А. Дворкин "Обещание крайне правых" (начало)
Перевод главы "The Promise of the Ultra-Right" из книги "Right-wing Women: The Politics of Domesticated Females" (с сокращениями).
От души благодарю caballo_marino за помощь в редакторской правке.
Ходит слух, на протяжении столетий распространяемый учеными, писателями и философами, как светскими, так и религиозными, - по существу, самая обыкновенная сплетня - о том, что женщины «биологически консервативны». И если сплетни, исходящие от женщин, традиционно высмеиваются как пошлость, достойная всяческого презрения, то сплетни, распускаемые мужчинами - и в первую очередь, сплетни о женщинах - именуются теорией, идеологией или фактом. Этот конкретный слух удостоился звания продукта высокой мысли, поскольку передавался он от мужчины к мужчине в солидных академиях, библиотеках и залах собраний, откуда женщины вплоть до самого недавнего времени были официально и насильственно исключены.
Слух этот, сколь бы замысловатым слогом он ни был изложен и каким бы обилием примечаний ни оснащался, сводится к набору довольно простых постулатов. Женщины рожают детей, потому что женщины по определению рожают детей. Эта «простая правда жизни», приводимая без оговорок или уточнений, подразумевает естественно вытекающую отсюда обязанность кормить и защищать этих детей. А потому от женщин можно ожидать социальной, политической, экономической и сексуальной консервативности, так как статус кво - каким бы он ни был, - безопасней перемен - в чем бы те не заключались. На протяжении веков мизогинные мужчины-философы самых разных школ мысли убеждали нас, что женщины следуют биологическому императиву, напрямую проистекающему из их репродуктивных способностей и неизбежно приводящему к скудости жизни, ограниченности ума и довольно-таки вздорному пуританству.
Эта теория (или клевета) и правдоподобна, и жестока в том отношении, что женщин действительно принуждают рожать детей; это происходило на протяжении всей истории при всех экономических системах, за исключением пренебрежимо коротких отрывков времени, когда мужчины оказывались временно дезориентированы - например, в немедленной посткоитальной эйфории некоторых революций. Она же совершенно нелогична в том, что на протяжении всей истории женщины самых разных идеологических убеждений (за исключением абсолютных пацифисток - категории всегда немногочисленной) поддерживали и приветствовали войны, на которых калечили, насиловали, пытали и убивали тех самых детей, которых им биологически предписано защищать. Несомненно, биологическое объяснение так называемой консервативной природы женщин только прячет за собой реалии женских жизней, хоронит их в густом сумраке лжи и пренебрежения.
Безразличный или враждебно настроенный наблюдатель-мужчина может называть женщин «консервативными» в каком-то метафизическом смысле, поскольку женщины как класс действительно довольно строго блюдут традиции и ценности, принятые в их социальном контексте - каким бы ни был этот контекст. В любом обществе именно женщины как класс всегда нерассуждающие конформистки, ортодоксальные верующие, преданные последовательницы, адептки незыблемой веры. Каких бы убеждений ни придерживались окружающие их мужчины, колебание равнозначно бунту; оно опасно. Большинство женщин, страшась за собственную жизнь, не смеют отказаться от слепой веры. И в доме отца, и в доме мужа, и до самой могилы, которая тоже может оказаться не ее собственной, женщина идет на уступки мужской власти в надежде купить себе защиту от мужского насилия. Она подчиняется мужским правилам, чтобы максимально обезопасить себя. Иногда это летаргическое подчинение, когда мужские требования мало-помалу наваливаются и засыпают ее, хороня заживо, как персонажа Эдгара По. Иногда это воинственное подчинение. Она спасет себя, доказав свою преданность, послушание, полезность и даже фанатичность на службе окружающим ее мужчинам. Она счастливая проститутка, счастливая домохозяйка, примерная христианка, образцовый ученый, идеальный товарищ, террористка без страха и упрека. Какой бы ни была система ценностей, она воплотит ее с безукоризненной точностью. Мужчины редко выполняют свою часть обязательств - как она их понимает: защиту от мужского насилия. Но воинственная конформистка вложила слишком много самой себя - своего труда, сердца, души, зачастую тела, нередко детей, так что это предательство для нее - что-то вроде последнего гвоздя в крышке гроба: мертвому телу уже все равно.
Женщины знают, но не должны признавать вслух, что сопротивление мужской власти или открытое недовольство мужским предательством приведет к изнасилованию, побоям, нищете, остракизму или изгнанию, заточению в психиатрической лечебнице или тюрьме, возможно, к смерти. Как это объяснили Филлис Чеслер и Эмили Джейн Гудман в своей работе «Женщины, деньги и власть», женщины, подобно Сизифу, прилагают неимоверные усилия, чтобы избежать «чего похуже» - того, что может и обязательно произойдет с ними, если только они посмеют выйти за жестко очерченные границы предписанного женщинам поведения. Большинство женщин материально или психологически не могут позволить себе признать, что никакие жертвы послушания, которые они приносят, дабы вымолить себе защиту, не умилостивят всех этих маленьких разгневанных божков.
А потому неудивительно, что большинство девочек не хотят превратиться в своих матерей - этих измотанных, суетливых домашних сержантов, вечно изводящих себя какими-то непонятными тревогами. Матери учат дочерей подстраиваться к традиционным нормам женской жизни, установленным для них мужчинами, какой бы идеологии эти мужчины ни придерживались. Матери играют роль непосредственных блюстительниц воли мужчин, охранниц у двери тюремной камеры, прислужниц, наказывающих любое проявление непокорности ударами электрошокера.
Однако, как бы они ни сопротивлялись воспитанию своих матерей, большинство девочек все равно вырастают очень похожими на них. Бунтарство редко способно выстоять против той терапии отвращения, которая идет у нас за женское воспитание. Мужское насилие со стороны отца, брата, дяди, всевозможных мужчин-специалистов или незнакомцев сильнейшим образом влияет на девочку на протяжении всей ее жизни - как оно влияло и продолжает влиять на ее мать. Она учится приспосабливаться, чтобы выжить. Повзрослев, девочка может отвергнуть группу мужчин, к которой примкнула ее мать - так сказать, убежать с другой стаей, - но даже в этом случае она все равно будет воспроизводить материнские сценарии подчинения мужской власти внутри своей новой группы. При помощи как силы, так и угроз мужчины любых политических убеждений требуют от женщин принимать абьюз в молчании и стыде, привязывать себя к домашнему очагу веревкой, спряденной из самообвинений, невысказанного гнева, горя и негодования.
Среди мужчин считается хорошим тоном презирать убогость женских жизней. Так называемая мещанка с ее мелким тщеславием, например, - излюбленная мишень для насмешек бравых интеллектуалов, дальнобойщиков и революционеров, чей широкий кругозор дает широкие возможности для проецирования и потакания своему собственному, гораздо более масштабному тщеславию, которое женщины не смеют высмеивать и на которое женщины не могут и претендовать. Базарная баба - отвратительная карикатура на недалекость и корыстолюбие жены рабочего класса, изводящей своего безответного, работящего, бесконечно терпеливого мужа потоками вздорных оскорблений, которые не остановить простым мягким упреком. Леди, Аристократка - изысканная пустышка, годная лишь на то, чтобы в нее плевать - поскольку плевок хорошо заметен на чистой одежде, что приносит плюющему чувство моментального удовлетворения и не требует большого искусства. Еврейская мать - чудовище, мечтающее разрезать фаллос своего дорогого сынули на тысячу кусков и сварить его в курином супе. Черная женщина, тоже кастраторша, - гротескная женщина-матриарх, чья неимоверная выносливость ужасает мужчин. Лесбиянка - наполовину чудовище, наполовину идиотка: не имея мужчины, которого она могла бы пилить, воображает себя Наполеоном.
Высмеивание женских жизней не ограничивается этой токсичной, безобразной, подлой клеветой, потому что всегда, при любых обстоятельствах, то же самое высмеивание присутствует в простейшей форме, обнаженное до скелета - голый костяк, мясо снято подчистую: она дырка, п…да. Все остальные части тела отрезаны, удалены, остался лишь один кусок, не человек, «это» - и это самая смешная шутка изо всех, неисчерпаемый источник разудалого юмора для тех, кто разделал ее. Те самые мясники, которые разрубают мясо и выбрасывают ненужные им части, и есть юмористы. Урезание целого человеческого существа до влагалища и чрева, а затем до расчлененной похабщины - их удачнейшая и любимейшая шутка.
Каждая женщина, каким бы ни было ее социальное, экономическое или сексуальное положение, борется с этим урезанием всеми доступными ей средствами. Но поскольку средства ее так поразительно скудны и поскольку у нее нет возможности собрать воедино и приумножить их, попытки эти одновременно героичны и жалки. Шлюха, защищая сутенера, обретает собственную ценность в отраженном свете его аляповатых побрякушек. Жена, защищая своего мужа, убеждает других или себя, что жизнь ее - не кладбище убитых возможностей. Женщина, защищая идеологию мужчин, которые поднимаются наверх, маршируя по ее распростертому телу всем воинским составом, не станет привселюдно оплакивать утрату того, что эти мужчины отняли у нее: она не закричит, когда их каблуки вопьются в ее плоть, потому что крик этот будет означать для нее крах самого смысла жизни; все те идеалы, ради которых она отреклась от самой себя, оказались бы безнадежно запятнаны кровью, которую ей пришлось бы наконец признать своею.
А потому женщина цепляется - не с деликатностью «плюща, обвивающего дуб», но с невероятной в своей напряженности хваткой - за все тех же людей, институции и ценности, которые унижают ее, отводят ей роль человека второго сорта, прославляют ее бесправие, сдерживают и парализуют самые подлинные проявления ее воли и существа. Она становится лакеем, прислугой тех, кто безжалостно и эффективно совершает агрессию против нее самой и ее сестер. Именно эта особая самоненавистническая преданность тем, кто целеустремленно ее разрушает, и есть суть женственности в определении мужчин всех политических убеждений.
***
Незадолго до своей смерти на съемках фильма «Займемся любовью» Мэрилин Монро написала в своей записной книжке: «Чего я боюсь? Отчего мне так страшно? От того ли, что мне кажется, что я не могу играть? Я знаю, что играть я могу, но мне все равно страшно. Мне страшно, хотя мне не нужно и не должно бояться».
Актриса - единственная женщина, деятельность которой культурно поощряется. Если она хорошо играет свою роль - то есть если ей удается убедить мужчин, контролирующих сферу развлечений и распределение материальных благ, что она соответствует текущим сексуальным стандартам и доступна мужчинам на их условиях, - ее награждают деньгами и признанием. Ее игра должна быть подражательной, а не творческой, строго конформной, а не оригинальной. Актриса - марионетка из плоти, крови и краски, она играет женщину, играющую роль. Монро, этой виртуозной сексуальной куколке, играть позволено, но играть ей страшно - возможно, потому что никакая, даже самая вдохновенная игра не может убедить актрису, что ее идеальная женская жизнь не является на самом деле мучительным умиранием. Она скалилась, она позировала, она притворялась, она вступала в связи с известными и влиятельными мужчинами. Ее приятельница утверждала, что она перенесла столько нелегальных, плохо сделанных абортов, что ее репродуктивные органы были серьезно повреждены. Она умерла в одиночестве, должно быть, впервые в жизни играя роль в собственном сценарии. Нужно думать, что смерть притупляет боль, которую барбитураты и алкоголь не в силах заглушить.
Безвременная кончина Монро породила один неприятно тревожный вопрос в мужчинах, бывших в своих фантазиях ее любовниками, в мужчинах, мастурбировавших на эти изображения упоительной женской податливости: возможно ли, может ли такое быть, что все это время ей совершенно не нравилось «это» - то, что они с нею делали, столько миллионов раз? Неужели ее улыбки были масками, таившими гнев и отчаяние? Если так, то как же они рисковали, столь грубо обманутые, такие уязвимые и беззащитные в своем упоении мастурбации - словно она могла выскочить из этих фотографий того, что теперь стало мертвым телом, и обрушить на них свою месть - они знали, что заслужили ее. Так родился мужской императив, что смерть Монро не могла быть самоубийством. Норман Мейлер, наш славный спаситель маскулинных привилегий и гордости на многих фронтах, откликнулся на вызов, выдвинув предположение, что Монро, скорее всего, была убита ФБР, или ЦРУ, или кем-то другим, убившим братьев Кеннеди, поскольку была любовницей одного или обоих. Теория заговора казалась оптимистичной и успокоительной мыслью для тех, кто хотел исступленно засаживать ей до смерти; женская смерть и женский экстаз в мире мужских метафор неразличимы. Но пока что они не хотели ее смерти - не настоящей, не взаправду - до тех пор, пока иллюзия открытого приглашения была так притягательна, так неотразима. По существу, ее любовники - как реальные, так и воображающие себя таковыми - затрахали ее до смерти, и это явное самоубийство немедленно становилось как обвинением, так и ответом: нет, Мерилин Монро, идеальной сексуальной женщине, это не нравилось.
Люди - как постоянно напоминают нам мнимые эгалитаристы - всегда умирали слишком рано, слишком молодыми, слишком одинокими, слишком измученными невыносимой душевной болью. Но только женщины умирают одна за другой, знаменитые или безвестные, богатые или бедные, одинокие, задушенные ложью, застрявшей у них в горле. Только женщины умирают одна за другой, до последней минуты пытаясь воплотить идеал, навязанный им мужчинами, которые любят использовать и выбрасывать их. Только женщины умирают одна за другой, до последней минуты улыбаясь улыбкой сирены, улыбкой кокетки, улыбкой сумасшедшей. Только женщины умирают одна за другой, безупречно ухоженные или безобразно растрепанные, запертые в четырех стенах, придавленные стыдом до того, что даже кричать не могут. Только женщины умирают одна за другой, все еще веря, что если бы только они были идеальными - идеальными женами, матерями или шлюхами - то не дошли бы до такой ненависти к собственной жизни, она не казалась бы им такой необъяснимо тяжелой и пустой, такой безнадежно запутанной и полной отчаяния. Женщины умирают, оплакивая не потерю собственной жизни, но свою неспособность достигнуть совершенства, установленного для них мужчинами. Женщины отчаянно пытаются воплотить задаваемый мужчинами идеал, так как от этого зависит их выживание. Идеал по определению превращает женщину в функцию, лишает ее всякой индивидуальности, которая была бы самосозданной или служащей собственным интересам - то есть не представляющей пользы для мужчин. Это монструозное женское стремление к определяемому мужчинами совершенству, по сути своей столь враждебное всякой свободе и целостности, неминуемо приводит к разочарованию, параличу или смерти; но, как мираж в пустыне, как спасительный оазис, на деле оказывающийся обманом, выживание нам обещано лишь в этой конформности и ни в чем другом.
Как хамелеон, женщина должна сливаться с окружением, ни в коем случае не привлекая внимания к тем качествам, которые выделяют ее среди других, поскольку это значило бы навлечь на себя смертельно опасное внимание хищника. По существу, она добыча охотника, и все мужчины - писатели, ученые и доморощенные философы - на каждом углу с самодовольной гордостью твердят об этом. Пытаясь заключить сделку, женщина как будто говорит: я вверяю себя тебе на твоих условиях. Она надеется, что его смертоносное внимание обратится на другую женщину, которая подстраивается не так искусно, не так готовно. По существу, она выкупает обломки своей жизни - то, что от этой жизни осталось после того, как сама она отреклась от своенравной индивидуальности, пообещав стать безразличной к судьбам других женщин. Это сексуальное, социологическое и духовное приспособленчество, калечащее всякое нравственное начало, по существу, и является первичным императивом выживания женщин под пятой мужского господства.
***
… Постепенно я пришел к пониманию, что писать мне придется с перпективы самого выжившего. Может быть, это и не понравится историкам с их недоверием к личным свидетельствам; но радикальное страдание перевешивает относительность, и когда свидетельство о событии или условиях жизни одного выжившего в точности повторяет свидетельства других - мужчин и женщин из разных лагерей, разных наций и культур - то начинаешь доверять достоверности подобных рассказов и даже ставить под сомнение редкие отклонения от общего мнения.
- Терренс Де Пре «Выживший: анатомия жизни в лагерях смерти»
Свидетельства об изнасилованиях, избиениях, принуждении к деторождению, калечащих операциях, убийствах по сексуальным мотивам, вовлечении в проституцию, нанесении физических увечий, садистском психологическом насилии и прочих обыденных явлениях женской жизни, извлеченные на свет божий из прошлого или представленные пережившими их современницами, должны были бы жечь сердца, будоражить умы, терзать совесть. Но этого не происходит. Как бы часто эти истории ни повторялись, какими бы убедительными или пронзительными, горькими или печальными они ни были, словно шепот на ветру или надпись на песке, они тут же бесследно исчезают, как будто их и не было вовсе. Рассказчиц этих историй игнорируют или высмеивают, запугивают или уничтожают; и опыт женских страданий оказывается навсегда погребен в культурном забвении и презрении. Поскольку женские свидетельства не могут быть подтверждены свидетельствами мужчин, которые пережили бы те же события и дали бы им ту же самую оценку, сама реальность насилия над женщинами не признается, при всей его ошеломляющей распространенности и нескончаемости. Его существование отрицается в быту, отрицается в исторических книгах, отрицается теми, кто якобы болеет душой о страданиях человеческих, но остается слепым именно к этому страданию.
Проще говоря, чтобы признать подлинность страданий человека, требуется сначала признать ее человеком. Ни мужчины, ни сами женщины не видят в женщинах полноценных человеческих существ. Невозможно считать реальными страдания того, кто по определению не имеет права на чувство собственного достоинства или свободу; кто, по существу, считается вещью, предметом или пустым местом. И когда женщина - отдельная женщина, умноженная на миллиарды - не верит в ценность собственного существования, а потому не может признать подлинность своего страдания, она оказывается вычеркнута, сброшена со счетов, и смысл ее жизни, в чем бы он ни состоял, оказывается безвозвратно утерян. Это неизмеримая и непостижимая потеря; она огромна и ужасна, и ничто в мире не возместит ее.
Никто не в состоянии вынести бессмысленную жизнь. Женщины борются за смысл точно так же, как они борются за выживание: присоединяясь к мужчинам и к ценностям, признаваемым мужчинами. Посвящая жизнь служению мужским ценностям, женщины стремятся обрести ценность. Исповедуя мужской смысл, женщины стремятся обрести смысл. Послушные мужской воле, женщины верят, что послушание само по себе является смыслом женской жизни. А потому, какие бы страдания ни выпадали на долю женщин, их не мучает осознание того, что, поскольку они женщины, им отказано в свободе воли и праве выбора, жизнь без которых лишена смысла.
***
Политически правые в Соединенных Штатах в настоящее время дают женщинам определенные метафизические и материальные обещания, эксплуатирующие и успокаивающие некоторые из самых глубинных женских страхов. Эти страхи порождены кажущейся неконтролируемостью и непредсказуемостью мужского насилия. Зависящие от мужчин и подчиненные им, женщины всегда играют роль мишени для этого насилия. Правые обещают наложить надежные ограничения на мужскую агрессию, упрощая таким образом выживание для женщин, - иными словами, сделать мир чуть более пригодным для жизни - предлагая следующее:
Порядок. Этот мир представляется женщинам непостижимой загадкой. С самого детства их ограждают от знаний в области техники и экономики, не обучают навыкам, необходимым для самостоятельного выживания, растят в неведении относительно реальных социальных и сексуальных требований, налагаемых обществом на женщин, лишают возможности тренировать и укреплять физическую силу, не допускают в места, предназначенные для развития ума и обретения уверенности в себе. А потому неудивительно, что женщины чувствуют себя сбитыми с толку и подавленными бурным потоком повседневной жизни. Звуки, знаки, обещания, угрозы хаотично пересекаются, но что они означают? Правые предлагают женщинам простой, твердо установленный, предопределенный социальный, биологический и сексуальный порядок. Порядок побеждает хаос и рассеивает замешательство. Порядок придает невежеству форму, выдает ничто за нечто.
Кров. Из женщин с детства готовят будущих домохозяек и учат, что женщина без мужчины бездомна. Женщинам свойственен глубокий страх бездомной жизни - на милости стихии и незнакомцев. Правые утверждают, что стоят на страже домашнего очага и места женщины в нем.
Безопасность. Этот мир - опасное место для женщин. Одно неверное движение, даже случайная улыбка могут навлечь беду - насилие, позор, бесчестье. Правые признают реальность опасности, обоснованность страха. Правые манипулируют страхом. Они обещают, что если женщина будет послушна, несчастье ее обойдет.
Правила. Живя в мире, не ею созданном и непонятном ей, женщина нуждается в своде правил, которые бы подсказывали ей, что делать дальше. Если она будет знать, что от нее требуется, то сможет найти возможность удовлетворить эти требования. Если она заучит наизусть все правила, то сможет выполнять свои обязанности с видимой непринужденностью, а это значительно повысит ее шансы на выживание. Правые весьма предупредительно предоставляют женщинам правила игры, от которых зависят жизни последних. Правые также обещают, что, несмотря на свою абсолютную власть, мужчины тоже будут следовать установленным для них правилам.
Любовь. Обещание любви - всегда самый верный способ заручиться преданностью женщин. Правые предлагают женщинам концепцию любви, основанную на порядке и стабильности, с формально очерченными сферами взаимной ответственности. Женщину любят за исполнение ее женских функций: послушание - это проявление любви, так же, как и сексуальное подчинение, и рождение детей. От мужчины в свою очередь ожидается ответственность за материальное и эмоциональное благополучие женщины. И все чаще и чаще, дабы скомпенсировать жестокие несовершенства смертных мужчин, правые предлагают женщинам любовь Иисуса - прекрасного брата, нежного возлюбленного, сострадательного друга, идеального целителя печалей и обид; того мужчины, которому можно отдаться целиком - так сказать, стать Женщиной - без риска претерпеть сексуальное или психологическое насилие.
Конечно, важен и интересен тот факт, что как далеко бы они ни заходили в самообмане, какими бы эмоционально зависимыми или отчаявшимися ни были, женщины никогда не почитают Иисуса как идеального сына. Даже слепой вере есть предел. Нет того религиозного или культурного болеутоляющего, которое могло бы заглушить жгучую боль матери, преданной собственным сыном: лишь ее послушание тому же отцу, искупительная жертва собственной жизнью на том же кресте - тело пробито гвоздями и истекает кровью - может позволить ей принять тот факт, что ее сын, как и Иисус, пришел в мир, чтобы исполнить работу своего отца. Феминистка Леа Фриц в своей работе «Думать как женщина» описала мучительное положение женщины, пытающейся обрести ценность в христианском подчинении: «Нелюбимая, неуважаемая, незамечаемая Небесным Отцом, покровительствуемая Сыном, трахнутая Духом Святым, западная женщина всю свою жизнь проводит в попытках угодить».
Но какие бы усилия она ни прикладывала, чтобы угодить другим, еще больших усилий ей стоит самой находить удовольствие в такой жизни. […]
Перейти к продолжению главы
От души благодарю caballo_marino за помощь в редакторской правке.
Ходит слух, на протяжении столетий распространяемый учеными, писателями и философами, как светскими, так и религиозными, - по существу, самая обыкновенная сплетня - о том, что женщины «биологически консервативны». И если сплетни, исходящие от женщин, традиционно высмеиваются как пошлость, достойная всяческого презрения, то сплетни, распускаемые мужчинами - и в первую очередь, сплетни о женщинах - именуются теорией, идеологией или фактом. Этот конкретный слух удостоился звания продукта высокой мысли, поскольку передавался он от мужчины к мужчине в солидных академиях, библиотеках и залах собраний, откуда женщины вплоть до самого недавнего времени были официально и насильственно исключены.
Слух этот, сколь бы замысловатым слогом он ни был изложен и каким бы обилием примечаний ни оснащался, сводится к набору довольно простых постулатов. Женщины рожают детей, потому что женщины по определению рожают детей. Эта «простая правда жизни», приводимая без оговорок или уточнений, подразумевает естественно вытекающую отсюда обязанность кормить и защищать этих детей. А потому от женщин можно ожидать социальной, политической, экономической и сексуальной консервативности, так как статус кво - каким бы он ни был, - безопасней перемен - в чем бы те не заключались. На протяжении веков мизогинные мужчины-философы самых разных школ мысли убеждали нас, что женщины следуют биологическому императиву, напрямую проистекающему из их репродуктивных способностей и неизбежно приводящему к скудости жизни, ограниченности ума и довольно-таки вздорному пуританству.
Эта теория (или клевета) и правдоподобна, и жестока в том отношении, что женщин действительно принуждают рожать детей; это происходило на протяжении всей истории при всех экономических системах, за исключением пренебрежимо коротких отрывков времени, когда мужчины оказывались временно дезориентированы - например, в немедленной посткоитальной эйфории некоторых революций. Она же совершенно нелогична в том, что на протяжении всей истории женщины самых разных идеологических убеждений (за исключением абсолютных пацифисток - категории всегда немногочисленной) поддерживали и приветствовали войны, на которых калечили, насиловали, пытали и убивали тех самых детей, которых им биологически предписано защищать. Несомненно, биологическое объяснение так называемой консервативной природы женщин только прячет за собой реалии женских жизней, хоронит их в густом сумраке лжи и пренебрежения.
Безразличный или враждебно настроенный наблюдатель-мужчина может называть женщин «консервативными» в каком-то метафизическом смысле, поскольку женщины как класс действительно довольно строго блюдут традиции и ценности, принятые в их социальном контексте - каким бы ни был этот контекст. В любом обществе именно женщины как класс всегда нерассуждающие конформистки, ортодоксальные верующие, преданные последовательницы, адептки незыблемой веры. Каких бы убеждений ни придерживались окружающие их мужчины, колебание равнозначно бунту; оно опасно. Большинство женщин, страшась за собственную жизнь, не смеют отказаться от слепой веры. И в доме отца, и в доме мужа, и до самой могилы, которая тоже может оказаться не ее собственной, женщина идет на уступки мужской власти в надежде купить себе защиту от мужского насилия. Она подчиняется мужским правилам, чтобы максимально обезопасить себя. Иногда это летаргическое подчинение, когда мужские требования мало-помалу наваливаются и засыпают ее, хороня заживо, как персонажа Эдгара По. Иногда это воинственное подчинение. Она спасет себя, доказав свою преданность, послушание, полезность и даже фанатичность на службе окружающим ее мужчинам. Она счастливая проститутка, счастливая домохозяйка, примерная христианка, образцовый ученый, идеальный товарищ, террористка без страха и упрека. Какой бы ни была система ценностей, она воплотит ее с безукоризненной точностью. Мужчины редко выполняют свою часть обязательств - как она их понимает: защиту от мужского насилия. Но воинственная конформистка вложила слишком много самой себя - своего труда, сердца, души, зачастую тела, нередко детей, так что это предательство для нее - что-то вроде последнего гвоздя в крышке гроба: мертвому телу уже все равно.
Женщины знают, но не должны признавать вслух, что сопротивление мужской власти или открытое недовольство мужским предательством приведет к изнасилованию, побоям, нищете, остракизму или изгнанию, заточению в психиатрической лечебнице или тюрьме, возможно, к смерти. Как это объяснили Филлис Чеслер и Эмили Джейн Гудман в своей работе «Женщины, деньги и власть», женщины, подобно Сизифу, прилагают неимоверные усилия, чтобы избежать «чего похуже» - того, что может и обязательно произойдет с ними, если только они посмеют выйти за жестко очерченные границы предписанного женщинам поведения. Большинство женщин материально или психологически не могут позволить себе признать, что никакие жертвы послушания, которые они приносят, дабы вымолить себе защиту, не умилостивят всех этих маленьких разгневанных божков.
А потому неудивительно, что большинство девочек не хотят превратиться в своих матерей - этих измотанных, суетливых домашних сержантов, вечно изводящих себя какими-то непонятными тревогами. Матери учат дочерей подстраиваться к традиционным нормам женской жизни, установленным для них мужчинами, какой бы идеологии эти мужчины ни придерживались. Матери играют роль непосредственных блюстительниц воли мужчин, охранниц у двери тюремной камеры, прислужниц, наказывающих любое проявление непокорности ударами электрошокера.
Однако, как бы они ни сопротивлялись воспитанию своих матерей, большинство девочек все равно вырастают очень похожими на них. Бунтарство редко способно выстоять против той терапии отвращения, которая идет у нас за женское воспитание. Мужское насилие со стороны отца, брата, дяди, всевозможных мужчин-специалистов или незнакомцев сильнейшим образом влияет на девочку на протяжении всей ее жизни - как оно влияло и продолжает влиять на ее мать. Она учится приспосабливаться, чтобы выжить. Повзрослев, девочка может отвергнуть группу мужчин, к которой примкнула ее мать - так сказать, убежать с другой стаей, - но даже в этом случае она все равно будет воспроизводить материнские сценарии подчинения мужской власти внутри своей новой группы. При помощи как силы, так и угроз мужчины любых политических убеждений требуют от женщин принимать абьюз в молчании и стыде, привязывать себя к домашнему очагу веревкой, спряденной из самообвинений, невысказанного гнева, горя и негодования.
Среди мужчин считается хорошим тоном презирать убогость женских жизней. Так называемая мещанка с ее мелким тщеславием, например, - излюбленная мишень для насмешек бравых интеллектуалов, дальнобойщиков и революционеров, чей широкий кругозор дает широкие возможности для проецирования и потакания своему собственному, гораздо более масштабному тщеславию, которое женщины не смеют высмеивать и на которое женщины не могут и претендовать. Базарная баба - отвратительная карикатура на недалекость и корыстолюбие жены рабочего класса, изводящей своего безответного, работящего, бесконечно терпеливого мужа потоками вздорных оскорблений, которые не остановить простым мягким упреком. Леди, Аристократка - изысканная пустышка, годная лишь на то, чтобы в нее плевать - поскольку плевок хорошо заметен на чистой одежде, что приносит плюющему чувство моментального удовлетворения и не требует большого искусства. Еврейская мать - чудовище, мечтающее разрезать фаллос своего дорогого сынули на тысячу кусков и сварить его в курином супе. Черная женщина, тоже кастраторша, - гротескная женщина-матриарх, чья неимоверная выносливость ужасает мужчин. Лесбиянка - наполовину чудовище, наполовину идиотка: не имея мужчины, которого она могла бы пилить, воображает себя Наполеоном.
Высмеивание женских жизней не ограничивается этой токсичной, безобразной, подлой клеветой, потому что всегда, при любых обстоятельствах, то же самое высмеивание присутствует в простейшей форме, обнаженное до скелета - голый костяк, мясо снято подчистую: она дырка, п…да. Все остальные части тела отрезаны, удалены, остался лишь один кусок, не человек, «это» - и это самая смешная шутка изо всех, неисчерпаемый источник разудалого юмора для тех, кто разделал ее. Те самые мясники, которые разрубают мясо и выбрасывают ненужные им части, и есть юмористы. Урезание целого человеческого существа до влагалища и чрева, а затем до расчлененной похабщины - их удачнейшая и любимейшая шутка.
Каждая женщина, каким бы ни было ее социальное, экономическое или сексуальное положение, борется с этим урезанием всеми доступными ей средствами. Но поскольку средства ее так поразительно скудны и поскольку у нее нет возможности собрать воедино и приумножить их, попытки эти одновременно героичны и жалки. Шлюха, защищая сутенера, обретает собственную ценность в отраженном свете его аляповатых побрякушек. Жена, защищая своего мужа, убеждает других или себя, что жизнь ее - не кладбище убитых возможностей. Женщина, защищая идеологию мужчин, которые поднимаются наверх, маршируя по ее распростертому телу всем воинским составом, не станет привселюдно оплакивать утрату того, что эти мужчины отняли у нее: она не закричит, когда их каблуки вопьются в ее плоть, потому что крик этот будет означать для нее крах самого смысла жизни; все те идеалы, ради которых она отреклась от самой себя, оказались бы безнадежно запятнаны кровью, которую ей пришлось бы наконец признать своею.
А потому женщина цепляется - не с деликатностью «плюща, обвивающего дуб», но с невероятной в своей напряженности хваткой - за все тех же людей, институции и ценности, которые унижают ее, отводят ей роль человека второго сорта, прославляют ее бесправие, сдерживают и парализуют самые подлинные проявления ее воли и существа. Она становится лакеем, прислугой тех, кто безжалостно и эффективно совершает агрессию против нее самой и ее сестер. Именно эта особая самоненавистническая преданность тем, кто целеустремленно ее разрушает, и есть суть женственности в определении мужчин всех политических убеждений.
***
Незадолго до своей смерти на съемках фильма «Займемся любовью» Мэрилин Монро написала в своей записной книжке: «Чего я боюсь? Отчего мне так страшно? От того ли, что мне кажется, что я не могу играть? Я знаю, что играть я могу, но мне все равно страшно. Мне страшно, хотя мне не нужно и не должно бояться».
Актриса - единственная женщина, деятельность которой культурно поощряется. Если она хорошо играет свою роль - то есть если ей удается убедить мужчин, контролирующих сферу развлечений и распределение материальных благ, что она соответствует текущим сексуальным стандартам и доступна мужчинам на их условиях, - ее награждают деньгами и признанием. Ее игра должна быть подражательной, а не творческой, строго конформной, а не оригинальной. Актриса - марионетка из плоти, крови и краски, она играет женщину, играющую роль. Монро, этой виртуозной сексуальной куколке, играть позволено, но играть ей страшно - возможно, потому что никакая, даже самая вдохновенная игра не может убедить актрису, что ее идеальная женская жизнь не является на самом деле мучительным умиранием. Она скалилась, она позировала, она притворялась, она вступала в связи с известными и влиятельными мужчинами. Ее приятельница утверждала, что она перенесла столько нелегальных, плохо сделанных абортов, что ее репродуктивные органы были серьезно повреждены. Она умерла в одиночестве, должно быть, впервые в жизни играя роль в собственном сценарии. Нужно думать, что смерть притупляет боль, которую барбитураты и алкоголь не в силах заглушить.
Безвременная кончина Монро породила один неприятно тревожный вопрос в мужчинах, бывших в своих фантазиях ее любовниками, в мужчинах, мастурбировавших на эти изображения упоительной женской податливости: возможно ли, может ли такое быть, что все это время ей совершенно не нравилось «это» - то, что они с нею делали, столько миллионов раз? Неужели ее улыбки были масками, таившими гнев и отчаяние? Если так, то как же они рисковали, столь грубо обманутые, такие уязвимые и беззащитные в своем упоении мастурбации - словно она могла выскочить из этих фотографий того, что теперь стало мертвым телом, и обрушить на них свою месть - они знали, что заслужили ее. Так родился мужской императив, что смерть Монро не могла быть самоубийством. Норман Мейлер, наш славный спаситель маскулинных привилегий и гордости на многих фронтах, откликнулся на вызов, выдвинув предположение, что Монро, скорее всего, была убита ФБР, или ЦРУ, или кем-то другим, убившим братьев Кеннеди, поскольку была любовницей одного или обоих. Теория заговора казалась оптимистичной и успокоительной мыслью для тех, кто хотел исступленно засаживать ей до смерти; женская смерть и женский экстаз в мире мужских метафор неразличимы. Но пока что они не хотели ее смерти - не настоящей, не взаправду - до тех пор, пока иллюзия открытого приглашения была так притягательна, так неотразима. По существу, ее любовники - как реальные, так и воображающие себя таковыми - затрахали ее до смерти, и это явное самоубийство немедленно становилось как обвинением, так и ответом: нет, Мерилин Монро, идеальной сексуальной женщине, это не нравилось.
Люди - как постоянно напоминают нам мнимые эгалитаристы - всегда умирали слишком рано, слишком молодыми, слишком одинокими, слишком измученными невыносимой душевной болью. Но только женщины умирают одна за другой, знаменитые или безвестные, богатые или бедные, одинокие, задушенные ложью, застрявшей у них в горле. Только женщины умирают одна за другой, до последней минуты пытаясь воплотить идеал, навязанный им мужчинами, которые любят использовать и выбрасывать их. Только женщины умирают одна за другой, до последней минуты улыбаясь улыбкой сирены, улыбкой кокетки, улыбкой сумасшедшей. Только женщины умирают одна за другой, безупречно ухоженные или безобразно растрепанные, запертые в четырех стенах, придавленные стыдом до того, что даже кричать не могут. Только женщины умирают одна за другой, все еще веря, что если бы только они были идеальными - идеальными женами, матерями или шлюхами - то не дошли бы до такой ненависти к собственной жизни, она не казалась бы им такой необъяснимо тяжелой и пустой, такой безнадежно запутанной и полной отчаяния. Женщины умирают, оплакивая не потерю собственной жизни, но свою неспособность достигнуть совершенства, установленного для них мужчинами. Женщины отчаянно пытаются воплотить задаваемый мужчинами идеал, так как от этого зависит их выживание. Идеал по определению превращает женщину в функцию, лишает ее всякой индивидуальности, которая была бы самосозданной или служащей собственным интересам - то есть не представляющей пользы для мужчин. Это монструозное женское стремление к определяемому мужчинами совершенству, по сути своей столь враждебное всякой свободе и целостности, неминуемо приводит к разочарованию, параличу или смерти; но, как мираж в пустыне, как спасительный оазис, на деле оказывающийся обманом, выживание нам обещано лишь в этой конформности и ни в чем другом.
Как хамелеон, женщина должна сливаться с окружением, ни в коем случае не привлекая внимания к тем качествам, которые выделяют ее среди других, поскольку это значило бы навлечь на себя смертельно опасное внимание хищника. По существу, она добыча охотника, и все мужчины - писатели, ученые и доморощенные философы - на каждом углу с самодовольной гордостью твердят об этом. Пытаясь заключить сделку, женщина как будто говорит: я вверяю себя тебе на твоих условиях. Она надеется, что его смертоносное внимание обратится на другую женщину, которая подстраивается не так искусно, не так готовно. По существу, она выкупает обломки своей жизни - то, что от этой жизни осталось после того, как сама она отреклась от своенравной индивидуальности, пообещав стать безразличной к судьбам других женщин. Это сексуальное, социологическое и духовное приспособленчество, калечащее всякое нравственное начало, по существу, и является первичным императивом выживания женщин под пятой мужского господства.
***
… Постепенно я пришел к пониманию, что писать мне придется с перпективы самого выжившего. Может быть, это и не понравится историкам с их недоверием к личным свидетельствам; но радикальное страдание перевешивает относительность, и когда свидетельство о событии или условиях жизни одного выжившего в точности повторяет свидетельства других - мужчин и женщин из разных лагерей, разных наций и культур - то начинаешь доверять достоверности подобных рассказов и даже ставить под сомнение редкие отклонения от общего мнения.
- Терренс Де Пре «Выживший: анатомия жизни в лагерях смерти»
Свидетельства об изнасилованиях, избиениях, принуждении к деторождению, калечащих операциях, убийствах по сексуальным мотивам, вовлечении в проституцию, нанесении физических увечий, садистском психологическом насилии и прочих обыденных явлениях женской жизни, извлеченные на свет божий из прошлого или представленные пережившими их современницами, должны были бы жечь сердца, будоражить умы, терзать совесть. Но этого не происходит. Как бы часто эти истории ни повторялись, какими бы убедительными или пронзительными, горькими или печальными они ни были, словно шепот на ветру или надпись на песке, они тут же бесследно исчезают, как будто их и не было вовсе. Рассказчиц этих историй игнорируют или высмеивают, запугивают или уничтожают; и опыт женских страданий оказывается навсегда погребен в культурном забвении и презрении. Поскольку женские свидетельства не могут быть подтверждены свидетельствами мужчин, которые пережили бы те же события и дали бы им ту же самую оценку, сама реальность насилия над женщинами не признается, при всей его ошеломляющей распространенности и нескончаемости. Его существование отрицается в быту, отрицается в исторических книгах, отрицается теми, кто якобы болеет душой о страданиях человеческих, но остается слепым именно к этому страданию.
Проще говоря, чтобы признать подлинность страданий человека, требуется сначала признать ее человеком. Ни мужчины, ни сами женщины не видят в женщинах полноценных человеческих существ. Невозможно считать реальными страдания того, кто по определению не имеет права на чувство собственного достоинства или свободу; кто, по существу, считается вещью, предметом или пустым местом. И когда женщина - отдельная женщина, умноженная на миллиарды - не верит в ценность собственного существования, а потому не может признать подлинность своего страдания, она оказывается вычеркнута, сброшена со счетов, и смысл ее жизни, в чем бы он ни состоял, оказывается безвозвратно утерян. Это неизмеримая и непостижимая потеря; она огромна и ужасна, и ничто в мире не возместит ее.
Никто не в состоянии вынести бессмысленную жизнь. Женщины борются за смысл точно так же, как они борются за выживание: присоединяясь к мужчинам и к ценностям, признаваемым мужчинами. Посвящая жизнь служению мужским ценностям, женщины стремятся обрести ценность. Исповедуя мужской смысл, женщины стремятся обрести смысл. Послушные мужской воле, женщины верят, что послушание само по себе является смыслом женской жизни. А потому, какие бы страдания ни выпадали на долю женщин, их не мучает осознание того, что, поскольку они женщины, им отказано в свободе воли и праве выбора, жизнь без которых лишена смысла.
***
Политически правые в Соединенных Штатах в настоящее время дают женщинам определенные метафизические и материальные обещания, эксплуатирующие и успокаивающие некоторые из самых глубинных женских страхов. Эти страхи порождены кажущейся неконтролируемостью и непредсказуемостью мужского насилия. Зависящие от мужчин и подчиненные им, женщины всегда играют роль мишени для этого насилия. Правые обещают наложить надежные ограничения на мужскую агрессию, упрощая таким образом выживание для женщин, - иными словами, сделать мир чуть более пригодным для жизни - предлагая следующее:
Порядок. Этот мир представляется женщинам непостижимой загадкой. С самого детства их ограждают от знаний в области техники и экономики, не обучают навыкам, необходимым для самостоятельного выживания, растят в неведении относительно реальных социальных и сексуальных требований, налагаемых обществом на женщин, лишают возможности тренировать и укреплять физическую силу, не допускают в места, предназначенные для развития ума и обретения уверенности в себе. А потому неудивительно, что женщины чувствуют себя сбитыми с толку и подавленными бурным потоком повседневной жизни. Звуки, знаки, обещания, угрозы хаотично пересекаются, но что они означают? Правые предлагают женщинам простой, твердо установленный, предопределенный социальный, биологический и сексуальный порядок. Порядок побеждает хаос и рассеивает замешательство. Порядок придает невежеству форму, выдает ничто за нечто.
Кров. Из женщин с детства готовят будущих домохозяек и учат, что женщина без мужчины бездомна. Женщинам свойственен глубокий страх бездомной жизни - на милости стихии и незнакомцев. Правые утверждают, что стоят на страже домашнего очага и места женщины в нем.
Безопасность. Этот мир - опасное место для женщин. Одно неверное движение, даже случайная улыбка могут навлечь беду - насилие, позор, бесчестье. Правые признают реальность опасности, обоснованность страха. Правые манипулируют страхом. Они обещают, что если женщина будет послушна, несчастье ее обойдет.
Правила. Живя в мире, не ею созданном и непонятном ей, женщина нуждается в своде правил, которые бы подсказывали ей, что делать дальше. Если она будет знать, что от нее требуется, то сможет найти возможность удовлетворить эти требования. Если она заучит наизусть все правила, то сможет выполнять свои обязанности с видимой непринужденностью, а это значительно повысит ее шансы на выживание. Правые весьма предупредительно предоставляют женщинам правила игры, от которых зависят жизни последних. Правые также обещают, что, несмотря на свою абсолютную власть, мужчины тоже будут следовать установленным для них правилам.
Любовь. Обещание любви - всегда самый верный способ заручиться преданностью женщин. Правые предлагают женщинам концепцию любви, основанную на порядке и стабильности, с формально очерченными сферами взаимной ответственности. Женщину любят за исполнение ее женских функций: послушание - это проявление любви, так же, как и сексуальное подчинение, и рождение детей. От мужчины в свою очередь ожидается ответственность за материальное и эмоциональное благополучие женщины. И все чаще и чаще, дабы скомпенсировать жестокие несовершенства смертных мужчин, правые предлагают женщинам любовь Иисуса - прекрасного брата, нежного возлюбленного, сострадательного друга, идеального целителя печалей и обид; того мужчины, которому можно отдаться целиком - так сказать, стать Женщиной - без риска претерпеть сексуальное или психологическое насилие.
Конечно, важен и интересен тот факт, что как далеко бы они ни заходили в самообмане, какими бы эмоционально зависимыми или отчаявшимися ни были, женщины никогда не почитают Иисуса как идеального сына. Даже слепой вере есть предел. Нет того религиозного или культурного болеутоляющего, которое могло бы заглушить жгучую боль матери, преданной собственным сыном: лишь ее послушание тому же отцу, искупительная жертва собственной жизнью на том же кресте - тело пробито гвоздями и истекает кровью - может позволить ей принять тот факт, что ее сын, как и Иисус, пришел в мир, чтобы исполнить работу своего отца. Феминистка Леа Фриц в своей работе «Думать как женщина» описала мучительное положение женщины, пытающейся обрести ценность в христианском подчинении: «Нелюбимая, неуважаемая, незамечаемая Небесным Отцом, покровительствуемая Сыном, трахнутая Духом Святым, западная женщина всю свою жизнь проводит в попытках угодить».
Но какие бы усилия она ни прикладывала, чтобы угодить другим, еще больших усилий ей стоит самой находить удовольствие в такой жизни. […]
Перейти к продолжению главы