Жертва, беспомощность и ответственность - Ч. 2
Продолжение статьи. Начало тут.
Это был фальстарт
Страдания прошлого нельзя никак исправить - только попытаться компенсировать. Например, признать их факт. Возместить ущерб. Покарать преступников. Осмыслить и предложить построить лучший мир. Но что же делать, если событие, причиняющее другому страдание, длящееся и происходит на наших глазах?
Здесь мы переходим к смежной и не менее популярной сегодня дискуссии - об ответственности.
В России 2022-го она началась под влиянием идей моей любимой Ханны Арендт, хотя, собственно, это был фальстарт. Различение вины и ответственности она вводила уже на исходе Второй мировой войны и как раз видела в этом спасение от коллективных обвинений. В ее ситуации мертвые уже были мертвы, а живые - еще живы, и ничего поменять по существу было нельзя. Можно только разгребать последствия. Однако когда война идет, а российские ракеты продолжают бомбить Киев, публичные покаяния не имеют практического смысла. Поначалу многим украинцам было приятно слышать слова поддержки, но войны не выигрываются словами. Ну хорошо, как правило не выигрываются.
Конечно, можно вообразить ответственность по типу наказания или епитимьи: преступник совершает преступление, за это его сажают в тюрьму (на грешника накладывают суровые молитвенные или постнические обязательства). Но опять же практический смысл это имеет только тогда, когда есть субъект, который может осуществить правосудие (в хорошем случае) или отомстить (в плохом). Сейчас такой ситуации нет.
Можно пытаться налагать на себя епитимии и самонаказания, но, право, положение дел это выправит. И собственно россияне также страдают от последствий войны (нравится это или нет) - просто кто-то больше, а кто-то - нет. То есть в какой-то степени они сами как заключенные тюрьмы.
Тогда остается третий вариант: ответственность как практическое действие, нацеленное против войны. Но мера ответственности - это мера практических возможностей, зависящий от занимаемой позиции в социальной жизни. Привычка российской интеллигенции брать на себя ответственность за судьбы России или мира - не более чем фантазия, гордыня и личные амбиции, тем более болезненные, что никакой реальной ответственности интеллигенция здесь не несет. Некоторым так и хочется сказать: «Да какие судьбы страны - даже студенты на ваших семинарах зевают».
Ну, право. Путин принимает решения. Мишустин принимает. Даже Мединский. Да, решения плохие. А интеллектуал-профессор - нет, не принимает. И активист - нет. Так что и ответственность стоило бы подбирать под себя. Как и способ действий.
Ну, право, если Вы, будучи профессором или художником, не принимали участие в принятии решения, не могли на него повлиять, не могли предотвратить - то что ж за него каяться?! Только чтобы прикрыть неожиданно вскрывшуюся беспомощность перед лицом сильных мира сего. Но разве не лучше осмыслить, что в данный момент и в конкретном положении можно сделать в противовес начатой войне? Разве не лучше именно таким путем выйти из беспомощности, то есть вновь обрести отнятое достоинство?
Еще хуже сложилось с идеей некоей ответственности за действия правительства. Сама идея политических элит и политического представительства предполагает, что некоторые люди обладают правом принятия решений, они действуют автономно и несут ответственности и последствия за него. Безусловно, политические активисты и радикальная оппозиция всех сортов переживает связь с политическим интенсивно, но в условиях мирного времени - это собственно ее выбор, и я не вижу никаких оснований считать, чтобы требовать такого же поведения от других. Убеждать - да, но не требовать.
Между «правильно» и «плохо» всегда есть размытая серая зона «нейтрально», и я не берусь отрицать ничье право в мирное, нормальное время пребывать в ней.
При наступление чрезвычайной ситуации эта автономия политических решений элит никуда не исчезает, логически абсурдно ее размазывать на все население, однако особый характер момента требует совершить собственный выбор. Вернее, его нельзя не совершить. Но делается он исходя из конкретного положение, который занимает человек. Можно вообразить себя нейтральным, но нейтральность - это тоже позиция, и к слову, соблюдать ее очень нелегко. Особенно если завтра можно прийти повестка. И только в этом смысле можно говорить, поддерживает ли конкретный россиянин или нет. Но на практике мы часто попросту не знаем, что он думает и что он делает. К сожалению, еще не все интеллектуалы (про FB-крикунов я и не говорю) осознали, что действие словом - это специфика очень небольшого круга людей, преимущественно интеллигенции.
Но, конечно, сама идея ответственность действия вполне возможна. Деятельно отказаться от соучастия в убийстве. Отговорить других. Помочь страждущим украинским беженцам. Режим, увы, запустил механизмы противодействия этому, так что никакие формы сопротивления не могут и не должны быть публичными.
Изначально красивый и в общем-то правильный призыв «Не молчите!» превратился к уродливое докапывание до других людей, сетевое гопничество, корнями уходящее в 1990-е, сопровождающееся требованиями необдуманных поступков.
Российская пропаганда, конечно, использовала это себе на пользу.
Моральные жандармы
И здесь мы опять возвращаемся к диалектике страданий и героизма. Оказаться заложником ситуации - легко, восстановить достоинство в таких случаях - сложно. А потому легче объявить себя жертвой, что как раз и делается с подачи путинского режима. И жертвой как раз в смысле беспомощности. Бессубъектности. По некоторым знакомым я неоднократно наблюдал, как в условиях чрезвычайной ситуации такая беспомощность одновременно и признается, и отрицается - что порождает всплески эмоций, агрессию и резкое неприятие, когда кто-то начинает говорить на эту тему.
Под конец третьего года войны дискурс «жертвы как беспомощного» стал получать распространение и внутри России, и даже в эмиграции. И нельзя сказать, будто за этим нет весомой логики: «Кто мы такие, чтобы осуждать других людей за их беспомощность? Особенно если сами в безопасности? Как я имею право судить?». Страх оказаться самому когда-нибудь в такой ситуации только подпитывает такое суждение. В итоге остается трепет через чужими страданиями, перед беспомощностью и судьбой. Вот здесь как раз и пригодится эмпатия, если она обращена к конкретному человеку.
Однако если образ жертвы как беспомощного превращается в публичную позицию, в предмет активизма или политический призыв, то он может увести совершенно в другую сторону. На этом легко ловить хайп, выдавать самому себе индульгенции или конвертировать слова в авторитет среди своих - таких же крикунов, желающих примерить на себя шляпу морального жандарма. Однако в практическом плане это, право, не имеет никакой силы.
Израильские ястребы не читают призывов тех, кто выходит на пропалестинские митинги, которые создают образ страны как осажденной крепости, против которой выступает весь мир. В случае Шлосберга, наоборот, его призыв не останавливает милитаристов, а используется ими: «Раз все жертвы или Украина не особо жертва, то нет и виновных». И такие слова раздражают многих, кто преодолевает собственную беспомощность, восстанавливая достоинство. Ведь если ты жертвой «на самом деле» не был, то и подвиг, выходит, не совершил.
Но главное. Вся эти публичные пляски вокруг беспомощных жертв с легкостью убивают прагматизм, необходимый для понимания, что происходит и что лучше в конкретных условиях делать. Легко призывать «Прекратите убивать!», «Остановите войну!»
Кто сейчас в Израиле поверит в то, что добрая воля и подпись на бумаге помогут предотвратить повторение? Кто поверит, что с созданием палестинского государства (которое все равно нужно будет создать в отдаленном будущем) к власти там не придут радикалы? Кто в Украине поверит, что при заморозке конфликта Путин потом не решится напасть опять? В обоих случаях агрессия оказалась возможна, потому что радикальные силы в Газе и Москве полагали, что в итоге останутся безнаказанными и относились к международным институтам и праву как к ничего не значащим формальностям.
И если кому-то не нравится, как обороняется Израиль или Украина, или что гибнут палестинцы (россияне), то агитируйте за практические решение, которые будут устраивать жертву (в первом, политическом плане), не будут мешать ей восстанавливать достоинство и позволят, если не устранить агрессора, то эффективно сдержать его. В случае простых палестинцев тут стоит добавить про право на защиту и реализацию их чаяний жить в самостоятельном государстве.
Что же оказывается за бортом - так это куда более важный вопрос помощи тем, кто оказался в заложниках своих правительств. Это отсутствие реальных международных механизмов, которые бы обеспечивали право не-соучаствовать в преступлениях своих властителей, право на выход из сложившейся ситуации, чтобы не нести последствия чужих дурных решений. Конечно, оно связано с возможностью отъезда и получения той достаточной помощи, которая бы позволила устроиться на новом месте при условии однозначного осуждения всего, что делалось от их имени.
Ужас войн в том и состоит, что с последствиями агрессии приходится расплачиваться невинным. Эмпатия - хорошо, но сегодня она легко становится инструментом тех, кто как раз и развязывает войны.
«Все мы были жертвами»
Если говорить в политтехнологических категориях, в позиции Шлосберга нет ничего удивительного.
Наверное, ни у кого нет сомнений, что все же он не Z и не горячий сторонник Кремля. Он - политик, который живет в России и собирается продолжать публичную карьеру в ней. Около миллиона человека на фронте - факт. Что у них есть родственники - тоже. Если Вы хотите быть политиком в России и говорить от имени россиян, то, безусловно, «своими» для вас должны быть не украинцы, а условные десантники из Бучи. И взять за них политическую ответственность - это не посыпать голову пеплом, а бороться за право принимать соответствующие решения (в зависимости от момента это могут быть: прекращение войны, возврат территорий, наказание преступников, выплаты компенсаций и пр.).
Я не буду гадать, чего хочет конкретно Шлосберг (я не житель Псковской области, чтобы всерьез думать о нем). Вопрос в другом. Довольно сложно быть именно политиком в России и бросать в глаза ветеранам «СВО»: «Мы убийцы и путинские наймиты». Вас попросту рано или поздно убьют. Героизировать? Значит, потакать дискурсу милитаризма. Вот и нашел Шлоссберг выход: объявить всех жертвами.
И на удивление, в этом нет ничего нового. Вспомним, как после 45-го немцы считали себя тоже жертвами. Или как в 1950-е годы появился миф о «чистом Вермахте» и «плохих СС». Да, лицемерие, да, миф - ужасный и искажающий реалии той войны, но политический смысл его вполне понятен: учитывая масштаб нацизма и вовлеченность в его политику, винить (юридически или морально) всех - просто стимулировать реваншизм.
Увы, процесс выхода из тоталитаризма не бывает быстрым, даже если Вам в этом «помогают» извне. Также и в Советском Союзе замалчивали коллаборационизм: не только из желания сохранить миф о «едином советском народе, которые в едином порыве…» (ну, Вы поняли), но и из простой прагматики - среди тех, кто прошел горнило войны, испытал на себе всю тяжесть оккупации было немало желающих буквально разорвать сограждан за «не то» поведение.
Так что нравится интеллектуалам или нет, но если мы не будем разрабатывать инструменты, которые по завершению войны будут направлены на вывод россиян из нового милитаризма, то подход Шлоссберга а-ля «Все мы были жертвами» как раз и окажется первым.
Но сегодня провозглашение такого принципа явно оказалось фальстартом. Что же до контекста заявления, то собственно путинская система как раз делает все, чтобы россияне считали себя жертвами. Историческими. Геополитическими. Военными. Да любыми - главное, чтобы не думать о своей ответственности. Не за войну и за Путина, а за собственное поведение здесь и сейчас, в конкретных условиях. И в какие бы игры ни играл Шлосберг, публичное высказывание политика - это действие словом, он не просто отказал Украине в статусе жертвы, а призвал так считать, ибо претензия на всеобщность - главное свойство политической речи. И тем самым оппозиционер оказался соучастником агрессии. Не самым крупным.
***
Мера ответственности интеллектуала - то, что он говорит. Мера ответственности политика - действия, да, в том числе словом, но ими в меньшей степени. Если политик остается лишь человеком слов, то, конечно, будь они самые правильные, никакой положительной оценки он не заслуживает.
Но вроде как Шлосберг еще не умер.
Это был фальстарт
Страдания прошлого нельзя никак исправить - только попытаться компенсировать. Например, признать их факт. Возместить ущерб. Покарать преступников. Осмыслить и предложить построить лучший мир. Но что же делать, если событие, причиняющее другому страдание, длящееся и происходит на наших глазах?
Здесь мы переходим к смежной и не менее популярной сегодня дискуссии - об ответственности.
В России 2022-го она началась под влиянием идей моей любимой Ханны Арендт, хотя, собственно, это был фальстарт. Различение вины и ответственности она вводила уже на исходе Второй мировой войны и как раз видела в этом спасение от коллективных обвинений. В ее ситуации мертвые уже были мертвы, а живые - еще живы, и ничего поменять по существу было нельзя. Можно только разгребать последствия. Однако когда война идет, а российские ракеты продолжают бомбить Киев, публичные покаяния не имеют практического смысла. Поначалу многим украинцам было приятно слышать слова поддержки, но войны не выигрываются словами. Ну хорошо, как правило не выигрываются.
Конечно, можно вообразить ответственность по типу наказания или епитимьи: преступник совершает преступление, за это его сажают в тюрьму (на грешника накладывают суровые молитвенные или постнические обязательства). Но опять же практический смысл это имеет только тогда, когда есть субъект, который может осуществить правосудие (в хорошем случае) или отомстить (в плохом). Сейчас такой ситуации нет.
Можно пытаться налагать на себя епитимии и самонаказания, но, право, положение дел это выправит. И собственно россияне также страдают от последствий войны (нравится это или нет) - просто кто-то больше, а кто-то - нет. То есть в какой-то степени они сами как заключенные тюрьмы.
Тогда остается третий вариант: ответственность как практическое действие, нацеленное против войны. Но мера ответственности - это мера практических возможностей, зависящий от занимаемой позиции в социальной жизни. Привычка российской интеллигенции брать на себя ответственность за судьбы России или мира - не более чем фантазия, гордыня и личные амбиции, тем более болезненные, что никакой реальной ответственности интеллигенция здесь не несет. Некоторым так и хочется сказать: «Да какие судьбы страны - даже студенты на ваших семинарах зевают».
Ну, право. Путин принимает решения. Мишустин принимает. Даже Мединский. Да, решения плохие. А интеллектуал-профессор - нет, не принимает. И активист - нет. Так что и ответственность стоило бы подбирать под себя. Как и способ действий.
Ну, право, если Вы, будучи профессором или художником, не принимали участие в принятии решения, не могли на него повлиять, не могли предотвратить - то что ж за него каяться?! Только чтобы прикрыть неожиданно вскрывшуюся беспомощность перед лицом сильных мира сего. Но разве не лучше осмыслить, что в данный момент и в конкретном положении можно сделать в противовес начатой войне? Разве не лучше именно таким путем выйти из беспомощности, то есть вновь обрести отнятое достоинство?
Еще хуже сложилось с идеей некоей ответственности за действия правительства. Сама идея политических элит и политического представительства предполагает, что некоторые люди обладают правом принятия решений, они действуют автономно и несут ответственности и последствия за него. Безусловно, политические активисты и радикальная оппозиция всех сортов переживает связь с политическим интенсивно, но в условиях мирного времени - это собственно ее выбор, и я не вижу никаких оснований считать, чтобы требовать такого же поведения от других. Убеждать - да, но не требовать.
Между «правильно» и «плохо» всегда есть размытая серая зона «нейтрально», и я не берусь отрицать ничье право в мирное, нормальное время пребывать в ней.
При наступление чрезвычайной ситуации эта автономия политических решений элит никуда не исчезает, логически абсурдно ее размазывать на все население, однако особый характер момента требует совершить собственный выбор. Вернее, его нельзя не совершить. Но делается он исходя из конкретного положение, который занимает человек. Можно вообразить себя нейтральным, но нейтральность - это тоже позиция, и к слову, соблюдать ее очень нелегко. Особенно если завтра можно прийти повестка. И только в этом смысле можно говорить, поддерживает ли конкретный россиянин или нет. Но на практике мы часто попросту не знаем, что он думает и что он делает. К сожалению, еще не все интеллектуалы (про FB-крикунов я и не говорю) осознали, что действие словом - это специфика очень небольшого круга людей, преимущественно интеллигенции.
Но, конечно, сама идея ответственность действия вполне возможна. Деятельно отказаться от соучастия в убийстве. Отговорить других. Помочь страждущим украинским беженцам. Режим, увы, запустил механизмы противодействия этому, так что никакие формы сопротивления не могут и не должны быть публичными.
Изначально красивый и в общем-то правильный призыв «Не молчите!» превратился к уродливое докапывание до других людей, сетевое гопничество, корнями уходящее в 1990-е, сопровождающееся требованиями необдуманных поступков.
Российская пропаганда, конечно, использовала это себе на пользу.
Моральные жандармы
И здесь мы опять возвращаемся к диалектике страданий и героизма. Оказаться заложником ситуации - легко, восстановить достоинство в таких случаях - сложно. А потому легче объявить себя жертвой, что как раз и делается с подачи путинского режима. И жертвой как раз в смысле беспомощности. Бессубъектности. По некоторым знакомым я неоднократно наблюдал, как в условиях чрезвычайной ситуации такая беспомощность одновременно и признается, и отрицается - что порождает всплески эмоций, агрессию и резкое неприятие, когда кто-то начинает говорить на эту тему.
Под конец третьего года войны дискурс «жертвы как беспомощного» стал получать распространение и внутри России, и даже в эмиграции. И нельзя сказать, будто за этим нет весомой логики: «Кто мы такие, чтобы осуждать других людей за их беспомощность? Особенно если сами в безопасности? Как я имею право судить?». Страх оказаться самому когда-нибудь в такой ситуации только подпитывает такое суждение. В итоге остается трепет через чужими страданиями, перед беспомощностью и судьбой. Вот здесь как раз и пригодится эмпатия, если она обращена к конкретному человеку.
Однако если образ жертвы как беспомощного превращается в публичную позицию, в предмет активизма или политический призыв, то он может увести совершенно в другую сторону. На этом легко ловить хайп, выдавать самому себе индульгенции или конвертировать слова в авторитет среди своих - таких же крикунов, желающих примерить на себя шляпу морального жандарма. Однако в практическом плане это, право, не имеет никакой силы.
Израильские ястребы не читают призывов тех, кто выходит на пропалестинские митинги, которые создают образ страны как осажденной крепости, против которой выступает весь мир. В случае Шлосберга, наоборот, его призыв не останавливает милитаристов, а используется ими: «Раз все жертвы или Украина не особо жертва, то нет и виновных». И такие слова раздражают многих, кто преодолевает собственную беспомощность, восстанавливая достоинство. Ведь если ты жертвой «на самом деле» не был, то и подвиг, выходит, не совершил.
Но главное. Вся эти публичные пляски вокруг беспомощных жертв с легкостью убивают прагматизм, необходимый для понимания, что происходит и что лучше в конкретных условиях делать. Легко призывать «Прекратите убивать!», «Остановите войну!»
Кто сейчас в Израиле поверит в то, что добрая воля и подпись на бумаге помогут предотвратить повторение? Кто поверит, что с созданием палестинского государства (которое все равно нужно будет создать в отдаленном будущем) к власти там не придут радикалы? Кто в Украине поверит, что при заморозке конфликта Путин потом не решится напасть опять? В обоих случаях агрессия оказалась возможна, потому что радикальные силы в Газе и Москве полагали, что в итоге останутся безнаказанными и относились к международным институтам и праву как к ничего не значащим формальностям.
И если кому-то не нравится, как обороняется Израиль или Украина, или что гибнут палестинцы (россияне), то агитируйте за практические решение, которые будут устраивать жертву (в первом, политическом плане), не будут мешать ей восстанавливать достоинство и позволят, если не устранить агрессора, то эффективно сдержать его. В случае простых палестинцев тут стоит добавить про право на защиту и реализацию их чаяний жить в самостоятельном государстве.
Что же оказывается за бортом - так это куда более важный вопрос помощи тем, кто оказался в заложниках своих правительств. Это отсутствие реальных международных механизмов, которые бы обеспечивали право не-соучаствовать в преступлениях своих властителей, право на выход из сложившейся ситуации, чтобы не нести последствия чужих дурных решений. Конечно, оно связано с возможностью отъезда и получения той достаточной помощи, которая бы позволила устроиться на новом месте при условии однозначного осуждения всего, что делалось от их имени.
Ужас войн в том и состоит, что с последствиями агрессии приходится расплачиваться невинным. Эмпатия - хорошо, но сегодня она легко становится инструментом тех, кто как раз и развязывает войны.
«Все мы были жертвами»
Если говорить в политтехнологических категориях, в позиции Шлосберга нет ничего удивительного.
Наверное, ни у кого нет сомнений, что все же он не Z и не горячий сторонник Кремля. Он - политик, который живет в России и собирается продолжать публичную карьеру в ней. Около миллиона человека на фронте - факт. Что у них есть родственники - тоже. Если Вы хотите быть политиком в России и говорить от имени россиян, то, безусловно, «своими» для вас должны быть не украинцы, а условные десантники из Бучи. И взять за них политическую ответственность - это не посыпать голову пеплом, а бороться за право принимать соответствующие решения (в зависимости от момента это могут быть: прекращение войны, возврат территорий, наказание преступников, выплаты компенсаций и пр.).
Я не буду гадать, чего хочет конкретно Шлосберг (я не житель Псковской области, чтобы всерьез думать о нем). Вопрос в другом. Довольно сложно быть именно политиком в России и бросать в глаза ветеранам «СВО»: «Мы убийцы и путинские наймиты». Вас попросту рано или поздно убьют. Героизировать? Значит, потакать дискурсу милитаризма. Вот и нашел Шлоссберг выход: объявить всех жертвами.
И на удивление, в этом нет ничего нового. Вспомним, как после 45-го немцы считали себя тоже жертвами. Или как в 1950-е годы появился миф о «чистом Вермахте» и «плохих СС». Да, лицемерие, да, миф - ужасный и искажающий реалии той войны, но политический смысл его вполне понятен: учитывая масштаб нацизма и вовлеченность в его политику, винить (юридически или морально) всех - просто стимулировать реваншизм.
Увы, процесс выхода из тоталитаризма не бывает быстрым, даже если Вам в этом «помогают» извне. Также и в Советском Союзе замалчивали коллаборационизм: не только из желания сохранить миф о «едином советском народе, которые в едином порыве…» (ну, Вы поняли), но и из простой прагматики - среди тех, кто прошел горнило войны, испытал на себе всю тяжесть оккупации было немало желающих буквально разорвать сограждан за «не то» поведение.
Так что нравится интеллектуалам или нет, но если мы не будем разрабатывать инструменты, которые по завершению войны будут направлены на вывод россиян из нового милитаризма, то подход Шлоссберга а-ля «Все мы были жертвами» как раз и окажется первым.
Но сегодня провозглашение такого принципа явно оказалось фальстартом. Что же до контекста заявления, то собственно путинская система как раз делает все, чтобы россияне считали себя жертвами. Историческими. Геополитическими. Военными. Да любыми - главное, чтобы не думать о своей ответственности. Не за войну и за Путина, а за собственное поведение здесь и сейчас, в конкретных условиях. И в какие бы игры ни играл Шлосберг, публичное высказывание политика - это действие словом, он не просто отказал Украине в статусе жертвы, а призвал так считать, ибо претензия на всеобщность - главное свойство политической речи. И тем самым оппозиционер оказался соучастником агрессии. Не самым крупным.
***
Мера ответственности интеллектуала - то, что он говорит. Мера ответственности политика - действия, да, в том числе словом, но ими в меньшей степени. Если политик остается лишь человеком слов, то, конечно, будь они самые правильные, никакой положительной оценки он не заслуживает.
Но вроде как Шлосберг еще не умер.