Перепост! Перевод black-rector: Покидая Мать-озеро. Глава 7. В горы.
Оригинал взят у black_rector в Покидая Мать-озеро. Глава 7.(от 25.05.2014г.)
В горы
Эта глава - одна из моих любимых. В ней есть и мистика, и дивные описания природы, и быт народа мосо.
Мне было около восьми, когда матушка отправила меня жить в горы с моим дядей. Он приехал навестить нас осенью, как делал каждый год. Дядя помогал с урожаем и чинил все, что нуждалось в починке.
Он жил в горах между Цяньсо и Цзосо, где заботился о яках жителей деревни, точно так же, как это делал двоюродный дедушка. Это тяжелая жизнь, особенно зимой. В этих высотах так холодно, что водопады со стороны скал замерзают - как если бы застывало само время. Выпас скота - это большая ответственность. В бабушкиной деревне у каждой семьи был по меньшей мере один як. Яки стоили очень дорого. У нас говорят, что если кто-то потеряет курицу, он проплачет полдня, но если кто-то потеряет яка, он будет плакать до тех пор, пока не получит нового. В обязанности пастуха входит не только забота о здоровье животных, но и доставка свежего масла в деревню каждый лунный месяц. Масло очень важно для нас. Это священная космическая субстанция, алхимия Неба, Горы, Солнца, Воды и Земли. Мы, конечно, используем его для приготовления чая, но также предлагаем богам в ходе наших церемоний, создаем замысловатые скульптуры для выставки в храмах и мажем лбы новорожденным и тела мертвецов.
Не считая работы пастухом, мой дядя был отличным плотником: он делал мебель и чинил дома, а также знал, как вырезать и раскрасить птиц, облака и цветы лотосов на деревянных дверях и окнах. Все двери и окна в нашем доме были украшены прекрасной резьбой моего дяди, и я помню, как тихо сидела рядом, наблюдая за его работой, завороженная его маленькими баночками с красками. Но до того как я отправилась жить с ним в горы, я ни разу не говорила с ним по-настоящему - за все это время он едва сказал несколько слов.
Молчание моего дяди объяснялось его великой скорбью.Еще до того, как он стал пастухом, он навещал дом одной женщины, которую очень любил, и которая любила его. Летом, всего за пару недель до того, как она должна была родить своего первого ребенка, она отправилась с группой деревенских жителей собирать грибы в горах. Девушка поскользнулась на грязи, потому что надела новые туфли, и упала в ущелье.
После того, как умерла его возлюбленная, мой дядя больше никогда не навещал ни одну женщину. Он стал очень тих и после того, как брат его исчез по дороге в Лхасу, отправился жить вместе с двоюродным дедушкой в горы. Когда дедушка, страдающий ревматизмом от жизни в холоде и влаге, стал слишком стар и немощен, чтобы пасти яков, дядюшка стал работать в одиночку. На самом деле, маминому брату нравилось жить одному в палатке. Ему нравилось посвящать себя якам, своим воспоминаниям и своей тоске, и ему нравилось, что не нужно ни с кем разговаривать. Но даже печальный одинокий мужчина не может заботиться в одиночку о целом стаде.
Моя сестра Чжэма не могла отправиться жить с ним. Она была взрослой женщиной, и моя матушка нуждалась в ее помощи - закрыть животных на ночь, поработать в полях, приготовить еду и позаботиться о моих маленьких братьях… Кроме того, Чжэма должна была спать в собственной спальне. Однажды она забеременеет, тем самым увеличив матушкино семейство. Что касается моего старшего брата Ачэ, то он, конечно, мог жить с дядюшкой, потому что, строго говоря, еще не был мужчиной, и от него было немного проку, но Ачэ не хотелось жить один на один с дядюшкой.
Я не возражала против того, чтобы отправиться в горы. Мне нравился дядюшка и - больше всего - мысль о жизни в одиночестве с кем-то, кто не болтает и не станет указывать мне, что делать.
***
Мы шли весь день, прежде чем дошли до луга, где стояла палатка. Если бы дядя отправился один, он был бы на месте гораздо раньше. Наши две маленькие лошадки несли поклажу из риса, соленого мяса и мой маленький узелок - можно сказать, налегке. Но я не привыкла ездить верхом, и ко второй половине дня мне было слишком больно сидеть в седле. Я также была слишком мала, чтобы быстро ходить на большие расстояния. Из-за того, что мы редко покидали нашу долину, я не привыкла к высоте. Высоко в горах, где тебе кажется, что если ты поднимешься еще немного, ты сможешь схватить звезды, дышать и ходить становится труднее, а голова начинает кружиться.
Полная луна уже сияла среди мириад звезд, когда мы услышали глухое постукивание медных колокольчиков, болтающихся на шее яков. До нас долетел звук колокольчиков и запах дыма, струящийся из палатки.
- Мы дома, - сказал дядя. - Скоро ты сможешь поесть и отдохнуть. Видишь двоюродного деда?
Он указал мне на темную фигуру человека, выделяющуюся в ярком свете луны. Мужчина стоял снаружи круглой палатки между двумя существами, похожими на небольших коров, но, при ближайшем рассмотрении, это оказались огромные мохнатые черные собаки.
Несмотря на то, что это был первый раз, когда я останавливалась в горах, я уже знала, на что похожа ночевка в палатке, потому что летом мы спали в палатках у подножия горной богини Гаму. Другой раз мы ставили палатку, когда ездили навестить тетушку Юйфан после похорон бабушки. Палатки мосо сделаны из кожи яков и похожи на монгольские. Место для костра представляло собой маленькую яму в центре, окруженную камнями. Так же, как огонь в доме, этот огонь считался священным и не должен был потухнуть. Когда бы мы ни уходили, мы клали корень дерева в середину пламени и присыпали толстым слоем пепла. Если это был достаточно большой корень, он горел так медленно, что продолжал тлеть и к концу дня.
Несмотря на то, что двоюродный дед находился на заслуженном отдыхе, ему все еще нравилось время от времени проводить в горах, и он был счастлив присмотреть за стадом, пока дядя ходил в Цзосо, чтобы забрать меня. Дедушка не видел меня довольно давно.
- Ты выросла, - сказал он одобрительно. Я улыбнулась ему и отвела взгляд. С тех пор, как он поймал меня в кладовой во время бабушкиных похорон, я всегда чувствовала себя с ним неловко, как будто он знал какой-то темный секрет обо мне - разумеется, он знал его.
Двоюродный дедушка уже приготовил нам ужин: жидкую кукурузную кашу с рисом, и все, что требовалось от дяди - это кинуть туда свежие овощи из матушкиного огорода, которые мы привезли с собой. Я была так голодна, что даже не заметила, какой она была пресной. Когда с ужином было покончено, мужчины достали вино, выпили и немного поговорили, а я уснула.
Следующим утром двоюродный дедушка вывел меня из палатки, чтобы познакомить с яками, лошадьми и собаками.
- Увидишь волка, - наставлял он меня, пока мы шли по пастбищу, - не беги. Просто смотри на него, пока он не отвернется и не уйдет. Если тебя укусит насекомое, просто вотри в укус пепел с сигареты своего дяди.
Когда мы дошли до яков, он показал мне, как подзывать их, где брать воду и как давать якам соль - они будут лизать ее и давать больше молока. В течение нескольких недель он объяснял мне все премудрости выпаса, и я узнала, какие пастбища пригодны для яков, а какие - нет. Затем мы вернулись в палатку, где дядя сказал, что он собирается проводить дедушку и вернется к полудню. Так я осталась высоко в горах, и компанией мне служили лишь две огромные собаки и стадо яков.
Сначала я тихо посидела в палатке и съела свой завтрак, состоящий из печеной картошки и чая с маслом. Затем я развязала и заново завязала мой узелок, куда моя матушка положила накидку и одеяло, сотканное из грубой ячьей шерсти, хлопковое полотенце для лица и старую одежду моей сестры. Также она положила стебли опиумного мака на тот случай, если у меня заболит живот или голова. «Запомни, что сначала их нужно отварить, - сказала Ама. - Их нельзя просто жевать».
Когда я перебрала свой скарб, я просто сидела и смотрела на огонь, чувствуя растерянность и не зная, чем заняться дальше. Потом я вышла наружу.
Несмотря на то, что я прежде уже ходила по горным тропам, и наш собственный дом в Цзосо стоял у подножия высокого холма, я никогда прежде не видела гор такими, какими они предстали передо мной этим утром, когда я ступила босыми ногами в белый туман, поднимающийся от земли от испаряющейся росы. Красный гранит и вечнозеленые леса окружали луг, вершины гор выглядели будто зубы, прокалывающие голубое небо, они словно нарезали перьевые облака - гребень за гребнем, насколько хватало глаз. Воздух был так чист, так спокоен, в нем не чувствовалось знакомых запахов и звуков, так что я могла бы даже испугаться, если бы не была так очарована этой дикой красотой. И если бы мне не было так любопытно. Я подозвала собак и пошла по следам двоюродного дедушки к загону яков, там я положила руку на большую мохнатую корову с белым треугольником на лбу. Корова неожиданно обернула свой жесткий розовый язык вокруг моих пальцев в поисках соли. Это меня так поразило, что я отдернула руку.
Вот вам и яки, подумала я и направилась к бамбуковому загону, обогнув огород, где дядя вывесил свое белье на просушку. Я внимательно изучила картофельные посадки и отправилась взглянуть на лошадей. Они, как и яки, были заперты в загоне, но с большим удобством в виде дощатых стойл. Я с облегчением сделала вывод, что палатка моего дяди и загоны на лугу - все это очень напоминало наш дом. Тем временем я украла несколько бобов из деревянной кормушки и принесла их под навес, чтобы запечь на огне. Когда они зажарились, я очистила их от кожуры и съела. Когда дядя вернулся домой, он нашел меня, лежащей на боку рядом с очагом и охватившей обеими руками свой страдающий живот.
- Видишь, что случается, когда ты воруешь лошадиную еду? - сказал он со смехом. - Не волнуйся, это просто газы.
Я провела несколько лет, пася яков с дядюшкой. Но я никогда не чувствовала себя одинокой, и мне никогда не было скучно. Жизнь в горах сама по себе была более разнообразной, чем жизнь в деревне. Всегда случалось что-то новое и неожиданное - в основном, это касалось животных, у которых были свои представления о том, куда им идти и что им есть. Всегда находилось что-то прекрасное, на что можно взглянуть: многоцветие диких цветов, птиц, кроликов и оленей, а также вечно меняющееся небо. Кроме того, мы всегда были в движении. Когда яки съедали всю траву, что была на пастбище, мы должны были перевести их на другое. Мы переводили лошадей и переносили нашу палатку, устанавливая ее там, где паслись яки. Весной мы не всегда утруждали себя установкой палатки и иногда ночевали в большом стволе дерева или в пещере.
В теплые месяцы наш день начинался с молчаливого завтрака, состоящего из чая с маслом, печеной картошки, приправленной перцем-чили. Затем я шла к якам, чтобы угостить их каменной солью. На этом мои обязанности заканчивались, и я могла свободно бродить по пастбищам и лесам весь остаток дня, пока не проголодаюсь или пока в сумеречном небе не появится луна. Я собирала цветы и смотрела на птичьи яйца, я собирала большие листья, в которые мы заворачивали масло, которое мой дядя делал из ячьего молока. Я собирала грибы, и некоторые из них мы съедали, другие я засушивала, чтобы передать матушке.
Моя Ама говорила мне, что в мире есть всего три типа существ: боги и предки, которые живут на небесах; люди, которые живут на земле посередине и остальные - те, которые творили зло, пока были живы, и теперь обитают под землей и подметают полы в аду. «Вот почему в этом мире, - объясняла Ама, - мы должны переворачивать щетки вверх ногами». Мне трудно было себе представить, что я могу сделать что-то настолько плохое, чтобы заслужить подметать полы в аду, но когда я не могла придумать, чем заняться, я прижималась ухом к земле и старалась услышать людей подземного мира. Когда я не могла расслышать ни звука, я разговаривала сама с собой или громко пела песни, которые я слышала от жителей деревни - песни любви к матушке и рабочие песни, и гораздо тише (чтобы не услышал дядя) я пела песни любви к моим будущим любовникам. Когда я заходила слишком далеко от нашего лагеря и не знала, как вернуться, я пела, чтобы дать дяде знать, где я, чтобы он мог найти и забрать меня. Затем, когда солнце скрывалось за горными вершинами, мы вместе возвращались домой. Мы запирали яков в загоне, доили коров и готовили ужин. Мой дядя был отвратительным поваром. Он все варил. Я скучала по стряпне моей матушки, но всегда доедала до конца. Я все время была голодна.
Дядя дразнил меня: «Как твоя матушка собирается сделать из тебя дабу? Ты такая жадная, ты же все съешь еще до того, как домашние вернуться с полей».
Я не обращала на него внимания, молча беря еще картошку.
Несмотря на то, что он потешался надо мной, каждый раз, когда мы ели мясо, дядя всегда клал в мою тарелку самый большой кусок. «Ешь», - говорил он.
Когда я перекладывала кусок обратно в его тарелку, он все равно возвращал его мне: «Ешь, я уже поел».
Когда дядя просыпался в хорошем настроении, он говорил: «Мадам сегодня желает дичь или кролика?». Потом он шел в лес и ставил там ловушку. Иногда я просыпалась от запаха крольчатины или дичи, которую дядя уже готовил снаружи на огне. Я выбегала из-под навеса и подбегала к дяде, который одаривал меня щелбаном и говорил с усмешкой: «Извини, сегодня не повезло. Поймал только одну птицу, так что для тебя ничего нет».
Я любила, когда мой дядя дразнится. Может быть, потому, что в эти моменты он разговаривал со мной. Он был очень молчаливым человеком. Таким молчаливым, что после того, как я пожила с ним некоторое время, я обнаружила, что его молчание бывает разным. Иногда оно было просто тихим, в другой раз - грустным. Дядя всегда грустил, когда он садился плести корзинки из лозы, и я часто думала о том, думает ли он сейчас он корзинах, которые он делал для своей возлюбленной, которая погибла в горах. Но я никогда не осмеливалась спросить.
Иногда, когда дядя выпивал слишком много вина, он рассказывал о своем погибшем брате, который отправился в Тибет и никогда не вернулся. «Твой дядя отлично ездил верхом. Иногда он катался задом наперед! Еще с детства, он обожал лошадей: он рисовал их, ездил на них…».
Но по большей части, когда дядя напивался, он засыпал, даже не укрывшись одеялом, и я просыпалась от его храпа.
В одну такую ночь меня разбудил ужасный шторм. Я очень боялась штормов - я слышала множество историй от старых людей в деревне о тех, кого молния разрубила напополам. Лес выл, а наша палатка трясся от дождя и ветра. Но пока я дрожала от ужаса под одеялом, дядя спокойно спал, мертвый для всего мира. Шторм освещал стены палатки и гром рычал где-то совсем близко, но мой дядя продолжал храпеть и скрипеть зубами. Он был так пьян, что я никак не могла его разбудить, хотя я пихала и толкала его. А потом мне в голову пришла одна мысль. Я взяла немного высушенного перца чили из наших запасов, отрезала от него маленький кусочек и запихала его дяде в ноздрю.
Он вдохнул, издал ужасный кашляющий звук и сел, поднес руки к носу, его лицо стало бордовым и диким. Из глаз лились слезы, сами глаза почти вылезли из глазниц, изо рта пошла пена, он кашлял и страшно рычал, он хватался за свой нос и пытался выдуть оттуда чили, как разъяренный як, но даже когда ему удалось, его нос продолжал гореть.
Мне никогда не приходило в голову волноваться за него. Мне показалось это ужасно смешным, и я принялась хохотать. Тем временем, дядя взглянул на меня сквозь слезы и ничего не сказал - но гораздо позже, когда он поправился, он схватил меня в охапку за плечи, развернул и пнул меня в зад прямо из палатки под дождь. Еще некоторое время после этого мне было больно сидеть. Когда я вернулась домой и рассказала маме об этом случае, она сказала строго: «Наму, ты могла его убить!». После этого я почувствовала себя виноватой, ведь я любила дядю.
Помимо грозы, меня никогда не пугала дикая природа - хотя я и боялась змей и, по совету матери, всегда носила с собой веревку, чтобы сделать жгут на случай, если змея укусит меня. Не то, чтобы мы знали кого-нибудь, кого укусила змея, не говоря уже о том, что у змей было куда больше поводов бояться нас, чем нам - их. Несколько раз я видела, как матушка разрубает ядовитую змею надвое косой во время работы в огороде или на поле. Не укуса я боялась больше всего…
В нашей деревне жила семья, чей дом стоял немного поодаль от остальных. Одна из их дочерей, Цилидема была взрослой и очень красивой женщиной, но ни один мужчина никогда не навещал ее ночью. Когда бы мы ни встретили кого-нибудь из их дома, мы всегда держались от них подальше - так делала не только наша семья, но и остальные жители деревни. Семейство Цилидемы также обходило нас стороной. Однажды, когда мы возвращались с полей с Чжэмой и матушкой, мы прошли мимо Цилидемы и ее сестер.
- Вы были на Матери-озере? - спросила моя Ама очень мило, хотя и не наступала на тропу, по которой шли девушки.
- Да, - ответила Цилидема так тихо, что ее слова были едва различимы. Она опустила глаза и ускорила шаг, как если бы убегала от нас, за ней поспешили ее сестры, низко опустив головы.
Глядя, как убегает Цилидема со своими маленькими сестричками, мне пришло в голову, что, пожалуй, они были единственными, кто никогда не заходил к нам на ужин. Затем я вспомнила, что мы никогда не навещали дом Цилидемы на Новый Год, и я никогда не видела ее в домах наших соседей. Когда мы вернулись домой, я спросила у матушки, почему семья Цилидемы такая застенчивая.
- Они не застенчивые, - ответила Ама, как будто это было само собой разумеющееся. - У их семьи есть Гу.
- Что такое «Гу»?
- Гу - это очень опасная тварь, - продолжила матушка тем же тоном, поставив корзину на пол. - Есть люди, которые на пятый лунный месяц идут в горы, где собирают змей, сороконожек, пауков, жаб, иногда летучих мышей - если удастся поймать их. Они приносят всех этих нечистых животных домой и кладут в сосуд. После этого они закрывают его крышкой, и все эти ядовитые твари дерутся и пожирают друг друга, пока не останется только один. Последнего называют Гу, и оно - это самая ядовитая тварь на свете.
Она перестала говорить и принялась разводить огонь в очаге.
- И что потом? - спросила я, чувствуя, как мое сердце начинает биться быстрее.
- Что потом? - повторила мама, не отрываясь от работы.
- Что происходит с этим Гу? Что оно делает?
- Ну, оно должно питаться - как и все остальные. За исключением того, что питается оно только нечистотами…
Моя старшая сестра Чжэма присоединилась к нашей беседе, добавив несколько жутких подробностей.
- Если мужчина заводил Гу, он кормит его потом из своих подмышек, а если женщина - своей месячной кровью.
- Фу! - сказала я.
- И это еще не все, - продолжила Чжэма, - Гу не просто поедает нечистоты. Оно вынуждено отдавать свой яд другим людям. Если оно не заражает других людей, то оно начнет вредить собственным хозяевам…
Я стала возражать. Во-первых, потому что не верила, что такие ужасы могут происходить, во-вторых, потому что меня раздражало то, что моя старшая сестра знала что-то, чего не знаю я.
- Цилидема не выглядит злой. Я уверена, она бы ни за что не позволила Гу дать нам заболеть.
Но матушка усмехнулась.
- Она не может ничего поделать. Гу не может умереть, оно передается из поколения в поколение. Будь Цилидема самым добрым человеком на свете. Даже если она больше не хочет Гу, она не может избавиться от него. Она
застряла с ним навечно, как и все ее родственники и потомки.
Теперь я чувствовала жалость к несчастной красавице Цилидеме, которая была проклята ужасным Гу и кому было совсем не с кем поговорить; у которой не было друзей, которые могли бы пригласить ее на ужин или на чашечку чая с маслом у очага. Ни один мужчина никогда не подарит ей пояс, чтобы выразить свое обожание, но мамины слова и серьезность ее тона - вот, что по-настоящему напугало меня. Ужасная мысль будто поглотила мое милосердие.
- Так Гу действительно может навредить нам?
- Конечно, может! - вскричала Ама взволнованно. - Гу может достать любого. Вот почему нам нечего делать рядом с Цилидемой и ее родственницами. Вот почему никто никогда не приглашает тех, у кого есть Гу, в дом. Вот почему только люди Гу могут говорить с людьми Гу. Множество людей заболели. Тебе даже не обязательно дотрагиваться до кого-то, у кого есть Гу, чтобы заразиться. Достаточно просто поесть, пока они рядом или даже сглотнуть слюну, пока они смотрят на тебя. Внезапно ты почувствуешь нечто странное, как запах сигаретного дыма, пота или дикого зверя, после этого ты потеряешь аппетит. На следующий день твой живот разбухнет, и ты не сможешь есть ничего, кроме того, что ты ела, когда Гу отравил тебя. Ты все время будешь есть только это: ты будешь жаждать этого, и жрать, и жрать, и жрать… Ты можешь очень сильно заболеть.
- Ты можешь умереть?
- Могла бы, но лама вылечит тебя. Он даст тебе лекарство, после этого у тебя будет понос в течение трех дней, а
потом с тобой будет все в порядке.
- Какое Гу у семьи Цилидемы?
- Кто знает? Думаешь, они показывают его всем и каждому? Но люди говорят, что у них змея.
С тех пор я научилась держаться подальше от несчастной красавицы Цилидемы и всей ее семьи, а также бояться черной магии змей, которые никогда не умирают и никому не показываются на глаза.
***
Жизнь в горах летом была приятной, зимой - очень неприятной, гораздо более неприятной, чем в деревне. После того, как снег покрывал луга, я надевала куртку из козьей шкуры и ходила обнимать яков, чтобы согреться. Мыться было слишком холодно, и мои волосы стали тусклыми и спутанными, и вскоре в них завелись вши. Когда я расчесала кожу головы, шею и плечи до крови, дядя усадил меня у очага и побрил налысо.
- Ты хороший человек, и у тебя сладкая кровь, вот почему ты им так нравишься, - дядя пытался подбодрить меня. Вне всякого сомнения, мне нужно было утешение. Я чувствовала себя очень несчастной из-за потери волос, потому что мы, мосо, верим, что в волосах женщины - ее красота. Дядя добавил:
- Не беспокойся, чем чаще ты бреешь свои волосы, будучи девочкой, тем гуще они вырастут, когда ты повзрослеешь!
Он отдал мне свою шапку из тибетской лисы, чтобы моя лысая голова не мерзла, и я почувствовала себя лучше. Кроме того, я вынуждена была признать, что дядюшкин метод - не самый худший из всех. По крайней мере, лучше, чем белая пудра, которую используют в деревне. После нее дети могут потерять не только свои волосы, но и лишиться кожи на голове.
После того, как дядя побрил мою голову, он поддерживал огонь всю ночь и отдавал мне свое одеяло, но я все еще не могла согреться, и каждый день просыпалась, трясясь от холода, и бежала в загон, где яки терлись друг о друга боками. Сейчас я уже не помню, как мне в голову впервые пришла эта мысль, возможно, она возникла естественным образом после того, как я посмотрела на пар, поднимающийся от мерзлой земли. Так или иначе, это происходило каждый раз, когда яки мочились. Я садилась на землю и подставляла свои руки, а затем и ступни под горячую золотую струю, уделяя особое внимание маленьким бугоркам, которые выглядели как крошечные мышки, которых холод сжег прямо на моих подошвах. Яки пили огромное количество воды, так что могли писать очень долго. Жар от их мочи был для меня спасением, так я переходила от одного яка к другому. Когда мои ноги высыхали, они начинали ужасно гореть, и я опускала их на холодную землю, расчесывая их и вопя в агонии.
Но едва я по утрам открывала глаза, я заворачивала в одеяло свое трясущееся тело и бежала в загон, чтобы подставить ступни под струю яков. Я не могла заставить себя прекратить. Не помогала ни боль, ни дядюшкины выговоры, ни даже новые ботинки из козьей шкуры, которые он мне подарил. Все это не останавливало меня - я все равно искала благословенные минуты облегчения от холода, которые давали мне яки.
В горы
Эта глава - одна из моих любимых. В ней есть и мистика, и дивные описания природы, и быт народа мосо.
Мне было около восьми, когда матушка отправила меня жить в горы с моим дядей. Он приехал навестить нас осенью, как делал каждый год. Дядя помогал с урожаем и чинил все, что нуждалось в починке.
Он жил в горах между Цяньсо и Цзосо, где заботился о яках жителей деревни, точно так же, как это делал двоюродный дедушка. Это тяжелая жизнь, особенно зимой. В этих высотах так холодно, что водопады со стороны скал замерзают - как если бы застывало само время. Выпас скота - это большая ответственность. В бабушкиной деревне у каждой семьи был по меньшей мере один як. Яки стоили очень дорого. У нас говорят, что если кто-то потеряет курицу, он проплачет полдня, но если кто-то потеряет яка, он будет плакать до тех пор, пока не получит нового. В обязанности пастуха входит не только забота о здоровье животных, но и доставка свежего масла в деревню каждый лунный месяц. Масло очень важно для нас. Это священная космическая субстанция, алхимия Неба, Горы, Солнца, Воды и Земли. Мы, конечно, используем его для приготовления чая, но также предлагаем богам в ходе наших церемоний, создаем замысловатые скульптуры для выставки в храмах и мажем лбы новорожденным и тела мертвецов.
Не считая работы пастухом, мой дядя был отличным плотником: он делал мебель и чинил дома, а также знал, как вырезать и раскрасить птиц, облака и цветы лотосов на деревянных дверях и окнах. Все двери и окна в нашем доме были украшены прекрасной резьбой моего дяди, и я помню, как тихо сидела рядом, наблюдая за его работой, завороженная его маленькими баночками с красками. Но до того как я отправилась жить с ним в горы, я ни разу не говорила с ним по-настоящему - за все это время он едва сказал несколько слов.
Молчание моего дяди объяснялось его великой скорбью.Еще до того, как он стал пастухом, он навещал дом одной женщины, которую очень любил, и которая любила его. Летом, всего за пару недель до того, как она должна была родить своего первого ребенка, она отправилась с группой деревенских жителей собирать грибы в горах. Девушка поскользнулась на грязи, потому что надела новые туфли, и упала в ущелье.
После того, как умерла его возлюбленная, мой дядя больше никогда не навещал ни одну женщину. Он стал очень тих и после того, как брат его исчез по дороге в Лхасу, отправился жить вместе с двоюродным дедушкой в горы. Когда дедушка, страдающий ревматизмом от жизни в холоде и влаге, стал слишком стар и немощен, чтобы пасти яков, дядюшка стал работать в одиночку. На самом деле, маминому брату нравилось жить одному в палатке. Ему нравилось посвящать себя якам, своим воспоминаниям и своей тоске, и ему нравилось, что не нужно ни с кем разговаривать. Но даже печальный одинокий мужчина не может заботиться в одиночку о целом стаде.
Моя сестра Чжэма не могла отправиться жить с ним. Она была взрослой женщиной, и моя матушка нуждалась в ее помощи - закрыть животных на ночь, поработать в полях, приготовить еду и позаботиться о моих маленьких братьях… Кроме того, Чжэма должна была спать в собственной спальне. Однажды она забеременеет, тем самым увеличив матушкино семейство. Что касается моего старшего брата Ачэ, то он, конечно, мог жить с дядюшкой, потому что, строго говоря, еще не был мужчиной, и от него было немного проку, но Ачэ не хотелось жить один на один с дядюшкой.
Я не возражала против того, чтобы отправиться в горы. Мне нравился дядюшка и - больше всего - мысль о жизни в одиночестве с кем-то, кто не болтает и не станет указывать мне, что делать.
***
Мы шли весь день, прежде чем дошли до луга, где стояла палатка. Если бы дядя отправился один, он был бы на месте гораздо раньше. Наши две маленькие лошадки несли поклажу из риса, соленого мяса и мой маленький узелок - можно сказать, налегке. Но я не привыкла ездить верхом, и ко второй половине дня мне было слишком больно сидеть в седле. Я также была слишком мала, чтобы быстро ходить на большие расстояния. Из-за того, что мы редко покидали нашу долину, я не привыкла к высоте. Высоко в горах, где тебе кажется, что если ты поднимешься еще немного, ты сможешь схватить звезды, дышать и ходить становится труднее, а голова начинает кружиться.
Полная луна уже сияла среди мириад звезд, когда мы услышали глухое постукивание медных колокольчиков, болтающихся на шее яков. До нас долетел звук колокольчиков и запах дыма, струящийся из палатки.
- Мы дома, - сказал дядя. - Скоро ты сможешь поесть и отдохнуть. Видишь двоюродного деда?
Он указал мне на темную фигуру человека, выделяющуюся в ярком свете луны. Мужчина стоял снаружи круглой палатки между двумя существами, похожими на небольших коров, но, при ближайшем рассмотрении, это оказались огромные мохнатые черные собаки.
Несмотря на то, что это был первый раз, когда я останавливалась в горах, я уже знала, на что похожа ночевка в палатке, потому что летом мы спали в палатках у подножия горной богини Гаму. Другой раз мы ставили палатку, когда ездили навестить тетушку Юйфан после похорон бабушки. Палатки мосо сделаны из кожи яков и похожи на монгольские. Место для костра представляло собой маленькую яму в центре, окруженную камнями. Так же, как огонь в доме, этот огонь считался священным и не должен был потухнуть. Когда бы мы ни уходили, мы клали корень дерева в середину пламени и присыпали толстым слоем пепла. Если это был достаточно большой корень, он горел так медленно, что продолжал тлеть и к концу дня.
Несмотря на то, что двоюродный дед находился на заслуженном отдыхе, ему все еще нравилось время от времени проводить в горах, и он был счастлив присмотреть за стадом, пока дядя ходил в Цзосо, чтобы забрать меня. Дедушка не видел меня довольно давно.
- Ты выросла, - сказал он одобрительно. Я улыбнулась ему и отвела взгляд. С тех пор, как он поймал меня в кладовой во время бабушкиных похорон, я всегда чувствовала себя с ним неловко, как будто он знал какой-то темный секрет обо мне - разумеется, он знал его.
Двоюродный дедушка уже приготовил нам ужин: жидкую кукурузную кашу с рисом, и все, что требовалось от дяди - это кинуть туда свежие овощи из матушкиного огорода, которые мы привезли с собой. Я была так голодна, что даже не заметила, какой она была пресной. Когда с ужином было покончено, мужчины достали вино, выпили и немного поговорили, а я уснула.
Следующим утром двоюродный дедушка вывел меня из палатки, чтобы познакомить с яками, лошадьми и собаками.
- Увидишь волка, - наставлял он меня, пока мы шли по пастбищу, - не беги. Просто смотри на него, пока он не отвернется и не уйдет. Если тебя укусит насекомое, просто вотри в укус пепел с сигареты своего дяди.
Когда мы дошли до яков, он показал мне, как подзывать их, где брать воду и как давать якам соль - они будут лизать ее и давать больше молока. В течение нескольких недель он объяснял мне все премудрости выпаса, и я узнала, какие пастбища пригодны для яков, а какие - нет. Затем мы вернулись в палатку, где дядя сказал, что он собирается проводить дедушку и вернется к полудню. Так я осталась высоко в горах, и компанией мне служили лишь две огромные собаки и стадо яков.
Сначала я тихо посидела в палатке и съела свой завтрак, состоящий из печеной картошки и чая с маслом. Затем я развязала и заново завязала мой узелок, куда моя матушка положила накидку и одеяло, сотканное из грубой ячьей шерсти, хлопковое полотенце для лица и старую одежду моей сестры. Также она положила стебли опиумного мака на тот случай, если у меня заболит живот или голова. «Запомни, что сначала их нужно отварить, - сказала Ама. - Их нельзя просто жевать».
Когда я перебрала свой скарб, я просто сидела и смотрела на огонь, чувствуя растерянность и не зная, чем заняться дальше. Потом я вышла наружу.
Несмотря на то, что я прежде уже ходила по горным тропам, и наш собственный дом в Цзосо стоял у подножия высокого холма, я никогда прежде не видела гор такими, какими они предстали передо мной этим утром, когда я ступила босыми ногами в белый туман, поднимающийся от земли от испаряющейся росы. Красный гранит и вечнозеленые леса окружали луг, вершины гор выглядели будто зубы, прокалывающие голубое небо, они словно нарезали перьевые облака - гребень за гребнем, насколько хватало глаз. Воздух был так чист, так спокоен, в нем не чувствовалось знакомых запахов и звуков, так что я могла бы даже испугаться, если бы не была так очарована этой дикой красотой. И если бы мне не было так любопытно. Я подозвала собак и пошла по следам двоюродного дедушки к загону яков, там я положила руку на большую мохнатую корову с белым треугольником на лбу. Корова неожиданно обернула свой жесткий розовый язык вокруг моих пальцев в поисках соли. Это меня так поразило, что я отдернула руку.
Вот вам и яки, подумала я и направилась к бамбуковому загону, обогнув огород, где дядя вывесил свое белье на просушку. Я внимательно изучила картофельные посадки и отправилась взглянуть на лошадей. Они, как и яки, были заперты в загоне, но с большим удобством в виде дощатых стойл. Я с облегчением сделала вывод, что палатка моего дяди и загоны на лугу - все это очень напоминало наш дом. Тем временем я украла несколько бобов из деревянной кормушки и принесла их под навес, чтобы запечь на огне. Когда они зажарились, я очистила их от кожуры и съела. Когда дядя вернулся домой, он нашел меня, лежащей на боку рядом с очагом и охватившей обеими руками свой страдающий живот.
- Видишь, что случается, когда ты воруешь лошадиную еду? - сказал он со смехом. - Не волнуйся, это просто газы.
Я провела несколько лет, пася яков с дядюшкой. Но я никогда не чувствовала себя одинокой, и мне никогда не было скучно. Жизнь в горах сама по себе была более разнообразной, чем жизнь в деревне. Всегда случалось что-то новое и неожиданное - в основном, это касалось животных, у которых были свои представления о том, куда им идти и что им есть. Всегда находилось что-то прекрасное, на что можно взглянуть: многоцветие диких цветов, птиц, кроликов и оленей, а также вечно меняющееся небо. Кроме того, мы всегда были в движении. Когда яки съедали всю траву, что была на пастбище, мы должны были перевести их на другое. Мы переводили лошадей и переносили нашу палатку, устанавливая ее там, где паслись яки. Весной мы не всегда утруждали себя установкой палатки и иногда ночевали в большом стволе дерева или в пещере.
В теплые месяцы наш день начинался с молчаливого завтрака, состоящего из чая с маслом, печеной картошки, приправленной перцем-чили. Затем я шла к якам, чтобы угостить их каменной солью. На этом мои обязанности заканчивались, и я могла свободно бродить по пастбищам и лесам весь остаток дня, пока не проголодаюсь или пока в сумеречном небе не появится луна. Я собирала цветы и смотрела на птичьи яйца, я собирала большие листья, в которые мы заворачивали масло, которое мой дядя делал из ячьего молока. Я собирала грибы, и некоторые из них мы съедали, другие я засушивала, чтобы передать матушке.
Моя Ама говорила мне, что в мире есть всего три типа существ: боги и предки, которые живут на небесах; люди, которые живут на земле посередине и остальные - те, которые творили зло, пока были живы, и теперь обитают под землей и подметают полы в аду. «Вот почему в этом мире, - объясняла Ама, - мы должны переворачивать щетки вверх ногами». Мне трудно было себе представить, что я могу сделать что-то настолько плохое, чтобы заслужить подметать полы в аду, но когда я не могла придумать, чем заняться, я прижималась ухом к земле и старалась услышать людей подземного мира. Когда я не могла расслышать ни звука, я разговаривала сама с собой или громко пела песни, которые я слышала от жителей деревни - песни любви к матушке и рабочие песни, и гораздо тише (чтобы не услышал дядя) я пела песни любви к моим будущим любовникам. Когда я заходила слишком далеко от нашего лагеря и не знала, как вернуться, я пела, чтобы дать дяде знать, где я, чтобы он мог найти и забрать меня. Затем, когда солнце скрывалось за горными вершинами, мы вместе возвращались домой. Мы запирали яков в загоне, доили коров и готовили ужин. Мой дядя был отвратительным поваром. Он все варил. Я скучала по стряпне моей матушки, но всегда доедала до конца. Я все время была голодна.
Дядя дразнил меня: «Как твоя матушка собирается сделать из тебя дабу? Ты такая жадная, ты же все съешь еще до того, как домашние вернуться с полей».
Я не обращала на него внимания, молча беря еще картошку.
Несмотря на то, что он потешался надо мной, каждый раз, когда мы ели мясо, дядя всегда клал в мою тарелку самый большой кусок. «Ешь», - говорил он.
Когда я перекладывала кусок обратно в его тарелку, он все равно возвращал его мне: «Ешь, я уже поел».
Когда дядя просыпался в хорошем настроении, он говорил: «Мадам сегодня желает дичь или кролика?». Потом он шел в лес и ставил там ловушку. Иногда я просыпалась от запаха крольчатины или дичи, которую дядя уже готовил снаружи на огне. Я выбегала из-под навеса и подбегала к дяде, который одаривал меня щелбаном и говорил с усмешкой: «Извини, сегодня не повезло. Поймал только одну птицу, так что для тебя ничего нет».
Я любила, когда мой дядя дразнится. Может быть, потому, что в эти моменты он разговаривал со мной. Он был очень молчаливым человеком. Таким молчаливым, что после того, как я пожила с ним некоторое время, я обнаружила, что его молчание бывает разным. Иногда оно было просто тихим, в другой раз - грустным. Дядя всегда грустил, когда он садился плести корзинки из лозы, и я часто думала о том, думает ли он сейчас он корзинах, которые он делал для своей возлюбленной, которая погибла в горах. Но я никогда не осмеливалась спросить.
Иногда, когда дядя выпивал слишком много вина, он рассказывал о своем погибшем брате, который отправился в Тибет и никогда не вернулся. «Твой дядя отлично ездил верхом. Иногда он катался задом наперед! Еще с детства, он обожал лошадей: он рисовал их, ездил на них…».
Но по большей части, когда дядя напивался, он засыпал, даже не укрывшись одеялом, и я просыпалась от его храпа.
В одну такую ночь меня разбудил ужасный шторм. Я очень боялась штормов - я слышала множество историй от старых людей в деревне о тех, кого молния разрубила напополам. Лес выл, а наша палатка трясся от дождя и ветра. Но пока я дрожала от ужаса под одеялом, дядя спокойно спал, мертвый для всего мира. Шторм освещал стены палатки и гром рычал где-то совсем близко, но мой дядя продолжал храпеть и скрипеть зубами. Он был так пьян, что я никак не могла его разбудить, хотя я пихала и толкала его. А потом мне в голову пришла одна мысль. Я взяла немного высушенного перца чили из наших запасов, отрезала от него маленький кусочек и запихала его дяде в ноздрю.
Он вдохнул, издал ужасный кашляющий звук и сел, поднес руки к носу, его лицо стало бордовым и диким. Из глаз лились слезы, сами глаза почти вылезли из глазниц, изо рта пошла пена, он кашлял и страшно рычал, он хватался за свой нос и пытался выдуть оттуда чили, как разъяренный як, но даже когда ему удалось, его нос продолжал гореть.
Мне никогда не приходило в голову волноваться за него. Мне показалось это ужасно смешным, и я принялась хохотать. Тем временем, дядя взглянул на меня сквозь слезы и ничего не сказал - но гораздо позже, когда он поправился, он схватил меня в охапку за плечи, развернул и пнул меня в зад прямо из палатки под дождь. Еще некоторое время после этого мне было больно сидеть. Когда я вернулась домой и рассказала маме об этом случае, она сказала строго: «Наму, ты могла его убить!». После этого я почувствовала себя виноватой, ведь я любила дядю.
Помимо грозы, меня никогда не пугала дикая природа - хотя я и боялась змей и, по совету матери, всегда носила с собой веревку, чтобы сделать жгут на случай, если змея укусит меня. Не то, чтобы мы знали кого-нибудь, кого укусила змея, не говоря уже о том, что у змей было куда больше поводов бояться нас, чем нам - их. Несколько раз я видела, как матушка разрубает ядовитую змею надвое косой во время работы в огороде или на поле. Не укуса я боялась больше всего…
В нашей деревне жила семья, чей дом стоял немного поодаль от остальных. Одна из их дочерей, Цилидема была взрослой и очень красивой женщиной, но ни один мужчина никогда не навещал ее ночью. Когда бы мы ни встретили кого-нибудь из их дома, мы всегда держались от них подальше - так делала не только наша семья, но и остальные жители деревни. Семейство Цилидемы также обходило нас стороной. Однажды, когда мы возвращались с полей с Чжэмой и матушкой, мы прошли мимо Цилидемы и ее сестер.
- Вы были на Матери-озере? - спросила моя Ама очень мило, хотя и не наступала на тропу, по которой шли девушки.
- Да, - ответила Цилидема так тихо, что ее слова были едва различимы. Она опустила глаза и ускорила шаг, как если бы убегала от нас, за ней поспешили ее сестры, низко опустив головы.
Глядя, как убегает Цилидема со своими маленькими сестричками, мне пришло в голову, что, пожалуй, они были единственными, кто никогда не заходил к нам на ужин. Затем я вспомнила, что мы никогда не навещали дом Цилидемы на Новый Год, и я никогда не видела ее в домах наших соседей. Когда мы вернулись домой, я спросила у матушки, почему семья Цилидемы такая застенчивая.
- Они не застенчивые, - ответила Ама, как будто это было само собой разумеющееся. - У их семьи есть Гу.
- Что такое «Гу»?
- Гу - это очень опасная тварь, - продолжила матушка тем же тоном, поставив корзину на пол. - Есть люди, которые на пятый лунный месяц идут в горы, где собирают змей, сороконожек, пауков, жаб, иногда летучих мышей - если удастся поймать их. Они приносят всех этих нечистых животных домой и кладут в сосуд. После этого они закрывают его крышкой, и все эти ядовитые твари дерутся и пожирают друг друга, пока не останется только один. Последнего называют Гу, и оно - это самая ядовитая тварь на свете.
Она перестала говорить и принялась разводить огонь в очаге.
- И что потом? - спросила я, чувствуя, как мое сердце начинает биться быстрее.
- Что потом? - повторила мама, не отрываясь от работы.
- Что происходит с этим Гу? Что оно делает?
- Ну, оно должно питаться - как и все остальные. За исключением того, что питается оно только нечистотами…
Моя старшая сестра Чжэма присоединилась к нашей беседе, добавив несколько жутких подробностей.
- Если мужчина заводил Гу, он кормит его потом из своих подмышек, а если женщина - своей месячной кровью.
- Фу! - сказала я.
- И это еще не все, - продолжила Чжэма, - Гу не просто поедает нечистоты. Оно вынуждено отдавать свой яд другим людям. Если оно не заражает других людей, то оно начнет вредить собственным хозяевам…
Я стала возражать. Во-первых, потому что не верила, что такие ужасы могут происходить, во-вторых, потому что меня раздражало то, что моя старшая сестра знала что-то, чего не знаю я.
- Цилидема не выглядит злой. Я уверена, она бы ни за что не позволила Гу дать нам заболеть.
Но матушка усмехнулась.
- Она не может ничего поделать. Гу не может умереть, оно передается из поколения в поколение. Будь Цилидема самым добрым человеком на свете. Даже если она больше не хочет Гу, она не может избавиться от него. Она
застряла с ним навечно, как и все ее родственники и потомки.
Теперь я чувствовала жалость к несчастной красавице Цилидеме, которая была проклята ужасным Гу и кому было совсем не с кем поговорить; у которой не было друзей, которые могли бы пригласить ее на ужин или на чашечку чая с маслом у очага. Ни один мужчина никогда не подарит ей пояс, чтобы выразить свое обожание, но мамины слова и серьезность ее тона - вот, что по-настоящему напугало меня. Ужасная мысль будто поглотила мое милосердие.
- Так Гу действительно может навредить нам?
- Конечно, может! - вскричала Ама взволнованно. - Гу может достать любого. Вот почему нам нечего делать рядом с Цилидемой и ее родственницами. Вот почему никто никогда не приглашает тех, у кого есть Гу, в дом. Вот почему только люди Гу могут говорить с людьми Гу. Множество людей заболели. Тебе даже не обязательно дотрагиваться до кого-то, у кого есть Гу, чтобы заразиться. Достаточно просто поесть, пока они рядом или даже сглотнуть слюну, пока они смотрят на тебя. Внезапно ты почувствуешь нечто странное, как запах сигаретного дыма, пота или дикого зверя, после этого ты потеряешь аппетит. На следующий день твой живот разбухнет, и ты не сможешь есть ничего, кроме того, что ты ела, когда Гу отравил тебя. Ты все время будешь есть только это: ты будешь жаждать этого, и жрать, и жрать, и жрать… Ты можешь очень сильно заболеть.
- Ты можешь умереть?
- Могла бы, но лама вылечит тебя. Он даст тебе лекарство, после этого у тебя будет понос в течение трех дней, а
потом с тобой будет все в порядке.
- Какое Гу у семьи Цилидемы?
- Кто знает? Думаешь, они показывают его всем и каждому? Но люди говорят, что у них змея.
С тех пор я научилась держаться подальше от несчастной красавицы Цилидемы и всей ее семьи, а также бояться черной магии змей, которые никогда не умирают и никому не показываются на глаза.
***
Жизнь в горах летом была приятной, зимой - очень неприятной, гораздо более неприятной, чем в деревне. После того, как снег покрывал луга, я надевала куртку из козьей шкуры и ходила обнимать яков, чтобы согреться. Мыться было слишком холодно, и мои волосы стали тусклыми и спутанными, и вскоре в них завелись вши. Когда я расчесала кожу головы, шею и плечи до крови, дядя усадил меня у очага и побрил налысо.
- Ты хороший человек, и у тебя сладкая кровь, вот почему ты им так нравишься, - дядя пытался подбодрить меня. Вне всякого сомнения, мне нужно было утешение. Я чувствовала себя очень несчастной из-за потери волос, потому что мы, мосо, верим, что в волосах женщины - ее красота. Дядя добавил:
- Не беспокойся, чем чаще ты бреешь свои волосы, будучи девочкой, тем гуще они вырастут, когда ты повзрослеешь!
Он отдал мне свою шапку из тибетской лисы, чтобы моя лысая голова не мерзла, и я почувствовала себя лучше. Кроме того, я вынуждена была признать, что дядюшкин метод - не самый худший из всех. По крайней мере, лучше, чем белая пудра, которую используют в деревне. После нее дети могут потерять не только свои волосы, но и лишиться кожи на голове.
После того, как дядя побрил мою голову, он поддерживал огонь всю ночь и отдавал мне свое одеяло, но я все еще не могла согреться, и каждый день просыпалась, трясясь от холода, и бежала в загон, где яки терлись друг о друга боками. Сейчас я уже не помню, как мне в голову впервые пришла эта мысль, возможно, она возникла естественным образом после того, как я посмотрела на пар, поднимающийся от мерзлой земли. Так или иначе, это происходило каждый раз, когда яки мочились. Я садилась на землю и подставляла свои руки, а затем и ступни под горячую золотую струю, уделяя особое внимание маленьким бугоркам, которые выглядели как крошечные мышки, которых холод сжег прямо на моих подошвах. Яки пили огромное количество воды, так что могли писать очень долго. Жар от их мочи был для меня спасением, так я переходила от одного яка к другому. Когда мои ноги высыхали, они начинали ужасно гореть, и я опускала их на холодную землю, расчесывая их и вопя в агонии.
Но едва я по утрам открывала глаза, я заворачивала в одеяло свое трясущееся тело и бежала в загон, чтобы подставить ступни под струю яков. Я не могла заставить себя прекратить. Не помогала ни боль, ни дядюшкины выговоры, ни даже новые ботинки из козьей шкуры, которые он мне подарил. Все это не останавливало меня - я все равно искала благословенные минуты облегчения от холода, которые давали мне яки.