5 ССВ: (45) интеллигентность

[dar_aya]

Систематизация свидетельств времени ССВ
5. Жизнь, обеспечение выживания и безопасности,
человеческие качества, русские
5.5. Интеллигентность
*
предыд. стр. ССВ 5.5.(44)  dar-aya.livejournal.com/140465.html
*
(продолжение) http://www.russia-21.ru/xxi/rus_21/ARXIV/1997/bialy_05_06_97.htm  "Ю.Бялый ЗВЕЗДА ИЛИ СМЕРТЬ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ.

Здесь представляется уместной и содержательной следующая аналогия. Подобно тому, как в западноевропейской цивилизации, как правило, государство предотвращает «войну всех против всех» в сфере деятельности и этим организует общее социальное смысловое поле, в России государство предотвращает «войну всех против всех» в сфере смыслов и этим организует общее социальное деятельностное поле. И, конечно же, для решения столь разных задач востребуются и возникают совершенно разные по структуре и функциям социальные и государственные институты.

Для предотвращения смысловой «войны всех против всех» российское государство прежде всего обязано предъявить обществу такую смысловую целостность, которая покрывала бы сверху, причем не столько отменяла, сколько надстраивала мифологизированные целостности интеллигентских групп. Т.е. речь идет о глобальной, всемирной (меньшее Россию не накроет) государственной идее и государственной (или хотя бы доминирующей) идеологии. До тех пор, пока глубинные холистические пласты русской культуры порождают массовую интеллигентность как мироощущение, Россия может быть только идеократией и ничем иным.

Интеллигенция в революции
Смысловой распад дореволюционной России начался с распада государственной идеологии, идеальным стержнем которой являлось Православие. Уваровская триада «Православие, самодержавие, народность» как единство идеи, идеологии и харизматика все меньше ощущалась как праведная целостность и все больше походила на оторванный от жизни лозунг. Процесс этот многократно описан и обсужден; отметим главные, на наш взгляд, обстоятельства и причины.

Они и в ослаблении Православия, начиная с Петровской попытки модернизации, и в разрушении его опоры - сельской общины, начатом реформами Александра II и продолженном реформами Витте-Столыпина, и в невозможности устойчиво накрыть единым смысловым колпаком Православия народы иных исповеданий, которые были уже весьма многочисленны в разросшейся империи, и в главном свойстве любой религии: она, как священная целостность, самодостаточна в совершенстве и поэтому практически не допускает смысловых изменений. Последнее при институциональной слабости Церкви в России вылилось в широкое распространение обрядоверия, с одной стороны, и сектантства, - с другой.

Колпак государственной идеологии трещал по швам, интеллигенция, разбившись на непримиримые группы, обдумывала и проборматывала свои мифологизированные целостности, рабочие и крестьянские бунты подавлялись войсками, и во всем этом был хорошо знакомый всем нам мотив: «Так жить нельзя!». Но этатистская этико-нормативная инерция народных масс была такова, что даже унизительное военное поражение и события революции 1905-1907 гг. не смогли сломать государство. Для этого понадобились Первая мировая война и, что главное, открывшаяся широким солдатским (крестьянским) массам самодискредитация последней части целостности - священной фигуры царя - распутинщиной. Хотя основной движущей силой Февральской революции была интеллигенция, предъявлявшая разнородные антимонархические холистические модели, но у этой революции не было бы ни малейших шансов, если бы не созревшая глубокая убежденность народа в неправедности и крахе прежней целостности.

Принявший власть Февральский режим был обречен хотя бы потому, что не смог найти понятий и слов для объяснения смертельно уставшим от войны фронтовым солдатским и офицерским массам главного: за что, за какую идеальную и материальную (для себя) целостность России они должны кормить вшей в окопах и отдавать жизнь. Но он был обречен вдвойне постольку, поскольку идейно опирался на клубок противоречивых, несовместимых интеллигентских мифов. Власть действительно «валялась в грязи», и поднявшим ее в октябре эсдекам и эсерам вначале оказалось достаточно апеллировать к наиболее простым и очевидным ожиданиям и рефлексам обыденного сознания: мир - народам, земля - крестьянам, фабрики - рабочим, хлеб - голодным.

Но дальше в России требовалось предъявить идеал, идеологию и харизматика, и все это вместе оказалось лишь у одной группы интеллигенции - у большевиков.

Легенды о недоинтеллектуализме ядра большевистской интеллигенции следует оставить на совести недобросовестных хулителей. Красный проект строился блестящими интеллектуалами, много лет, упорно, в ожесточенных дискуссиях о якобы мелочах, и в итоге оказался высокой утопией, которая только и пригодна в качестве смыслового колпака для России. С практопией, с организационной проработкой проекта оказалось значительно хуже, эту часть пришлось достраивать и перестраивать в ходе борьбы. Но для этого опять-таки именно у большевиков был механизм: жесткая, закаленная, приобретшая огромный опыт, сверхплотная партия, имевшая навык и думать о целостности, и решать организационно-практические задачи.

Полная история идейного становления коммунистической целостности и борьбы за религиозное содержание красного проекта еще не написана. Но налицо факт: большевики и только большевики смогли предъявить России и красный идеал чрезвычайно высокого, религиозного, эсхатологического и всемирного звучания, и основные контуры идеологии равенства и братства, согласованной с этим идеалом и социокультурными кодами большинства российских народов, и харизматическую личность Ленина. Кроме того, в отличие от традиционных конфессий, красная религия была религией деятельности, религией созидания, религией творчества масс и подкупала массы уже этим: возможностью совершать перемены своими руками.

Большевики (и не только они) прекрасно осознавали и на сто процентов использовали русское и интеллигентское религиозное, тотальное отношение к идеологической целостности. Мережковский еще в 1909 году писал: «Освобождение, если еще не есть, то будет религией...», и революционная элита совсем не случайно предъявляла красный проект по сути именно как религию.

Белые не могли предложить ничего равноценного по накалу и эсхатологичности, кроме уже ослабевшего Православия, в которое к тому же даже в их рядах верили далеко не все. Все остальное было безрелигиознее и слабее даже пресловутой уваровской формулы о Православии, Самодержавии и Народности. Белые сражались в основном за ненавистную социальному большинству реставрацию и против красного проекта, но не за другой, альтернативный, - и уже поэтому не могли не потерпеть поражения. Далеко не большинство интеллигенции и народа решительно пошло за большевиками, но за их противниками пошло гораздо меньше.

Следует признать, что в значительной части народных масс было инстинктивное ощущение и своей вины за кровь гражданской войны, и гораздо более определенное ощущение вины интеллигенции за эту войну как следствие затеянной интеллигенцией смысловой смуты. Антигерой в очках нередко был концентратором общей ненависти по любую сторону баррикад. И, конечно же, как хорошо известно, дореволюционная интеллигенция и в России, и в эмиграции сполна заплатила потом и кровью за эту вину.

Но целостность искалась везде, на всех уровнях, и шли за ней все же именно к интеллигенции с ее холистическим мифотворчеством. Известно, сколь велика оказалась ее роль и в качестве комиссаров в Красной Армии, и в качестве идеологов белого движения, и в качестве интеллектуальных лидеров при командирах разнообразных вольниц, банд и «республик». Кроме того, архивы времен гражданской войны хранят немало писем в Москву типа: «...мы здесь сходом думали-думали, да так ни до чего и не додумались, только передрались. Пришлите нам какого-нибудь жидка или студента, чтоб все объяснил».

Мифы и реальность советской интеллигенции
Переход к мирной жизни в нищей и разоренной стране, еще не покрытой колпаком недостроенной красной идеологии, вновь реанимировал интеллигентское думание, бормотание и холистическое мифотворчество. Это мифотворчество частью было материалом для строительства красного проекта, частью - «смысловым шлаком», который объявлялся монархической и буржуазной пропагандой и жестоко вырезался вместе со своими носителями. Репрессии военного коммунизма и гражданской войны, значительная добровольная и принудительная эмиграция, императивы физического выживания в голодной стране в отсутствие средств производства хоть чего-нибудь пригодного к продуктообмену - все это сильно проредило ряды российской интеллигенции.

Тем не менее борьба за идеал, за религиозный, «небесный» стержень российской целостности, за главный компонент холистической триады, была отчаянной и кровавой, ибо в создающейся Красной империи не могло быть несколько равных идеальных оснований. Как хорошо известно, «красная» церковь одолела и отодвинула на периферию социального процесса все конкурирующие идеи, и прежде всего традиционные конфессии российской империи - Православие, Ислам, Буддизм, - чтобы занять их место. Характерный штрих: одной из главных сил, помогавших «красной церкви» сокрушать традиционные конфессии, буквально - стаскивать кресты с маковок и колокола с колоколен, были старообрядцы и сектанты, уже давно религиозно воспроизводившие предъявленный большевиками тезис о богооставленности мира и спасении в деятельности.

И в момент, когда стало ясно, что эта новая церковь есть именно Церковь, и что она своим посылом всеобщего мирового преображения (пресуществления!) и спасения трудящихся реально, практически захватила массы, и что она невиданными темпами начинает воссоздавать под новым названием имперское государство, - широкие слои интеллигенции и в России, и на окраинах, ранее «пережидавшие смуту», стали все активнее присягать советской власти. Это было буквально, юридически для военной интеллигенции, это было фактически для подавляющей массы государственных служащих, профессуры и технической интеллигенции.

Новая власть подкупала большинство интеллигенции, частью - величием идеала, частью - имперским государственническим импульсом, в котором, невзирая на интернационалистские декларации, хорошо угадывалось очень русское по духу мессианское преломление патриотизма, частью - размахом планов и масштабами предстоящей востребованности. Интеллигенции показали целостность и место ее собственных мифов в этой целостности, она в главной массе своей поверила и пошла. Совсем не случайны с этих позиций широко известные факты перехода на сторону Советской власти множества бывших идейных противников из эсеровского, меньшевистского, анархистского и пр. лагерей; людей этих, прошедших школу царских тюрем и каторги, вряд ли можно заподозрить в массовом шкурном приспособленчестве.

Последовавшая идеологическая пауза НЭПа была объективно необходима интеллектуальной большевистской элите для концептуальной доработки одного из главных компонентов смысловой триады, для доведения утопии до практопии. Процесс смыслотворчества в русле красного идеала был напряженным и весьма бурным, и сегодня хорошо известно, что лишь безусловный авторитет Ленина держал под контролем ожесточенную идеологическую борьбу различных интеллигентских групп в РСДРП(б).

Смерть единственного бесспорного харизматика выплеснула на поверхность весь наработанный спектр холистических модификаций красного интеллигентского мифа и превратила идеологическую борьбу - в войну. Конечно, многое из предъявляемых мифов не могло быть вложено в красный проект и было в понимании интеллектуальной большевистской элиты «смысловым шлаком», но многое могло и должно было быть связано, оформлено, согласовано, встроено в практопию, если бы не интеллигентский холизм.

В ситуации отсутствия как безусловного лидера, так и завершенной идеологии смысловую войну внутри партии выиграть было нельзя, и это хорошо понимал Сталин, взявший курс на войну организационную. И, как лучший среди большевиков практик-организатор, он выиграл эту войну, но с целым рядом болезненных компромиссов, двусмысленных союзов и поражений на интеллектуальном поле, поражений в роли интеллигента и члена интеллектуальной элиты.

Сделав вывод из этих поражений, Сталин организационно переиграл своих лучше теоретически мыслящих, более интеллектуальных и интеллигентных соратников-конкурентов в борьбе за лидерство в партии и государстве и последовательно «убрал» этот «смысловой шлак» с политической арены и из жизни. Его приобретением оказались полная, безраздельная власть, контролируемый и послушный организационый аппарат, но еще - острое недоверие к интеллектуализму и интеллигентности и недостроенные концепция и идеология.

Государственнический инстинкт Сталина обеспечивал хорошее понимание реальности внешних угроз для СССР, а религиозное образование - понимание пагубности стихийных смысловых процессов в нашем обществе в отсутствие прочных институтов и надежного идеологического колпака. И Сталин использовал оружие, которым владел лучше всего - аппарат и организацию, применив стратегию обеспечения социальной устойчивости страны через тотальное востребование, через общую лихорадочную деятельность при массированной пропаганде, при красном обрядоверии.

Востребование интеллигенции для намеченных планов индустриализации, для «великих пятилеток» было огромным. Хлынувшая на рабфаки преимущественно деревенская молодежь истово и холистически штурмовала необъятный массив впервые открывающихся смыслов городской и книжной, новой для себя, субкультуры, но в большинстве своем не могла освоить пониманием сколь-нибудь значительную часть представшего перед ней смыслового поля. Дополняя недостающее понимание наскоро придуманным или навязанным пропагандой объяснением, она в неутолимой жажде целостности все глубже погружалась в красный миф.

В результате новая советская интеллигенция стремительно приобретала массу и консолидировалась на общем мифе, но теряла уровень и навык думания и бормотания. Кроме того, она как в части, завороженной спецификой коммунистической «религии деятельности», так и в части вполне и законченно прагматическо-атеистической, почти полностью утонула в этой деятельности; при накаленном понукании «красной церкви» думать о целостности оказывалось как бы незачем и опасно (страх отлучения и репрессий), да и особенно некогда. Одновременно и лояльная к власти старая, и новая интеллигенция и в России, и в национальных республиках буквально захлебнулись в пафосе востребованности, в возможности всеохватной созидающей активности во всех профессиональных сферах; они были в известной мере подкуплены этой востребованностью. Стахановство как стиль жизни, стиль деятельности-гонки в труде и творчестве не агитпроповский штамп, а правда той особой эпохи.

Реальность существовавших в предвоенное время угроз для СССР и общее ощущение «борьбы на выживание Родины» усугубляли эту эмоциональную и интеллектуальную ситуацию и закрепляли общий миф, что позволяло правящей элите без особых социальных проблем хоронить агрессивные «смысловые шлаки» непримиримой и активной части старой и новой, в том числе националистической, интеллигенции в лагерях и подвалах Лубянки. Нет нужды напоминать, сколько при этом было «наломано дров» и сколько неповинных «щепок» - в том числе из находящейся под стихийным подозрением интеллигенции - сгинуло на лесоповалах, великих - взаправду великих - стройках и в рудниках.

Устойчивость социального и интеллигентского существования в целостности общего мифа заметно подорвало окончание войны. Во-первых, война открыла многим, и прежде всего солдатам, «прошагавшим пол-Европы», громадное поле новых смыслов, требовавшее инкорпорирования в целостность и плохо укладывавшееся в красный миф. Во-вторых, неизбежный дистресс после сверхаскетического военного стресса требовал перемен, право на которые подразумевалось бесспорным величием Победы и заставляло активно думать о новой грядущей целостности.

Таким образом, война сильно ослабила тотальное «отлучение от думания и бормотания» и завершилась становлением поколения, вполне вернувшегося к дореволюционным интеллигентским традициям и начавшего творить новые и разные холистические мифы. Этап интеллигентского деятельного активизма и востребованности, связанный с послевоенным восстановительным периодом, несколько затормозил, но не снял этот протодиссидентский процесс. Смерть последнего харизматика - Сталина - и разоблачения «культа», напротив, лишь подстегнули его и породили умеренное, «полухолистическое», с опорой на красный миф диссидентство ранних «шестидесятников».

Однако затвердевший к этому времени, заскорузлый и неразвивающийся колпак выхолощенного, начетнического «коммунизма» оказался настолько жестким и удушающим, что большинство возникающих под ним новых интеллигентских мифов целостности рождалось все более хилыми, мелкотравчатыми и ущербными. Но и в таком виде они казались опасными тогда уже совсем ослабевшей в сфере смыслотворчества партийно-государственной идеологической машине, и после недолгой хрущевской «оттепели» эта машина снова была вынуждена защищаться от «смысловых шлаков» репрессивно.

Одновременно была предпринята новая и весьма мощная атака на конфессии, уцелевшие, выжившие и явно набирающие очки в негласном соревновании за стержневой социальный идеал. Необходимо ясно понимать, что одновременное с усилившейся антирелигиозной борьбой почти дословное включение ряда евангельских заповедей в «моральный кодекс строителя коммунизма» было молчаливой уступкой Православию и в то же время попыткой перехватить у набирающего силу конкурента часть его идейного оружия.

Оставалось от коммунистической триады в этот момент очень немногое: смутно ощущаемая как символ праведной целостности красная идея да лозунг «наша цель - коммунизм», с которым и значительная часть интеллигенции, и широкие народные массы в той или иной мере связывали свои, уже довольно разные, но редко внятно проговариваемые холистические мифы. Идеал и идеология императивно, кричаще требовали обновления и развития, партийная и беспартийная интеллигенция явно демонстрировала все более высокий градус самоотчуждения от нарастающего потока глупых официозных клише, но деградировавшие элиты были глухи и агрессивно-немы.

Полная дискредитация красной идеи на XXII съезде КПСС провозглашением цели «коммунизма как удовлетворения всевозрастающих потребностей советского народа» окончательно подводит черту под эпохой «горячего», живого существования «красной церкви». После этой ликвидации главной идеальной опоры исчезает серьезная телеологема (потребности можно удовлетворять и порознь, и иначе), оказывается бессмысленной и теряет собственный язык идеология, лидеры власти становятся неиссякаемой темой многочисленных анекдотов, взрастивших весьма широкую негативистскую политическую субкультуру, а интеллигенция в массе начинает все громче и решительнее бормотать альтернативные холистические мифы.

На этом огромный конгломерат народов и огромное государство двигаться не могут. И одновременно оказывается, что доминирующий во власти партаппарат, малокомпетентный и в идеологии, и в хозяйстве, не в силах даже мобилизовать интеллигенцию на деятельность, не в состоянии хотя бы купить ее востребованностью. Отлученная от «высоких» смыслов идеала и идеологии, отлучаемая от «низких» смыслов интеллектуализма и профессионализма, интеллигенция сначала только на кухнях, а позже и на площадях все более открыто и массово самоотчуждается от власти, а затем и от государства, порождая феномен уже достаточно агрессивного и озлобленного диссидентства 60-х - 70-х.

Брежневизм - первая фаза массовой смысловой смуты, создавшая массовое советское «общество потребления» и массового человека, вполне отчужденного от высоких целей, идеологии и лидера, а значит и от целостности. Далее смысловое поле страны удерживала, хотя с каждым годом все хуже, лишь очень мощная этико-нормативная инерция традиционного в своей основе советского общества. Недолгая реанимация надежд на идеальную целостность, отчетливо проявившаяся у части общества и интеллигенции во времена Андропова, только углубила последовавшее при Черненко самоотчуждение.

Одновременно, уже начиная с 60-х, на добровольно и бездарно сданное советскими партийно-государственными элитами смысловое поле медленно, но неуклонно входили чужие смыслы: мода, масскультура и радиоголоса. Примитивная и анекдотичная «борьба с тлетворным влиянием Запада» в отсутствие собственной высокой смысловой перспективы, конечно же, не могла затормозить этот процесс и, скорее, приводила к обратному результату: прорывающийся сквозь треск «глушилок» запретный плод казался задыхающейся в бессмысленности интеллигенции спрятанным краешком вожделенной целостности. Интеллигентский комплекс холистической ответственности и жертвенной самоотдачи, не находя пищи в дозволенной смысловой реальности Отечества, все настойчивее обращался в поисках идеальной легитимации к религии, науке, мистике, «за бугор» и - внутрь себя.

Заметим, что именно на конец 60-х - конец 70-х годов приходятся и бум вульгарного физикалистского позитивизма, и оккультно-мистический пик, и период «поэзии на площадях», и интерес к восточному психотренингу, славянскому язычеству и «интеллектуальному» фашизму, и взлет «авторской песни», и становление подпольного мира рок-музыки, и появление «правозащитного» движения, и многое другое, самоопределявшееся именно как контркультура. Заметим еще, что огромная часть сегодняшней религиозной интеллигенции - православных, мусульман, буддистов - «призывом» также из этого времени."
http://www.russia-21.ru/xxi/rus_21/ARXIV/1997/bialy_07_08_97.htm  "Ю.Бялый ЗВЕЗДА ИЛИ СМЕРТЬ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ. 
Культурный шок перестройки
В перестройку страна вошла с острым чувством надежды на идеал и ожидания взыскуемой целостности. И тут же советская интеллигенция с полным основанием предъявила все многочисленные поводы для обвинений, высказанные в начале века авторами «Вех» и «Из глубины».

Огромная часть этой интеллигенции снова - как правило, с позиции надуманного превосходства - истово самовозвышается над собственным народом, выстраивает оппозицию мы («мыслители») - они («совки»), почему-то расценивая свое высшее образование и чуть более широкий словарный запас как символы неотъемлемого права «судить верно и непредвзято».

Огромная часть этой интеллигенции снова, как в прошлом веке, сначала бросившись на заре перестройки в поток открываемой русской и зарубежной культуры, очень быстро захлебнулась в нем, мифологизировала этот поток и стала ленива и нелюбопытна, не беря на себя труд всерьез, по-настоящему (как она полюбила выражаться, по гамбургскому счету) освоить открывшееся смысловое поле и привести его хоть в сколь-нибудь стройную мировоззренческую систему.

Огромная часть этой интеллигенции снова, наскоро ознакомившись с предложенным в начале перестройки политико-идеологическим «меню», быстро выбрала наиболее яркие упаковки, кое-как перевела надписи с английского на нижегородский, назвала их собственными «убеждениями» и приступила к «духовному пиршеству».

Огромная часть этой интеллигенции снова, как только стало «можно», с позиций новых благоприобретенных «убеждений» мгновенно и некритически развернула доперестроечный поток своего диссидентского кухонного «любомудрствования» в широкую и тотальную кампанию против базисных смыслов собственной культуры, народа и государства.

«Ее такой сделал тоталитаризм»!? Да, безусловно, основная доля вины за происходящее лежит на компартийно-государственных элитах прошлого, много лет безжалостно вырезавших и прятавших любую искреннюю и серьезную мысль о социально-государственной сфере, изо всех сил навязывавших интеллигенции позицию всепроникающего идеолого-государственного смыслового патернализма. Взаимоотношения с властью, выстроившиеся в довольно жесткую оппозицию «МЫ-ОНИ», определились крайне высоким градусом интеллигентского самоотчуждения от государства. Переход от естественного и необходимого интеллигентского скептицизма в отношении власти к тотальному эскапизму, наиболее отчетливо выражаемому лозунгом перестройки «Долой!», происходил постепенно и неотвратимо.

Безусловно, крайне идеологизированная и ущербная система гуманитарного образования вышибла интеллигенцию из гигантского проблемного поля отечественной и мировой философской, социальной и религиозной рефлексии, создала ситуацию почти тотального гуманитарного дилетантизма. В этой ситуации смысловая активность не могла не направиться либо в узкое русло чисто профессиональной деятельности, либо в неопределенное русло индивидуальных поисков «смысла жизни» и мифологизированных медитаций на темы «уважения к интеллекту» и «вообще свободы», медитаций, трагически оторванных от любых - российских, западных, восточных - социокультурных реалий.

Безусловно, государственная машина подавляла интеллигенцию, но прежде всего не так называемым «тоталитарным диктатом» - бывало круче, но лучше, - а невостребованностью. Речь здесь и о невостребованности многих конкретных профессиональных результатов, и о невостребованности социального статуса знаний и умений, но, главным образом, о невостребованности гражданственности. Интеллигенцию образовывали якобы для того, чтобы она умела думать и решать государственные проблемы, но лишали права влиять на принятие серьезных (иногда даже чисто профессиональных!) решений.

Утрата смыслового лидерства интеллигенцией в условиях ее отсечения от активной работы со смыслами и отсутствие этой работы со смыслами со стороны дряхлой партийно-государственной элиты породили опаснейший феномен духовного компрадорства, когда интеллигенция в значительной своей части отказалась от служения народу и государству как целостности и стала готова служить любым, пусть бы и чужим, кумирам, которые хоть чуть смахивают на богов и хотя бы намеком покажут возможность ее интеллектуального востребования.

Безусловно, именно эта эпоха отчуждения и самоотчуждения почти полностью вытеснила область интересов интеллигенции из табуированной сферы социального в сферу частно-экзистенциального, замкнув подавляющее большинство жизненных целей на индивидуалистическую, часто внеидеальную самореализацию.

Самый трагический результат этой страшной ошибки или преступления наших правящих элит - то, что у огромной части российской интеллигенции ампутировали гражданскую ответственность. У некоторых ампутировали настолько качественно и полностью, что начисто отсутствуют даже фантомные боли, даже воспоминание о проведенной вивисекции.

Наибольший урон в этом процессе понесла, конечно же, интеллигенция гуманитарная, для которой табуированной оказалась подавляющая часть ее профессиональной сферы, ее поле деятельности и смысл существования. И именно и преимущественно из среды гуманитарной (философской, социологической, экономической, литературно-художественной) интеллигенции выделилась наиболее продвинутая часть интеллектуальной элиты, поставившая для себя задачу перестройки как тотального слома табуирующей социально-государственной машины. Эта долго отчуждаемая от целеполагающего смыслотворчества интеллектуальная элита восприняла горбачевское начинание одновременно и как возможность такого смыслотворчества, и как счастливый случай отомстить власти за свое отчуждение. И в этом качестве «справедливого мстителя» стала искать и нашла сочувствие и поддержку широких, прежде всего интеллигентских, масс."
продолжение на
след. стр. ССВ 5.5.(46)  dar-aya.livejournal.com/140859.html
содержание п.5.5.(1) журнала  dar-aya.livejournal.com/140085.html
оглавление журнала  dar-aya.livejournal.com/71582.html