Жизнь коротка - потерпи немного
Индеец, из "Пролетая над гнездом кукушки", говорил знаковую фразу про свой народ - "мы хороним не в землю, мы хороним в небо".
Мне это близко. Есть люди, вышедшие из земли. Они рождаются от земли, живут на ней, а потом уходят кормить её же, расползаясь по земле в брюхе червей.
И могила - важный след. Упоминание того, что человек оставил что-то на земле, не ушел бесследно. Чтобы помнили.
Для этих людей Родина - это там, где могилы предков. Я нередко это слышал - "куда ж я отсюда поеду - здесь могила прадедов" - и очень долго мне это было неясным. Было неясным - зачем ограничивать возможности живых, в мнимую угоду мёртвых?
Вообще страх смерти, страх бесследно исчезнуть - один из самых диких и жутких страхов.
У него много лиц.
Знаете, есть порода мэтров от искусства. Именитых стариков, которым принято поддакивать, аплодировать им на выставках, слушать их велеречивые поученья, и они оттого, умножая дополнительно на возрастное слабоумие, начинают и вправду считать себя небожителями.
Нередко они действительно хорошие мастера, но ужасные педагоги. Ужасные, потому что им плевать на индивидуальность и талант своего студента - им важно оставить след, чтобы студент дальше нес именно их отпечаток.
Делается это неминуемо в ущерб собственным студенческим чаяньям и особенностям. Они не развивают особенности ученика, а забивают их, чтобы оставить что-то свое. Чтобы, если их студент прославится, обязательно вспомнили и его учителя - "а он из школы Ивана Ивановича..."
Больше всего эти старики боятся того, что с ними со всеми неминуемо и происходит - их действительно забывают.
Происходит это обычно так - на каком-нибудь творческом сборище, за столом, с водочкой и колбаской, встает какой-нибудь солидный муж, и произносит - "бла-бла-бла, мужайтесь, нас постигла ужасная утрата - еще один поэт погиб - изжога доконала".
И они встанут, помолчат минуту. Потом сядут, поедят колбаску, балычок, выпьют коньячку.
Река и пыль, фальшивый крик кларнета
А над рекой горит ковыль. "Жаль, песня не допета",
- сказал над гробом друг-артист, привычный к мизансценам
А после их похоронят. И забудут. На их могилу прольется дождь и птичий помёт.
Вскоре те, кто подобострастно смотрел им в рот, начнут коверкать, забыв, их фамилии.
Вот почему я не люблю поминки, считаю их лицемерием. В большинстве своем люди туда приходят не мертвого помянуть, а гадко порадоваться - "сегодня смерть забрала не меня!"
Они все очень боятся забвения, именно потому, что сами мгновенно забывают тех, кто был рядом. Они слишком хорошо знают, как это бывает. Но все равно, не в силах совладать со страхом, надеются, хватаются за любую соломинку - только бы оставить след, только бы не уйти бесследно.
Когда-то у меня вышла очень серьезная и несколько неожиданная ссора с моей второй женой - она, достаточно убежденно, высказала пожелание, чтобы я ее похоронил, в случае чего, а не кремировал, на что я ей честно и ответил, что у меня нет привычки ублажать мертвых в ущерб живых, оттого как выйдет, так и выйдет.
Очевидно я невольно попал ей в очень больное место - в страх забвения, фактически это было истолковано как отказ в признании следа на земле.
Тогда я первый раз осознал, насколько это многим может быть важно - оставить на земле материальный след, материальный якорь, материальную привязку.
Обычно у таких людей еще много завязано на знаковых вещах - с которыми связаны определенные воспоминания, которые подчеркивают статус.
Нередко эти люди перестают отделять себя, своё Я, от того, чем они владеют.
В этот момент страх смерти начинает распространяться и на материальное - потеря материального равносильна смерти души.
Мне понадобилось немало лет наблюдений за людьми, чтобы этот механизм увидеть и понять - у меня такого нет. Я хороню не в землю, я хороню в небо - одно из главных отличий кочевников.
Мне, с другой стороны, приходится иногда запутаннее. Мне сложно ощутить иногда грань жизни и смерти - как мой архетип, Гермес, который может легко перемещаться по всем мирам, в том числе и по миру мертвых, так и я - я не всегда могу для себя окончательно определить, умер ли человек, или нет.
Есть те, кто живы, но я их не вижу - и они для меня умерли. Есть те, кто умер, но у меня ощущение, что они где-то здесь, что я в любой момент позвонить им, услышать их голос, договориться встретиться.
Это с моим покойным другом Бурзумием так вышло - он умер, но я до сих пор не чувствую его мертвым - несмотря на то, что был на его похоронах.
А иногда бывает наоборот - я умею завершать, ставить точки. Выдергивать из мира иллюзий, оставлять мертвых и давать возможность живым двигаться дальше.
Куда двигаться? О, это еще одна экзистенциальная данность, которые мы не в силах изменить - поиск смысла.
Лучшее, что я слышал о смысле жизни, сказал Ирвин Ялом - "Мы все существа, ищущие смысл жизни, и все мы испытываем беспокойство оттого, что нас поодиночке закинули в эту бессмысленную Вселенную. Чтобы избежать нигилизма, мы должны поставить перед собой двойную задачу. Во-первых, изобрести проект смысла жизни, достаточно убедительный для поддержания жизни. Следующий шаг - забыть о факте изобретения и убедить самих себя в том, что мы просто открыли смысл жизни, то есть у него независимое происхождение."
Я все больше и больше точно убеждаюсь в одном - жизнь коротка.
Есть черноё небытие до нашего рождения, и есть чёрное небытие после. Первое редко кого пугает - оно как-бы осталось позади, второе пугает безмерно - неизвестно, будет ли из него выход.
Время ЗДЕСЬ - неимоверно короткое, песчинка супротив вечности.
Но и то мы, мясные-костяные людишки, умудряемся его просирать впустую на клоунаду.
Мне кажется - чем больше личностный рост человека, тем меньше страх смерти. Но я могу ошибаться - мне никогда еще не удавалось полностью раствориться и абстрагироваться от ужаса конечности бытия.
Пока что я делаю то, что в моих силах - выплескиваю свой страх смерти в вечность, в надежде, что вечность приласкает меня, маленького человека в огромном глазу Бога.
Хоть и прямо здесь. Электронные рукописи не горят. Я люблю эти плевочки, и зову их жемчужинами.
В последнее время мир начинает мне много напоминать о том, что жизнь очень коротка.
Прихожу я к другу - у него пёс, пудель. И пуделя уже одолевают старческие болезни, он уже не тот безумный, что был ранее.
И тут до меня доходит - я ведь его видел щенком. А сейчас он старик.
- "Ну, что, чувак, вот и жизнь прошла" - одновременно беззлобно и жестоко сказал я ему.
Один мой близкий родственник всю жизнь много работал. С 18 лет, как ушел из дома, так и до современных 61-го года. И всегда откладывал жизнь на потом - сейчас работать, а уж как-нибудь потом поживу.
Сейчас он вышел на пенсию, и у него обнаружилась онкология.
Откладывал, откладывал - а воспользоваться плодами труда - уже нет. Ушло время. Жизнь коротка.
Там начальная стадия, операбельно, и скорее всего все завершится благополучно, но лично я это воспринял как сигнал - себе. Спеши жить сейчас. Не откладывай на завтра - завтра может не настать. Или завтра окажется таким, в котором тебе желаемое окажется уже несвоевременным.
В 2012-м году я успел съездить в свой город детства, в Донецкую область.
Тогда еще получилось так - у меня наклевывались две поездки, в Париж и Прибалтику, одна на другую, и надо было отказаться от одной, в пользу другой.
Отказался, выбрал одну, но в последний день слетела и она. Я оказался в ситуации - впереди свободная неделя. И тут я понял - это намек от Вселенной - самое время сделать то, что я десяток лет откладывал.
Я доехал до своего города детства, и похоронил, отплакал его по настоящему.
Он перестал мне сниться. А сейчас мне туда путь закрыт - я успел сделать то, что должен был, в нужное время, в нужном месте.
А, вот что меня тогда еще поразило, зеркало, в котором мелькнуло отражение ужаса забвения - моя бабушка была той еще лягушкой-путешественницей. Поездила и за мужем, и к сыновьям. Единственная из своих пяти сестер покинула свои родные края, те самые, где могилы прадедов.
Она никогда не была на море. И хотела туда попасть. Увидеть одним глазом, больше ничего.
Она умерла, так и не увидев моря.
Когда же я, после того, как выехал из Димитрова, поехал на юг, до Азовского моря, то достиг его засветло, в тот же день.
Меня это как-то особенно поразило - она жила половину жизни в приморской области, рядом с морем, до которого всего-то ничего было добраться, и которое она хотела увидеть. Но она до него так и не добралась.
Она тоже откладывала жизнь на потом. Теперь лежит в безымянной могиле, рядом с чужим человеком.
Такие осознания, говорят, приходят к старикам - я рад, что они приходят ко мне, в моем возрасте.
Всё больше я начинаю понимать цену своему времени. Всё лучше я учусь прекращать споры и не разменивать жизнь на копейки.
Что-то очень важное, одновременно хрупкое, зреет во мне.
Спешите жить, скажу я вам банальность.
А если не хочется жить - не мешайте мне. Мне есть ради чего жить. Я лучше вас преуспею в убийстве мне мешающих.
Жизнь коротка - потерпи немного.
Мне это близко. Есть люди, вышедшие из земли. Они рождаются от земли, живут на ней, а потом уходят кормить её же, расползаясь по земле в брюхе червей.
И могила - важный след. Упоминание того, что человек оставил что-то на земле, не ушел бесследно. Чтобы помнили.
Для этих людей Родина - это там, где могилы предков. Я нередко это слышал - "куда ж я отсюда поеду - здесь могила прадедов" - и очень долго мне это было неясным. Было неясным - зачем ограничивать возможности живых, в мнимую угоду мёртвых?
Вообще страх смерти, страх бесследно исчезнуть - один из самых диких и жутких страхов.
У него много лиц.
Знаете, есть порода мэтров от искусства. Именитых стариков, которым принято поддакивать, аплодировать им на выставках, слушать их велеречивые поученья, и они оттого, умножая дополнительно на возрастное слабоумие, начинают и вправду считать себя небожителями.
Нередко они действительно хорошие мастера, но ужасные педагоги. Ужасные, потому что им плевать на индивидуальность и талант своего студента - им важно оставить след, чтобы студент дальше нес именно их отпечаток.
Делается это неминуемо в ущерб собственным студенческим чаяньям и особенностям. Они не развивают особенности ученика, а забивают их, чтобы оставить что-то свое. Чтобы, если их студент прославится, обязательно вспомнили и его учителя - "а он из школы Ивана Ивановича..."
Больше всего эти старики боятся того, что с ними со всеми неминуемо и происходит - их действительно забывают.
Происходит это обычно так - на каком-нибудь творческом сборище, за столом, с водочкой и колбаской, встает какой-нибудь солидный муж, и произносит - "бла-бла-бла, мужайтесь, нас постигла ужасная утрата - еще один поэт погиб - изжога доконала".
И они встанут, помолчат минуту. Потом сядут, поедят колбаску, балычок, выпьют коньячку.
Река и пыль, фальшивый крик кларнета
А над рекой горит ковыль. "Жаль, песня не допета",
- сказал над гробом друг-артист, привычный к мизансценам
А после их похоронят. И забудут. На их могилу прольется дождь и птичий помёт.
Вскоре те, кто подобострастно смотрел им в рот, начнут коверкать, забыв, их фамилии.
Вот почему я не люблю поминки, считаю их лицемерием. В большинстве своем люди туда приходят не мертвого помянуть, а гадко порадоваться - "сегодня смерть забрала не меня!"
Они все очень боятся забвения, именно потому, что сами мгновенно забывают тех, кто был рядом. Они слишком хорошо знают, как это бывает. Но все равно, не в силах совладать со страхом, надеются, хватаются за любую соломинку - только бы оставить след, только бы не уйти бесследно.
Когда-то у меня вышла очень серьезная и несколько неожиданная ссора с моей второй женой - она, достаточно убежденно, высказала пожелание, чтобы я ее похоронил, в случае чего, а не кремировал, на что я ей честно и ответил, что у меня нет привычки ублажать мертвых в ущерб живых, оттого как выйдет, так и выйдет.
Очевидно я невольно попал ей в очень больное место - в страх забвения, фактически это было истолковано как отказ в признании следа на земле.
Тогда я первый раз осознал, насколько это многим может быть важно - оставить на земле материальный след, материальный якорь, материальную привязку.
Обычно у таких людей еще много завязано на знаковых вещах - с которыми связаны определенные воспоминания, которые подчеркивают статус.
Нередко эти люди перестают отделять себя, своё Я, от того, чем они владеют.
В этот момент страх смерти начинает распространяться и на материальное - потеря материального равносильна смерти души.
Мне понадобилось немало лет наблюдений за людьми, чтобы этот механизм увидеть и понять - у меня такого нет. Я хороню не в землю, я хороню в небо - одно из главных отличий кочевников.
Мне, с другой стороны, приходится иногда запутаннее. Мне сложно ощутить иногда грань жизни и смерти - как мой архетип, Гермес, который может легко перемещаться по всем мирам, в том числе и по миру мертвых, так и я - я не всегда могу для себя окончательно определить, умер ли человек, или нет.
Есть те, кто живы, но я их не вижу - и они для меня умерли. Есть те, кто умер, но у меня ощущение, что они где-то здесь, что я в любой момент позвонить им, услышать их голос, договориться встретиться.
Это с моим покойным другом Бурзумием так вышло - он умер, но я до сих пор не чувствую его мертвым - несмотря на то, что был на его похоронах.
А иногда бывает наоборот - я умею завершать, ставить точки. Выдергивать из мира иллюзий, оставлять мертвых и давать возможность живым двигаться дальше.
Куда двигаться? О, это еще одна экзистенциальная данность, которые мы не в силах изменить - поиск смысла.
Лучшее, что я слышал о смысле жизни, сказал Ирвин Ялом - "Мы все существа, ищущие смысл жизни, и все мы испытываем беспокойство оттого, что нас поодиночке закинули в эту бессмысленную Вселенную. Чтобы избежать нигилизма, мы должны поставить перед собой двойную задачу. Во-первых, изобрести проект смысла жизни, достаточно убедительный для поддержания жизни. Следующий шаг - забыть о факте изобретения и убедить самих себя в том, что мы просто открыли смысл жизни, то есть у него независимое происхождение."
Я все больше и больше точно убеждаюсь в одном - жизнь коротка.
Есть черноё небытие до нашего рождения, и есть чёрное небытие после. Первое редко кого пугает - оно как-бы осталось позади, второе пугает безмерно - неизвестно, будет ли из него выход.
Время ЗДЕСЬ - неимоверно короткое, песчинка супротив вечности.
Но и то мы, мясные-костяные людишки, умудряемся его просирать впустую на клоунаду.
Мне кажется - чем больше личностный рост человека, тем меньше страх смерти. Но я могу ошибаться - мне никогда еще не удавалось полностью раствориться и абстрагироваться от ужаса конечности бытия.
Пока что я делаю то, что в моих силах - выплескиваю свой страх смерти в вечность, в надежде, что вечность приласкает меня, маленького человека в огромном глазу Бога.
Хоть и прямо здесь. Электронные рукописи не горят. Я люблю эти плевочки, и зову их жемчужинами.
В последнее время мир начинает мне много напоминать о том, что жизнь очень коротка.
Прихожу я к другу - у него пёс, пудель. И пуделя уже одолевают старческие болезни, он уже не тот безумный, что был ранее.
И тут до меня доходит - я ведь его видел щенком. А сейчас он старик.
- "Ну, что, чувак, вот и жизнь прошла" - одновременно беззлобно и жестоко сказал я ему.
Один мой близкий родственник всю жизнь много работал. С 18 лет, как ушел из дома, так и до современных 61-го года. И всегда откладывал жизнь на потом - сейчас работать, а уж как-нибудь потом поживу.
Сейчас он вышел на пенсию, и у него обнаружилась онкология.
Откладывал, откладывал - а воспользоваться плодами труда - уже нет. Ушло время. Жизнь коротка.
Там начальная стадия, операбельно, и скорее всего все завершится благополучно, но лично я это воспринял как сигнал - себе. Спеши жить сейчас. Не откладывай на завтра - завтра может не настать. Или завтра окажется таким, в котором тебе желаемое окажется уже несвоевременным.
В 2012-м году я успел съездить в свой город детства, в Донецкую область.
Тогда еще получилось так - у меня наклевывались две поездки, в Париж и Прибалтику, одна на другую, и надо было отказаться от одной, в пользу другой.
Отказался, выбрал одну, но в последний день слетела и она. Я оказался в ситуации - впереди свободная неделя. И тут я понял - это намек от Вселенной - самое время сделать то, что я десяток лет откладывал.
Я доехал до своего города детства, и похоронил, отплакал его по настоящему.
Он перестал мне сниться. А сейчас мне туда путь закрыт - я успел сделать то, что должен был, в нужное время, в нужном месте.
А, вот что меня тогда еще поразило, зеркало, в котором мелькнуло отражение ужаса забвения - моя бабушка была той еще лягушкой-путешественницей. Поездила и за мужем, и к сыновьям. Единственная из своих пяти сестер покинула свои родные края, те самые, где могилы прадедов.
Она никогда не была на море. И хотела туда попасть. Увидеть одним глазом, больше ничего.
Она умерла, так и не увидев моря.
Когда же я, после того, как выехал из Димитрова, поехал на юг, до Азовского моря, то достиг его засветло, в тот же день.
Меня это как-то особенно поразило - она жила половину жизни в приморской области, рядом с морем, до которого всего-то ничего было добраться, и которое она хотела увидеть. Но она до него так и не добралась.
Она тоже откладывала жизнь на потом. Теперь лежит в безымянной могиле, рядом с чужим человеком.
Такие осознания, говорят, приходят к старикам - я рад, что они приходят ко мне, в моем возрасте.
Всё больше я начинаю понимать цену своему времени. Всё лучше я учусь прекращать споры и не разменивать жизнь на копейки.
Что-то очень важное, одновременно хрупкое, зреет во мне.
Спешите жить, скажу я вам банальность.
А если не хочется жить - не мешайте мне. Мне есть ради чего жить. Я лучше вас преуспею в убийстве мне мешающих.
Жизнь коротка - потерпи немного.