных муниципалитетов. По-разному вели себя и члены Коммуны. Например, Режер (бланкист) в начале мая присутствовал в церкви Сен-Жак на церемонии первого причастия своего сына, опоясанный красным шарфов члена Коммуны. Другой член Коммуны, В.Клеман (близкий к прудонистам) открыто покровительствовал духовенству своего XV округа.
Еще один декрет, об отделении школы от церкви и введении светского образования, рассмотрен подробнее в статье о системе образования
В связи с декретом об отделении церкви от государства Коммуна начала проводить в церквях и монастырях обыски для нахождения спрятанных ценностей. При этом встречались и другие находки. Например, возник скандал из-за обнаруженных в церкви Св.Лаврентия (при бывшем мужском монастыре) костей, часть из которых были идентифицированы как женские скелеты, причем недавнего времени. Были высказаны предположения, что женщин похищали из соседнего женского монастыря и укрывали для тайного разврата, а затем избавлялись от них. Газеты эмоционально описывали ситуацию: «Пусть парижане спустятся в находящееся позади алтаря подземелье - они увидят там ужасную картину и услышат душераздирающие вопли. Слушайте их: «Священники, наши безжалостные палачи, заманив нас сюда посредством насилия и обмана и вдоволь удовлетворивши свою гнусную чувственность, скоро насытились. Тогда нам пришлось уступить место более красивым или более молодым. После ужасов последней оргии действие сильного наркотика отдало нас, без всякой возможности сопротивления, в руки этих чудовищ, которые сняли с нас наши одежды и связали нас так крепко, что на наших костях до сих пор сохраняются следы трения одна о другую…». Находка в церкви Св.Лаврентия оказалась не единственной. Почти одновременно в монастыре Пикпюс были обнаружены не только скелеты (как взрослых, так и новорожденных детей), но и три живые, тайно содержавшиеся там женщины, которых монастырское начальство объявило умалишенными. Там же были найдены какие-то странные инструменты: монастырское начальство объявило, что это приборы для медицинской ортопедии, а общественное мнение увидело в них орудия пыток для воздействия на непокорных монахинь. Следствие по этим случаям велось до самого конца Коммуны и не привело ни к чему определенному.
Почти одновременно с декретом об отделении церкви от государства Коммуна произвела предупредительные аресты ряда видных священнослужителей - парижского архиепископа Дарбуа и его главного викария Лагарда. Арестами руководила Комиссия общественной безопасности во главе с бланкистами Раулем Риго и Теофилем Ферре. Арест Дарбуа, возможно, остался бы изолированным случаем, если бы в тот же день в Париже не было получено известие о беззаконном расстреле пленных в Версале, в том числе членов Коммуны популярных военачальников Дюваля и Флуранса. Это вызвало возмущение коммунаров. В ответ был принят так называемый Декрет о заложниках, который гласил в числе прочего: «всякая казнь военнопленного или сторонника законного правительства Парижской коммуны будет иметь своим немедленным следствием казнь тройного числа заложников, задержанных… и избранных по жребию». В соответствии с декретом о заложниках было арестовано около 260 человек, в том числе большое количество священнослужителей и монахов; однако, поскольку Версаль временно прекратил расстрелы пленных, угроза со стороны Коммуны также длительное время оставалась на бумаге. Тем не менее среди арестованных оказалось множество случайных людей. Фракция прудонистов обвиняла Риго и Ферре в необоснованных арестах, медленном рассмотрении дел, отсутствии возможности посещать заключенных: в итоге они были сняты с постов руководителей Общественной безопасности, но почти сразу же назначены на должности прокурора и помощника прокурора. Тем временем были начаты переговоры об обмене архиепископа Дарбуа и еще нескольких высокопоставленных церковных деятелей на арестованного ранее Огюста Бланки, который находился в одной из версальских тюрем.
Жорж Дарбуа, архиепископ парижский (1813-1871), расстрелян коммунарами 24 мая
Переговоры производились по инициативе Флотта - старого товарища Бланки, которому Рауль Риго позволил лично увидеться с Дарбуа в камере. Было решено, что письма о возможном обмене заложниками должен доставить в Версаль викарий Лагард, который специально для этого был освобожден из тюрьмы под его честное слово об обязательном возвращении. Лагард повез Тьеру в Версаль такое письмо от Дарбуа: «Влиятельный человек, тесно связанный с Бланки общностью политических взглядов и питающий к нему чувство старой и прочной дружбы, усиленно хлопочет о возвращении ему свободы. С этой целью он сделал соответствующим комиссарам следующее предложение: если г.Бланки выпустят из тюрьмы, то будут освобождены парижский архиепископ и его сестра (… следует перечисление других заложников - РД) и главный парижский викарий г.Лагард, тот самый, что вручит вам настоящее письмо. Предложение это было принято и меня просили поддержать его перед вами. … Мотивы, по которым я это делаю, покажутся вам, я надеюсь, вполне благовидными. Среди нас накопилось слишком много причин для раздоров и раздражения, и раз представляется случай для соглашения… то не будет ли благоразумным воспользоваться им и способствовать, таким образом, успокоению умов?... Среди переживаемого нами острого кризиса, репрессии и экзекуции за мятежные деяния, даже если им подвергаются два или три человека, усиливают ужас одних и гнев других и осложняют положение. … Наконец, господин президент, разрешите мне привести вам мой последний довод. Тронутый тем рвением, с каким лицо, о котором я говорю, проявляло свою столь искреннюю дружбу к г.Бланки, мое сердце человека и священнослужителя не могло устоять против его трогательных просьб и я обещал ходатайствовать перед вами об освобождении г.Бланки в самый ближайший срок, что я и делаю.
Я буду счастлив, господин президент, если то, о чем я вас прошу, не покажется вам невозможным; я оказал бы тем самым услугу многим людям и даже всей моей родине».
Лагард отправился в Версаль 12 апреля. В течение следующих пяти дней от него не было никаких известий, затем он написал письмо о том, что Тьер отложил решение вопроса. Сам Лагард не возвращался. «Архиепископ выразил свое удивление по поводу опоздания Лагарда, - писал очевидец в своих мемуарах. «Не может быть, - заявил он Флоттту, - чтобы он остался в Версале. Он вернется, он мне в этом поклялся». Но Лагард так и не вернулся, а Тьер затягивал переговоры (несмотря на то, что в роли посредников в дальнейшем выступали иностранные посольства США, Англии и Австрии). Наконец, в середине мая Тьер ответил окончательным отказом. В английской дипломатической переписке можно прочитать следующее: «Со времени своего ареста монсиньор Дарбуа послал два письма Тьеру. В первом… архиепископ говорит о дурном обращении с пленными повстанцами, на которое жалуются члены Коммуны. Во втором письме… прелат просит, чтобы освободили Бланки, что этой ценой можно добиться его собственного освобождения. Эти два письма, написанные, очевидно, под давлением повстанческих главарей, произвели тяжелое впечатление на Правительство, которое, хотя и принимает во внимание опасности, которым подвергается монсиньор Дарбуа, обвиняет его все-таки в слабости характера. В освобождении Бланки было отказано».
Интересно отметить, что в правительственных и высших церковных кругах Дарбуа имел репутацию вольнодумного священнослужителя, что приводило к конфликтам. Он был «галликанцем»: сторонником независимости епископа в своей епархии; пытался ограничить в своей юрисдикции деятельность монашеских орденов, подчинявшихся напрямую папе, в первую очередь иезуитов. Эти привело к тому, что папа Пий IX не назначил его кардиналом и в письмах упрекал в либерализме. Многие современники отмечали, что Тьеру, по-видимому, было бы выгодно устранить неугодного Дарбуа чужими руками.
Между тем к середине мая версальцы возобновили расправы над пленными коммунарами. В ответ в городе стали все активнее требовать расправы с заложниками, вопрос дебатировался в Коммуне 17 мая и от расправы в тот момент заложников уберегло противодействие группы прудонистов. Однако напряжение нарастало, 21 мая версальцы прорвались в город и сразу же начали расправы, в том числе с гражданским населением. 24 мая толпа озлобленных людей, у многих из которых на их глазах только что убили родных и близких, направилась к тюрьме Ла Рокетт, куда накануне были переведены Дарбуа и другие заложники, и потребовала казней. Теофиль Ферре, к которому обратились за решением вопроса, лично санкционировал расстрел 5 священнослужителей, в том числе Дарбуа. На этом расправы не закончились. 25 мая были расстреляны пятеро доминиканских монахов, арестованных несколько дней назад по обвинению в сотрудничестве с Версалем. Наконец, самая крупная расправа последовала 26 мая на улице Аксо: здесь было расстреляно около 50 человек, в том числе 10 иезуитов и монахов монастыря Пикпюс; при этом группа прудонистов - членов Коммуны - оказавшаяся на месте расправы - до последнего момента пыталась противодействовать казни, но была буквально отброшена обезумевшей толпой.
Расстрел заложников на улице Аксо. Постановочное фото