Что мне рассказали о войне и оккупации, 5
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
События на фронте развивались стремительно и немцам стало не до лагеря на Широкой и его узников. В самом конце июня немцы сняли свою охрану лагеря, осталась только местная полиция, с которой можно было договориться, к тому же и они понимали обстановку. Бабушке каким-то чудом удалось сохранить несколько золотых вещей - цепочку, кольцо (как ей это удалось спрятать при обысках?). Вот эти ценности и были использованы как взятка полиции. Правда, сначала они не отпустили тетю Ирму (видимо, она числилась как наиболее опасный преступник), но потом удалось уйти и ей. Все воссоединились на Броневом.
Минск на несколько дней оказался в безвластии. Основные части немцев и все учреждения ушли, были заметны только подрывники. По словам бабушки, они пытались взорвать мост через Свислочь, но в результате мост не рухнул, а только просел. О командах поджигателей, про которых иногда пишут, мне ничего не рассказывали, впрочем, в районе Броневого переулка и поджигать было, по большому счету, нечего. Пытались взорвать электростанцию.
Все ждали освободителей. 3 июля утром сосед залез на высокое дерево и увидел танки, входящие на Комаровку. Минск лежал в руинах, было видно далеко. Все побежали встречать советские войска. Но танкисты, по словам бабушки, держались отстраненно, высокомерно и на контакт не шли. Потом выяснилось, что они получили приказ избегать контактов с местным населением, которое, как им сказали, почти полностью состоит из предателей.
Дней через 10 Минск снова бомбили, на этот раз опять немцы. По словам бабушки, бомбежка была очень сильной, сравнимой с той, что была 24 июня 1941 г. Но фронт откатывался быстро и Минск вскоре стал тыловым городом.
Надо было привыкать к новой-старой власти. Появился новый фактор биографии - «пребывание на оккупированной территории». Как я представляю, во избежание ареста надо было запастись какими-то документами, подтверждающими правильное поведение в оккупацию - лучше всего от тех, кто официально был признан партизанами.
Не сразу, но нашей семье удалось получить такую справку - чуть ли не от самого Казанцева. Большую помощь, как я понимаю, оказал знакомый (а может, и дальний родственник), который у меня остался в памяти как «дядя Федя» (кажется, фамилия его была Щеголютин и жил он потом в Слониме). Он участвовал в партизанском движении, по-видимому, соприкасался с нашей семьей в оккупацию и его свидетельства также помогли. Однако это только спасало от ареста и тюрьмы, дискриминация в повседневной жизни продолжалась как минимум до середины 50-х годов. Так, у мамы на распределении в 1953 г. член комиссии - то ли кадровик, то ли «из спецслужб» - спросил, где работает отец. На мамин ответ, что он инвалид и не работает, последовала реплика: «А при немцах, небось, работал»! В результате маму не взяли, как планировалось, в аспирантуру, хотя она закончила университет с отличием. Правда, в итоге в аспирантуру она все-таки попала, так как даже тоталитарная советская система была бессильна перед знакомствами моей бабушки…
Минское подполье долго официально не признавалось. Подпольщики, особенно не связанные с признанными партизанскими группами, должны были быть рады тому, что не были арестованы как пособники оккупантов. Лишь к концу 50-х годов появились публикации, причем в форме литературно-документальных произведений - в первую очередь И. Новикова. Это было лучше, чем ничего, но концепция, предложенная в этой книге, может считаться как минимум неоднозначной. Что касается повседневной жизни при оккупации, то о ней стали говорить, и то осторожно, лишь с начала 90-х.
Сейчас в Минске, конечно, чтят память подполья, появляются все новые памятные знаки. Много улиц названо в честь героев подполья. Но удивляет отсутствие обстоятельных исторических работ по этой теме, хотя источников, как мне представляется, более чем достаточно. Большинство публикаций в прессе и даже во вроде бы научных журналах по подходу напоминает что-то среднее между школьным сочинением и студенческим рефератом. А о повседневной жизни оккупированного города вообще известно очень мало (интересно, есть на эту тему экспозиция в новом музее Великой Отечественной войны). Нет даже добротного сайта о подполье и временах оккупации.
К сожалению, людей, помнящих оккупацию Минска, уже почти нет. Нет уже ни моей мамы, ни ее сестер, ни тем более бабушки. Они не оставили воспоминаний, никто не обращался к ним с такими просьбами. Да и наше поколение, которому что-то рассказывали очевидцы событий, тоже не первой молодости.
Вот на этой грустной ноте и закончим.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
События на фронте развивались стремительно и немцам стало не до лагеря на Широкой и его узников. В самом конце июня немцы сняли свою охрану лагеря, осталась только местная полиция, с которой можно было договориться, к тому же и они понимали обстановку. Бабушке каким-то чудом удалось сохранить несколько золотых вещей - цепочку, кольцо (как ей это удалось спрятать при обысках?). Вот эти ценности и были использованы как взятка полиции. Правда, сначала они не отпустили тетю Ирму (видимо, она числилась как наиболее опасный преступник), но потом удалось уйти и ей. Все воссоединились на Броневом.
Минск на несколько дней оказался в безвластии. Основные части немцев и все учреждения ушли, были заметны только подрывники. По словам бабушки, они пытались взорвать мост через Свислочь, но в результате мост не рухнул, а только просел. О командах поджигателей, про которых иногда пишут, мне ничего не рассказывали, впрочем, в районе Броневого переулка и поджигать было, по большому счету, нечего. Пытались взорвать электростанцию.
Все ждали освободителей. 3 июля утром сосед залез на высокое дерево и увидел танки, входящие на Комаровку. Минск лежал в руинах, было видно далеко. Все побежали встречать советские войска. Но танкисты, по словам бабушки, держались отстраненно, высокомерно и на контакт не шли. Потом выяснилось, что они получили приказ избегать контактов с местным населением, которое, как им сказали, почти полностью состоит из предателей.
Дней через 10 Минск снова бомбили, на этот раз опять немцы. По словам бабушки, бомбежка была очень сильной, сравнимой с той, что была 24 июня 1941 г. Но фронт откатывался быстро и Минск вскоре стал тыловым городом.
Надо было привыкать к новой-старой власти. Появился новый фактор биографии - «пребывание на оккупированной территории». Как я представляю, во избежание ареста надо было запастись какими-то документами, подтверждающими правильное поведение в оккупацию - лучше всего от тех, кто официально был признан партизанами.
Не сразу, но нашей семье удалось получить такую справку - чуть ли не от самого Казанцева. Большую помощь, как я понимаю, оказал знакомый (а может, и дальний родственник), который у меня остался в памяти как «дядя Федя» (кажется, фамилия его была Щеголютин и жил он потом в Слониме). Он участвовал в партизанском движении, по-видимому, соприкасался с нашей семьей в оккупацию и его свидетельства также помогли. Однако это только спасало от ареста и тюрьмы, дискриминация в повседневной жизни продолжалась как минимум до середины 50-х годов. Так, у мамы на распределении в 1953 г. член комиссии - то ли кадровик, то ли «из спецслужб» - спросил, где работает отец. На мамин ответ, что он инвалид и не работает, последовала реплика: «А при немцах, небось, работал»! В результате маму не взяли, как планировалось, в аспирантуру, хотя она закончила университет с отличием. Правда, в итоге в аспирантуру она все-таки попала, так как даже тоталитарная советская система была бессильна перед знакомствами моей бабушки…
Минское подполье долго официально не признавалось. Подпольщики, особенно не связанные с признанными партизанскими группами, должны были быть рады тому, что не были арестованы как пособники оккупантов. Лишь к концу 50-х годов появились публикации, причем в форме литературно-документальных произведений - в первую очередь И. Новикова. Это было лучше, чем ничего, но концепция, предложенная в этой книге, может считаться как минимум неоднозначной. Что касается повседневной жизни при оккупации, то о ней стали говорить, и то осторожно, лишь с начала 90-х.
Сейчас в Минске, конечно, чтят память подполья, появляются все новые памятные знаки. Много улиц названо в честь героев подполья. Но удивляет отсутствие обстоятельных исторических работ по этой теме, хотя источников, как мне представляется, более чем достаточно. Большинство публикаций в прессе и даже во вроде бы научных журналах по подходу напоминает что-то среднее между школьным сочинением и студенческим рефератом. А о повседневной жизни оккупированного города вообще известно очень мало (интересно, есть на эту тему экспозиция в новом музее Великой Отечественной войны). Нет даже добротного сайта о подполье и временах оккупации.
К сожалению, людей, помнящих оккупацию Минска, уже почти нет. Нет уже ни моей мамы, ни ее сестер, ни тем более бабушки. Они не оставили воспоминаний, никто не обращался к ним с такими просьбами. Да и наше поколение, которому что-то рассказывали очевидцы событий, тоже не первой молодости.
Вот на этой грустной ноте и закончим.