(no subject)
перепощу отсюда (на память)
Красная армия глазами английского разведчика
А вот ещё один отрывок из воспоминаний Поля Дюкса о его службе в Красной Армии, который, если оставить в стороне явную нелюбовь автора к евреям, даёт небезинтересный анализ причин поражения белых в Гражданской войне.
/…/
До сих пор мне удавалось уклоняться от призыва на военную службу, которая, по моему мнению, могла помешать моей разведывательной работе. Но жизнь доказала обратное, и по целому ряду причин я пришёл к выводу, что зря избегал зачисления в армию.
Помимо бóльшей свободы передвижения, военные имели преимущество над гражданскими лицами в жилищном вопросе, свободном времяпрепровождении, получения проездных билетов. Красноармейцам в сравнении со штатскими выдавали намного бóльший по объёму и лучшего качества продпаёк. Если прежде я получал полфунта хлеба в день, и был вынужден подкармливаться в отвратительной общественной столовке, то будучи красноармейцем, я имел, помимо обеда и прочих дополнительных выдач, гарантированный фунт (иногда полтора) сносного чёрного хлеба в день. Чего, при моей привычке к скудному рациону, было более чем достаточно для сытной жизни.
/…/
Армейскую форму мне выдали в день моего прибытия в полк. Она состояла из гимнастёрки цвета хаки, жёлтых бриджей, обмоток и серой шинели. Пару добротных ботинок я купил сам у одного из солдат (в то время в армии обувь не выдавали). Фуражку мою украшала эмблема Красной армии с изображением красной звезды, серпа и молота.
Форму мою нельзя было назвать уставной, хотя в тех условиях на таковую могла претендовать любая форма одежды, ибо, за исключением отборных частей, одеваемых в лучшее, что имелось на армейских складах, обычные призывники носили всё подряд, включая, частенько, и лапти.
/.../
Как и названия столичных улиц, армейский язык значительно обновился. На смену прежнему «офицер» пришло слово «командир». К своему командиру, когда мы с ним оставались один на один, я так никогда не обращался (разве только шутливо), называя его, как и он меня, по имени-отчеству - «Василий Петрович».
- Василий Петрович, как Вы оказались в Красной армии? - спросил я как-то его.
- Вы думаете, у меня был выбор, - ответил он. - Если офицер не хочет быть расстрелянным, он либо подчиняется приказу о призыве, либо бежит из страны. Но последнее могут себе позволить лишь те, у кого за спиной нет семьи.
Достав из кармана объёмистое портмоне, полное рваных, засаленных бумажек, он извлёк некий документ и, предварительно разгладив, положил оный передо мной:
- Вот копия бумаги, которую я заполнил и подписал в призывной комиссии. Такую все должны подписывать. Как Вы сами можете убедиться, за этой подписью стоит моя жизнь и жизнь моей семьи.
Листок представлял собой машинописный бланк с рукописными вставками имени подписанта, его звания в царской армии, нынешнего звания, названия воинской части, местожительства и прочих личных данных. Затем шёл перечень родственников призываемого офицера с указанием их возраста, адреса проживания и рода занятий. Завершался листок личной подписью под следующими словами: «Настоящим заявляю, что отдаю себе отчёт в том, что в случае моей нелояльности Советскому правительству мои родственники подлежат аресту и насильственному перемещению».
Пожимая плечами, Василий Петрович развёл руками:
- Я предпочту, чтобы мою жену и маленьких дочерей расстреляли, - сказал он с горечью, - чем знать о том, что их отправили в красный концлагерь. Предполагается, что мои дочиненные тоже должны подписать подобное. Приятное дело, не правда ли? А знаете ли Вы, что назначение на любой ответственный пост нынче зависит от количества годных для ареста родственников? (Такой приказ публиковался в газетах). Быть одиноким и обездоленным - большая удача, по нынешним временам. Это означает, что у вас некого расстреливать. А можно следовать большевистскому закону, согласно которому такие вещи, как совесть и свобода являются «буржуазными предрассудками». В этом случае вы можете идти работать на Гороховую №2 и заработать целое состояние.
Так рассуждал не только мой командир, но и большинство других моих сослуживцев. Но говорили об этом они исключительно меж собой и с оглядкой, опасаясь большевистских шпионов /.../, четырёх-пяти коммунистов, прикрепленных к полку, дабы подслушивать и сообщать о любых антибольшевистских разговорах.
Один из этих коммунистов был еврей, редкий случай для рядового состава армии. Лишь только полк послали на фронт, он тут же исчез, несомненно, посланный заниматься тем же самым, но в безопасном тылу.
Единственные должности в Красной армии, на которых евреи пребывают в большом количестве, являются политические посты комиссаров. Одной из причин, по которой евреев много в большевистской администрации, как видится, есть та, что представители последней почти все работают в тылу. В частности, в тех подразделениях, которые не участвуют в боевых действиях (фуражные, пропагандистские, госэкономические и пр.). То с какой лёгкостью еврейские большевики уклоняются от военной службы, а так же их высокомерного и открытого презрения, которое часть из них выказывает в отношении русских, рождает сильную ответную ненависть к евреям и способствует распространению в России мнения, что большевизм есть еврейская задумка.
Конечно, среди евреев есть много и тех, кто выступает против большевиков. Многие из них сидят по тюрьмам. Но об этом мало кто знает, ибо в отличие от русских противников большевизма, евреи не имеют возможности широковещательно выражать свои взгляды.
Гений Красной армии Лев Бронштейн, больше известный под русскозвучным псевдонимном Троцкий, является вторым человеком в триумвирате «Ленин, Троцкий и Зиновьев», нынче определяющим судьбу русской и мировой революции. То, что он в этом перечне не первый питает душу Троцкого горечью и желчью, ибо главнейшей чертой его характера является чрезмерное тщеславие, второй - себялюбие, третьей - жестокость, чрезвычайно усиливаемые присущими ему блестящим интеллектом и остроумием.
По свидетельству некогда близких ему соратников, он не лишён определенной сердечности в отношениях, но все его привязанности полностью подчинены удовлетворению личных амбиций, во имя которых он избавляется от друзей и близких, подобно отслужившей своё одежде.
/.../
Создание и управление гигантской милитаристской машиной предоставляло широчайшие возможности для применения сверхчеловеческой энергии и необузданной воли Троцкого. На русских крестьян и рабочих он смотрел как на тягловый скот, соответственно, и обращался с ними так же. Отсюда его естественное стремление, силой иль соблазнительным предложением, убедить, как можно скорее, обученных царских офицеров, без чьих технических знаний он не мог обойтись, встать под красные знамёна.
Идеи «демократической армии» и «всеобщего вооружения пролетариата», вкупе с созывом Учредительного собрания, приведшие Троцкого и его сподвижников к власти, были забыты сразу по достижению последней.
Большевики взяли на вооружение те же меры, только с большей строгостью, что применяла царская армия в борьбы с массовыми грабежами и мародёрством, провоцируемых, кстати сказать, большевистской пропагандой в войсках.
Солдатские комитеты были быстро придушены. «Революционные» командиры, не обладающие достаточными навыками и знаниями, уволены. Вместо них назначены, тщательно отбираемые коммунистами, «специалисты», те же офицеры царской армии, находящиеся под неусыпным присмотром.
Сила Красной армии, без всяких сомнений, зиждется на офицерском корпусе. По мере осознавания властью незаменимости квалифицированных военных знаний, отношение к царским офицерам менялось от презрения и враждебности, как представителям буржуазии, к явной жажде сотрудничества.
Любопытно было наблюдать, как похабная красная пресса, потакая инстинктам черни, провозглашает всех царских офицеров «контрреволюционными свиньями», а Троцкий в этот момент украдкой протягивает тем же самым «свиньям» оливковую ветвь в знак примирения и, даже, уважения./.../
«Мы с трудом верили в то, что нам говорил Троцкий», - делился со мной один офицер после такой неожиданной встречи комиссаров с морскими военспецами Балтийского флота, на которой Троцкий объявил об упразднении солдатских комитетов и возвращения офицерам прежней власти.
Мой друг, будучи высоким чином в Адмиралтействе, принимал участие в этой встрече. «Мы все сидели за одним столом. По одну сторону офицеры, по другую - комиссары. Никто из офицеров не произносил ни слова. Мы не знали для чего нас позвали. Комиссары же, одетые в кожанки, развалившись на лучших стульях, курили, плевали, и громко смеялись.
Неожиданно распахнулась дверь, и вошёл Троцкий. Я никогда не видел его прежде и поначалу даже опешил, ибо одет он был в мундир русского офицера, правда, без погон. Форма плохо сидела на нём, но держался он прямо, как командир. И когда мы все встали, как бы принимая его за своего, между ним и его же комиссарами возник поразительный контраст.
Его слова потрясли не только нас, но и комиссаров. Обращаясь к нашему концу стола, он произнёс не «товарищи», а «господа», и начал благодарить нас за службу, заверяя в своём понимании трудностей нашего материального и морального положения.
Потом он повернулся к комиссарам и, к нашему великому изумлению, вылил на них потоки такой ругани, какой мы обычно привыкли слышать в свой адрес. Он назвал их скрытыми бездельниками, требовал объяснить, почему они в его присутствии позволяют себе сидеть с расхристанном видом, заставив их пресмыкаться перед собой как собак.
Он сообщил нам, что упраздняет корабельные комитеты; и что комиссары с сей поры будут иметь полномочия лишь в части политического контроля, но не в морском деле. Мы были настолько все ошеломлены увиденным и услышанным, что я даже подумал: если бы Троцкий не был евреем, офицеры могли бы признать его за стоящего мужика!».
Положение офицеров действительно было не из лёгких, особенно семейных. Бежать с семьёй трудно. Бежать одному означало арест близких в ту же секунду, как об отсутствии офицера становилось известно. Но и оставаться в стране было не лучшим выбором. Уклонение от мобилизации или оставление службы так же вело к репрессиям родных и близких.
Троцкого заботило не то, как заставить офицеров нести службу - таковая для них была неизбежной - но служить хорошо. Чтобы добиться этого, одного побуждения Троцкого было бы недостаточно. Но с учётом горького разочарования в связи с непрекращающимися неудачами белых, плюс растущего отвращения по поводу результатов вмешательства союзников, многие офицеры - кто от отчаяния, а кто с желанием - пошли служить к красным, полагая, что только с завершением войны (неважно, поражением или победой) можно было бы надеяться на смену режима. /.../
Одна из самых запоминающихся вещей, которую я когда-либо видел, являлся вид арестованных женщин, мужей которых подозревали в борьбе против большевиков.
Одну из партий таких заключённых я запомнил особенно отчётливо, потому что в ней были пару человек, которых я знал лично. Это были леди, образованные и утончённые, чьи лица запечатлели неописуемые страдания. Они брели по улице под палящими лучами солнца, одетые в обноски прежде приличного платья и в туфлях с оторванными каблуками, сопровождаемые тремя или четырьмя детьми, таща сумки и узлы с вещами, которые им разрешили взять с собой в тюрьму.
Неожиданно одна из женщин потеряла сознание и рухнула на мостовую. Все остановились, помогая несчастной прийти в себя, под безучастными взглядами конвоиров, делающих свою скучную работу. Последние не выглядели порочными людьми. Они просто выполняли приказы.
Стоя под кронами деревьев Александровского сада, я наблюдал за жалкой процессией, видя отчаяние на каждом лице, когда они медленно продолжили тащиться через дорогу и исчезли в сумрачном проёме здания №2 на Гороховой.
Между тем, до мужей арестованных довели, что, как только они присоединятся к борьбе против белых контрреволюционных армий, страдания их женщин прекратятся, а в случае дальнейшей хорошей службы им не только гарантируют личную свободу, но и выдадут увеличенные пайки, а так же освободят от домогательств на их жилище. Последнее много значило в условиях, когда вам в сожители могут навязать в любое время рабочих и солдат, занимающих для проживания лучшие комнаты, а вас и вашу семью отселяя в одну лишь комнату, которой, вполне, могла оказаться и кухня.
Такой способ принуждения офицеров к службе показывает насколько проницательны оказались большевики в понимании психологии тех, кто воевал на стороне белогвардейцев. В глазах белых, одного подозрения на любого рода сношение кадрового офицера с большевиками было достаточно для предания этого офицера проклятию, без учёта того, в насколько мучительное и безнадёжное положение он был поставлен большевиками.
/.../
Мне говорили, что даже сын генерала Брусилова был расстрелян Деникинской армией только за то, что был уличён в службе на красных. В подобную тупость со стороны белых трудно было бы поверить, если бы это не было правдой.
Главными причинами поражения белых было: полное отсутствие у них программы, более приемлемой чем у большевиков; озвучиваемая (хотя и шёпотом) угроза землевладельцев отнять у крестьян землю в пользу бывших хозяев, после победы белых; прискорбное непонимание последними, что первейшую роль в антибольшевистской войне играет политика, а не военная стратегия.
Об этом свидетельствует история всех белогвардейских движений - Колчака ли, Деникина, или Врангеля, чьё развитие, по большому счёту, шло одним и тем же путём.
Сначала белый триумф, воспринимаемый как освобождение от красного ига. Командование красных в ужасе от того, что красноармейцы перебегают к белым целыми ордами. Интенсивность боевых действий резко снижается на всём протяжении огромного фронта. Затем полная остановка из-за начинающегося в тылу недовольства гражданского населения реквизициями, мобилизациями, междоусобицами, коррупцией среди должностных лиц, мало отличающихся от того, что происходило при красных. Быстрое отчуждение крестьянства, которое начинает восставать против белых так же, как и ранее против красных.
Положение белых армий ухудшается. Первые признаки неудач на фронте сигнализируют - судьба начинает поворачиваться спиной. Поражения следуют одно за другим, окончательную же точку ставит та часть крестьянства, что обращается как против красных, так и белых.
Большинство русских émigrés [фр. «эмигрантов»] нынче признают, что война против так называемой Советской Республики помогла сохранить единство большевистскому руководству, а поражение противников большевизма обусловлено, прежде всего, недостатками их собственных руководителей. Но есть много и тех, кто продолжает перекладывать вину на чужие плечи, в первую очередь, на Англию, упреки в адрес которой небезосновательны, но по совершенно не тем причинам, чем полагают её критики.
Когда Альянс и Америка предприняли военную интервенцию в Россию, Англия была той страной, которая дольше всех и самой большой ценой для себя снабжала контрреволюцию деньгами и материалами. Ошибка Англии и её союзников была в том, что она не предприняла усилий управлять политической - наиболее важной - стороной контрреволюции.
Она, как представляется, предполагала, что моральная честность Колчака, Деникина и Врангеля - в которой знающие люди никогда не сомневались - окажется соразмерной политической зрелости этих лидеров и правительств ими созданных.
Именно в этом заключалась фундаментальная ошибка оценки ситуации. Пропасть, разделяющая руководителей белого движения и крестьянство, была столь же широка, как и пропасть между коммунистической партией и русским народом. Не Москва стала причиной поражения руководства белых, но они сами. Именно этого не поняли ни Англия, ни другие иностранные державы.
К концу 1919 года высшие военные должности в Красной армии (в части командования дивизиями, бригадами и артиллерией) были заняты исключительно бывшими царскими генералами и полковниками. Большевики очень гордятся этим фактом и частенько хвалятся им перед своими гостями. Этих офицеров всемерно опекают. И хотя за ними, как говорят противники большевиков, пристально наблюдают, их семьи, тем не менее, пользуются значительными привилегиями.
Среди нижних чинов преобладают «красные» офицеры, выпускники красных военных школ, где преподают царские офицеры. Среди них попадаются образованные люди, но в целом, однако, они яро поддерживают советский строй.
Гражданские и даже отдельные, хорошо служившие, солдаты так же могут достигнуть высоких армейских постов. Красная армия предоставляет широкие возможности для продвижения по службе при наличии, главным образом, таланта и успешной выслуги. В Белой же армии таковое происходит лишь в соответствии со званием, «кровным происхождением» и социальным положением военнослужащего.
Личные заслуги - единственно признаваемое требование в карьерном росте. Поэтому многие солдаты становятся полковыми командирами, артиллерийскими и кавалерийскими офицерами. Зачастую, именно эти, ранее отсутствующие, возможности продвижения по службе людей решительных и смелых делают из последних убеждённых сторонников существующего режима.
Любой неглупый искатель приключений, приложивший свои таланты к службе в Красной армии и будучи, при этом, членом Коммунистической партии, может подняться очень высоко и сделать блестящую военную карьеру. Если бы русскому народу удалось внушить действительный революционный энтузиазм и преданность нынешним правителям, то Красная армия, при внедряемой Троцким армейской системе, быстро бы стала не только массовой, но и совершенно непреодолимой военной силой.
Но в русском народе нет, и никогда не будет, воодушевления по поводу Коммунистической революции. И до тех пор, пока белые армии будут опираться на поддержку крупных землевладельцев, отстаивая их собственнические интересы, большевики будут пользовать эту поддержку в своих целях.
Я был свидетелем поразительного случая, когда один из белогвардейских генералов, действующий на Петроградском направлении, выпустил приказ, где крестьянам разрешалось «в нынешнем году продавать урожай, собранный с (захваченной ими) земли, но в следующем году эта земля должна быть возвращена бывшим владельцам».
Излишне говорить насколько губительным этот приказ оказался для генерала, три недели назад встречаемого «на ура». Большевики растиражировали текст приказа по всем газетам Советской России, и он оказал сильное пропагандистское влияние среди солдат-крестьян по всему фронту. /.../
Красная армия глазами английского разведчика
А вот ещё один отрывок из воспоминаний Поля Дюкса о его службе в Красной Армии, который, если оставить в стороне явную нелюбовь автора к евреям, даёт небезинтересный анализ причин поражения белых в Гражданской войне.
/…/
До сих пор мне удавалось уклоняться от призыва на военную службу, которая, по моему мнению, могла помешать моей разведывательной работе. Но жизнь доказала обратное, и по целому ряду причин я пришёл к выводу, что зря избегал зачисления в армию.
Помимо бóльшей свободы передвижения, военные имели преимущество над гражданскими лицами в жилищном вопросе, свободном времяпрепровождении, получения проездных билетов. Красноармейцам в сравнении со штатскими выдавали намного бóльший по объёму и лучшего качества продпаёк. Если прежде я получал полфунта хлеба в день, и был вынужден подкармливаться в отвратительной общественной столовке, то будучи красноармейцем, я имел, помимо обеда и прочих дополнительных выдач, гарантированный фунт (иногда полтора) сносного чёрного хлеба в день. Чего, при моей привычке к скудному рациону, было более чем достаточно для сытной жизни.
/…/
Армейскую форму мне выдали в день моего прибытия в полк. Она состояла из гимнастёрки цвета хаки, жёлтых бриджей, обмоток и серой шинели. Пару добротных ботинок я купил сам у одного из солдат (в то время в армии обувь не выдавали). Фуражку мою украшала эмблема Красной армии с изображением красной звезды, серпа и молота.
Форму мою нельзя было назвать уставной, хотя в тех условиях на таковую могла претендовать любая форма одежды, ибо, за исключением отборных частей, одеваемых в лучшее, что имелось на армейских складах, обычные призывники носили всё подряд, включая, частенько, и лапти.
/.../
Как и названия столичных улиц, армейский язык значительно обновился. На смену прежнему «офицер» пришло слово «командир». К своему командиру, когда мы с ним оставались один на один, я так никогда не обращался (разве только шутливо), называя его, как и он меня, по имени-отчеству - «Василий Петрович».
- Василий Петрович, как Вы оказались в Красной армии? - спросил я как-то его.
- Вы думаете, у меня был выбор, - ответил он. - Если офицер не хочет быть расстрелянным, он либо подчиняется приказу о призыве, либо бежит из страны. Но последнее могут себе позволить лишь те, у кого за спиной нет семьи.
Достав из кармана объёмистое портмоне, полное рваных, засаленных бумажек, он извлёк некий документ и, предварительно разгладив, положил оный передо мной:
- Вот копия бумаги, которую я заполнил и подписал в призывной комиссии. Такую все должны подписывать. Как Вы сами можете убедиться, за этой подписью стоит моя жизнь и жизнь моей семьи.
Листок представлял собой машинописный бланк с рукописными вставками имени подписанта, его звания в царской армии, нынешнего звания, названия воинской части, местожительства и прочих личных данных. Затем шёл перечень родственников призываемого офицера с указанием их возраста, адреса проживания и рода занятий. Завершался листок личной подписью под следующими словами: «Настоящим заявляю, что отдаю себе отчёт в том, что в случае моей нелояльности Советскому правительству мои родственники подлежат аресту и насильственному перемещению».
Пожимая плечами, Василий Петрович развёл руками:
- Я предпочту, чтобы мою жену и маленьких дочерей расстреляли, - сказал он с горечью, - чем знать о том, что их отправили в красный концлагерь. Предполагается, что мои дочиненные тоже должны подписать подобное. Приятное дело, не правда ли? А знаете ли Вы, что назначение на любой ответственный пост нынче зависит от количества годных для ареста родственников? (Такой приказ публиковался в газетах). Быть одиноким и обездоленным - большая удача, по нынешним временам. Это означает, что у вас некого расстреливать. А можно следовать большевистскому закону, согласно которому такие вещи, как совесть и свобода являются «буржуазными предрассудками». В этом случае вы можете идти работать на Гороховую №2 и заработать целое состояние.
Так рассуждал не только мой командир, но и большинство других моих сослуживцев. Но говорили об этом они исключительно меж собой и с оглядкой, опасаясь большевистских шпионов /.../, четырёх-пяти коммунистов, прикрепленных к полку, дабы подслушивать и сообщать о любых антибольшевистских разговорах.
Один из этих коммунистов был еврей, редкий случай для рядового состава армии. Лишь только полк послали на фронт, он тут же исчез, несомненно, посланный заниматься тем же самым, но в безопасном тылу.
Единственные должности в Красной армии, на которых евреи пребывают в большом количестве, являются политические посты комиссаров. Одной из причин, по которой евреев много в большевистской администрации, как видится, есть та, что представители последней почти все работают в тылу. В частности, в тех подразделениях, которые не участвуют в боевых действиях (фуражные, пропагандистские, госэкономические и пр.). То с какой лёгкостью еврейские большевики уклоняются от военной службы, а так же их высокомерного и открытого презрения, которое часть из них выказывает в отношении русских, рождает сильную ответную ненависть к евреям и способствует распространению в России мнения, что большевизм есть еврейская задумка.
Конечно, среди евреев есть много и тех, кто выступает против большевиков. Многие из них сидят по тюрьмам. Но об этом мало кто знает, ибо в отличие от русских противников большевизма, евреи не имеют возможности широковещательно выражать свои взгляды.
Гений Красной армии Лев Бронштейн, больше известный под русскозвучным псевдонимном Троцкий, является вторым человеком в триумвирате «Ленин, Троцкий и Зиновьев», нынче определяющим судьбу русской и мировой революции. То, что он в этом перечне не первый питает душу Троцкого горечью и желчью, ибо главнейшей чертой его характера является чрезмерное тщеславие, второй - себялюбие, третьей - жестокость, чрезвычайно усиливаемые присущими ему блестящим интеллектом и остроумием.
По свидетельству некогда близких ему соратников, он не лишён определенной сердечности в отношениях, но все его привязанности полностью подчинены удовлетворению личных амбиций, во имя которых он избавляется от друзей и близких, подобно отслужившей своё одежде.
/.../
Создание и управление гигантской милитаристской машиной предоставляло широчайшие возможности для применения сверхчеловеческой энергии и необузданной воли Троцкого. На русских крестьян и рабочих он смотрел как на тягловый скот, соответственно, и обращался с ними так же. Отсюда его естественное стремление, силой иль соблазнительным предложением, убедить, как можно скорее, обученных царских офицеров, без чьих технических знаний он не мог обойтись, встать под красные знамёна.
Идеи «демократической армии» и «всеобщего вооружения пролетариата», вкупе с созывом Учредительного собрания, приведшие Троцкого и его сподвижников к власти, были забыты сразу по достижению последней.
Большевики взяли на вооружение те же меры, только с большей строгостью, что применяла царская армия в борьбы с массовыми грабежами и мародёрством, провоцируемых, кстати сказать, большевистской пропагандой в войсках.
Солдатские комитеты были быстро придушены. «Революционные» командиры, не обладающие достаточными навыками и знаниями, уволены. Вместо них назначены, тщательно отбираемые коммунистами, «специалисты», те же офицеры царской армии, находящиеся под неусыпным присмотром.
Сила Красной армии, без всяких сомнений, зиждется на офицерском корпусе. По мере осознавания властью незаменимости квалифицированных военных знаний, отношение к царским офицерам менялось от презрения и враждебности, как представителям буржуазии, к явной жажде сотрудничества.
Любопытно было наблюдать, как похабная красная пресса, потакая инстинктам черни, провозглашает всех царских офицеров «контрреволюционными свиньями», а Троцкий в этот момент украдкой протягивает тем же самым «свиньям» оливковую ветвь в знак примирения и, даже, уважения./.../
«Мы с трудом верили в то, что нам говорил Троцкий», - делился со мной один офицер после такой неожиданной встречи комиссаров с морскими военспецами Балтийского флота, на которой Троцкий объявил об упразднении солдатских комитетов и возвращения офицерам прежней власти.
Мой друг, будучи высоким чином в Адмиралтействе, принимал участие в этой встрече. «Мы все сидели за одним столом. По одну сторону офицеры, по другую - комиссары. Никто из офицеров не произносил ни слова. Мы не знали для чего нас позвали. Комиссары же, одетые в кожанки, развалившись на лучших стульях, курили, плевали, и громко смеялись.
Неожиданно распахнулась дверь, и вошёл Троцкий. Я никогда не видел его прежде и поначалу даже опешил, ибо одет он был в мундир русского офицера, правда, без погон. Форма плохо сидела на нём, но держался он прямо, как командир. И когда мы все встали, как бы принимая его за своего, между ним и его же комиссарами возник поразительный контраст.
Его слова потрясли не только нас, но и комиссаров. Обращаясь к нашему концу стола, он произнёс не «товарищи», а «господа», и начал благодарить нас за службу, заверяя в своём понимании трудностей нашего материального и морального положения.
Потом он повернулся к комиссарам и, к нашему великому изумлению, вылил на них потоки такой ругани, какой мы обычно привыкли слышать в свой адрес. Он назвал их скрытыми бездельниками, требовал объяснить, почему они в его присутствии позволяют себе сидеть с расхристанном видом, заставив их пресмыкаться перед собой как собак.
Он сообщил нам, что упраздняет корабельные комитеты; и что комиссары с сей поры будут иметь полномочия лишь в части политического контроля, но не в морском деле. Мы были настолько все ошеломлены увиденным и услышанным, что я даже подумал: если бы Троцкий не был евреем, офицеры могли бы признать его за стоящего мужика!».
Положение офицеров действительно было не из лёгких, особенно семейных. Бежать с семьёй трудно. Бежать одному означало арест близких в ту же секунду, как об отсутствии офицера становилось известно. Но и оставаться в стране было не лучшим выбором. Уклонение от мобилизации или оставление службы так же вело к репрессиям родных и близких.
Троцкого заботило не то, как заставить офицеров нести службу - таковая для них была неизбежной - но служить хорошо. Чтобы добиться этого, одного побуждения Троцкого было бы недостаточно. Но с учётом горького разочарования в связи с непрекращающимися неудачами белых, плюс растущего отвращения по поводу результатов вмешательства союзников, многие офицеры - кто от отчаяния, а кто с желанием - пошли служить к красным, полагая, что только с завершением войны (неважно, поражением или победой) можно было бы надеяться на смену режима. /.../
Одна из самых запоминающихся вещей, которую я когда-либо видел, являлся вид арестованных женщин, мужей которых подозревали в борьбе против большевиков.
Одну из партий таких заключённых я запомнил особенно отчётливо, потому что в ней были пару человек, которых я знал лично. Это были леди, образованные и утончённые, чьи лица запечатлели неописуемые страдания. Они брели по улице под палящими лучами солнца, одетые в обноски прежде приличного платья и в туфлях с оторванными каблуками, сопровождаемые тремя или четырьмя детьми, таща сумки и узлы с вещами, которые им разрешили взять с собой в тюрьму.
Неожиданно одна из женщин потеряла сознание и рухнула на мостовую. Все остановились, помогая несчастной прийти в себя, под безучастными взглядами конвоиров, делающих свою скучную работу. Последние не выглядели порочными людьми. Они просто выполняли приказы.
Стоя под кронами деревьев Александровского сада, я наблюдал за жалкой процессией, видя отчаяние на каждом лице, когда они медленно продолжили тащиться через дорогу и исчезли в сумрачном проёме здания №2 на Гороховой.
Между тем, до мужей арестованных довели, что, как только они присоединятся к борьбе против белых контрреволюционных армий, страдания их женщин прекратятся, а в случае дальнейшей хорошей службы им не только гарантируют личную свободу, но и выдадут увеличенные пайки, а так же освободят от домогательств на их жилище. Последнее много значило в условиях, когда вам в сожители могут навязать в любое время рабочих и солдат, занимающих для проживания лучшие комнаты, а вас и вашу семью отселяя в одну лишь комнату, которой, вполне, могла оказаться и кухня.
Такой способ принуждения офицеров к службе показывает насколько проницательны оказались большевики в понимании психологии тех, кто воевал на стороне белогвардейцев. В глазах белых, одного подозрения на любого рода сношение кадрового офицера с большевиками было достаточно для предания этого офицера проклятию, без учёта того, в насколько мучительное и безнадёжное положение он был поставлен большевиками.
/.../
Мне говорили, что даже сын генерала Брусилова был расстрелян Деникинской армией только за то, что был уличён в службе на красных. В подобную тупость со стороны белых трудно было бы поверить, если бы это не было правдой.
Главными причинами поражения белых было: полное отсутствие у них программы, более приемлемой чем у большевиков; озвучиваемая (хотя и шёпотом) угроза землевладельцев отнять у крестьян землю в пользу бывших хозяев, после победы белых; прискорбное непонимание последними, что первейшую роль в антибольшевистской войне играет политика, а не военная стратегия.
Об этом свидетельствует история всех белогвардейских движений - Колчака ли, Деникина, или Врангеля, чьё развитие, по большому счёту, шло одним и тем же путём.
Сначала белый триумф, воспринимаемый как освобождение от красного ига. Командование красных в ужасе от того, что красноармейцы перебегают к белым целыми ордами. Интенсивность боевых действий резко снижается на всём протяжении огромного фронта. Затем полная остановка из-за начинающегося в тылу недовольства гражданского населения реквизициями, мобилизациями, междоусобицами, коррупцией среди должностных лиц, мало отличающихся от того, что происходило при красных. Быстрое отчуждение крестьянства, которое начинает восставать против белых так же, как и ранее против красных.
Положение белых армий ухудшается. Первые признаки неудач на фронте сигнализируют - судьба начинает поворачиваться спиной. Поражения следуют одно за другим, окончательную же точку ставит та часть крестьянства, что обращается как против красных, так и белых.
Большинство русских émigrés [фр. «эмигрантов»] нынче признают, что война против так называемой Советской Республики помогла сохранить единство большевистскому руководству, а поражение противников большевизма обусловлено, прежде всего, недостатками их собственных руководителей. Но есть много и тех, кто продолжает перекладывать вину на чужие плечи, в первую очередь, на Англию, упреки в адрес которой небезосновательны, но по совершенно не тем причинам, чем полагают её критики.
Когда Альянс и Америка предприняли военную интервенцию в Россию, Англия была той страной, которая дольше всех и самой большой ценой для себя снабжала контрреволюцию деньгами и материалами. Ошибка Англии и её союзников была в том, что она не предприняла усилий управлять политической - наиболее важной - стороной контрреволюции.
Она, как представляется, предполагала, что моральная честность Колчака, Деникина и Врангеля - в которой знающие люди никогда не сомневались - окажется соразмерной политической зрелости этих лидеров и правительств ими созданных.
Именно в этом заключалась фундаментальная ошибка оценки ситуации. Пропасть, разделяющая руководителей белого движения и крестьянство, была столь же широка, как и пропасть между коммунистической партией и русским народом. Не Москва стала причиной поражения руководства белых, но они сами. Именно этого не поняли ни Англия, ни другие иностранные державы.
К концу 1919 года высшие военные должности в Красной армии (в части командования дивизиями, бригадами и артиллерией) были заняты исключительно бывшими царскими генералами и полковниками. Большевики очень гордятся этим фактом и частенько хвалятся им перед своими гостями. Этих офицеров всемерно опекают. И хотя за ними, как говорят противники большевиков, пристально наблюдают, их семьи, тем не менее, пользуются значительными привилегиями.
Среди нижних чинов преобладают «красные» офицеры, выпускники красных военных школ, где преподают царские офицеры. Среди них попадаются образованные люди, но в целом, однако, они яро поддерживают советский строй.
Гражданские и даже отдельные, хорошо служившие, солдаты так же могут достигнуть высоких армейских постов. Красная армия предоставляет широкие возможности для продвижения по службе при наличии, главным образом, таланта и успешной выслуги. В Белой же армии таковое происходит лишь в соответствии со званием, «кровным происхождением» и социальным положением военнослужащего.
Личные заслуги - единственно признаваемое требование в карьерном росте. Поэтому многие солдаты становятся полковыми командирами, артиллерийскими и кавалерийскими офицерами. Зачастую, именно эти, ранее отсутствующие, возможности продвижения по службе людей решительных и смелых делают из последних убеждённых сторонников существующего режима.
Любой неглупый искатель приключений, приложивший свои таланты к службе в Красной армии и будучи, при этом, членом Коммунистической партии, может подняться очень высоко и сделать блестящую военную карьеру. Если бы русскому народу удалось внушить действительный революционный энтузиазм и преданность нынешним правителям, то Красная армия, при внедряемой Троцким армейской системе, быстро бы стала не только массовой, но и совершенно непреодолимой военной силой.
Но в русском народе нет, и никогда не будет, воодушевления по поводу Коммунистической революции. И до тех пор, пока белые армии будут опираться на поддержку крупных землевладельцев, отстаивая их собственнические интересы, большевики будут пользовать эту поддержку в своих целях.
Я был свидетелем поразительного случая, когда один из белогвардейских генералов, действующий на Петроградском направлении, выпустил приказ, где крестьянам разрешалось «в нынешнем году продавать урожай, собранный с (захваченной ими) земли, но в следующем году эта земля должна быть возвращена бывшим владельцам».
Излишне говорить насколько губительным этот приказ оказался для генерала, три недели назад встречаемого «на ура». Большевики растиражировали текст приказа по всем газетам Советской России, и он оказал сильное пропагандистское влияние среди солдат-крестьян по всему фронту. /.../