Плоть едина. Кино как человековедение. (часть 1)
У меня есть наконец повод высказаться на вечную тему - о звездах кино. Об актерах - и за что мы их любим.
Повод нехитрый, но в моей синефильской практике первый - я впервые стал собирать фильмы по актерскому признаку, а не режиссерскому. Я хочу собрать если не все, то хотя бы лучшие фильмы с Одри Хепберн.
Понадобилась чертова уйма лет, чтобы понять - I Love Her!
Много раз я бывал влюблен в самых разных актрис, иногда отнюдь не звездного калибра; много раз меня восхищали актеры-мужчины - и мне хотелось быть похожим на них (а иногда даже удавалось, но странно - совсем не на тех, на кого хотелось). Но все это быстро проходило. Стоило появиться новому фильму с красивой женщиной или крепко мужественным мужчиной, и я легко менял свой собственный - совсем не смутный, а очень даже отчетливый - объект желания. Я очень ветреный и ненадежный любовник и друг кинозвездам, и не поклонник отнюдь.
И вот совсем недавно вдруг понял, что любовь к одной из них, к Одри Хепберн, я пронес через всю мою глупую жизнь. Это открытие я сделал после очередного просмотра очень любимого фильма “Как украсть миллион” (плутовство+насмешка над искусством=то, что доктор прописал; во всяком случае for me), в котором, как мне казалось до того, Одри была сбоку-припека, а центром-фокусом моего кинолибидо был Питер О’Тул. И опять, в который уже раз я наслаждался его… Впрочем, что тут перечислять и описывать - и так ясно: Остап Бендер-gentlemen - можно ли вообразить мужчину более притягательного?! Наверное да, но это по силам женщине - не мне.
Насладившись сполна, я пошел в лавку за новой порцайкой кинояств - обычно я предпочитаю выбор по наитию, как наиболее лакомый - и… приобрел два фильма с Одри Хепберн, которые вообще никогда не числились у меня в фаворитах: “Римские каникулы” и “Завтрак у Тиффани”. О лукавое устройство сознания! - я и тут обьяснил себе свой же выбор резонами посторонними истинным. “Каникулы” были взяты якобы в подарок другому челу, а не смотренный еще ни разу “Завтрак” - из респекта к Блейку Эдвардсу, автору “Розовой пантеры”, едва ли не самой обаятельной абракадабры в мировом кинозагашнике.
Теперь придется дарить что-нибудь другое...
О многих безупречных красавицах и красавцах мирового кинематографа существует расхожее мнение как о неважных актерах. Часто оно справедливо; ни Эрролл Флинн, ни Мэрилин Монро, ни Олег Стриженов хорошими актерами себя не зарекомендовали - может не повезло, а может и ни к чему это было - нам оказалось достаточно с них красоты. Актерская репутация других двусмысленна; тут яркий пример Ален Делон - даже его поклонницы не настаивали на величии его актерского дарования, но даже равнодушные к его чарам никогда не осмеливались квалифицировать его как валета, и только. Есть все-таки какая-то неуловимая закономерность или просто прихоть природы в том, чтобы не позволять своим особо удачным творениям слишком многого - нельзя чтобы зашкаливало. И наоборот. Припомним действительно великих лицедеев - они либо весьма невзрачных статей, либо попросту уроды. Будучи еще совсем мальчишкой, я несколько раз мог наблюдать в коридоре мастерских художников ЛОСХа на Васильевском острове, где была и мастерская моего отца, некоего субъекта, о котором мне было сказано, что это артист, позирующий по-соседству, за стенкой, для портрета. Что он - артист, в моей ребячьей голове как-то не уложилось. Я и запомнил-то не лицо, и не фигуру, а очень звучное имя, и когда через несколько лет увидел на экране, не сразу смог поверить, что это он, тот самый, артист за стенкой - Иннокентий Смоктуновский. Пример невзрачности на грани уродства - Хэмфри Богарт. И совсем чистый урод - и великий актер - Энтони Куинн.
Женщины? Пожалуйста - Бетт Дэвис; куколка-инженю в ранней молодости, она очень быстро превратилась в страшилище - но кто это замечал?! Мы можем гордиться самой уродливой среди великих, и самой великой среди уродин - Фаиной Раневской. Но, вообще-то, с женщинами все несколько сложнее: им надо что-то доказывать, творить какое-то алиби своей красоте - чтобы не быть совсем уж игрушкой чужих прихотей и желаний, что мужских, что женских; поэтому не такая уж редкость и сильная женщина, и сильная красивая женщина, и красивая великая актриса.
Одри Хепберн - все это вместе взятое.
Пусть не сочтет такое утверждение легковесным тот, кому оно покажется слишком смелым или даже парадоксальным: оно подкреплено не только опытами волокиты и киномана, но и профессиональным опытом человека, всю жизнь наблюдавшего очень много самых разных актеров на их “кухне”. Я знаю какими беспомощными бывают не только бездари или дебютанты, но и бесспорные мастера, и прирожденные комедианты, и гении, и просто крепкие профи, главным достоинством которых (больше ценимым режиссерами, чем публикой) является их умение не испортить роль. Работа актера в кино и театре имеет много принципиальных различий, при сохранении главного - и там и там он лицедей. Различия в технике лицедейства, приемах и инструментарии, существенны не для публики: для нее актер прежде всего равен самому себе, а не тому как он добивается нужного эффекта. Да, я не оговорился - не персонажу, а именно самому себе: мы не Гамлетом восхищаемся, а Смоктуновским в этой роли. Между тем, всякие сравнения и оценки мастерства актеров по-большей части исходят из прямо противоположной интенции - актера меряют его персонажем Это кажется само собой разумеющимся - не персонаж ищет себе исполнителя, а актер должен достигнуть персонажа, слиться с ним; персонаж это его идентичность на раз. Такая неизбежная инверсия очень затрудняет анализ составляющих актерского мастерства: здесь плоть едина. Говорят о психофизике, о фактуре, подчас забывая, что все это отнюдь не само играет, а когда все-таки вспоминают, в ход идет крайне неопределенное, но уверенно распознаваемое и профессионалами и зрителями понятие органичности. Вот эта самая органичность и есть равенство актера персонажу - и самому себе, их единая плоть.
Какой ценой оплачивается это равенство зритель ни в коем случае не должен знать. До тех пор, пока он не осмеливается выступить как критик, то есть не просто очарованный, или не очарованный, или разочарованный зритель - но тот, кто ищет истока чар. Но даже в этом случае его доля не более, чем гипотеза-мнение: ведь он не знает ни актера ни персонажа - и то и другое изначально гипотетические конструкции. С актером-человеком он не знаком, а персонаж и вовсе образ виртуальный.
В этой ситуации самым простым критерием оценки оказывается пресловутое “перевоплощение” - способность актера менять маски. Больше масок - лучше актер. Это стереотип театрального восприятия: в театре актер просто вынужден быть лицедеем - сотворителем разных масок. Здесь причина того, что существует столько театральных систем - все они трактуют проблему актер/маска и, соответственно, подгонку техник к тому или иному решению этой проблемы.
И нет ни одной “системы” кино.
Можно даже утверждать, что в системе “кино” актер - лишняя сущность. Не как исполнитель роли, но как то, что может быть помыслено отдельно от нее. В кино есть только персонаж - действующее лицо здесь не маска, а конкретный живой человек. И этот человек всякий раз заново вовлекает нас в перипетии, всякий раз новые, своей жизни - а не представления, как в театре. Таким образом, оценивая актера, мы по сути говорим о человеке. Хороший актер это интересный нам человек. Великий актер - человек поразивший наше воображение: он раздвинул рамки нашего представления о том, каков может быть человек. Тут разгадка мифа звезды - той же ММ. И трагедия - обязательный атрибут мифа, вернее не атрибут, а та же его плоть едина. Которую мы, впадающие на каждом шагу в критицизм, расчленяем - на атрибуты, маски, роли…
Также, впрочем, мы расправляемся в собственной жизни с самими собой и нашими близкими: например в процессе развода, который ни что иное, как критика актеров, не справившихся со своими ролями; этакий худсовет.
Теперь, возвращаясь к Одри Хепберн, я могу сказать, что в моей жизни она сыграла роль женщины, которую я проморгал. Согласитесь - великую роль. И сыграла ее великолепно.
Как это могло случиться?
Только с ее подачи. Это ее образ, ее персонаж и роль - ускользающий образ женщины. Ускользающий не только от нас, но и от самой себя - точно так как ускользает от усилия разъять на составляющие - актера и роли, исполнителя и персонажа, души и тела - плоть едина.
Этот образ не мог достигнуть меня сразу - ускользающий ведь! - но только приманивая и маня издали до тех пор, пока я не созрел для того, чтобы - утомившись погонями за другими призраками более, как мне казалось, корпулентными (чтобы не сказать мясистыми) и достижимыми, потому как все время были под рукой - совпасть с ним - с ней - некой совсем уж воздушной частью - душой - собственной плоти едины.
Когда я научился ценить ускользающее более, чем само идущее в руки...
( продолжение)